Крестовый поход против альбигойцев
В XIII веке в Европе произошли события которые можно назвать вариантом развилки, Европа могла быть другой.
В наше время крестовый поход против альбигойцев часто представляют простой кампанией французского завоевания окситанского Юга в основном по экономическим и политическим причинам. Нельзя отрицать, что именно французский король с 1229 года воспользовался результатами этой кампании, и что «бароны Севера», которые в 1209 году подняли крест против защитников еретиков, тоже были движимы материальными интересами. Однако очень важно отметить, что главной движущей силой этой войны была всё-таки религиозная составляющая. Конечно, эта захватническая война явилась крупным политическим событием, но оно произошло в условиях, когда политика тесно переплеталась с религией, а папство имело огромное влияние на европейскую политику. Окончательное вмешательство короля Франции поставило точку в этой кампании, 20 лет войны (1209–1229) завершились общей победой трона и алтаря, где каждый получил своё. Капетинги присоединили к своему королевству средиземноморские владения, а Папа получил свободу действий для искоренения ереси и ещё больше усилил влияние Церкви на христианский мир.
Рассматривая крестовый поход против альбигойцев как обычную войну и игнорируя его религиозный характер, отказываясь признавать, что еретики обладали собственным богословием и церковной организацией, мы сужаем видение проблемы до такой степени, что приходим к историческому нонсенсу. Рассмотрим, прежде всего, сами термины «крестовый поход», «альбигойцы», «катары», «еретики» – ведь словарь является одним из главных векторов труда историка. Слова эти связаны между собой той же логикой, что и понятия «репрессии» и «власть». В дальнейшем мы будем применять их для того, чтобы ясно изложить цепь событий, начавшихся в 1209 году – событий, которые определили известный нам результат.
Война против катаров, по сути своей почти единоверных и единородных северным французам, стала апофеозом жестокости. Под знаком католического креста пришлые рыцари убивали всех встреченных ими людей, будь то катары или правоверные. „Господь разберется в их душах! Не нам их судить“ — таково было общее мнение новых крестителей „огнём и мечом“. Повинуясь мнению, ставшему приговором, ревнители веры казнили без разбора и рассуждения.
Четыре кровавых крестовых похода (1209 — 1244) испепелили цветущий Лангедок, страну средневековых трубадуров, и изменили карту Европы. К середине ХIV века, писал русский историк Л. Карсавин, „высокая материальная и духовная культура страны была уничтожена“.
Еретики-катары давно стали „бельмом в глазу“ римских пап. Всё больше людей увлекала их вера. Сторонники её встречались уже в Северной Франции и Фландрии, на берегах Рейна и Дуная, в Ломбардии, во Флоренции, Вероне, Венеции, даже в Риме. Больше же всего их было в Лангедоке.
Впервые учение, близкое катарам, было замечено в Европе в середине Х века. В далёкой, окраинной стране Болгарии жил в то время поп Богомил. Лишь по хулам противников знаем мы его проповеди. Слова же его всколыхнули всю страну. Ведь Богомил рассказал людям то, что долго скрывали от них.
Спокон веку льются кровь и слезы, и никто не объясняет, почему так беспомощен Бог. Люди книжные и попы боятся говорить, что есть два Бога: один из них добрый, другой злой. Есть Господь и есть Люцифер, оба они равны по силам. Бог сотворил душу, Люцифер — тело. Душа ищет небо, тело — грязь. Душа молится, тело мотовствует. Душа — голубь, тело — свинья.
Богомил звал людей покаяться и отринуть всё, что связано с телом. Когда-то Ш. Бодлер описывал свое видение: „Мне повстречалась толпа бредущих куда-то вдаль согбенных странников. И на спине каждый тащил огромную химеру“ (перевод А. Ревича). Если поверить Богомилу, каждый из нас — путешественник, который тащит свое тело, слепленное Сатаной. Поэтому, пока мы живём, мы должны всячески измываться над своим телом, ибо оно нечистое и каждой частью своей напоминает Сатану.
Сторонники этого попа, они так и звались — богомилы, носили одежду чёрных цветов, точно монахи. Пища их была самой скромной, от мяса и вина они отказались. Брак был по возможности запрещён. Их жизнь можно было бы назвать медленным самоубийством.
И, тем не менее, учение богомилов было понятно и потому популярно. Многие крестьяне увлеклись им. Возможно, богомилы так и остались бы местной сектой, чем-то вроде наших скопцов, но в 1018 году Болгарское царство было завоёвано Византией. Теперь богомильство распространилось уже в греческих областях империи и в Константинополе. В ХII веке оно уже — в соседних странах: в Македонии, Боснии, Сербии, Далмации, и проникает далеко на запад — в Италию, Францию, Германию. Появились их первые церкви, пока разрозненные.
В 1167 году из Греции в Ломбардию пришел паломник по имени Никита, принеся и сюда богомильство. А в Милане, в Орлеане, во Фландрии ещё раньше, как эпидемии, вспыхивали увлечения богомильством. Теперь же словно прорвалась плотина.
Никита, вовсю раздувавший свет новой веры, увлекал всё новых сторонников. И вскоре в Сен-Феликс-де-Карамане, неподалёку от Тулузы, состоялся собор последователей богомилов — катаров.
Это сильно уязвило католическую церковь. В её теле стал растекаться яд, от которого одна за другой отмирали целые общины. Укол схизматика был нанесён прямо в центр христианского учения, в идею о всемогущем Господе. После ожесточенных философских диспутов — настоящих войн за веру, протекавших в ранние века христианства, — победила именно эта идея. Её яростно отстаивал один из отцов церкви — блаженный Августин. И тогда дуалисты были посрамлены, так как оскорбляли весь христианский мир, говоря, что Дьявол так же силён, как и Бог.
Нет, в основе мира лежало доброе начало. Мир не был изначально расколот на добро и зло. Катары же, последователи богомилов, взяли другой, расколотый надвое камень и возвели на нём свою церковь. И назвали её тоже христианской. Но двум разным церквям нельзя было ужиться на одном пространстве веры. Они сошлись, и встреча была „испепеляющей“.
Уже не сотни, а сотни тысяч людей уверовали в учение людей, называемых Bougres (от слова „болгары“), Piphles, Patareni, Gazari, Cathari. Особенно много их было в Лангедоке. На улицах местных городов часто можно было увидеть людей, облачённых в широкие одежды и сильно отличающихся от остальных. Это — „perfecti“, „совершенные“. Их считают святыми. Перед ними спешат склониться „credentes“ — „верующие“, прося их благословения.
Католики удивленно взирают на эти сцены. Своим попам так не кланяются! И понятно, почему. Кто ж не знает, как живут священники? Катаются, как сыр в масле, одной рукой служат Богу, другой — мамоне.
Их слова давно разошлись с делами. Между клиром и паствой давно пролегла трещина, ставшая пропастью. Её-то катары и замостили своими делами. Они действительно вели спокойную, аскетичную жизнь, стараясь не допускать излишеств. И слова их с делами не расходились, как и у первых христиан.
„Сие золото мира есть гноение души“ — гласил известный девиз катарской секты. Для её членов мир был лишь тенью невидимого и эхом неслышимого. Подлинная жизнь велась по ту сторону здешнего мира, там, где были владения Бога света.
Вот почему катары с особой ревностью соблюдали свои заповеди. Их вела по жизни мысль сбросить наконец грешную оболочку и обрести царство Духа.
Подобно богомилам, катары проповедовали безбрачие, вегетарианский образ жизни и не терпели насилие, особенно войну. Мужчины и женщины были для них равноправны. Орудие казни Иисуса — крест — они не почитали, считая эту традицию „глупой“.
Интересно, что проповедь катаров имела большой успех среди людей богатых и знатных. Оно стало модным. Многие хотели „быть немножко“ катарами. Почти как в нынешнем вертепе роскоши — Голливуде — очень популярен в чём-то близкий катарам буддизм, а несколько десятилетий назад среди западных интеллектуалов считалось модным „быть немножко“ социалистами.
Оставаясь в чистоте, катары подрывали привычный церковный порядок. Они грозили опрокинуть здание, построенное и занимаемое римскими папами, как некогда была опрокинута башня в Вавилоне, а что „Рим — это второй Вавилон“, об этом критики папской курии говорили столетиями.
Теряя паству, церковь теряла власть. В 1198 году очередным римским папой стал Иннокентий III (1198 — 1216), великий воитель и самодержец церковный, принцепс среди христиан и папа среди монархов. По сути своей он был не только главным иерархом церковным, но и главным феодалом светским, постепенно подчинившим себе всю Европу. Он готов был сразиться с любым королём и императором и одержать над ним победу. Он женит французского короля и разводит короля испанского, он отлучает английского короля от церкви и отрывает Италию от Священной Римской империи. Наконец, он разоряет Византийскую империю, устремив туда крестовый поход рыцарей. Разве мог этот тиран клира и паствы позволить, чтобы совсем недалеко от Рима жили вольнодумцы?
Одной из первых мер, принятых Иннокентием, стало смещение церковных руководителей в Лангедоке. Однако это ни к чему не привело.
Иннокентий III всё больше склоняется к тому, чтобы косой своей кары срезать росток, чуждый церкви: „Этих еретиков надо истребить!“.
В борьбе с катарами папа решил опереться на династию Капетингов, правивших окрестностями Парижа и Орлеана, предложив бедному, но воинственному французскому королю Филиппу-Августу (1180 — 1222) истребить секту, а в награду получить графство Тулузское.
По традиции владетель Парижа считался королём Франции, но ещё в начале ХII века сей „король“ напоминал обычного помещика, переезжавшего из одного поместья в другое, соседнее; всего же поместий было несколько. При случае король был готов ограбить купцов, как разбойник с большой дороги. Большая часть Франции — в силу династических уз — принадлежала английским монархам. Бургундия, Фландрия, Шампань, Бретань, Лангедок были почти самостоятельными державами. Конечно, Филипп-Август обрадовался в душе, узнав о папском подарке, но распорядиться им он бы не смог и потому отклонил предложение.
Прошло четыре года. Уже Византийская империя пала, сменившись Латинской империей, а катары всё так же были тверды в своей вере. Иннокентий возмущался и волновался, не зная, кого из соседних монархов склонить к походу против катаров. Помог случай.
В январе 1208 года легат Пётр Кастельно был убит пажом графа Раймона VI Тулузского (1194 — 1222).
Незадолго до смерти он обратился к графу, прося выдать катаров, укрытых в его городе, но граф отказался. За что и поплатился. Его обвинили в убийстве легата. Река истории перелилась из одного русла в другое.
Папы „поставлены Господом над народами и царствами, чтобы вырывать, разрушать, созидать и насаждать“, — писал Иннокентий III. Теперь было время разрушать. Он вновь пишет к французскому королю Филиппу-Августу и объявляет священный крестовый поход против врагов „Господа нашего Иисуса Христа“. На этот раз король поддержал его, хотя и не стал во главе похода.
Весной 1209 года войско крестоносцев перешло Рону и двинулось в сторону Лангедока. Командовал им Симон де Монфор, мелкий дворянин, коему уже пришлось бывать в крестовом походе. Отправились, как писал Жан де Нострдам, „дабы вредить графу Тулузскому“. Солдатам же были отпущены все грехи и обещаны добычи богатые и скорые.
Первым на пути французских „опричников“ лежал крупный город Безье, где жили свыше двухсот катарских „перфектов“. После недолгой осады последовал штурм. Ещё перед началом его зашел разговор о том, как отличить католика от катара. Вот тогда и прозвучал знаменитый ответ, задавший тон всей войне. Ответ аббата Арнольда: „Бейте их всех, ибо Господь познает своих“.
Разыгралась чудовищная бойня, после чего папский любимец Арнольд доносил своему покровителю: „И город Безье был взят, причём наши не оказали пощады ни сану, ни возрасту, ни полу, и пало от меча почти 20 тысяч человек. Велико было избиение врагов, разграблен и сожжён был весь город — чудесное свидетельство о страшной Божьей каре“. По сообщению Ж. Ле Гоффа, только в городской церкви было истреблено 7 тысяч укрывшихся там людей. Чем не нашествие монголов на мирный европейский город? Так начался беспощадный поход во имя креста и Христа. Все люди окрестных мест бежали в Тулузу.
Крестоносцы были близки к триумфу. Но вдруг король Арагона Педро II (1196 — 1213) выступил на стороне своего зятя, графа Раймона Тулузского. Была на то своя подоплёка.
Король Педро давно мечтал о великом приморском королевстве, что протянется от Сарагосы до Ниццы и охватит Арагон, Каталонию, Лангедок и Прованс. Мечта вполне реальная.
Эти области имели много общего. Их жители легко могли объясниться друг с другом, близкой была и культура этих стран. Здесь зародилась куртуазная поэзия — поэзия трубадуров. Её корни восходили, кстати, к искусству соседней исламской Испании. Здесь любили свободу, мыслили вольно, были терпимы к вере, знали толк в выгоде. Здесь процветали ремёсла и торговля. Сама земля приносила богатство, а море — барыш. И вполне могла появиться страна Окситания, как мыслилось Педро.
Матримониальная политика Педро Арагонского тоже способствовала объединению. Сам он стал зятем графа Раймона, породнив свою семью с Лангедоком, а его брат Санчо стал графом Прованса. И вот теперь все планы грозила нарушить свора северян-французов, пришедшая в чужие им земли. Король решил прекратить разорение своей будущей вотчины и отправился разбить захватчиков.
Но… в сентябре 1213 года в решающей битве близ Мюре король Педро был разбит и пал в бою. „И из тысячи бывших с ним рыцарей ни один не спасся“. Мечта об Окситании закатилась навсегда.
Прошлую радость не поют в новых песнях…
Теперь никто не мог помешать французам уничтожить Лангедок. По всему Лангедоку ловили местный люд, как зайцев, и не слушая, что они верещат, сжигали на костре. Или подвергали пыткам. Или увечили, топили, душили, кололи, насиловали. Пусть мужчины, как рыцари, пали в сражениях, оставалось ещё много „говорящей скотины“, которую устал бы резать и бывалый мясник. Надо было прикончить стариков, детей, женщин — всех, кто наплодился в этом богатом крае.
Когда-то Иоанн Златоуст называл „неизгладимым преступлением“ любой смертный приговор, теперь любая милость стала страшным грехом.
Иннокентий торжествовал. На Четвёртом соборе в 1215 году он решил ввести в церкви особое учреждение, которое занималось бы розыском еретиков, судило бы и наказывало их. Так появилась инквизиция. Поначалу она была отдана на откуп ордену доминиканцев — последователям Доминика Гусмана, который ещё недавно проповедовал „апостольски простую“ жизнь.
В 1244 году пал последний оплот катаров — крепость Монсегюр, лежавшая в предгорьях Пиренеев. Здесь укрылись 225 „перфектов“. От них потребовали в течение двух недель отречься от своей веры или погибнуть в огне. По истечении этого срока они вышли из крепости, спустились в долину и добровольно взошли на костёр.
Последние катары Лангедока удалились в Ломбривские пещеры. Там они жили со своими жёнами и детьми. В 1330 году их убежище было найдено. Инквизитор Жак Фурнье приказал замуровать их заживо. Пять лет спустя он взошёл на папский престол под именем Бенедикта ХII…
В Италии катары прятались в горах Пьемонта. Однако в 1412 году выследили и их, и они тоже были убиты.
К тому времени полномочия инквизиции неимоверно выросли. Её следователи доказали, что могут выслеживать и преследовать всюду. Так в европейской политической культуре укоренилось искусство тайного сыска и расправы с инакомыслящими.
Что же скромный лоскуток земли вокруг Парижа и Орлеана? В конце концов, борьбу с разгромленными катарами возглавил французский король. Он и пожал плоды победы. В 1229 году часть огромного графства Тулузского досталась Франции. После этого королевский домен стал стремительно расти: все соседние земли постепенно переходили под власть парижских королей. Так рождалась великая европейская держава.
Что касается главных персонажей этой истории, по образу и подобию которой в Европе истребляли людей ещё не одно столетие, то участь их была вовсе не так хороша и победоносна, как они того хотели.
По словам Жана де Нострдама, „все, кто крестовый поход снаряжал“, погибли. Среди них и граф Симон де Монфор, чья смерть описана в строках „Песни об альбигойском крестовом походе“.
А некоторые катары всё же уцелели. Много их жило на Балканах, в частности в Боснии. И хотя здесь в 1234 году было предано смертной казни множество еретиков, но секта их сохранилась до середины ХV века, до прихода турок. Мусульманам было безразлично, каких доктрин и догматов придерживаются их христианские подданные, лишь бы не затевали смуту. В этой спокойной обстановке секта катаров умерла сама собой. Многие её члены добровольно перешли в ислам. Среди мусульман-боснийцев, участников недавней Балканской войны, были и потомки катаров — людей, которым задолго до Лютера и Кальвина едва не удалось реформировать католическую церковь.
Само слово „катар“ — происходит оно от греческого слова „чистые“ — впервые упоминается в 1163 году. Сами катары так себя не называли. Вослед Иисусу, сказавшему: „Я есмь пастырь добрый“ (Иоанн 10, 11), звали они себя „bon hommes“, „людьми добрыми“.
Кстати, некоторые исследователи полагают, что имя это, „катары“, лёгшее на них клеймом, появилось в Южной Германии, и происходит оно от средненемецкого слова „ketter“ („кот“). В Бонне и Кёльне так звали, например, магов и волхвов, ибо считали, что ради козней своих они молятся… котам. От одного из этих слов — считается, что от слова „катар“, — происходит и немецкое „ketzer“, „еретик“.
Торжество римской курии венчает правление папы Иннокентия III (1198 — 1216). Фактически он превратился в самого могущественного монарха Европы. Его вассалами признают себя короли арагонский и португальский, царь болгарский, английский король Иоанн Безземельный. В зависимости от него пребывают Швеция, Дания, Польша. Через своих помощников он правит Сицилийским королевством. Он помыкает королями Франции и Леона. Организует крестовые походы в Лангедок и Византию. Распоряжается делами Священной Римской империи, и по его настоянию престол императора передают юному Фридриху Штауфену (впоследствии по иронии судьбы Фридрих II станет заклятым врагом папской курии). Наконец, в 1200 году Иннокентий III надевает тиару — корону, ставшую знаком высшей светской власти.
На эту тему есть интересная книга Отто Рана «Крестовый поход против Грааля»
