Из воспоминаний адмирала Шестакова

Предисловие редакции: Об адмирале русского флота Иване Алексеевиче Шестакове (1820–1888) сегодня известно лишь очень узкому кругу лиц, занимающихся историей отечественного флота. Однако личность адмирала заслуживает большего к себе внимания. С его именем связано появление на Черном море первой винтовой шхуны «Аргонавт», построенной в Англии, строительство паровых канонерских лодок и паровых корветов на верфях Петербурга в годы Крымской (Восточной) войны, сооружение в США самого крупного винтового фрегата Российского флота «Генерал-Адмирал», становление броненосного судостроения. Перу И. А. Шестакова принадлежит ряд оригинальных работ, таких, как перевод на русский язык книги Джемса «История Великобританского флота». Совместно с Г. И. Бутаковым он подготовил к печати лоцию Черного моря, написал воспоминания об адмиралах В. А. Корнилове и П. С. Нахимове, которых близко знал по службе на Черноморском флоте, а также многочисленные статьи, опубликованные в «Морском сборнике» и других периодических изданиях.

Будучи много лет в опале, Шестаков все же стал морским министром и смог провести в жизнь свои планы переустройства флота. Причиной же «забвения» адмирала послужили его воспоминания «Полвека обыкновенной жизни» и особенно дневники последних лет его жизни, в которых он давал волю своим чувствам, а самое главное, нелицеприятные оценки и характеристики власть имущим, в том числе императору Александру III и его окружению. По этой причине на его рукописи и дневник последними был наложен запрет на 50 лет, т.е. до 1938 года. Попытка Адмирала Флота Советского Союза И. С. Исакова опубликовать его воспоминания и дневники не увенчалась успехом. Читателю «Гангута» предлагаются выдержки из воспоминаний И. А. Шестакова, касающиеся того периода Крымской войны, когда он находился в Петербурге и занимался строительством канонерских лодок и корветов на Галерном островке и на Охте. [1]

…В июле (1853 года – В. К.) снова случилось мне быть в Гельсингфорсе. В виду показавшегося уже неприятеля мы были немощны: нечем было отражать самых ничтожных покушений его. Опасаясь шхер, мы берегли неуклюжие колесные пароходы, привыкшие перевозить только двор и иностранных принцев. По возвращении та же картина унижения представлялась мне в Кронштадте. Нывшее сердце решилось на громкий вопль… Видевший первое приложение винта к судну мелкосидящему, но способному возить большие тяжести на реке Тумбер (в Англии. – В. К.), я в 1852 году еще писал В. А. Корнилову о безотлагательной надобности преобразовать дунайскую нашу флотилию в паровую. Теперь, имея кое-какие чертежи (после командировки в Англию для наблюдения за строительством шхуны «Аргонавт» и винтовых судов. – В. К.), я вспомнил о проекте и явился к Великому князю (Константину Николаевичу. – В. К.) в Стрельну с убеждением, что англичане к будущему году непременно настроят мелкосидящие паровые суда и что нам следует пытаться выставить такую же силу. Великий князь, чуждый рутинных воззрений и профессиональной зависти, ухватился за мысль радостно и тотчас же поручил составить полные проекты адмиралу Шанцу [2], жившему в Або, мне и еще двум-трем. Проекты Шанца и мой были одобрены, но, несмотря на ретивость генерал-адмирала, невзирая на то, что не было времени для опытов и следовало торопиться, разные останавливающие влияния одолели даже Великого князя. Решили выстроить сначала две лодки: одну в Або, другую в Петербурге, и, испытав их, строить новые.

Только постоянная поддержка Великого князя дала мне возможность доказать, что можно строить и снабжать механизмами целые флотилии в России. Отовсюду я встречал недоброжелательство, упорную медленность, даже порицания. Многие доказывали, что посылка офицеров в Англию вредна (намек на И. А. Шестакова. – В. К.), потому что они привыкают к ее средствам и потом подают разные проекты, будто те же средства существуют в России… В техническом отношении я имел прекрасных помощников: поручика Иващенко и главного инженера Николаевской железной дороги Уайненса. Оба горели тем же огнем сопротивления неприятелю во что бы то ни стало, а Уайненс как американец прибавлял еще национальную неприязнь к англичанам.

17 сентября лодка была спущена и до заморозков испробована. Лодка Шанца также пришла из Або в Кронштадт, и возможность создать силу, способную бороться с приготовлявшейся уже в это время в Англии, была доказана…

На спуске лодки Великий князь был особенно милостив, жал мне руки и радовался доказательству возможности изготовить силы, способные на сопротивление…

Строя экспериментальную лодку, я занимался и другими поручениями Великого князя, а также делами Пароходного комитета, в котором состоял членом. На «Тигре» (британский военный пароход, севший на мель в районе Одессы, подбитый русскими артиллеристами и сожженный экипажем. – В. К.) были захвачены различные английские специальные издания, содержащиеся в секрете. Мне поручили переводить их для ознакомления флота с средствами неприятеля, и генерал-адмирал не раз дивился быстроте, с которой я перелагал на наш язык целые брошюры при других занятиях. Надеюсь, что знавшие мой образ жизни в то время, не почтут самохвалением уверения мои, что в пламени, объявшем русскую мою душу, я горел денно и нощно, не давал ни себе ни другим покоя…

Настало для меня время истинного труда. Удача первых лодок повела к созданию целой флотилии. Изготовление ее было поручено мне и товарищу моему П. Ю. Лисянскому. Решение последовало в исходе 1854 года, но исполнение относится к 1855-му, и описанием постройки флотилии, доставившей мне отрадное убеждение, что пригодилась на что-нибудь моя служебная ревность, и начну следующую главу. (На этом заканчивается глава VI рукописи И. А. Шестакова «Полвека обыкновенной жизни». – В. К.)

* * *

Новое, небывалое в России дело, требовавшее поспешности, не могло идти без искреннего душевного участия всех соприкасавшихся к нему, а соприкасалось все министерство и весь флот, так как для вызываемой к существованию силы нужно было набрать многочисленный состав офицеров. Паровое дело до тех пор не входило в образовательную программу наших моряков. Небольшое число колесных пароходов, употреблявшихся, как я сказал, для надобностей двора, давало нам офицеров, знакомых с его прихотями, но, в свою очередь, приобретавших вредную для службы прихоть к перстням, часам и иностранным декорациям, дававшимся за угождения, а не за исполнение прямых служебных обязанностей. Затруднения к снаряжению паровой флотилии были поэтому не только значительны, но разнообразны. Нужно было выстроить самые суда, снабдить их механизмами и экипажами, познакомить служащих с действием артиллерии, набрать механиков и, наконец, согласить (согласовать. – В. К.) совокупные маневры на случай борьбы. Все это предстояло сделать в пять-шесть зимних месяцев, при коротких наших днях и морозах, прекращавших работу в обыкновенных обстоятельствах. Задача была поистине трудная и без общего сочувствия невозможная.

С экспериментальной лодкой для меня кончились эксперименты над различными слабостями человеческой натуры. Все, впряженные в тяжелую колесницу громадного труда, везли дружно, радуясь, что августейший возница (Великий князь Константин Николаевич. – В. К.) погонял и в хвост и в гриву.

Часто в техническом отношении изготовление с лишком семидесяти механизмов при наших детских заводских средствах, даже при неуверенности, существуют ли они, представляло важнейшее затруднение. Бросаясь всюду для открытия возможности создать флотилию, мы начинали уже отчаиваться. Однажды вечером генерал-майор Гринвальд, вновь назначенный директор Корабле­строительного департамента, пришел ко мне с предложением употребить для снабжения лодок механизмами чиновника особых поручений его, Путилова [3], ручаясь, что он отроет средства, если они только существуют хотя бы в зародыше, и оживит такие, которые давно похоронены, но когда-то существовали. Великого князя (генерал-адмирала Константина Николаевича. – В. К.) можно было видеть во всякое время, по докладу простого лакея. Он тотчас был уведомлен о блеснувшей надежде, призвал Путилова – и к лету флотилия была готова.

Кесарю – кесарево! Талантливый, энергичный, ничем не сразимый и никогда не унывающий Путилов составил себе впоследствии завидную славу промышленного деятеля. Мое свидетельство о его первоначальных подвигах, конечно, не прибавит ничего к его репутации. Ничтожные и теперь ненужные лодки исчезают, как пыль, перед миллионами нужных во всех углах России рельсов, перед избавлением России от тяжкой подати иностранным заводчикам, перед проектами Петер­бургского порта и другими произведениями многообъемлющей промышленной головы тогдашнего моего сотруженика, оказавшегося, вдобавок, корпусным (выпускником Морского корпуса. – В. К.) товарищем. Эта голова всегда горела мыслью; ее разрывало идеями и средствами изыскания способов выполнения. В данном случае такие способности были неоценимыми. Великий князь тотчас понял важность Путилова и поручил ему хозяйственную часть дела. Все закипело, начало двигаться по дням и часам.

Познакомлю со способностями Путилова анекдотом. Главное наблюдение за постройкой и снабжением лодок было поручено, как я говорил уже, Лисянскому и мне. Мы стояли у Путилова над душой и, не довольствуясь, что труженик сам себе не давал покоя, надоедали ему без всякой жалости. Эффектность – эта язва петербургских деятелей – одолела и ненуждавшегося в туманных способах Путилова. Впоследствии я убедился, что Путилов был прав, стократно прав, но тогда жажда его выставить свои деяния с поражающим блеском была мне не по сердцу и я нередко бывал в бульдожном настроении против сотрудника и товарища. Какой-то цилиндр не лез в лодку, и я не мог найти его ни на одном из заводов, открытых или воскрешенных Путиловым. Взбешенный моими сомнениями, колдун посадил меня в карету и привез… в придворное экипажное заведение! Там пропадавший без вести рекрут предстал передо мной почти оконченный… (пропуск в тексте, по-видимому, речь идет о шатуне к паровой машине. – В. К.) его делали тайно, не только без вести для меня, но без ведома министра двора и придворной конторы! Нужна была промышленная находчивость, чтобы заключить, что каретное заведение может делать части парового механизма, и большая способность убеждать других. Легко ли уверить человека, который точил только экипаж­ные оси, что он сам не чует своей силы и способен выточить самый могучий аппарат движения.

Облегчивши душу признанием важности усилий других, позволю себе сказать несколько слов о собственном участии. Опытная лодка всецело принадлежала мне. Между многими предложениями, наставлениями и правилами, мною написанными и утвержденными Великим князем, в бумагах моих сохранились записки, поданные перед постройкой опытной лодки и флотилии. Извлечения из них выкажут долю участия, которую я принимал в деле, и может быть, еще что-нибудь…

Когда опытная лодка была построена соответственно моим настояниям и испробована и вслед за тем решились строить целую флотилию, я представил Великому князю соображения мои касательно выполнения решимости и вместе общие взгляды на оборону наших берегов.

«В необходимости судов такого рода, отложивши даже в сторону местные соображения, теперь никто сомневаться не может. Неприятель готовит такую же силу и чем другим можно ее отразить? Число нужных судов определится Вашим Высочеством, и я считаю долгом сказать только, что главнейшее – механизмы – могут быть приготовлены Александровским заводом (Уайненса), Шепелевским, Эриксоном и Кови в Або. (Тогда еще не приискался чародей Путилов. Он нашел нужные средства не только для 32 лодок, о которых думали первоначально, но для 75, изготовленных во время войны в самом Петербурге. Этим соблюдалась большая экономия в перевозке машин, а в особенности выигрывала техническая часть. Все делалось под глазами.) Первый берется их сделать до двадцати в течение зимы, и, судя по опыту, выполнит обещание. Вероятно, найдутся и другие заводчики, в точности и рвении коих можно быть только же уверенным. Постройка не представит, по-видимому, затруднений, но как для нее, так и для механизмов нельзя терять времени… Может быть придется распиливать лед для раннего спуска лодок и установки механизмов – работа нелегкая, но русскому человеку не новая.

Механиков можно иметь, приобучивши за зиму выбранных людей на железных дорогах, как Ваше Высочество сами заметили, или просто нанявши имеющихся уже там… сверх того можно добыть многих, образовавшихся уже с машинами высокого давления на Волге [4].

В. В. (Ваше Высочество. – В. К.) изволили уже решить состав экипажей лодок. Осмеливаюсь привести еще одно указание опыта. На лодке, где теснота понуждает иметь экипаж по возможности малочисленный, люди, изнеможенные тяжелой двадцатилетней службой, негодны. Огромные орудия требуют сильных упругих мускулов, а жизнь при неизбежном влиянии немилостивой атмосферы – здоровья, не поколебленного еще недугами. Такими людьми и судами, могущими быстро переноситься с места на место и наносить неприятелю удары внезапно, соответственные русской удали, должны командовать офицеры, полные жизни, отваги и крепости нравственной и физической. За зиму им нужно сродниться с своими командами в боевых упражнениях и военном порядке. Начальники и подчиненные должны узнать друг друга. Всякая сила, в особенности морская, действительна только тогда, когда каждый понимает свое дело и порождается между начальником и подчиненными взаимное доверие.

Движимый желанием пользы, решаюсь прибавить, что, по мнению моему, не должно считать введение паровых лодок мерой временной только, указанной настоящими обстоятельствами. Вековой опыт не отбрасывается безнаказанно. Издавна в тесных водах Балтики мы, датчане и шведы употребляли канонерские лодки, и если требовалось доказательство необходимости их, то возобновление флотилии в текущем году после почти окончательного ее уничтожения утверждает красноречивее всяких доводов, что в ослаблении флотилии была сделана ошибка.

Переходя от настоящих обстоятельств к нормальному положению Европы, нетрудно, кажется, убедиться, что численность и состав флота нашего в Балтийском море определяются самой местностью и силой прибрежных государств. В отношении к Англии, стране исключительно морской, наши морские сооружения всегда будут недостаточны для нападения, и нужно держать силу, способную ускромнить близких соседей и отразить нападение извне. Основываясь на фактах, я определяю силу эту в 15 винтовых кораблей, могущих внезапно подарить 40-тысячный корпус нескромному соседу. Быстрые и могучие, такие противники могут нанести вред и сильнейшему неприятелю. К этому прибавить несколько фрегатов с малой силой для дальнейших плаваний, три-четыре быстрых легких судов для посылок и царские яхты, затем размножить винтовые лодки, а истинно боевую силу для внешнего влияния иметь на Черном море…»

Начались работы одновременно на Охте под наблюдением П. Ю. Лисянского и на Галерном острове под моим. Почти все, что я скажу о моем отделе, относится к постройке вообще. Подрядчиком по строению был купец Кудрявцев, строивший опытную лодку. Нужно было прежде всего не терять ни минуты времени в непроизводительных проволочках. Начали устройством целых городков для рабочих возле самих мест работы. У Калинкинского моста внезапно выросли незаконные дощатые постройки, но закон на время закрыл зоркие глаза. В них поместили казарменно сотни плотников, призванных отовсюду с чудодеем-топором, обогревали со всеми предосторожностями, кормили на убой и наблюдали тщательно, чтобы к ним не пристала какая-либо немочь. Верфь была в нескольких шагах, и людям незачем было вставать спозаранку, чтобы утомляться долгим переходом на работу. Самая верфь потребовала приготовления. Нужно было по возможности отогреть почву, чтобы подставы, поддерживающие лодки, стояли на твердом грунте и не могли скользнуть весной при оттепели. Я называю строившиеся суда лодками по принятой официальной номенклатуре, но судить о размерах их можно вернее, зная, что каждая весила 60 тысяч пудов [5]. Почва Галерного острова оказалась своеобразной. Со времен Петра на ней производили строение, и едва видный в его время над водой остров выпучило над рекой остатками щеп, пеньки, смолы и других материалов кораблестроения. Как мы ни торопились, меры, принятые помощником моим Иващенко оказались столь предусмотрительными, что во все время постройки подалась одна только подпора, и ту укрепили моментально, так что лодка не успела тронуться. По недостатку места суда строились в два ряда, выровненные, разумеется, по шнуру, и Николай Павлович (Император Николай I. – В. К.) незадолго до своей смерти удостоил окинуть все ровнявшим взглядом своим шеренги будущей паровой кавалерии. И в этот раз, как во все время войны, Государь был очень угрюм. Сидя в санях с Великим князем (генерал-адмиралом Константином Николаевичем. – В. К.), у которого жизнь хлестала тогда всеми порами, державный отец показался мне внезапно постаревшим, опустившимся и поразил меня до того, что я тогда же внес впечатления в мои заметки.

Изготовленные во всех углах Петербурга механизмы, влекомые по мостовой, тащились к островам, которые назначались оживить их. Неутомимый Путилов грузил тяжелые котлы и цилиндры на нарочно устроенные телеги, стегал коней, подгоняя погонщиков и едва ли подчас не впрягался сам, когда веская колесница встречала препятствие, а их на петербургских улицах не мало. Застонавшие было перед грозившей им бедой мосты уняли скреплениями и подпорами и все-таки принудили помогать нам.

Канал у Галерного острова углубили, соскребли со дна все следы прежних дел и бездействия. В марте начали разбивать на нем лед и в мерзлую кашу сталкивали оледенелые еще суда. С открытием навигации мы водили всегда под парами лодки в Кронштадт и там начиналась необходимая в этом случае муштра.

Рядом с постройкой шло образование личного состава. Великий князь и исполнители его воли понимали, что все усилия не послужат ни к чему, если к созданным замысловатым вещам не приложится животворящая искра мысли и разума; они были убеждены, что во всем и везде царит человек с его все живящими и из всего извлекающими пользу духом и способностями. На мою долю достался Гвардейский экипаж с офицерами и матросами, готовыми подчиняться всякому должному направлению, самолюбивыми, ценившими службу, несмотря на прежнее искажение ее цели, будучи сильными духом и телом, горевшими желанием показать себя. К сожалению, командир экипажа не соответствовал подчиненным и в сношения со мной вводил странную щепетильность. Однако же я умел выдержать себя и удачно плавал между Великим Князем, командиром будущего отряда гвардейских лодок, и его подчиненными, не возбуждая порывистого начальника, по природе не терпевшего сопротивление, не выставляя странностей Мофета (адмирал, командир Гвардейского экипажа. – В. К.) его подчиненным и поддерживая в последних огонь ревности и бескорыстного усердия, которым они пылали. Вообще ежедневные в течение шести лет сношения мои с Великим князем и флотом были для меня трудной нравственной школой, но я прошел весь курс до конца, не прервал своего воспитания порывом отчаяния или неуместной гордости.

На Галерном острове устроили под навесом батарею, представлявшую палубу лодки с ее орудиями; с нее, вместо отдыха, стреляли после работы в поставленный на льду сруб, верно изображавший лодку на воде. Артиллеристы приучались к меткой стрельбе, а все будущие деятели на лодках убеждались, что при введенных предохранительных средствах не легко было неприятелю взорвать лодку бомбой. Практика вселяла двойную уверенность. Будущие механики катались по царскосельской и николаевской дорогам [6], а помощники и машинисты учились на заводах. До того времени на небольшом числе пароходов, бывших во флоте, механиками были иностранцы, преимущественно англичане. Нам пришлось прибегнуть к русской сметке в минуту пожара – и русская сметка вывела, хотя ее вызвали внезапно и изощряли бегом локомотива нередко при двадцати градусах мороза… (Конец главы VII рукописи И. А. Шестакова «Полвека обыкновенной жизни». – В. К )

* * *

После кончины императора Николая I и вступления на престол Александра II порученная мне постройка флотилии подвигалась, между тем успешно…

…Время требовало больших жертв и, как ни металась душа моя, ум сохранял нужное спокойствие. К началу навигации, как я говорил уже прежде, лодки были в Кронштадте, и 21 мая, в день тезоименитства генерал-адмирала, я получил воздаяние… знаки Владимира 4-й степени… и… адъютантские украшения (И. А. Шестаков стал флигель-адъютантом и состоял в свите генерал-адмирала. – В. К.)…

…После необходимых представлений все пошло по-прежнему, и 27 мая в Кронштадте я имел удовольствие увидеть первый выстрел одной из моих лодок, «Бурун», по французскому винтовому фрегату. Молодой командир погорячился; не менее того флотилия дала неприятелю весть о своей существовании…

…Почти одновременно с атакой Свеаборга (28 июля 1855 года англо-французской эскадрой. – В. К.) было действие в Кронштадте наших винтовых лодок; оно перейдет в будущее (если перейдет) под названием «Мофетовой битвы».

Государь закладывал новый Кроншлотский форт. Ловкий Мофет, командовавший гвардейским отрядом винтовых лодок, нашел нужным именно в это время отправиться на южный фарватер, давно вымеренный и известный, для промера. Желание показать Государю вновь созданную силу в движении и тем угодить создавшему ее Великому князю само по себе не обвинится строгим даже судьею. По окончании церемонии Император пошел на пароходе обратно в Петергоф; Великий князь со свитой следовал за ним же. На полпути мы услышали и увидели выстрелы, производимые с двух сторон и, разумеется, тотчас воротились в Кронштадт, прямо к форту Павла. С него Государь смотрел до конца на то… чему трудно прибрать название.

Скучавшие, как и мы, союзники, заметив несколько лодок за оградой [7], отрядили винтовой фрегат и два колесных парохода. Зная, что у нас положены мины, неприятели остановились на благородной дистанции, как говорится, вероятно, потому, что на дальнем расстоянии нельзя ввести в дело плебейские кулаки. Началась перестрелка, поворотившая нас обратно в Кронштадт. Взойдя на валганг [8] форта Павла, Государь послал меня на своем катере узнать, как идет дело, все ли благополучно? Я осмелился просить позволения подойти ближе, выставляя, что нет ни малейшей опасности атаковать стесненного минами в движениях неприятеля рассыпным строем, а случай прекрасный отучить его тревожить нас даром. «Подожди других лодок, – отвечал Государь, – и тогда с Богом!» Действительно, всем лодкам сделан был сигнал и дым уже покрывал восточный горизонт.

Лодки были кость от костей моих, на них потратил и время, способности, им я пожертвовал душой, которую звала чистая, искренняя привязанность. Вспомнилось мне, что если бы не случай, я пылал бы в это время на священных стенах Севастополя, уже обагренных родной мне кровью (в Севастополе погиб родной брат И. А. Шестакова, Петр. – В. К.). И без огня, зажженного независимо от человека при его рождении, можно ли было в таких условиях остановиться перед какими бы то ни было соображениями? Я помчался к лодкам с твердым намерением осрамить Мофета и увлечь его за собой. Зарядили детскую катерную карронаду, игравшую в лучах солнца. Передавши Мофету вопрос Государя, я греб далее по направлению к неприятелю. Наши ядра летали мимо в ответ на неприятельские, но ни те ни другие не долетали до цели. В этом случае орудия борьбы были равносильны. Наскучив бесплодной пальбой, неприятель удалился. С катером я пошел прямо к форту Павла хорошо известной мне дорогой, и там, отдавши Государю отчет, прибавил, что никакого урона нет и быть не могло, так как противники пугали друг друга в слишком большом расстоянии. Мое правдивое донесение, видимо, не понравилось; прекративши со мной разговор, Государь велел закричать проходившему в то время с лодками герою дня, чтобы он явился тотчас на форт Павел. «Мофет сам нам расскажет», – прибавил Государь. И рассказал же Мофет, так что ни в сказках сказать, ни пером написать. Один из неприятельских пароходов был положительно подбит; люди действовали неустрашимо и хладнокровно и пр. и пр. За этим последовало лобызание, а потом – три георгиевских креста для отличившихся…

…Успех постройки паровой флотилии до того возвысил мнение (генерал-адмирала Великого князя Константина Николаевича. – В. К.) о наших средствах и способностях, что он захотел непременно выстроить для обороны Кронштадта в будущем году 14 мелкосидящих корветов. Поспешность в деле, которое считал совершенно излишним, очень огорчила меня. Я боролся против исполнения задуманного плана. Все было напрасно: Великий князь вследствие удачной борьбы с препят­ствиями пришел к заключению, что для него вовсе не существует препятствий и упорствовал в постройке. Зная, что мелкосидящие суда удовлетворят только прибрежным надобностям и не будут способны к дальним посылкам, я настаивал, чтобы их строили, имея, по крайней мере, в виду последнюю цель и, к счастью, настояния мои были приняты. Тотчас по окончании войны, Великий князь, весьма ясно понимавший, что морское искусство стало исчезать не только в рейдовом бездействии на севере, но и в славной береговой деятельности на юге, захотел вновь привить его немедленной высылкой корветов в океанское плавание. Суда, против которых я употреблял всю энергию сопротивления, данную мне природою, были рассадником нового поколения офицеров, постигших прихоти всех морей и овладевших самыми несовершенствами механизмов, распро­стра­нив­ших знания и опытность в новом паровом деле. Корветы строились на Охте, где образовалась целая колония офицеров, большей частью черноморцев, спасшихся с развалин Севастополя, и где жил я сам в качестве начальника штаба эскадры, вверенной контр-адмиралу Е. А. Беренсу. Постройка продолжалась до осени 1856 года. Великий князь, уехавший осенью 1855 года на юг вместе с Государем, следил оттуда за ходом работ и не многие ночи проходили для меня спокойно. Побуждающие телеграммы или курьеры с записками за две тысячи верст бесцеремонно нарушали мои часы отдохновения. По возвращении генерал-адмирал беспрестанно посещал постройку, и когда в марте 1856 года мир положил конец военным усилиям, новая цель – дальнее плавание – потребовала, по мнению Великого князя, той же поспешности. Чтобы настойчивая мысль была приведена в исполнение, я представил прилагаемую записку, поверхностно знакомящую с трудом и препятствиями, при которых дело подвигалось к концу.

«Теперь недостаточно уже привести суда в состояние рейдовой готовности для отражения нападений неприятеля, на что необходимы только некоторые исправности машин и способность к бою в виду порта, ограничивавшаяся при условиях минувшей войны единственно должным состоянием артиллерии. Предстоит выслать корветы в дальнее плавание исправными во всех отношениях, способными выказать иностранцам, что война не только не послужила во вред нашему флоту, но, развив возможную энергию, породила в нас настоящее понятие о морском деле… Принявши в расчет неопытность нашу в снаряжении паровых судов, неведение большинством офицеров изготовлений к кругосветным плаваниям, поражающий недостаток адмиралтейских средств в здешнем порте и совершенную несоразмерность их к предположенным соору­же­ниям, отсутствие всяких портовых удобств и непривычку назначенных командиров к порядкам здешних адмиралтейств, – нельзя пренебрегать даже самыми мелочными условиями, облегчающими приготовление судов к назначенной Вашим Высочеством цели. При этом убеждении я решаюсь повергнуть на усмотрение Ваше следующие условия, необходимые для удовлетворения Вашей воли.

1. Объявить местам и лицам, от которых снаряжение корветов непосредственно зависит, чтобы они не отвергали требований моих и командиров единственно по неформенности их или потому, что они не пройдут через различные административные инстанции установленным медленным порядком.

2. Чтобы эти места и лица не довольствовались отпиской, а тотчас приступали бы к действительному исполнению требования сами, если дело прямо от них зависит, или вместе с подведомственным им местом. Для этого, чтобы на получаемых бумагах не отмечали только резолюции «Исполнитель…» или «Написать туда-то», а прописывали бы и существенные средства, употребленные к скорейшему исполнению, означая время начала полезного действия и следя за ходом бумаги, если она необходимо должна пройти лабиринтом департаментов, отделений, столов.

3. Изыскать меры к понуждению Ижорского завода, от которого изготовление корветов преимущественно зависит, удовлетворять требования наши без отлагательства и пеней иа переделки, ибо переделок сих избежать невозможно. Теперь, когда корветы назначены для кампаний, в которых честь служащих на них и целого флота будет зависеть от совершенной исправности мелочей, когда утерянную репутацию морского офицера нельзя вознаградить славой храброго человека, недостатков в сооружении допускать нельзя. (Замечания эти относятся к предстоящим работам, а отнюдь не к совершенным уже. Принятые меры были совершенно удовлетворительны для постройки судов и изготовления рангоута, шлюпок и механизмов, что почти окончено.)

4. Обратить исключительно на корветы все средства Петербургского порта и Охтенской верфи, в особенности по кузнечной и столярной частям, всегда задерживающим вооружение и снаряжение.

5. Теперь же прислать полные команды и такелаж, обделанный в Кронштадте, чтобы каждый командир мог переделать его, ибо по скорости и неимению места он не мог быть достаточно вытянут и приготовлен с должным тщанием. Все корветы окончить здесь совершенно (разоружить впоследствии для провода баром), чтобы в Кронштадте осталось только принять артиллерию.

6. К исправному сооружению корветов должны содействовать все офицеры и командиры, чего нельзя требовать, если они не будут поставлены в возможно удобные условия. Постоянное присутствие при работах всех служащих необходимо..

Повергаемые на усмотрение В. И. В. (Вашего Императорского Высочества. – В. К.) средства и меры выходят, может быть, из разряда указуемых постанов­лениями и обыкновенно принимаемых при изготовлении судов, но смею уверить, что для всякого адмиралтейства и при какой бы то ни было администрации, даже в странах, где все морское развито более, снаряжение четырнадцати корветов было бы делом не легким, и решение единственно финансового вопроса для того нигде не было бы достаточно.

Допустив самое исправное снаряжение судов во всех отношениях (чего нельзя ожидать по новости дела), остается еще принять в расчет набор команд, никогда не бывших вместе, непривычку офицеров к судам подобного рода и недостаток времени к приготовлению командиров для плавания, в которое доселе посылались немногие избранные только, и те готовились заблаговременно. Взявши в расчет все эти условия, осмеливаюсь утверждать положительно, что высылка четырнадцати судов, только что спущенных на воду, глубокой осенью морями, в которых никто из участвующих не имеет опытности, не представляет основательного ручательства в успехе и, может быть, подвергает настоящее морское управление тем же нареканиям, которыми наделяют прежнее вследствие неоднократных неудачных посылок судов наших в океан. В короткое время сделано многое, но не столько, чтобы можно было посылать в дальние походы вдруг число судов, превышающее итог подобных посылок в течение тридцати лет. Умиравшему дана жизнь – подвиг сам по себе великий, – но нельзя требовать чрезмерных усилий от расслабленного, только что исторгнутого из объятий смерти».

Но вначале, как читатель видел, я не сочувствовал спешной постройке корветов даже для исключительно военной цели. Думая новой пищей отклонить Великого князя от уготованного его крылатым воображением пира, я приехал к нему в Стрельну 15 августа 1855 года с предложением, по моему мнению, более достойным внимания, нежели постройка нескольких паровых батарей для обороны Кронштадта. Вместо обороны я предлагал нападение в уверенности, что утомленный инерцией сил наших кипучий начальник примет идею с радостью. Появление наших крейсеров в океане, тогда как неприятель запирал нас в наших портах, было бы самым удачным сопротивлением неравной силе. Я предлагал приступить тотчас к постройке в Архангельске шести шхун, указал человека, способного на партизанское дело, и выставил, как мог, весь ужас лондонской биржи при первой вести о нападении русских крейсеров на английскую коммерцию. Тогда же я указывал на Соединенные Штаты, как на источник снабжения крейсеров и даже в случае надобности как на страну, где они могли укрыться с уверенностью в сочувствии населения. Туманы Белого и Ледовитого морей заставляли блокирующие Архангельск неприятельские эскадры уходить ранней осенью; под их же покровом могла выйти в океан партизанская эскадра с назначением, ясно и определенно выраженным в английских морских законах «жечь, истреблять и топить» все вражье, попадавшееся под руку.

Я не ошибся. Великий князь не спал ночи при мысли о возможности нападения, но не остывал и к обороне. Чертежи шхун, или клиперов, как назвали суда, были изготовлены помощником моим Иващенко под моим наблюдением, и тотчас же Путилов взялся протащить механизмы сквозь Олонецкие и Архангельские дебри к Белому морю. Но душой предприятия, исполнителем, осущест­вившим идею так ревностно и своеобразно, что поистине ему принадлежала бы слава и честь дела, был А. А. Попов, тогда уже переехавший из разрушенного Севастополя в сиявшую обычной стройностью столицу. Очерчивая современные характеры, я сделал бы непростительный пропуск, если бы не уделил несколько слов этому замечательному сподвижнику генерал-адмирала в его видах на обновленный флот. Буду говорить только о тогдашнем времени.

Мы вместе воспитывались в Морском корпусе, но сблизились на Черном море. При сильном честолюбии Попов страдал горячкой деятельности, иначе не могу назвать его стремления вечно трудиться и подчас суетиться. При этом светлый ум и твердая воля указали ему необходимость и дали возможность дополнить недостаточное образование. В течение службы без постороннего пособия он усвоил английский и французский языки, учил и читал все относящееся до морского дела и, наконец, стал собственными усилиями весьма замечательным офицером…

…Кипятившего Черное море своим пылом Попова послали отапливать Ледовитое, и в исходе 1856 года он вышел с своими крейсерами из Архангельска в Кронштадт уже на мирном положении. Трактат 30 марта [9] положил конец воинственным мечтам, которые Попов, без сомнения, осуществил бы, но не прекратил, а только изменил его деятельность. Клипера вместе с корветами доставили тотчас после войны и доставляли еще долго главнейшие средства образования наших офицеров и защиты интересов наших на Тихом океане, дважды вверенных искусным и непрестанно зудившим рукам Попова.

Я говорил, что на корветы были назначены остатки черноморцев. Клипера также получили командиров и некоторых офицеров из числа севастопольских защитников. Севастополь пал; моряков, сохраненных в памятном побоище, потребовали в Петербург и после торжественного шествия по России они прибыли в столицу, где, как видели, недолго оставались в покое. Навык к труду, ревность к долгу и, наконец, морская опытность некоторых понадобились для исполнения видов генерал-адмирала…

…Вскоре после заключения мира Великий князь объявил мне, что когда изготовление корветов будет подходить к концу, меня командируют в Соединенные Штаты для наблюдения за успехами американского флота и решения вопроса о постройке винтового корабля, затеянного перед самым объявлением войны и войной прерванного. Задушевная мечта моя была близка к осуществлению. Я укрывался за моря, далеко от своенравного Петербурга… (Конец VIII главы рукописи И. А. Шестакова «Полвека обыкновенной жизни». – В. К.)

* * *

Дальнейший служебный путь И. А. Шестакова прошел через Средиземное море, где он был командиром русской эскадры, Кронштадт, где он исполнял обязанности главного командира Кронштадтского порта, гражданскую службу в Таганроге и Вильно, долгую заграничную командировку военным агентом в Италии и Австрии. Затем – возвращение в Россию и управление морским ведомством на поприще морского министра. Под его руководством Российский флот стал броненосным, возродился Черноморский флот и его главная база в Севастополе. Суда Добровольного флота связали Дальний Восток с Европейской частью России. Благодарные жители Владивостока избрали И. А. Шестакова первым почетным гражданином, и портрет его красовался до революции в городской думе. Адмирал стал единственным морским министром России, совершившим кругосветное плавание. Выйдя из Кронштадта, он через Средиземное море, Суэцкий канал, Индийский и Тихий океаны, Японское море и Владивосток проследовал в Сан-Франциско, проехал всю Америку до Нью-Йорка, откуда через Атлантический океан возвратился в Россию.

Адмирал Иван Алексеевич Шестаков скончался в Севастополе, куда прибыл на спуск новых кораблей. Его похоронили во Владимирском соборе, где покоились его наставники и учителя адмиралы М. П. Лазарев, П. С. Нахимов, В. А. Корнилов, В. И. Истомин.

Давно истек срок запрета на рукопись «Полвека обыкновенной жизни» и адмиральских дневников его последних лет. Даже этот короткий отрывок из его воспоминаний дает основание считать, что опубликованные полностью, они с интересом будут встречены как в России, так и за рубежом, где И. А. Шестаков провел в «почетной» ссылке долгие годы.

Подготовка к публикации В. В. Козыря

[1] Оригинал рукописи хранится в Российской национальной библиотеке (рукописный отдел, фонд 856). При публикации сохранены стилистические особенности оригинала. – Примеч. ред.
[2] Адмирал И. И. фон Шанц (1802–1879) – видный мореплаватель и конструктор корабельных гребных судов, гребных и винтовых канонерских лодок периода Крымской войны, автор многих усовершенствований в области морской практики и быта моряков. – Примеч. ред.
[3] Н. И. Путилов (1820–1880) – выдающийся русский инженер, крупный предприниматель. В 1848–1857 годах, будучи чиновником особых поручений Кораблестроительного департамента Морского министерства, руководил изготовлением на частных и казенных предприятиях механизмов для паровых судов Российского флота. Выйдя в отставку, участвовал в основании нескольких метал­лур­гических и машиностроительных заводов, в том числе в 1873 г. организовал «Акционерное общество Путиловских заводов». Подготовил проект коммерческого порта в Петербурге с морским каналом от Кронштадта. Пользовался поддержкой генерал-адмирала Великого князя Константина Николаевича. – Примеч. ред.
[4] Начиная с 1846 года, пароходное общество «По Волге» эксплуатировало ряд буксирных пароходов с машинами двойного расширения. – Примеч. ред.
[5] По-видимому, ошибка автора, так как водоизмещение винтовых канонерских лодок составляло 170–178 т, что соответствует 10,4–10,9 тысячам пудов. – Примеч. ред.
[6] Механики строившихся винтовых канонерских лодок проходили обучение на паровозах русских железных дорог. – Примеч. ред.
[7] Имеется в виду ряжевое заграждение у Кронштадта. – Примеч. ред.
[8] Верхняя часть крепостного вала, прикрытая спереди бруствером и предназначенная для расположения артиллерийских орудий. – Примеч. ред.
[9] 18 (30) марта 1856 года в Париже был подписан мирный договор, положивший конец Крымской (Восточной) войне. – Примеч. ред.

источник: подготовка к публикации В. В. Козыря «Воспоминания опального адмирала» // сборник «Гангут» выпуск 8, стр.127-138