Как оно было на самом деле. Ночное
Тёмно-васильковое небо бросало на наст голубые тени, по его полотнищу ледяным крошевом были разбросаны звёзды. Лес ёжился, поскрипывал, зябко поводил мохнатыми плечами. Река, одетая в кожух изо льда с прошлой недели, пролегла среди холмов тёмной лентой: снег выпасть ещё не успел. Неподалёку под одинокой елью возились два облизня: зверьки самозабвенно вылизывали сосульки, свисающие с ветвей, доводя их понемногу до совершенной прозрачности. Вечерние звуки сливались в лёгкий, едва слышный шорох — с таким шорохом обычно катится хорошо смазанное колесо. Волку казалось, что вся земля с её лесами, ручьями, селом Митюшкиным, со всеми зверями и даже лисой сейчас кружится вокруг него, а он сидит на самом главном в мире месте, и от того, сколько ему удастся просидеть над прорубью, зависит, сможет ли докатиться это громадное колесо до самого утра…
Через некоторое время его внимание привлекло шевеление подо льдом. Прямо под его седалищем, по ту сторону ледового зеркала в толще воды висели две русалки. Одна, чуть постарше, что-то объясняла совсем юной русалочке, указывая пальчиком на волчьи достоинства, та внимала ей с раскрытым ртом и бросала любопытные взгляды на наглядное пособие. Волк ужасно сконфузился, вытащил хвост из воды и поджал его под себя. Старшая возмущённо забулькала, замахала руками, дёрнула острым подбородочком и величественно поплыла прочь, таща за собой подругу. Та оглядывалась, улыбалась и строила волку глазки.
Дождавшись, пока невоспитанные русалки скроются из виду, волк выпростал из-под себя занемевший хвост и опустил его в снежную кашу, скопившуюся в проруби. Из-за толстого дуба выскочил зайчонок, но при виде волка испуганно порскнул обратно, обдав кору снежной порошей. Гулко перекликиваясь, над рекой пролетели две совы и исчезли в сплетении крон. Мимо с гиканьем прокатился клубком мохнатый вьюжник — редкий гость в здешних местах. Волк заинтересованно потянулся к нему носом, но тот отпрыгнул в сторону и быстро помчался вниз по дороге, яростно плюясь и ругаясь на незнакомом языке.
Волк лёг на снег, положил голову на сложенные впереди лапы и закрыл глаза. Его сны всегда были причудливыми и интересными. В этот раз он, предводитель войска великанов, одним взмахом лапы повергал на землю рослого одноглазого воина с косичками, выбивающимися из-под рогатого шлема, другим ударом могучих когтей раскалывал пополам землю, а затем взмывал в воздух и долго летел с солнцем в зубах меж звёзд над гибнущим миром. Внезапно он почувствовал, как кто-то крепко ухватил его сзади. Сотканный из звёздных лучей рак зажал клешнёй волчий хвост и всем своим видом показывал, что отпускать не собирается. Предводитель великанов грозно ощерил клыки, но тут небесный охотник наставил на него пищаль и выстрелил.
Волк вздрогнул и проснулся. Вверху по реке треснула ещё одна льдина, за неё ещё две. Обернувшись, он обнаружил, что прорубь полностью затянуло ледяной коростой. Волк зажал в пасти заранее приготовленный сук и, неуклюже изогнувшись, пробил им стеклистую корку в нескольких местах, затем с трудом выдернул хвост и внимательно его осмотрел.
На самом кончике хвоста болтался небольшой ёрш. Волк покрутил хвостом, но челюсти у ёршика оказались не по размеру сильными.
— Ты что, дурак? — задумчиво спросил волк.
Ершишка следил за ним костяным невыразительным взглядом и ничего не отвечал. Волк аккуратно взял его зубами, резко дёрнул мордой, в момент лишившись изрядного пучка волос, и бросил в воду.
Долгое время ничего не происходило. В глубине реки сновали большие и малые тени. В дальней роще кто-то ухнул, зловеще хохотнул и затих. На дороге ловко работали широкими прозрачными языками ледяницы, оставляя на исчёрканном полозьями снегу длинные скользанки. Луна сочувственно смотрела вниз и молчала.
Волка опять начало клонить в сон.
«Не спать! — одёрнул он себя. — Тебе лису домой везти. А перед этим надо будет выдержать всё, что эта шельма придумает. Догадаться и выдержать. И не подать виду, что всё понимаешь. А то она расстроится и будет неделю на меня дуться. А неделю её не видеть — это слишком тяжело. З-задави меня медведь, когда же я наконец соберусь с силами и признаюсь рыжей, что люблю её? Да никогда, наверное…
Хоть бы поесть чего-нибудь принесла».
