«Глаголь» над Балтикой. Окончание и эпилог

Лоуренс наслаждался тишиной. На боевом корабле редко бывает по-настоящему тихо, какие-то звуки всегда присутствуют и обычно это – стук работающих машин. Но сейчас его лодка шла под электромоторами, то есть почти бесшумно. Ни грохот волн, ни крики чаек, никакие иные звуки надводного мира не могли обеспокоить Ноэля – его корабль медленно скользил в темной глубине Балтийского моря.

— А не поднять ли нам перископ? – задал сам себе вопрос Лоуренс, и поднял, конечно. С одной стороны, дело небезопасное – видимость сегодня довольно-таки хороша, так что перископ вполне заметен. Но с другой стороны, они еще далеко от кайзеровских кораблей, так что вряд ли на тех смогут разглядеть бурун, образованный металлической трубой, выдвинутой над волнами. Опасаться следовало разве что пары миноносцев, уже перешедших на эту сторону минного заграждения. Эти два скорохода-убийцы были далеко, когда лодка ушла под воду, они и сейчас должны были быть слишком далеко, чтобы заметить перископ. Но следовало убедиться в этом, и вообще – контролировать их движение, потому что Ноэль Лоуренс вовсе не собирался, выйдя к фарватеру, поднять перископ, и убедиться, что он скребется о днище вражеского миноносца.

Но не тактическими соображениями едиными… Дело было еще и в том, что любимым местом командира «Е-1» как раз и была площадка перископа. Подводная лодка – небольшой корабль, но тащить в себе ей приходится много: торпедные аппараты, электромоторы и дизели, топливо и всякие припасы, а ведь должно еще остаться место для забортной воды, без которой лодка не сможет погрузиться. На людей места почти не оставалось, и им приходилось тесниться что есть сил. Теснота — вечный спутник подводника.

Но перископу следует вращаться на триста шестьдесят градусов, и командиру приходится ходить вокруг него, поэтому вокруг трубы с окулярами предусмотрено свободное, ничем не занятое место. Никаких трубок, никаких штырей, кремальер, рукояток и прочих штурвалов: командир не должен ушибаться обо все это, когда ведет наблюдение. Поэтому у перископа, пожалуй, самое просторное место на подводной лодке и Ноэль это ценил.

Какое-то время он наблюдал за немецкими кораблями, но затем, вздохнув, дал необходимые распоряжения. Лодка, втянув свой «глаз», нырнула поглубже.

— Честное благородное слово истинного джентльмена, Арчи: я люблю гуннов

— За что Вы их так, кэп?

— За их орднунг разумеется, который превыше всего. Я не сомневался в том, что они смогут протралить русский «суп с клецками», все-таки в кайзерлихмарин служат упертые ребята. Но они были столь любезны, что промаркировали фарватер

— А, Вы про бакены, сэр?

— Ну конечно. Обозначили вход, выход, еще и по фарватеру бросили, чтобы не приведи Господи кто-то по недоразумению на русские мины не выскочил. И тем самым, во-первых, подсказали нам где окажутся их корабли, когда они, нагостившись, покинут Рижский залив. – сказал Ноэль и продолжил, подпустив в голос легкий оттенок превосходства всезнающего отца-командира:

— А во-вторых, любезно сообщили, где начинаются русские минные заграждения, дабы мы на них по ошибке не…

ШСССКРРРРРРРРРРЯББ!!!

— Машины стоп! – рявкнул Лоуренс, еще до того, как сообразил хоть что-то. Его приказание было немедленно выполнено.

— Что это было?

Арчи только пожал плечами:

— Никогда такого не слышал, кэп!

Лоуренс вытер внезапно повлажневший лоб.

— Так. Ладно, дайте-ка вперед, самый малый.

Совсем немного времени ничего не происходило, а затем: «ШССКРРРРР!» – повело вдоль борта, как будто слева, словно субмарина задела огромную, заржавленную струну арфы какого-то подводного велика… И тут Ноэль увидел, что глаза его верного лейтенанта начинают вылезать из орбит:

— Минреп! – выпалили они одновременно

-Право руля, машины стоп! – просипел Ноэль.

«Так, так, так» — подумал он про себя, глядя на Арчи: «Значит мы сидим посреди мин, а я рассказываю экипажу, как мы умно избежали минного поля… М-да. Кажется, сегодня у моего авторитета не лучший день».

Но Арчи думал о другом:

— Вы очень вовремя скомандовали погружение, сэр!

«Вот ведь…! Ну точно, если бы мы и дальше шли под перископной глубиной, ткнулись бы не в минреп, а в саму мину.». Но Арчи продолжал:

— И теперь я, кажется, знаю, чего хотел тот русский.

— Какой еще русский?

— С «Акулы». После обмена семафором, когда мы уже развернулись и пошли в сторону фарватера, он, кажется, что-то хотел нам сказать…

— В чем это выражалось, Арчи? – заинтересовался Ноэль

— Ну… он вроде как бегал по палубе взад-вперед, орал чего-то и размахивал руками… Но мне уже некогда было разбираться, ведь Вы скомандовали погружение, сэр.

— Слушай, блондин – подал голос штурман:

— А в твою… большую голову не пришла идея сообщить об этом командиру?

— А вдруг он попросил бы у нас кофе? Или королевских креветок?

— Арчи. У нас тут нет кофе, а королевских креветок никогда и не было!

— Вот и я о том же! Нам пришлось бы отказать русскому, а разве можно так обращаться с союзником? Это опозорило бы Королевский флот!

«Самое интересное» — подумал Лоуренс: «Что сейчас уже не получится узнать, правду ли нас пытались предупредить русские, или Арчи ломает комедию. Потому что, если уж Арчи начинает ломать комедию, он не сознается никогда и ни за что». Ноэль помнил, что Арчи последним спустился вниз перед погружением… Но это еще ничего не значит. «Если все пойдет хорошо – спрошу у русского командира»

— Ладно, парни – сказал командир «Е-1»:

— Мы сейчас оказались немного не там, где надо… Точнее, там, где совсем не надо, поэтому будем потихоньку выбираться отсюда. Слушай мою команду…

Спустя примерно полчаса все вздохнули с облегчением. Подводная лодка ушла вправо, и больше ни с какими минрепами не сталкивалась

— Похоже, сэр, мы шли вдоль минной банки, собирая все минрепы на своем пути. Ушли чуть в сторону, и все, выбрались на чистую воду

— Не каркай – буркнул Лоуренс скорее по привычке, потому что был согласен со своим лейтенантом.

— Ладно, пошли под перископ, Арчи. Интересно же, что там, наверху, происходит!

Как вскоре выяснилось, интересного происходило много, и Ноэль не преминул поделиться со своим экипажем:

— Значит так, у нас тут четыре хорошие новости, и одна плохая. Первая хорошая новость – оба дредноута прут по фарватеру. Впереди – легкий крейсер, похоже ему здорово досталось. Потом – линкоры, и тут нас поджидает вторая хорошая новость: замыкающий имеет приличный дифферент на нос. Или мина, или торпеда, в общем, у русских ему не повезло.

— Третья хорошая новость – к тому моменту, как их подранок выберется из минного заграждения, мы, следуя прежним курсом, подойдем к нему кабельтов на восемь. И, наконец, четвертая – похоже на то, что на нашем траверзе справа – перископ «Акулы». Русские не отстали, идут вместе с нами.

— А плохая новость, кэп?

— Какая — плохая?

— Ну, Вы говорили о четырех хороших и одной – не очень…

— А! Ну, в общем, впереди крейсера идут четыре миноносца, они уже выходят на чистую воду, к ним навстречу идут два, которые они утром отправили в дозор… В общем, эти шестеро будут прикрывать своих.

«Е-1», повинуясь приказам, вновь скользнула на глубину. Лоуренс собирался сходиться с противником очень близко, и тут кто-то особо внимательный мог бы даже увидеть силуэт идущей на перископной глубине лодки или чиркнуть ей слегка по рубке форштевнем. Шутки кончились. Спустя каких-то полчаса им предстоит подвсплыть еще раз, поднять перископ и – убедиться в том, что враг в пределах досягаемости торпед. Или погибнуть, будучи атакованными обнаружившим их миноносцем.

***

— «Остфрисланд» взорвался!

Бахирев довольно усмехнулся в усы. Его крейсер, на котором он долго служил командиром, и который он знал, как свои пять пальцев, и рад был рвануться вперед, но вынужден бы смирить свой бег, подстраиваясь под скорость тяжело переваливающихся за ним «Андрея» и «Павла». Броненосцы, с их парадными восемнадцатью узлами, ну что с них возьмешь? Однако же и позади плестись не оставишь, как-никак – главная ударная сила отряда. Время тянулось медленно, зато германские линейные крейсера неслись вперед очень быстро, но Бахирев успевал пересечь их курс и выйти на «кроссинг Т». Немцы, похоже, ничего не имели против. Они сами ставили «кроссинг Т» фон Эссену, так что их можно было понять, но командующему осталось продержаться всего чуть-чуть, потому что немцы вот-вот выйдут под удар двенадцатидюймовок поспешающих за «Рюриком» броненосцев, а уж тогда…

Не продержались. Взрыв на «Полтаве» превратил глаза Бахирева в две узкие щелочки, через которые смотрела Смерть. Он видел, как флагманский линкор покатился вправо. «Сейчас головным выйдет «Севастополь»» — подумал Бахирев: «И они раскатают его так же, как и «Полтаву»». Времени до того, как головной линейный крейсер ткнется в центр их строя, оставалось совсем немного, но эти минуты грозили стать для «Севастополя» последними.

Контр-адмирал фыркнул в усы. В тот раз, у Готланда, было нелегко решиться атаковать «Дерфлингер», но сейчас решение далось куда проще. «По накатанной, что ли?» — проскочила шальная мысль. А еще Бахиреву вдруг до безумия захотелось вернуть то юношеское ощущение восторга, охватившее его, когда он вел в атаку свои крейсера против сильнейшего противника…  Хотя в этом он не сознался бы даже самому себе. «Сейчас враг тоже сильнее, да и плевать!» — с веселой злостью подумал Бахирев, а вслух скомандовал:

— Поворот шесть румбов вправо, все вдруг, ход – самый полный! Огонь по готовности!

Четыре корабля одновременно вошли в циркуляцию – и ринулись на врага. И, наверное, каждому в боевой рубке «Рюрика» пришла одна и та же мысль, потому что в прошлый раз их красавец-крейсер отступил, выйдя из боя вопреки приказу. Но сейчас одного взгляда на адмирала, замершего с биноклем в руках было достаточно, чтобы понять: такого не повторится. Не сейчас и никогда больше.

***

 Франц Хиппер, чуть не присвистнул, когда флагманский линкор Шеера взлетел на воздух. Ему немалого труда стоило сохранить свой привычный, залихватско-невозмутимый вид:

— А ну-ка, врежьте ему за это как следует – только и буркнул он. Артиллеристы не подвели, и вскоре рубка «Зейдлица» грохнула «Виват!», когда «Полтава», взорвавшись, выкатилась из строя.

— Переносите огонь на второй, этого добьем после – тут же распорядился Хиппер. Ну еще бы, он-то рассчитывал выбить русский головной, а теперь у него появился отличный шанс раскатать и второго…

— Герр контр-адмирал, взгляните – обратился к нему командир «Зейдлица». И действительно, было на что посмотреть: пока Франц Хиппер изучал вражеские дредноуты, русские броненосцы, не дожидаясь, когда он сам сунется к ним в ловушку, бросились строем фронта прямо на него!

— Смело! – отметил командующий 1-ой разведгруппой. И, словно в подтверждение его слов, атакующие его броненосцы окутались дымом выстрелов. До них оставалось еще миль десять, не меньше, но что такое десять миль для кораблей, сближающихся на скорости сорок узлов?! Жаль, конечно, выпускать русские дредноуты из огненного мешка, но… Маневр неизвестного русского адмирала, умудрившегося бросить два свои броненосца и два броненосных крейсера в атаку на три линейных крейсера хохзеефлотте, не оставлял ему выбора. «Что там за сумасшедший командует?» — подумал Хиппер: «Не тот ли это псих, который бросался в атаку на «Дерфлингер» в прошлом году? Но там была бригада крейсеров, а тут еще и два больших броненосца… Впрочем, сумасшедшего, способного атаковать гигантский тяжелый корабль маленькими и давно устаревшими крейсерами определённо нужно было наградить и повысить в звании. Жаль только, что русское командование это понимает».

— Сближаемся до шестидесяти пяти кабельтов, потом – поворот влево последовательно, на четыре румба! – скомандовал контр-адмирал.

***

 — «Остфрисланд» взорвался! – Николай бросил короткий взгляд на то место, где только что шел германский флагман, но увидел лишь клубы дыма и пара. На секунду кольнула зависть: ну надо же, а ведь все шло к тому, что именно «его» «Гельголанд» первым покинет линию! Но вот поди ж ты, «Полтава» сработала быстрее. И тут же, смывая глупые мысли, накатило счастливое облегчение – враг терпит поражение!

В этом сомневаться не приходилось. Кормовая башня «Гельголанда» догорала, все еще подсвечиваемая язычками пламени, нет-нет, да и прорывавшимися сквозь изломанную броню. Что там могло гореть столь долго, кавторанг не знал, да ему это и не было интересно: важно было то, что и носовую башню вражеского линкора также удалось принудить к молчанию. Жаль, что без столь эффектного фейерверка, как кормовую, но не стреляет, и ладно. Две оставшихся по правому борту все еще огрызались огнем, но как-то неуверенно, не в склад. Маштаков подозревал, что на «Гельголанде» разбито централизованное управление огнем, и каждая башня стреляет, корректируя огонь самостоятельно, что роняло точность как бы не вчетверо.  Но все же они стреляли, а прямо под ними, сквозь порты казематов противоминных орудий валил дым и проступали языки пламени. Враг шел с дифферентом на корму, и креном на подбойный правый борт – видать какое-то количество воды немец в себя уже принял.

Нет, «Гельголанд» — все. Он еще сможет сколько-то продержаться под шквалом русского огня, немцы свои корабли ладят крепко, но теперь это вопрос времени.

…Которого нет, понял Николай, когда идущая впереди «Полтава» со страшным грохотом взорвалась.  Несмотря на вроде бы привычное к страшному реву орудий ухо, Николай вздрогнул, когда чудовищный огненный гейзер поглотил кормовую башню, рубку и мачту обреченного флагмана. Палубу «Севастополя» осыпало какими-то обломками с «Полтавы», хотя корабли разделяло не менее пятисот метров. Смертельно раненный линкор выкатился вправо, оказавшись прикрытым от огня тевтонских дредноутов стальной стеной тех, кто остался в строю. Но «Полтаве» это помочь уже не могло. Линкор погибал, сотрясаемый внутренними разрывами и… продолжал стрелять по врагу. На глазах у изумленного Николая первая и вторая башни дали полный залп, и он видел, как шесть всплесков рванулись ввысь, немного не долетев до невесть откуда взявшегося отряда вражеских линейных крейсеров.

Их появление Николай просмотрел – не до того ему было. Но сейчас…

Он продолжал стрелять по «Гельголанду», а море вокруг него вскипало от десятков 280-мм снарядов. Командир незнамо откуда взявшегося германского отряда прекратил обстрел уже погибшей, хоть и не желавшей смириться с этим «Полтавы» и теперь стремился выбить следующий в строю корабль, то есть «Севастополь».  И, видать, такое уж везение было у Маштакова, что первое же попадание пришлось прямо в боевую рубку.

Грохнуло еще жутче, чем при взрыве головного, взвизгнули осколки, хлестнувшие сквозь смотровые щели. Их, к счастью, было немного, но Бестужев-Рюмин, только что повернувшийся на каблуках и открывший было рот, чтобы отдать новый приказ, рухнул, как подкошенный. С ним упало еще двое офицеров – по полу рубки потекла кровь, а Николай ощутил толчок в плечо и что-то горячее потекло по руке.

«Меня ж опять в то же самое место ранило! А еще говорят, что снаряд в одну воронку дважды не падает» — пронзила мысль, но первый взгляд подсказал, что это ерунда, просто глубокая царапина

— Ильин, за главного! – приказал своему лейтенанту Николай, а сам кинулся к командиру. Анатолий Иванович лежал неподвижно, волосы его слиплись от крови, но похоже, что с ним не случилось ничего страшного. Порез на голове, да, а так – только оглушен. Но как бы то и было, а командир из строя выбыл, и Николай с удивлением обнаружил, что в рубке он остался за старшего.

— Найди Беседина, быстро! – отдал он первый приказ, ожидавшему распоряжения посыльному:

— Скажи, ему, что каперанг ранен, пусть принимает командование.

Старший офицер — «второй поле Бога», но ему запрещено в бою быть вместе с командиром: чтобы ненароком не убило обоих одновременно, и корабль не остался без начальства. Место «Первого» – в боевой рубке, соответственно, старший офицер может быть где угодно, но только не в ней. Посыльный метнулся диким кабанчиком… Николай осмотрелся, и, с предательским посасыванием под ложечкой, осознал: дожидаться Беседина, ничего не предпринимая, не получится.

Вокруг творилось черт-те что.

Линейные крейсера стреляли сейчас по «Севастополю», но на них накатывались броненосцы Бахирева, так что немецкому командиру оставалось либо сойтись с ними на таран, либо отворачивать. Все четыре крейсера и девять эсминцев, выведенных фон Эссеном вперед, сейчас рванулись в атаку на «Гельголанд», словно спущенные с поводка породистые борзые. Но навстречу им, из-за подбитого Маштаковым дредноута, вытягивались десятка полтора германских миноносцев, под водительством легкого крейсера. «Гангут» и «Петропавловск» сражались с «Тюрингеном» и «Ольденбургом», и, похоже, никто не мог одержать верх.

Все как-то запуталось… Еще четверть часа тому назад жизнь была простой и понятной: есть капитан второго ранга Маштаков, и есть старший артиллерист «Гельголанда». Оба они стараются утопить друг друга, честно сражаясь один на один. А теперь – все смешалось в доме Облонских, кругом сумасшедшая суета, и что вообще делать-то?

Продолжать идти вперед, или отвернуть, сбивая наводку чересчур уж прытким линейным крейсерам? Добивать «Гельголанд», или перенести огонь на флагманский корабль Хиппера? А может все это вздор, и нужно делать ни то и ни другое, а что-то третье? Николай бросил взгляд на «Полтаву», словно бы в надежде на сигнал адмирала, но откуда ему там быть? Линкор потерял обе мачты, так что…

А еще Маштаков каким-то шестым чувством ощущал, что все сейчас — на волоске, что вот именно этот миг – решающий, и все сейчас замкнулось на одном, не слишком сообразительном и слегка обалдевшим от ответственности кавторанге. Или это его просто по голове так стукнуло, с уклоном в личную исключительность, а он и не заметил?

«Гельголанд» надо добить, но он, Маштаков, сделать это не успевает. В германское корыто вбито уже под два десятка снарядов, выглядит оно плохо, но не тонет, и все еще огрызается огнем.

«Если бы мы и дальше неспешно вальсировали до горла Финского залива, я б его утопил» — с сожалением думал Николай: «Да только – не дадут. Бахирев сейчас разорвет «огненный мешок», в который мы угодили, но потом линейные крейсера вернутся, потому что своим отрядом Михаил Коронатович их не удержит. Значит, наш единственный шанс — разбить дредноуты до возвращения линейных крейсеров, но артиллерией – бесполезно, значит… значит вся надежда на торпедную атаку».

Кавторанг поднял бинокль. Легкий германский отряд развернулся лавой, рванулся навстречу русским крейсерам и эсминцам, красиво идут! Головным, похоже, «Грауденц». Отступать не собираются, прут, как на парад, сверкая выстрелами, только пена из-под форштевней летит. Сблизятся с нашими, свяжут боем, заставят расходовать торпеды… Нет, так не пойдет.

Но где это видано, в каких наставлениях писано, переносить огонь главного калибра с кораблей линии на легкий крейсер?! Разжалуют же в матросы второй статьи!

— Цель – трехтрубный крейсер, лево сорок! Фугасным!

Может, сделать коордонат вправо, чтобы сбить пристрелку линейным крейсерам? Нет, не стоит – собьем с панталыка «Гангут» с «Петропавловском», пусть работают спокойно. Снаряды линейных крейсеров – градом, но осталось всего ничего: сейчас они отвернут от озверевшего Бахирева, а там уж… Главное сейчас – проложить дорогу эсминцам и дать им утопить «Гельголанд», а дальше…

— А дальше пусть Беседин разбирается — усмехнулся Николай

— Дистанция – пятьдесят пять!

— Лейтенант, пятьдесят три, уступ больше два!

Залп!

Немцы неслись вперед, словно кавалеристы личного кирасирского полка Императорского Величества – идеально держа строй и с абсолютным безразличием к потерям. Скорострельная артиллерия русских крейсеров и эсминцев обрушила на них град снарядов, левый борт «Севастополя» сиял гирляндами вспышек, рвущихся из длинных стволов укрытых в казематах противоминных пушек, но они шли, не теряя строя. Вот попадание: вражеский миноносец полыхнул, разбрасывая искры, и потеряв управление, рыскнул в сторону, а по его палубе заплясали веселые язычки пламени… Ничто! Остальные рвались вперед, отвечая огнем на огонь, и платя смертью за смерть. Их командиры, похоже, действительно решили лечь здесь костьми, но не пропустить, защитить свои дредноуты, хотя бы и ценой собственной жизни – и заодно уж взять за нее сполна с рвущихся им навстречу русских.

Но никому не дано одной лишь доблестью превозмочь всесокрушающую мощь двенадцатидюймовых снарядов, направленных опытной рукой. Чудовищные взрывы встали перед вражескими кораблями, осколки хлестнули по их бортам и палубам. Миноносцам нечего было противопоставить обрушившейся на них стали и защититься от нее они не могли. А крейсер…

На пятидесяти пяти кабельтовых Николай накрыл его уже вторым залпом, огромный столб дыма взметнулся к небесам из кормы обреченного корабля. А затем – беглый огонь, рев орудий с пятнадцатисекундным интервалом, и попадания, попадания, попадания… «Грауденц» был растерзан в считанные минуты, превратившись в чудовищный погребальный костер, а двенадцатидюймовые пушки «Севастополя» перенесли огонь на миноносцы…

Немцы шли в бой, как на праздник, но никогда, никакие уставы и инструкции не предполагали стрельбы линкоров по миноносцам главным калибром едва ли не в упор. И, привычные следовать установленному порядку немцы, столкнувшись с небывалым, дрогнули, шарахнулись, раздались в стороны, а русские эсминцы тут же этим воспользовались. Прикрываясь густыми клубами дыма, стелящимися по волне вокруг догоравшего «Грауденца» они выскакивали из-за них в каких-то двух милях от «Гельголанда». Тот уже отворачивал, ожесточенно садя всеми оставшимися у него калибрами в накатывающуюся на него смерть, рванулись вперед опомнившиеся миноносцы, полосуя море торпедными залпами…. Полубак «Жемчуга» вдруг вскрылся огнем, секунду спустя страшный удар из-под воды подбросил легкую, почти игрушечную корму, и тут же следующая торпеда едва не развалила крейсер пополам. Ветеран Цусимы, теряя скорость, все еще двигался вперед по инерции, быстро уходя под воду, на верхнюю палубу выбегали матросы, уцелевшее орудие все еще звонко и бешено отстреливалось…

Но тут два огромных столба воды взметнулись у правого борта «Гельголанда» и защита могучего линкора не выдержала.  Дредноут потерял управление, повернул вправо, словно в предсмертной, яростной попытке сблизиться с врагом, вцепиться ему в глотку, а крен быстро нарастал. Николай хотел было перенести огонь на гибнущий корабль, но это было уже не нужно – вода дошла до казематов противоминного калибра и затопление ускорилось: внутри «Гельголанда» что-то протяжно громыхнуло, словно стальной гигант застонал перед смертью, и он лег на правый борт окончательно. Две трубы рухнули в море, третья черпнула воду…

— Развлекаемся, значит – рубанул с порога только что вошедший Беседин.

***

— Время! Всплываем!

Понятное дело, что не совсем всплываем, а под перископ, ну да экипаж на «Е-1» понимал командира с полуслова.

— И что тут у нас? – Ноэль приник к перископу. Первое, что он увидел – светло-серый борт дредноута, выходящего из протраленного фарватера в какой-то миле от Лоуренса. Ноэль повернулся на полшага вправо – ага, вот и второй, идет с дифферентом… кажется, еще и с небольшим креном. Но… что там за суета? И где миноносцы?!

Лоуренс резко развернул перископ, чтобы увидеть, что находится впереди дредноутов, на которые он столь удачно вышел, и тут же сердце ухнуло вниз, а предчувствие удачи сменилось леденящим холодом дышащей в затылок смерти. Миноносцы шли в атаку, и превосходная оптика беспристрастно демонстрировала беззвучные вспышки выстрелов их орудий. Но как они смогли засечь его лодку так быстро?! Впрочем, чего теперь гадать – Ноэль открыл было рот, чтобы отдать приказ на срочное погружение, как вдруг в поле его зрения попали водяные столбы падения снарядов. До них была едва ли не миля!

«Это что ж такое? Да любой матрос-первогодок только что от сохи отстреляется точнее!» — и тут до Лоуренса дошло. Примерно миля по траверзу.

— Они засекли «Акулу» и атакуют ее!

— Похоже, русские в беде, сэр – заметил Арчи.

— Мы не сможем им помочь – Ноэль был мрачен, но говорил абсолютную правду. Ринуться в самоубийственную атаку на шестерку миноносцев, означало демаскировать себя, сорвать атаку и – все равно ничем не помочь «Акуле». Мы все знали, на что идем, и на месте «Акулы» сейчас могли быть мы, но кто-то наверху решил по-другому.

— У нас отличная позиция, и гуннам не до нас – проговорил Лоуренс, но мыслил он сейчас совсем о другом, спешно считая торпедный треугольник. Так, дредноут типа «Нассау», высота по мачте… ага, значит дистанция… всего восемьсот ярдов, а идет он курсом… правильным, как и рассчитано, хорошо, что выход с фарватера дает не только место, но и направление движения цели, так что первые прикидки можно было сделать еще до выхода в точку залпа… Скорость… примерно десять узлов, боятся гунны бегать по минному полю, и правильно, я бы тоже боялся на их месте…

Торпеда рванулась вперед, выброшенная сжатым воздухом, на поверхности сейчас – пузырь, демаскировка, но с этим ничего не сделать. И тут же рули бросили «Е-1» вправо, полный ход, разворот на шестнадцать румбов, то бишь на сто восемьдесят градусов, и на повороте – буммм – вторая торпеда покинула бортовой аппарат, может, хоть одна из них, ну пожалуйста … расстояние же смешное, ну неужели….

Тишина! Экипаж боится дышать, замер верный Арчи, сжимая в руках луковицу секундомера: с оглушительным грохотом стрелка отсчитывает последние секунды.

На «Рейнланде» взвыли ревуны боевой тревоги, когда шедшие впереди строя миноносцы обнаружили бурун от перископа подводной лодки. Тут же громыхнули орудия, тут же вспенили воду винты и шесть вытянутых узких силуэтов наперегонки ринулись к врагу. Все взгляды с дредноута были направлены туда, где разворачивалась смертельная охота – и потому торпеду, идущую прямо в борт кораблю, увидели в каких-то четырехстах метрах от борта.

«Рейнланд» попытался отвернуть, но это было бесполезно – на малой скорости, да с дырой в борту, которую «подарил» дредноуту прошедшей ночью тот бешеный русский миноносец, уйти было нельзя. Страшный взрыв прогремел в корме корабля.

Если бы этим все и кончилось, то кто знает, быть может «Рейнланд» справился бы и на этот раз. Да только судьба решила иначе: удар британской торпеды пришелся в район винтов и погнул правый вал. В машинном не сразу сообразили, что к чему, хотя сильный грохот был хорошо слышен, а вибрация — заметна, и когда все же остановили машину, было уже поздно. Здоровенный штырь закаленной стали, выбитый из своих креплений вращался, круша водонепроницаемые переборки, и теперь вода хлестала внутрь, быстро распространяясь по кораблю….

К тому моменту, как Ноэль рискнул поднять перископ, «Рейнланд» ушел в воду по верхнюю палубу и продолжал погружаться

— Великий Боже, а ведь мы попали! – выдохнул Лоуренс

— Джентльмены, мы достали «Рейнланд», и он тонет! Арчи, сукин ты сын, твой сон все же был пророческим!

— Командир! – глаза Арчи сияли:

— Вы смогли! Вы сделали его! Вы – Робин Гуд, сэр!!!

— Не так шумно Арчи. Я целился в «Позен» — буркнул Ноэль. И, глядя в широко раскрытые глаза своего лейтенанта, от души расхохотался.

ГЛАВА 33

Вот и все.

Смертельно уставший, донельзя вымотанный Николай облокотился на уцелевший леер ходового мостика и курил, глядя на темную балтийскую воду. Солнце показалось верхним краешком над горизонтом, осветив металлическое безобразие, в которое превратился «Севастополь». Черный от копоти, с многочисленными подпалинами от вражеских снарядов на бортах, севший носом едва не по самые клюзы, с обгоревшими и исковерканными надстройками, с разбитой третьей башней, с висящими на обрывках рангоута обломками рей и наполовину сбитой трубой, линкор ничем не напоминал гордого красавца, шедшего в бой ровно сутки тому назад. Всюду, на что ни падал взгляд, заметны были следы огня и казалось, ничто не избегло разрушения. Николай поднял голову, и взгляд его уперся в такой привычный, чистый и уютный, сияющий утренней свежестью Гельсингфорс. Они, линкор и город, казались сейчас Николаю противостоящими друг другу полюсами Мироздания. Чистота, ясность и благостность Гельсингфорса, по игрушечным улицам которого наверняка уже снуют по своим делам аккуратно и опрятно одетые, подчеркнуто вежливые, улыбчивые мистеры, фрекен и фрау – с одной стороны. С другой — обгорелая сталь прошедшего огненный ад линкора, измученные матросы в грязной одежде, пропитанные кровью марлевые повязки, багровые волдыри ожогов, усталые лица, хриплые голоса…  Дредноут, еще совсем недавно являвший собой образец чистоты и порядка, ныне являл разрушение и хаос, и от этого Николая было почти физически больно. Впрочем, телесная боль никуда не пропала тоже, сопровождая кавторанга с того самого момента, когда снаряд ударил в боевую рубку. К счастью, уже ночью, Маштаков был пойман шатающимся от усталости Бесединым, который заметил кровь из-под неумелой перевязки. Старший офицер, пользуясь тем, что они с кавторангом оказались одни, кратко, но красочно описал, что он думает о мыслительных способностях старшего артиллериста и отправил его к доктору, пообещав списать на берег, если Николай через пять минут у того не окажется.  Измученный эскулап, едва стоящий на ногах после почти что суток непрерывных операций, с трудом поднял взгляд слипающихся, красных глаз, на пришедшего к нему кавторанга. Затем быстро осмотрел руку, и не стесняя себя приличиями, обложил Маштакова по матери. Заставил помыться, продезинфицировал и зашил рану, которая оказалась не такой уж царапиной, как в горячке боя показалась Николаю. Затем сказал, что все будет хорошо, после чего предложил хлебнуть спирта, но от этого Николай отказался, потому что у него были еще дела. Тогда доктор велел ему убираться, потому что до обхода раненных, которых по состоянию здоровья никак нельзя было свезти на берег у него осталось полчаса, тут же уронил голову на руки и провалился в беспокойный сон еще до того, как Маштаков закрыл за собой дверь.

Николай окинул взглядом рейд. «Гангут» и «Петропавловск» были, пожалуй, получше «Севастополя», но тоже требовали ремонта. «Андрей Первозванный» очень сильно побит, хорошо досталось и «Рюрику», а вот «Адмирал Макаров» почти не пострадал. «Адмирал Невельской» выглядел почти новым, «Муравьев-Амурский» едва держался на воде, а «Изумруд» пребывал в промежуточном состоянии: изрядно ощипанным, но не побежденным. Из девяти эсминцев вернулось шесть.

И все-таки они победили.

Николай закрыл глаза, провалившись в картины недалекого прошлого.

Франц Хиппер отвернул влево, собираясь разминуться с концевыми кораблями Бахирева на пятидесяти кабельтовых и разгромить их сосредоточенным артогнем. Но Михаил Коронатович, словно снежный барс, учуявший кровь, вновь довернул на врага, стремясь максимально сократить дистанцию. Контр-адмирал вполне справедливо счел, что терять ему уже нечего, и, раз пошла такая пьянка, надо сойтись с врагом в упор, чтобы с толком использовать многочисленные восьмидюймовые орудия своих броненосцев и крейсеров. Хипперу пришлось уклоняться вновь, потому что его линейным крейсерам не было никакого резона сходиться с русскими на пистолетный выстрел. Град 280-мм снарядов хлестнул по кораблям Бахирева, а ведь артиллеристы 1-ой разведгруппы были, пожалуй, лучшими во всем кайзерлихмарин… Они нашпиговали снарядами «Императора Павла I», превратив корабль в пылающую руину, и броненосец ушел на дно, до последнего отстреливаясь из немногих уцелевших орудий. «Андрею» и «Рюрику» тоже здорово перепало, но и они в ответ хорошо достали «Мольтке». Погибать новейший линейный крейсер не собирался, но все же что-то на нем горело и одна из его башен замолчала.

Пока Бахирев не на живот, а на смерть сцепился с Хиппером, Маштаков потопил крейсер, и разметал миноносцы, пытавшиеся препятствовать русской торпедной атаке. «Гельголанд» был подорван и пошел ко дну, а не успевшие растратить боеприпас эсминцы устремились дальше, к оставшимся тевтонским линкорам. «Тюринген» и «Ольденбург», еще до гибели «Гельголанда», увидев, что сопровождающие их легкие силы сокрушены, отвернули от русских кораблей и постарались разорвать дистанцию, отбиваясь на отходе. Вступивший в командование «Севастополем» Беседин им в этом не препятствовал, дал полный ход и пошел на выручку Бахиреву, так что остатки главных сил разошлись и потеряли друг друга.  «Муравьев-Амурский» и один из эсминцев сняли уцелевших из экипажа «Полтавы». Вовремя! Едва крейсер дал ход, «Полтаву» сотряс особо сильный взрыв, линкор перевернулся и вскоре затонул. Но на «Амурском» неожиданно взметнулся флаг командующего балтфлотом, и у всех отлегло от сердца – Николай Оттович, неугомонный, всеми любимый наш «Старик», оказался жив! В это время тройка русских дредноутов, наконец, прикрыла избитый отряд Михаила Коронатовича: Хиппер попытался было сразиться с ними, но совершенно не преуспел. Линкоры перестроились: «Петропавловск», под флагом контр-адмирала Кербера, который до этого шел замыкающим, встал головным, за ним пошел «Гангут», а сильно побитый «Севастополь» замыкал строй. Против него оказался самый маленький линейный крейсер Хиппера, «Фон дер Танн». Однако же мал, да удал, и «Фон дер Танн» неожиданно продемонстрировал просто феерическую меткость, вколотив в «Севастополь» пять тяжелых снарядов, один за другим. Причем уже вторым попаданием разбил одну из башен линкора. Но Николай взял с него сторицей: вскоре три башни «Фон дер Танна» замолчали, хотя сам Маштаков видел попадания лишь в одну из них. «Фон дер Танн» был невелик, быть может, остальные вышли из строя от сотрясений корпуса, ведь на каждый попавший в «Севастополь» снаряд Николай ответил своим, а потом еще добавил сверху.

«Зейдлиц» и «Петропавловск» сражались с неясным результатом, а вот у «Мольтке» дела обстояли нехорошо – корабль горел в нескольких местах, и на нем, похоже, не действовала уже и вторая башня. «Фон дер Танн» остервенело отстреливался из последних двух оставшихся у него стволов, но в это время за «Севастополем» пристраивались корабли Бахирева. Кербер провел дредноуты между отрядами, прикрывая «Андрея», «Рюрика» и «Макарова» от огня линейных крейсеров, а теперь они пытались встать в строй за концевым «Севастополем». Конечно, «Андрей Первозванный» тут же начал отставать, но его орудия ударили по «Фон дер Танну», и тому стало совсем нехорошо.

Германский командующий видел, что русские сбили строй, что его линейные крейсера ослабели, а противостоящие им линкоры все еще способны сражаться. Франц Хиппер был неистов, но не безрассуден, он понял, что победы сегодня не будет и что, продолжая упорствовать, он лишь поможет русским увеличить и без того разгромный счет. Вряд ли германский контр-адмирал был счастлив своему решению, но он сделал, что должно – отвернул и вывел свой потрепанный отряд из боя.

Бестужев-Рюмин пришел в себя еще до начала драки с Хиппером, так что Беседин, облегченно вздохнув, сдал ему командование и вновь вернулся к обязанностям старшего офицера.

Как только Хиппер отступил, Кербер сразу же уменьшил ход до восемнадцати узлов, с тем чтобы «Андрей» поспевал за строем. Да и «Севастополь», получив в бою с «Фон дер Танном» пару неприятных попаданий, сел носом и отставал. Но больше немцев им не встретилось, и ближе к вечеру потрепанная русская эскадра вышла к центральному минному заграждению в горле Финского залива.

Конец боя означал начало больших хлопот для всех офицеров. Николай носился как угорелый из плутонга в плутонг и из башни в башню, оценивая лично нанесенный врагом ущерб, как в материальной части, так и в людях. Организовать ремонт, проследить, чтобы все раненные побывали в лазарете, перераспределить оставшихся в строю, проверить дальномеры, уточнить остатки боеприпасов… Когда поздно вечером встали на якорь в Гельсингфорсе, и занятия артиллерийской частью утратили спешность, добавились новые хлопоты: Николай организовал своз раненных на берег, но и помимо того откуда ни возьмись нашлась еще сотня неотложных дел.  Кавторанг работал, как заведенный. Лишь под утро старший офицер, сам едва стоящий на ногах, отправил Маштакова в лазарет – выбравшись оттуда и переодевшись в чистое, Николай собрался было продолжить свою бурную деятельность… но вдруг сообразил, что все срочные необходимости, неодолимой ратью обступившие Николая, как-то внезапно кончились и у него появилось время отдохнуть.

И вот Николай курил, облокотившись на леер: табак немилосердно драл горло, но ему было все равно. Он уже перешел ту грань, когда чувствуешь усталость: голова была легкой, восхитительно пустой и слегка кружилась, если нужно было быстро перенести взгляд с одного предмета на другой. Тело было словно чужим и как будто потеряло в координации, так что кавторанг предпочитал воздерживаться от резких движений.  Зашитое плечо пульсировало болью, но за исключением этого он ощущал себя не так уж и плохо. Просто устал… Очень.

— Николай? – Маштакову так не хотелось открывать глаза и поворачивать голову, но как не ответить командиру?

— Слушаю, Анатолий Иванович, какие будут приказания?

Вышедший на мостик, бледный от потери крови командир «Севастополя» криво улыбнулся.

— Никаких.

Бестужев-Рюмин встал рядом с кавторангом, также как и он облокотился на леер – едва не касаясь раненного плеча Маштакова.

— Ничего. – сказал Анатолий Иванович, кивнув в сторону хаоса, в которую превратилась верхняя палуба линкора:

— Завтра откачиваем воду, послезавтра – пойдем в Кронштадт чиниться. Подлатают, будем лучше новых. За одного битого двух небитых дают, а за нас, после вчерашнего, можно и трех с четвертью.

Николай против воли улыбнулся.

— Мне рассказали, как Вы командовали боем в мое отсутствие. Вы… Вы молодец, Николай. Вы просто не представляете, какой Вы молодец. Махнуть рукой на дредноут, бить главным калибром по крейсеру и миноносцам, кто бы до такого догадался-то? Вы… все сделали правильно.

— Спасибо, Анатолий Иванович

— И знаете, пожалуй, что будет у меня для Вас приказание. Квартиру Вы в Гельсингфорсе сняли, так что езжайте-ка, друг мой, в город, отоспитесь, глотните коньячку, и вообще – отдохните – тут Бестужев-Рюмин вытащил часы-луковицу:

— Через пятнадцать минут должен подойти катер, доставить мне пакет, да вон и он, кстати. На нем и езжайте с Богом.

— Но…

— Ничего, проживет Ваше заведование без Вас полтора суток, а Вы к тому же еще и раненный. Так что – ступайте. Это приказ – улыбнулся командир «Севастополя», развернулся и ушел в рубку.

Николай спустился вниз. Это оказалось не так просто, потому что трап выгнуло близким разрывом снаряда, отчего пришлось пройти по самому краю, не имея к тому же страховки леера, но сейчас он не обратил на это никакого внимания. Вот и катер…

Внутрь Николай не пошел, но присел рядом с рубкой и привалился к ней, любуясь восходом. Тихий плеск рассветной воды и ритмичный перестук паровой машины подействовали на него гипнотически – Маштаков сам не заметил, как провалился в сон.

— Вашблагородие, так что пришли – разбудил его тихий голос матроса. Николай открыл глаза. Вроде бы немножко полегчало, хоть и поспал всего ничего.

«Надо сыскать извозчика, да ехать отсыпаться, а там уж, приведем себя в порядок, и в самом что ни на есть героическом виде наведаемся к Елене свет Александровне» — подумал капитан второго ранга, перешагивая совсем небольшой трап и выходя на набережную. Стоило только подумать о сестре Всеволода и на душе сразу стало хорошо и тепло.

Стук захлопнувшейся двери экипажа прозвучал пистолетным выстрелом в тишине не проснувшегося еще города. Николай резко повернулся…

Она стояла в каких-то двадцати метрах от него. Как всегда – одетая скромно и безупречно: прямое платье, с завышенной талией, и длинным рукавом, вроде бы ничего такого, но – бесподобно. Как можно таким фасоном подчеркнуть идеальную фигуру? Легкие перчатки, элегантная шляпка и совсем-совсем бледное лицо, да что ж стряслось-то? Уставшие, но такие чистые, ясные глаза, лучащиеся… счастьем?

Николай не помнил, как оказался подле нее.

— Николай… С Вами все в порядке? Вы не ранены? Я… тут ночью творилось ужасно что – бесконечные шлюпки, катера… И люди, люди на них, кто в крови, кто без сознания, кто перевязан так, что и не разберешь, санитарных карет уйма, выгружали… стонали многие… ужас. Так было страшно – Елена Александровна чуть всхлипнула

«Господи, да это что же это… Мы ж выгружали раненых, как только на рейд вошли, и она… она с самого вечера — здесь?! Ждет меня?!!»

— Вы не ранены? С Вами все хорошо? Вы… — она говорила что-то, но Николай уже не слышал этого. Он потянулся к ней, взял ее ладони в свои, даже не задумываясь, не замечая, что делают его руки. И вздрогнул, почувствовав тепло ее тела сквозь тонюсенькую нить перчаток, но тут же его пальцы уловили ответную дрожь. Он смотрел на нее и не желал больше видеть иного, потому что ничего более прекрасного ему не найти во всей Вселенной, да и в голову не пришло искать. Никакие слова были не нужны, и он склонился, завороженный счастливым светом усталых, любимых глаз. И когда Николай коснулся восхитительно-нежных, соскучившихся по нему губ, мир стыдливо отвернулся, и перестал существовать.

Капитан второго ранга встретил свою судьбу.

ЭПИЛОГ

 Смешная фотографическая рамка в ладонях. Юрий старался, молодец, для его девяти лет – превосходная работа, при том что вырезал он ее из дерева сам, от начала и до конца. А вот стекло – не совсем, тут уж отцу пришлось помочь немного, да что ж с того? Главное, что своими руками подарок делал, от того теперь и тепло на сердце. Пальцы нежно прикоснулись к стеклу, которое вот еще совсем недавно резали вместе с сыном, погладили гладкую поверхность, за которой лежала отличного качества фотография.

Высокая женщина, годы лишь добавили ей шарма: сильное, но по-прежнему молодое лицо, гладкая кожа, великолепные, вьющиеся, длинные волосы. Годы не испортили ее стан, она легко дала бы фору множеству молодых девиц.

Ах, какая была свадьба! Вроде бы и скромно, но как же было хорошо, как они были счастливы тогда… и сумели пронести это чувство сквозь длинную череду лет. Их первый танец: он, с иголочки, с сияющим в петлице орденом Святого Владимира, только что полученного за успешный набег на Киль и она – такая, что любая драгоценность меркла рядом с ней.

Рядом с матерью – Анастасия, старшая и единственная дочь. Умное, чудесное и своевольное создание: а ведь появилась на свет в самый тяжкий и кровавый год войны. В тот самый миг, когда счастливая, утомленная родами мать впервые услышала голос дочурки, Николай II, государь-император и самодержец всероссийский подписывал отречение от престола. Наследовать ему должен был младший брат, Михаил Александрович, да только великий князь трона принимать не желал, потому как ни в ком из окружающих не видел он поддержки. Россия замерла на самом краю, уже готовая скатиться в кровавый хаос буржуазной революции, но….

Петроград бурлил, митинговал, кто-то бил стекла, а гарнизон был охвачен волнениями. И вдруг — ушатом ледяной воды обрушилась новость: знаменитые линкоры Балтийского флота, победители хохзеефлотте, омывшие Андреевский стяг от позора Цусимского сражения, стоят у Кронштадта. А затем в Неву вошли крейсера и миноносцы, высадив десант прямо у стен Зимнего дворца.

И как-то сразу, вдруг, все успокоилось, а что не успокоилось, то притихло. Петроградский гарнизон опомнившись, вспомнил кому он служит. Патрули в черных бушлатах, воины моря, коих обожала и чьими подвигами восхищалась вся Россия, чеканили шаг по каменным мостовым, сжимая в руках винтовки с примкнутыми к ним штыками. Дружным «Ура!» встретили Михаила Александровича солдатские и матросские полки, и грохот бакового орудия крейсера «Аврора» возвестил начало царствования Государя Михаила Второго.

Семнадцать лет девке, скоро уж можно будет и замуж: впрочем, жених уже давно сыскался. С «Баяна», бесстрашно ринувшегося на «Дерфлингер» спаслось семнадцать человек, но увы, Алексея среди них не было. Княгиня Ольга Еникеева второй раз замуж не вышла, но сына вырастила на удивление, да и мы всегда к нему с ласкою. Вот и вышло, что сперва Настена с Сережей в детские игры играли, а теперь вот скоро Сергей Алексеевич нашу Анастасию Николаевну под венец поведет. Да и хорошо это, потому что юноша вырос замечательный.

Но у нас и свои не хуже: средний, Александр, пошел по стопам отца. Вот он, стоит рядом с матерью, в гардемаринской форме. Смешлив, жизнь принимает легко, но на фотографии серьезен. Уж слишком охота ему с отцом было, да только молод еще, всего-то четырнадцать лет. Ничего, на его век приключений хватит.

Ну а Юрий улыбается, прямо-таки ангелочек, а ведь тоже хмурился в тот день, потому что отцу скоро в поход. Но вот поди ж ты – на фотографии прямо-таки лучится детским счастьем, взрослые так не умеют.

Эх…

Пора. Он разрешил себе поспать совсем немного, отдых был обязательно нужен, потому что сегодня решится все и надо быть в форме. Фотография любимых дождется его на столе, никуда не денется, потому что он не позволит случится ничему плохому. Хватит. Не в этот раз.

Трап, а вот и боевая рубка, сигнальщики тянутся во фрунт. Но внутрь не хотелось, да и время еще было: солнце только-только осветило морскую поверхность и большой отряд идущих по нему кораблей. Крейсера, эсминцы… И восемь огромных, титанических линейных кораблей. Флагман «Полтава», названный так в честь погибшего у Моонзунда линкора: девять чудовищных, шестнадцатидюймовых орудий со снарядами вдвое тяжелее тех, чем били немцев в ту войну. Да и сам линкор почти в два раза крупнее «Севастополей», а ведь они тогда казались венцом прогресса. Три таких же монстра идут «Полтаве» в кильватер, а за ними четыре «Измаила», чуть полегче и послабее, но все же огромных и очень, очень опасных.

И, к счастью, не поврежденных.

Под вечер сразились в воздухе: «Адмиралу Макарову» досталось сильно, но жить будет. А вот «Ушаков» почти не поврежден и мог бы поднимать самолеты, да только после вчерашнего почти нечего и поднимать. Впрочем, японцам за это врезали – «Акаги» на дне, «Амаги», полыхая, ушел на зимние квартиры. Но теперь авиация — все, и дело за линкорами.

— Корабли норд-норд-ост, головным «Нагато»!

О как. Явились, не запылились. Ну что ж, вполне ожидаемо

— Ваше превосходительство, японцы передали открытым текстом!

— Что передали-то?

— «Судьба империи зависит от этого боя. Пусть каждый исполнит свой долг»

— То же, что и в Цусиме. Понятно. Чего еще от них ожидать, традиция… Да только в одну воду не входят дважды. Четыре румба влево, курс NO23! – распорядился вице-адмирал Российского императорского флота Николай Филиппович Маштаков.

И широко улыбнулся.

КОНЕЦ