«Дети железного века» (новая редакция) — 3.
Пятница. В лето 7439 года, месяца октября в 4 — й день (4 — е октября 1930 года). Седмица 19 — я по Пятидесятнице.
Москва. Измайлово.
Карл Иванович Петерс за розыск взялся самолично и рьяно. Он терпеть не мог начатых и незаконченных дел. К тому же он был курляндец, латыш. Он знал прекрасно — русский человек лодырь, и ума у русского ни на столечко, чтобы, свою же выгоду соображая, без палки что — нибудь делать, и по доброй воле. Русский век будет ждать, не дождется, чтобы пальцем шевельнуть. Хотят русские бить баклуши, плевать в потолок, а еще, моду взяли — «собак гонять» — то есть, по — современному, почитывать газеты, сидеть по кафэ и трактирам, в театры и на выставки хаживать, одним словом, демонстрировать «европейскую жизнь хороших людей», норовя еще и безответственно пофилософствовать. Русского человека постоянно надо в спину толкать.
Еще Карл Иванович не выносил, как в старину говорили старые общественно озабоченные дамы, «кислых физиономий». Человека, впавшего в уныние, он презирал. «Уныние», — говорил Петерс, — «унизительное состояние бессилия, не просто расписка в своем ничтожестве, а засвидетельствованный важный документ: унылый человек — самый благодарный материал для всяких подлостей; если уж сам себя признал мразью, то еще одно новое паскудство эту мразь только размажет, не больше». И кроме того, по Петерсу выходило, что унылый человек — самый послушный материал для радикалистов, этих свиных рыл и звериных харь, не прожигаемых и не отравленных никакой совестью, по которым без человеческого материала никак не обойтись. Унылый человек — опора всего зла, прикрытого и изукрашенного, но от которого с души воротит!
Уже посередь ночи его сыскари взяли след, как следует прошерстив лихих людей на Москве и окрест, и накрыли — таки шайку, готовившую налет на одну учетно — ссудную кассу и будто бы, по агентурным сведениям, державшую солидный запас взрывчатки. Шайкой предводительствовал некий Козицкий, в прошлом дважды судившийся по уголовным статьям и проходивший по учетам в московском сыске как «Химик», поскольку имел склонность к химии как недоучившийся студент и бывший рабочий лако — красочного производства,.
Откладывать не стали — на указанный адрес явились в три часа ночи. На задержание лихой шайки Карл Иванович выехал лично. Он хорошо знал, что всякие оперативные действия ведутся или данные собираются по намеченной схеме, но это внешне, на деле же продуманная система немедленно разлаживается, работа попадает в зависимость от сложившихся источников, внутридепартаментских интриг, привычек, в том числе вредных, капризов и дури младших чинов, а главное — от чувствительности бюджета. Половина дел по розыску тормозится в приемном отстойнике, по случайности, нерадивости, человеческой рассеянности. Рутина…Но сейчас ее следовало избегать и действовать быстро, напористо и результативно.
…На треньканье звонка в квартире в Измайлове, долго не откликались. По молчаливому знаку Петерса один из сыскарей грохотнул кулаком по дубовой филенке.
-Кто там?
-Открывай, сам черт не брат!
Лязгнули засовы и со скрежетом повернулся ключ…Карманный фонарь облил неярким светом невысокого мужчину во фланелевой домашней куртке с шелковыми отворотами. Хозяин нехорошей квартиры подслеповато щурился. Он резко подался назад, норовя захлопнуть дверь, но было уже поздно…
-Спокойно. Не шумите…
-Это недоразумение, господа хорошие. Ваше вторжение я считаю произволом и буду жаловаться.
-Ну, будет, в слова играться…
…На квартире в Измайлове находилась целая компания во время затянувшегося с вечера пиршества, под изрядным хмелем. На столе, между винными и водочными бутылками, среди остатков закуски, лежали игральные карты, зернь*, стопки денег, портсигары с дорогими папиросами, револьвер. В соседней комнате, запертой на массивный замок — несколько готовых и снаряженных оболочек бомб, но без запалов и взрывателей, стеклянные колбы с кислотой, исписанные тетради с рецептом динамита «Экстра». Не было только взрывчатки.
Хозяин квартиры с ордером на арест и обыск ознакомился с непонятным равнодушием, скользнул глазами по бумаге, сел за стол, обмякший и грузный, ковыряя пальцем невидимое пятнышко на плюшевой скатерти. Карл Иванович Петерс присел рядом. Он с деланным равнодушием оглядел стоявшее на замызганном столе дорогое и массивное пресс — папье, совершенно не подходившее к обстановке воровской «малины» и динамитной мастерской, слегка замаскированной под некое кустарное лакокрасочное производство. Петерс взял пресс — папье в руки. В лице хозяина квартиры полыхнул страх. Петерс ухватил приметно побледневшее лицо и остро стиснутые челюсти, стал неспешно откручивать мраморную крышку и очень скоро обнаружил в ней крохотный листок тонкой рисовой бумаги, исписанный бисерным почерком.
-Это что? — спросил Петерс.
Но «Химик», поднаторевший в общении с представителями закона и порядка, не раз носивший бубнового туза на спине*, сумел взять себя в руки. Моргнул, придавая глазам сонное выражение, сказал вялым стертым голосом:
-Да так, пустяшное. Долги карточные…
-Это как же? Вот, скажем четыреста пятьдесят два рублика и сорок три копейки…Или: четыреста тридцать рублей двадцать две копейки…Так с копейками — и карточный долг? В преферанс, что ли тут играли?
-Грешен был, с компаньонами любил в преферанс перекинуться, — подхватил «Химик». — То я запишу, а на другой раз и сам мог оказаться не в авантаже, и тогда на меня долг карточный записывали…
Карл Иванович слушал и думал, что отгадка где — то рядом, что она примитивно проста, что дело не в карточных долгах. Странная, очень странная запись для карточных долгов. И зачем ее стоило записывать на крохотулечном листке рисовой бумаги и хранить в пресс — папье? Петерс ухватить отгадку не мог. И вдруг…
-Постой, постой…Четыреста пятьдесят два рубля и сорок три копейки…Так вот, что за карточные долги у вас тут записаны и запрятаны! Четыре — пятьдесят два — сорок три…Это ж телефонный нумер!
-Обознались, господин хороший…
-Ой, ли?! — усомнился Петерс. — Учтите, нумера эти установим в два счета.
-Ищите, ваша сила… — по тону, каким была сказана фраза, показалось, что хозяин нехорошей квартиры «поплыл».
-Времени мало, вокруг ходить и около не стану. — сказал Петерс. — Чуете, почему мы здесь?
К столу неслышно подошел помощник Петерса Иван Левин, человек невиданной лютости и силы, наводивший страх на уголовных одним своим видом, встал за спиной «Химика».
-По мою душу из созвездия «гончих псов» частенько являются… — ответил любитель преферанса с уголовным прошлым.
-Есть такая замечательная русская поговорка: спроси не стараго, спроси бывалаго. — сказал Карл Иванович Петерс, глянув на своего помощника, и тот еле заметно кивнул.
-За вчерашний взрыв на Сретенке слыхивал? — тихо спросил Левин, наклоняясь к уху «Химика». — Коли нет, скажу — там жертвам счет пошел на десятки. «Белым лебедем»* уже не пролетишь, как не старайся.
-Пугать не надо, начальник.
-Не пугаю, шут тебя дери. — спокойно сказал Левин.
-А сами вы, Козицкий, как мыслите? — поинтересовался Петерс и через плечо бросил своим сыскарям, негромко, — Обыск продолжать, гостей заарестовать, тщательно допросить.
-Мне сдается, что вы не по той мерке рубаху шьете. — ответил «Химик».
-В этот раз в самый цвет шьем и ты это прекрасно знаешь и понимаешь, любезный. — покачал головой Иван Левин. — Давай считать, что ты, калач битый и тертый, всеми собаками травленный, «марку» держал сколь можно, фасон сыскным выказал знатный. Таперича сказывал бы ты лучше, кому загнал динамит? Я просто уверен, что ты не на улице нашел покупателя на свой опасный товар, и где его норка прекрасно знаешь, потому как приметлив и подстраховаться был просто обязан.
-И вы, господин хороший, вот так, на раз — два, приходите в мой дом и просите за здорово живешь из блохи голенище скроить?! — возмутился «Химик» и Петерс с удовлетворением подумал, что «клиент» еще не готов торговаться, но уже близок к тому.
-Подумай, стоит ли ужом вертеться, лгать, изворачиваться? В конце концов мы все выясним, и будет тебе от этого большая незадача. — Левин, произнеся эти слова, наклонился к «Химику», посмотрел ему в лицо и подмигнул, давая понять, что именно так все и случится, и ему станет все известно. — Порадь.
-Допустим, что — то интересное вы с языка сорвете…
-Язык на то и дан человеку, чтобы лгать — это кто сказал, не знаешь? — нравоучительно сказал Иван Левин. — Впрочем, сие неважно. Но одно дело — охотничьи и рыбацкие рассказы, ложь о несчастной любви и бедной жизни, а еще ложь, когда человек лжет словом, и телом, и помышлением — это ложь любовных историй, слова в которых так однообразны и приемы не оригинальны, что им поверит или ребенок или дурак, и уж совсем другое дело — это ложь о неопровержимых доказательствах. В твоем случае подобная ложь приведет к единственно возможному результату.
-Это какому? — открыто ухмыльнулся «Химик», показав Петерсу две золотые фиксы. — Она ему встретилась, а он ей попался?
-Сегодня перевезут тебя из этих измайловских хором в следственную часть… — сокрушенным тоном сказал Левин.
-На «Шпалерку»*? Не по — моему профилю заведение, однако и там люди тоже живут.
-Что, и на «Шпалерке», в следственной тюрьме, приходилось бывать? — удивленно вздохнув, спросил Левин, и жарко задышал в ухо «преферансисту». — Нет? Старая, добротная, можно сказать, «образцовая тюрьма», на триста семнадцать одиночных камер. Есть и женские и мужские камеры. Есть также общие камеры. И карцеры. И ты знаешь, пустуют многие камеры, да — с…
-Зачем вы мне это говорите, начальник?
-На «Шпалерке» получишь изолированную комнату со всеми удобствами. — продолжил Левин, но уже бесцветным, сухим тоном. — В последнее никакой иронии я не вкладываю — удобства налицо: миниатюрная раковина умывальника и самый натуральный унитаз с промывным бачком. Словом, все одиночные камеры во внутренней тюрьме имеют и ватерклозеты. Кроме того, в камере есть железная койка, железный стол и железное сиденье, накрепко приделанное к стене. Ну, есть и неудобства — жиденький, сомнительной чистоты матрасик на койке и подушка с солдатским одеялом. Так ведь, не дома — с, надо понимать…Ах, да, еще звуки…Арестант, лишенный возможности следить за временем по часам, привыкает определять его по звукам, проникающим в камеру извне. Звуки разнообразны. Они возвещают то об утренней уборке, то о раздаче пищи; иногда, раздаваясь в неурочный час, они говорят о таинственной, не совсем понятной жизни, которая идет своим чередом за замкнутой дверью. И ни прогулок, ни книг, ни бумаги, ни карандашей. Дело твое серьезное, режим содержания подразумевается особый. Да — с…
-Да к чему вы мне про это? — снова воскликнул «Химик», но восклицание вышло какое — то неубедительное, сдавленное.
-А к тому, чтобы… — Левин сделал короткую паузу, быстро глянул на Карла Ивановича Петерса и рубанул резко, — Чтобы ты жопой не вилял, потрох сучий! Ты вляпался по крайнему разу!
-Вы пришли, грозите мне несусветными карами, суете голый протокол, а я под ним еще и расписаться должен?! — возмутился «Химик».
-Ковшик менный упал на нно, оно хошь и досанно, ну да ланно — все онно…
-Это вы по — каковски сейчас со мною?
-Смеются так, про вологодских. — сказал Левин. — Неужто не слыхал такой присказки?
-Я разное слыхивал.
-Так я про вологодских продолжу…У нас же теперь казнят редко. У нас теперь делают иначе: подвальная камера с земляными полами, без печи, без оконца, с единственной щелью в двери, достаточной для того, чтобы просунуть снаружи кружку с водой и ломоть хлеба. Из всех вещей в камере — тюфяк с перегнившей соломой. Ни прогулок, ни свиданий, ни писем, не посылок с воли. «Неисходная тюрьма», слыхал? В лютую вологодскую зиму она свое дело делает. Расправа по своей жестокости не уступает смертной казни государевых преступников.
-Холоду вы напустили преизрядно. — криво усмехнулся «Химик», и было видно, что слова грозного сыскаря произвели должное впечатление.
-Отважный ты, как я погляжу. — протянул Левин. — Ну, смотри…Один вот тоже думал, что долго проживет, у него, мол, отец до семидесяти дотянул, а помер, когда за бумажкой наклонялся.
-Что вы хотите, я пока в толк взять не могу?
-Можете, можете. — проговорил Петерс негромко. — Про динамит, к примеру…
-Вы ей — богу, витаете в эмпиреях и на ходу придумываете сказки в стиле «ах, хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют». — пожал плечами «Химик». — Ну, какой динамит? Откуда у меня динамит?
-Обратились к вам и вы, «Химик», взрывчатку им дали, вернее продали. — словно не слыша любителя преферанса, продолжил Петерс. — Напрямую продали или через посредника? Это первый вопрос. И второй вопрос, вдодачу, как говорится, — И хде того покупателя квартира, куда он ходит поспать и покушать? Вы же его пропасли до порога, уверен. Страховались. Так страховой случай, можно сказать, наступил, любезный. Шепчите нам адресок и опишите клиента.
-Да откуда вы все это взяли, начальники?!
-Козицкий, я готов с вами договариваться, но не стану торговаться. Того, что мы нашли здесь при обыске, хватит на гроб с музыкой.
-Мне надо подумать…
-Минуты хватит?
-Условия договора? — процедил «Химик», уставясь в пол.
-За полную свою откровенность внакладе не останетесь, обещаю. — твердо сказал Петерс.
-Свежо предание, дальше сами знаете…Я выложу вам бомбиста на блюдце, а в суде он брякнет про мои гешефты и прости — прощай…
-Ты, стало быть желаешь за свои старания гостиницу «Регина», шикарнейший номер с картинами во всю стену, телефоном и отдельным ватером, а в зубах чтоб дымилась сигара? — недобро усмехнулся стоявший подле «Химика» Левин.
-Ладно, банкуйте…
-Другой коленкор! — одобрительно проговорил Левин и дружелюбно похлопал «Химика» по плечу. — Ты, если тебя отполировать, Шаляпиным в нашем деле можешь быть, Шекспиром! Искорка в тебе есть!
============================
Зернь* — небольшие косточки с белою и черною сторонами. Также зернь — азартная игра в небольшие косточки с белой и чёрной сторонами, особенно распространённая в России в XVI и XVII столетиях, а также именование самих косточек (выигрыш определялся тем, какой стороной упадут брошенные косточки; искусники умели всегда бросать так, что они падали той стороной, какой им хотелось).
не раз носивший «бубнового туза» на спине* (жарг.) — на воровском жаргоне «бубновым тузом» называлась деталь униформы каторжанина, лоскут в виде ромба желтого или красного цвета.
«Белым лебедем»* не пролетишь ( жарг.) — осуждение в каторжные работы на срок до четырех лет.
-На «Шпалерку»*? (жарг.) — Прямо за зданием Московского страхового общества «Якорь», что на Балчуге, в Космодамиановском переулке, в бывших шпалерных мастерских, переделанных и перестроенных архитектором Гунстом, располагалась «Шпалерка» — следственная часть Департамента Государственной Охраны с внутренней тюрьмой.
