Простая как жизнь история. Из истории Союза). Из серии, как оно там бывало в реале….
Казалось, что Черное море умирает вместе с Советским Союзом. В 90-е годы XX века объявление «рыбы нет» можно было вывешивать по всему побережью. Почти исчезли азовский осетр, хамса и бычок. Зато началось цветение планктона, которое сопровождалось выделением сероводорода, убивающим все живое. Об экологической черноморской катастрофе тогда говорили на уровне ООН и международных конференций, где предлагались различные планы по спасению моря и его обитателей. 30 лет спустя, когда стало ясно, что катастрофы удалось избежать, среди экспертов нет согласия относительно причин такого хеппи-энда. Вероятнее всего, тут сработало несколько факторов, одним из которых стал уникальный эксперимент по переселению в воды Азовского и Черного морей дальневосточного пеленгаса.
Содержание:
«Проклятая менада»
В Японском море ему было голодно. Мало питательного ила, слишком чистая вода. Разве что у берегов, особенно во время войн, скапливался мусор и сточные воды, которых с годами становилось все больше. Росли города в Японии и в Корее, а в городах (пусть не во всех) рос уровень жизни – и канализация выносила в море все больше питательных веществ. Побережье менялось, увеличивался слой придонного ила, и его становилось все больше. Еще бы, ведь черви, населяющие ил, – его главная пища. Пусть не аппетитная, но разве свиней кормят лучше? Однако люди брезгливы, когда у них есть выбор. «Менада!» – ругались японские рыбаки, вытряхивая улов из своих сетей. Мусорная рыба. Падальщик.
Но у этой рыбы, которую иноземцы считали «красногубой кефалью» и охотно подавали к столу, было и другое имя, которое ей дал в середине XIX века один из офицеров русского флота. Наблюдая за поведением рыбьего косяка, устремившегося за кораблем, он отметил, что строится рыбешка на военно-морской манер «уступом», когда впереди плывет вожак, а сзади, все более расширяясь, следует остальная стая. На флоте такой строй называется «пеленг».
«Пеленгас»!
Имя это, как и многие иные имена, данные водным тварям остроумными моряками, долгие годы было «на слуху» лишь у русских жителей Дальнего востока. Пеленгас (или «пиленгас», как называют его рыбаки), одинаково хорошо чувствующий себя и в морской воде, и в дельтах пресноводных рек, здесь часто попадался на удочки и в сети, его готовили и ели в самых разных видах, но подходящей добычей для промысла он не числился.
Дело в том, что пеленгаса лучше приготовить и съесть сразу после поимки, в крайнем случае на следующий день – а потом нежное мясо стремительно портится. Хранить его так, чтобы деликатес остался деликатесом, трудно. Проблема та же, что у любой рыбы, которая питается обитателями придонного ила: через сутки она уже «есть то, что она ест». Конечно, можно заморозить, но это уже не то – да и холодильников до середины XX столетия у рыбаков не было. И наверное, так бы и оставался пеленгас экзотической местной рыбой, знакомой только дальневосточным обитателям, если бы однажды ему не выпал счастливый билет. Буквально – билет на самолет.
«На юг через северо-восток»
История эта началась вдалеке от всех морей, в Кемеровской области, куда в 1936 году из Смоленска была выслана семья Любови Ивановны Семененко. За что именно, точно не известно. Может, и «ни за что», как в том анекдоте: «Какой у тебя срок? 25? А за что? Ни за что? Врешь! Ни за что 10 лет дают». Но, так или иначе, для 36-го года отцу четырехлетней Любы даже повезло: несмотря на статус ссыльного, для него нашлась работа учителем, а потом и директором школы в небольшом поселке. А вот с развлечениями было туго, и во время каникул он целиком отдавался одному: рыбалке.
Когда дочь немного подросла, стала ездить на сибирские реки вместе с отцом. Они ночевали прямо на берегу в шалаше, изучали повадки и поклевки разных рыб, пытались понять их поведение и привычки. Вскоре девочка увлеклась книгами о водных обитателях и, окончив школу, поступила на биофак Томского университета, на кафедру ихтиологии и гидробиологии. Впрочем, в тяжелые послевоенные годы спрос на таких специалистов был невелик, и по окончании университета ей пришлось устроиться обычным преподавателем биологии в сельской школе под Магаданом.
Она вышла замуж за главного бухгалтера совхоза, у них родился сын. Жизнь постепенно налаживалась. Но однажды произошла катастрофа: муж вместе с кассиром отправился в райцентр за деньгами, и на обратном пути на их машину напала одна из банд, свирепствовавших в окрестностях Магадана в 50-е годы. Неожиданно став вдовой, с четырехлетним ребенком на руках, Любовь Семененко поняла, что на учительскую зарплату она в деревне не выживет. К счастью, секретарь магаданского обкома знал ее историю и помог получить квартиру в городе, а вскоре ее взяли научным сотрудником в Магаданское отделение Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии. Любина мама забрала сына к себе в деревню под Кемерово, и вот так неожиданно, спустя много лет после защиты диплома, у Семененко вдруг появилась возможность всерьез заняться наукой.
Она побывала во множестве экспедиций: на Чукотке, Камчатке, Сахалине, во Владивостоке, на Охотском, Беринговом морях… В 1972 году защитила диссертацию по чукотской рыбе наваге. А в середине 70-х, став уже кандидатом биологических наук, прошла конкурс на старшего научного сотрудника Лаборатории морских рыб Азовского института рыбного хозяйства и переехала в Ростов-на-Дону, где ей доверили должность заведующей лабораторией. Должность обязывала регулярно обследовать Азовское море – и вскоре Любовь Семененко уже знала всех его обитателей.
А их было немало: осетры, толстолобик, белый амур, знаменитый азовский бычок… Вот только бычок этот, которого местные рыбаки считали самой ходовой рыбой (в Бердянске есть даже памятник бычку-кормильцу!) периодически выкидывал неприятные сюрпризы. Грубо говоря, брал – и почти полностью вымирал. Ему было плевать на пятилетний план и на все нормы отлова, которые «спускало» сверху начальство в рыболовецкие совхозы. Мертвые, как говорится, сраму не имут.
«Замор бычка», как называлось это трагическое для рыбной промышленности явление, стал в 70-е годы повторяться все чаще – и Любовь Семененко была отправлена в Бердянск, чтобы разобраться, что происходит с горемычной рыбой. Выяснить это удалось довольно быстро: по каким-то причинам во многих заливах Азовского моря стало скапливаться много органики. Она разлагалась, выделяя сероводород, и производила масштабную потраву всего живого. Как с этим бороться, было не ясно. Вот если бы тут обитал какой-нибудь организм, который этой органикой питается…
И тут Семененко вспомнила, что такой организм есть. Только не на юге, а на Дальнем Востоке. Крепкий, красивый, вкусный организм. Пеленгас.
«Мама пеленгаса»
Здесь надо уточнить, что идея акклиматизировать в Черном и Азовском море пеленгаса появилась гораздо раньше. Уже почти десять лет этой темой занимались в Одесском НИИ рыболовства, но дело там топталось на мертвой точке. Пеленгас не брезговал новым местом жительства, теплым морем и черноморскими красотами, охотно отъедался до приличных размеров, но размножаться категорически не хотел. Как говорится, «жил для себя». Никакие усилия ученых не могли заставить его отказаться от этого гедонистического принципа – и метнуть хоть пару икринок.
Поэтому в Бердянске пришлось начинать все с нуля. В 1974 году с Дальнего Востока в специальных контейнерах на самолете было доставлено две тысячи едва появившихся на свет мальков пеленгаса – совсем крошечных, меньше ногтя величиной. Их поместили в специальные садки на Молочном лимане недалеко от города. Лиман отделял от моря небольшой перешеек, в котором весной открывалась промоина, позволявшая рыбе заходить на нерест – и именно это место, по задумке Семененко, должно было стать новой родиной пеленгаса. Вода тут содержала больше соли, чем в море, и благодаря этому рыбья икра могла держаться у поверхности – там, где больше тепла и кислорода.
Но и к этому райскому месту мальков пеленгаса еще надо было приучить. День за днем, месяц за месяцем их приходилось подкармливать буквально «с ложечки» специальным питательным веществом, сделанным из азовского ила и перегноя. Эту не слишком аппетитную субстанцию Семененко и ее сотрудники изготавливали сами, прямо рядом с лиманом, на биостанции на Кирилловской косе, используя в качестве основы сгнившие тушки бычков (за что местные рыбаки чуть не предали ученых анафеме, пустив слух, будто те выращивают страшного хищника, который войдет во вкус – и пожрет всего черноморского бычка). Но, конечно, пеленгас был не таков. Мальки оставались крайне миролюбивыми (хотя веселыми и игривыми) рыбками, которые смиренно едят всякую гадость со дна, и на большее не претендуют. Они бы и не смогли – природа не дала им зубов.
Так пеленгас плавно приучался к новой пище. А чтобы заставить его размножаться, пришлось использовать специальные гормональные уколы, которые усиливали репродуктивные функции. Постепенно кропотливая работа дала результат – и через три года в Молочном лимане появились первые икринки. Во втором поколении мальки вели себя куда более непосредственно, и на четвертый год было решено выпустить их в море.
За это время Семененко услышала от коллег и начальства довольно много нелестных слов. Ее называли «авантюристкой», «аферисткой», грозили даже отдать под суд за «неправильную» акклиматизацию пеленгаса. Больше всего раздражало то, что у целого института десять лет с этим пеленгасом ничего не получалось, а у нее – получается. Сперва она отбивалась, огрызалась на научных советах, но потом нашла более верную тактику. Молчать – и по возможности незаметно продолжать свое дело. До маленькой биостанции на Кирилловской косе мало кто из начальства добирался, и вскоре о ней почти полностью забыли.
Вспомнили только спустя три года, когда по всей акватории Азовского моря рыбаки начали вылавливать доселе неизвестную, похожую на морскую форель, рыбу. А еще через год пеленгас пришел в Молочный лиман на нерест – и огромным потоком хлынул в промоину. Получилось!
Вскоре пеленгас заселил Азов в серьезных количествах и вышел в Черное, а потом, как оказалось, и в Средиземное море. Он стремительно превращался в одну из важных промысловых рыб. Первыми его вкусовые качества оценили черноморские дельфины: по наблюдениям ихтиологов, они следовали за косяками пеленгаса почти неотлучно. Но «плана по пеленгасу» в рыболовных хозяйствах не было, а, стало быть, и рыбы такой для рыболовецких совхозов не должно было существовать. Да и кто о ней, об этой рыбе, знает? Кому она нужна?
Однако в 1988 году в министерство рыбного хозяйства пришел запрос из Франции – с просьбой рассмотреть возможность поставок пеленгаса из СССР. Французы писали, что спрос на эту рыбу растет, а тех количеств, которые поставляет Турция, уже не хватает. Да, оказывается, турецкие рыбаки уже второй год подряд вылавливали сотни тонн нашего русского пеленгаса и не собирались останавливаться! Эта новость взбудоражила чиновников, и на исходе советской власти черноморский и азовский пеленгас был наконец объявлен промысловой рыбой. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
Еще немного почесав в затылке, и выяснив, что пеленгас не только сулит великолепные уловы для почти разорившихся азовских и черноморских рыбхозов, но и основательно «почистил» от донной органики заливы, где теперь праздновали жизнь бычки, чиновники все-таки решили это дело отметить. Научной группе Семененко в 1991 году была выписана государственная премия. Но получить ее смогли не все. Те из сотрудников, кто к этому моменту уехал в Россию, были представлены к награде. А Любовь Семененко осталась на только что обретшей независимость Украине – и оказалась «не в счет».
Докторскую диссертацию об успешной акклиматизации пеленгаса, которая была давно готова, ей тоже защитить не удалось – нужно было теперь переводить текст на украинский, заверять и визировать, а денег на это не нашлось. Она, успешно изменившая экологическую ситуацию в Азове, оживившая и преобразившая фауну нескольких морей, так и осталась кандидатом наук, да и то вскоре стала безработной.
Лабораторию на Кирилловской косе закрыли как «выполнившую свою миссию», а Семененко отправили на пенсию. Она доживала свой век в Бердянске, еле сводя концы с концами. В начале 2000-х занялась мелкой коммерцией, открыла небольшой киоск в торговых рядах. Потом тяжелая болезнь приковала ее к постели. И, хотя до последних лет жизни ей поступали предложения продолжить научную работу за рубежом (особенно звали в Израиль), на это уже не оставалось сил. В сущности, единственным признанием заслуг стало прозвище «Мама пеленгаса», которым ее в шутку наградили сотрудники института, где она проработала почти тридцать лет.
«Папа пеленгаса»
Человеку в новой среде акклиматизироваться так же трудно, как и маленькой рыбке. В 90-е годы минувшего века насильственной «акклиматизации» подверглись сотни миллионов наших соотечественников, и успех по сравнению с пеленгасом выглядит довольно сомнительно. Разумеется, человек не рыба, кто ему будет помогать? А если и будет, то зачем?..
Один из сотрудников биостанции на Кирилловской косе, выходец из волжских немцев, Генрих Гроут в конце 70-х годов принимал активное участие в эксперименте Семененко. Он только что закончил институт, и, судя по его воспоминаниям, был переполнен юношескими амбициями до такой степени, что, кажется, собирался сам метать икру вместо упрямой рыбы.
Из статей, которые он опубликовал спустя 30 лет, следует, что Генрих Гроут – тот самый герой, благодаря которому дальневосточная рыба поселилась и размножилась в Азове. Об этом даже особо сказано в Википедии, где сообщается, что именно Гроут собственноручно перевез мальков пеленгаса на самолете (хотя в то время, в 1974 году, он еще должен был учиться на втором курсе института), растил их и выхаживал, а в 1978 году без ведома начальства на свой страх и риск выпустил сотню рыбешек из лимана в Азов. Они-то и распространились по всем морям! И поэтому у пеленгаса нет никакой мамы, зато есть великолепный и талантливый папа, который, будучи еще студентом, углядел в глазах юных пеленгасиков готовность к свободе и самостоятельности.
Правда, больших высот в науке проницательному ихтиологу Гроуту достичь не удалось. Помешала политика, которой он увлекся с большей страстью, чем рыбоводством. В середине 80-х годов, когда началась перестройка, Гроут активно занялся возрождением государственности волжских немцев и вскоре возглавил всесоюзное общество, требовавшее создания национальной республики немцев Поволжья. К началу 90-х он стал заметной политической фигурой, несколько раз возглавлял делегации в Кремль и, судя по всему, был исполнен уверенности, что всех немцев в распадающемся СССР ему удастся переселить, как пеленгаса, в новую прекрасную страну. Но для большинства этой страной в итоге оказалась Германия, и сам Гроут на рубеже столетий тоже обнаружил себя где-то под Берлином.
Похоже, идея для акклиматизации кормить мальков мягкой коричневой субстанцией крепко укоренилась в сознании бывшего ихтиолога. Однако популярность Гроута среди соотечественников стремительно сходила на нет. Не помогали ни правки статей в Википедии, ни гневные обличения арабских мигрантов… В 2016 году Генрих Гроут пережил свой последний «звездный час», приняв активное участие в нашумевшей тогда истории о якобы похищении и изнасиловании арабскими мигрантами в Берлине девочки из семьи российских немцев.
Он давал комментарии для российского телевидения и собирал митинги, которые снимали корреспонденты Первого канала. Когда же после недолгого расследования немецкая полиция выяснила, что эта история была сфальсифицирована, Гроут окончательно утратил политический авторитет. О нем стали говорить как об «агенте Москвы» и даже обвинять его в сотрудничестве с ФСБ. Сегодня его имя почти забыто и на Западе, и в России, а сам он – по печальной иронии судьбы – так же, как Любовь Семененко, доживает свои дни почти обездвиженным, прикованным к инвалидному креслу после инсульта…
Но все это, конечно, не волнует самого пеленгаса. Он продолжает победоносное шествие по теплым морям, где никто не считает его мигрантом. Он не гнушается грязной работы и очищает от донного ила огромные акватории. Он нагуливает свой рыбий жирок, вырастая почти в два раза по сравнению со своими дальневосточными предками (до полутора метров, до тридцати килограммов). И демонстрирует необычайно веселый и беззаботный нрав: рыбаки говорят, что это одна из самых игривых и подвижных рыб в Азовском, Черном и Средиземным морях.
Иногда даже не верится, что люди могут изменить мир к лучшему. С точки зрения человека история – это бесконечная череда катастроф, ошибок и преступлений.
Но с точки зрения пеленгаса мы – молодцы.
Ну, а дальше – интервью с «мамой» в 2011-м году…
В свои 78 лет Любовь Семененко живёт жизнью обычного пенсионера: принимает лекарства, смотрит телевизор, рукодельничает, радуется приходу детей, внуков и правнуков. Но мало кто знает, что эта обычная женщина внесла значимый вклад в мировую науку и широко известна за пределами нашей страны как учёный-практик, который в 70– 80‑х годах впервые вывел пиленгаса, выращенного в неволе, и добился того, что Молочный лиман (под Кирилловкой) стал основным нерестилищем пиленгаса в Азовском море.
— Любовь Ивановна, когда и почему Вас заинтересовал рыбный мир?
— «Рыбной болезнью» я заразилась от отца. Когда в 1936– 37 годах наша семья из‑за его неприятностей переехала в Сибирь (Кемеровскую область), папа работал учителем, а позже — директором сельской школы. Он любил ездить на речку Кия со мной и моим братом. Мы жили в шалаше и ловили рыбу.
После школы я, не задумываясь, подала документы и поступила в Томский государственный университет им. Куйбышева на факультет биолого-химических наук на кафедру ихтиологии и гидробиологии. А через несколько лет работы в школе я вернулась к любимой теме. Дело в том, что, когда я работала в школе-семилетке в совхозе Эльген (Магаданская область), убили моего мужа.
Он был главным бухгалтером совхоза и поехал с кассиршей за получением денег, а по дороге на машину напала банда и убила всех троих — мужа, кассира и водителя. А у меня уже был четырёхмесячный сынок Аркашка, и нужно было за что‑то жить. Через три года меня взяли научным работником в Магаданское отделение Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии.
Секретарь обкома партии знал мою историю и помог получить квартиру. Мама забрала сыночка в Сибирь и у меня появилась возможность серьёзно изучать рыбный мир. Я побывала во множестве экспедиций: на Чукотке, Камчатке, Сахалине, во Владивостоке, на Охотском, Беринговом морях и многих других. В 1972 году защитила диссертацию по чукотской рыбе наваге.
После того, как мне присудили звание «кандидат биологических наук», прошла конкурс на старшего научного сотрудника Лаборатории морских рыб Азовского НИИ рыбного хозяйства в Ростове-на-Дону, а через полгода стала заведующей лабораторией. Должность обязывала регулярно обследовать Азовское море — тогда‑то я его хорошо и узнала.
— Как Вы оказались в Бердянске?
— В Бердянск я периодически приезжала в 70‑х годах во время заморов бычка. По особой методике я обнаружила, что погибло крайне много (несколько тысяч тонн) бычка и доложила в вышестоящие инстанции, в том числе председателю горкома партии Петру Шаульскому. Тогда Шаульский упросил директора АзНИИРХа, чтобы тот организовал в Бердянске лабораторию и меня направили в Бердянск для решения проблем Азовского моря. В 1974 году я возглавила Лабораторию морской аквакультуры, в состав которой вошли 13 высококлассных специалистов.
— Почему в научных кругах Вас называют «мамой пиленгаса»?
— Сначала я обратила внимание на то, что за 20 лет исследований Одесское отделение ЮгНИРО не дало результатов по разведению пиленгаса. А я же была на Дальнем Востоке, участвовала в учёных советах и слышала, как его пытаются акклиматизировать.
Когда же приехала сюда и изучила особенности Азовского моря, то особой перспективы его развития не увидела: хоть в Азове и была высокая продуктивность рыбы, это были очень мелкие рыбы — хамса, тюлька, бычки. Судака было мало, лещ жил только в Таганрогском заливе, а запасы осетровых уменьшались. И я предложила вывести хотя бы две крупные рыбы — осетровых (в центре Азова, на Казантипе) и пиленгаса. Но методик по разведению пиленагаса в мире не было.
И тогда я начала изучать этот вопрос, ознакомилась с отчётами одесских учёных, посещала научные конференции и быстро нащупала правильный ход. Но для осуществления наработок нужна была поддержка на государственном уровне. И вот в 1976 году в Бердянск приехал министр рыбного хозяйства СССР Александр Ишков, который был обеспокоен тем, что план «закрывался» хамсой и тюлькой.
Тогда я предложила заняться марикультурой и разводить пиленгаса. Он спросил: «А что вам мешает?», я говорю: «Нам его не привозят». И он скомандовал подчинённым: «Заложите в план, я проконтролирую». Я тут же написала научное обоснование, и в 1977 году мы уже делали первую пробу: у нас было всего 200– 300 штук рыбёшек, которых мы отвезли в охотничье хозяйство и Бердянское водохранилище на зимовку.
— Как Вы выводили пиленгаса?
— Осенью привезли двухграммовых пиленгасов, которые у нас перезимовали. Через три-четыре месяца мы поместили их в водохранилище, но из‑за того, что зимой был очень большой уход воды, лёд сел и придавил наши садки. Из двух расплющенных садков рыба ушла в водохранилище, а один садок — около 50 рыбёшек — сохранился.
Мы его перенесли на Молочный лиман, рыб поместили в садки метр на метр и в пруд. В пруду к следующей осени они уже выросли до 300 граммов. При первых заморозках две рыбки сдохли, тогда мы поместили пиленгасов в большие садки (3 м х 2 м) и опустили их на дно, где было теплее, — и ни одна рыба больше не погибла. Кормили пиленгаса рыбным фаршем и тем, что попало в сети-волокуши. Зачерпывали — и тут же на мясорубку, подмешивали 10% карпового корма, мучных отходов и жмыха. За четыре года пиленгасы выросли.
На акклиматизацию потребовалось около десяти лет: с 1982 года мы искусственно инициировали размножение пиленгаса с помощью гормональных инъекций (сначала в садках). В 1983– 84 годах впервые в мире на Молочном лимане было получено потомство пиленгаса в заводских условиях. В 1987 году пиленгас сам начал размножаться, а уже Любовь Семененко вместе с дочерью Еленой и лаборантами во время работы на Молочном лимане в 1989‑м размножался массово. Любовь Семененко вместе с дочерью Еленой и лаборантами во время работы на Молочном лимане
— Я читала, что учёных, и Вас особенно, обвиняли в том, что рыба-«новосёл» ест исконных обитателей Азовского моря. Так ли это?
— Да, меня обвиняли в том, что пиленгас угрожает другим рыбам. Говорили: если пиленгаса кормят фаршем из бычка, значит, он пожрёт в море всего бычка. А им же невдомёк было, что мы бычка превращали в ил: прокрученный через мясорубку фарш ещё пару дней стоял и разлагался. И вот этой гнилью мы кормили пиленгаса.
Но появилась статья начальника рыбинспекции Бердянска — и весь город зашумел. Потом приехала комиссия из Киева и стали обвинять меня и Эдуарда Яновского (директора Бердянского отделения АзНИИРХА), угрожали, что отдадут нас под суд за неправильную акклиматизацию и за то, что я не подала биологическое обоснование в ихтиологическую комиссию. На учёном совете мне сказали, что я аферистка, авантюристка и всякая « — истка». Моя научная деятельность оказалась под угрозой — при голосовании учёный совет разделился ровно пополам.
И тогда директор Ростовского АзНИИРХа Эдуард Макаров встал и сказал: «Я имею один голос как директор и один — как председатель этого совещания». И проголосовал за меня, обеспечив 51 голос в мою пользу. Но всё равно нам всё время приходилось от кого‑то отбиваться и доказывать свою правоту. И мы отбились.
— Но здоровье всё‑таки подорвали: писали, что Вы попали в больницу с инсультом.
— Да, я переживала… Но сначала в 2000 году меня отправили на пенсию, потом я открыла торговый ларёк на АЗМОЛе, чтобы кормить семью, а в 2002 году случился инсульт. После больницы меня парализовало, но благодаря сыну Аркадию (он радиофизик) и дочери Леночке (которая, как и я когда‑то, работает в НИИ Азовского моря), я опять встала на ноги, но осталась инвалидом первой группы. Звание «мама пиленгаса» стоило мне нервов и здоровья, но всё равно я жила так, как хотела.
— Вы защитили докторскую диссертацию по пиленгасу?
— Написала, но не защитила. Это было в начале 90‑х годов, когда Украина становилась суверенным государством, и мне сказали: «Ах, ты не украинка? Переводи диссертацию на украинский язык и будешь защищаться в Академии наук на украинском языке!» Перевод текста стоил больших денег, и я просто опубликовала автореферат к докторской диссертации.
— О Вашей работе уважительно отзываются за рубежом (в Польше, Испании, Израиле). А как родная страна отблагодарила своего учёного?
— В 1996 году меня даже приглашали работать в Израиль, но из‑за климатических условий я отказалась. Когда распался Советский Союз, я осталась жить в Украине. Тем временем в России всем учёным, которые оказывали помощь в акклиматизации пиленгаса в Азовском море, выдали по две государственных премии.
Российское правительство направило украинскому три письма с просьбой, чтобы украинские учёные тоже были отмечены на государственном уровне. Но никто ничего не сделал. Зато мне было присвоено звание «Заслуженный работник промышленности». А знаете после чего? Как‑то президент Леонид Кучма приезжал рыбачить в районе косы Бирючей, а когда стал ловить крупную непонятную рыбку, спросил у рыбаков — как она называется и откуда она.
Ему рассказали, что это пиленгас и есть тут такая Семененко, которая разводит его на Кирилловской косе. И тогда за мной приехали какие‑то мужчины и позвали срочно ехать к Кучме. А я как раз инкубировала икру, самки рожали. Куда я поеду? Ведь пропадёт вся икра! Я отказалась и пообещала приехать в другой раз. Но другого раза не было. Вот после этого случая мне и присвоили звание…
— И как это звание отразилось на Вашем благополучии?
— Мне добавили 70 гривен к пенсии.
— Около 35 лет назад Вы стали одним из основателей ихтиологической науки в Бердянске. Как оцениваете её состояние сегодня?
— Я считаю, что нужно развивать марикультуру и возвращать былую славу Азовскому морю. А на Молочном лимане нужно восстанавливать работу промоины в районе Кирилловки. Кирилловская промоина работает на основании проекта, который в своё время разработал Киевский институт.
Если восстановить Молочный лиман согласно этому проекту, то его удастся реанимировать. Молочный лиман является основным нерестилищем во всём Азовском море и находится под влиянием климатических условий. В годы повышенной солнечной активности в открытом лимане можно собрать очень хороший урожай. Вылов пиленгаса может достигать 10 тыс. тонн в год, что оправдывается в экономическом смысле.
— Не жалеете, что дело Вашей жизни так бездарно разрушается?
— Мне‑то жалко, но результат я вижу каждый божий день — когда Леночка приносит мне с рынка пиленгаса.
Источники:
сего сайта более то ли нет, то ли недоступен. Но по названию статьи можно найти материал…
