Произведение в жанре альтернативной истории
Гроза Двенадцатого года…Что принесла она на бескрайние просторы Российской империи, помимо нашествия «двунадесяти языков»? А принесла она многое. И именно из тех искр, искр кремневых ружей Отечественной войны разгорелось пламя Великой революции. Ведь Наполеоновские войны явились прямым следствием 1789 года. Великая Французская революция вывела на авансцену Истории НАРОД. И русский народ, можно сказать, опробовал свои силы в Отечественной войне 1812 года.
Революционная Франция, по сути, изобрела мобилизационную армию, укомплектованную на основе всеобщей воинской повинности. На смену наемникам и рекрутам пришли вооруженные граждане. «К оружью граждане!» – властно звучал призыв революционного гимна.
В августе 1793 года якобинцы издали указ о созыве народного ополчения. Молодая республика к этому моменту находилась в окружении – Пьемонт, Испания, Австрия, Голландия, Пруссия, Англия объявили ей войну и начали наступление по всем фронтам. Указ о созыве народного ополчения позволил поставить под ружье более миллиона человек. В короткие сроки массовая французская армия разгромила армии европейских монархов и перешла в контрнаступление, что ввергло остальную Европу в шок и трепет и впервые заставило власть предержащих задуматься о силе народной войны – движения народных масс.
Казалось бы, между якобинцами и самодержавно-крепостнической Россией пролегла непреодолимая пропасть. Ан, нет! Тем же оружием стали бить французов русские дворяне в 1812 году, сами не подозревая, какого джинна выпускают из бутылки.
Московский градоначальник Ростопчин был одним из тех, кто громогласно возвестил о начале народной партизанской войны. «Готовьтесь с чем бы то ни было: с косой, серпом, топором, дубиной и рогатиною!», «Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не тяжелее снопа ржаного», – эти красноречивые строки ростопчинских агиток, по замыслу, автора должны были разжечь, и ведь разожгли пламя народной войны!
А пожар Москвы двенадцатого года, да еще сопровождаемый грабежами?! Чем не революционный акт?!
Вот что твердили об этом вражьи французские голоса.
«План сожжения города, предпринятый русским правительством как военная мера вызвал грабеж, что являлось неизбежной местью со стороны врага, потерявшего надежды которыми его давно ласкали», – таково мнение Аббата Сюрюга.
«Мы встретили гвардейских егерей и от них узнали, что это сами русские поджигают город, и что встреченным нами людям поручено выполнять этот замысел. Действительно, минуту спустя мы увидели троих русских поджигавших православную церковь», – сообщает Бургонь. «Был еще один класс населения в Москве; самый жалкий из всех который искупал свои преступления ценой новых, еще более ужасных преступлений – это были каторжники, – писал Лабом. В продолжение всей осады столицы они отличались замечательной храбростью, с которой выполняли все приказания которые им давались, Снабженные огненными снарядами, они снова разжигали пожар в тех местах города, где он, казалось, потухал; тайком пробирались они в населенные дома, чтобы там устраивать поджоги. Многие из этих гнусных существ были задержаны с факелами в руках, но их очень поспешная казнь произвела мало впечатления». «Таких поджигателей задержали очень много и их судили военным судом… Между прочим более двадцать человек было поймано с поличным и все они признавались, что получили приказ сжечь город как только в него войдет французская армия», – строки принадлежат Вьоне де Меренгоне.
В качестве инициатора поджогов в записках французов выступает опять же московский градоначальник Ростопчин.
А что портрет Ростопчина по праву может быть помещен рядом с Бакуниным, Герценом и Огаревым. Особенно с Бакуниным, который считал воров и разбойников, а значит, и каторжников самым революционным классом.
Задорная народная война нашла свое отражение в веселых лубках, на которых простой русский мужик Вавило Мороз дубасил французов, а бабушка Спиридоновна их конвоировала… лубки эти еще долгие годы украшали кабаки и крестьянские избы.
За грозой двенадцатого года яркой звездой всполохнул 1825 год. Декабристы – дети Отечественной войны… Страшно далекие от народа, все же сделали они первую зарубку на непоколебимом, казалось, вековечном могучем дубе самодержавия.
Блестяще воспользовавшись возникшей ситуацией междуцарствия, революционеры-дворяне или скорее мятежные реформаторы18 направили Россию по пути модернизации и прогресса. Задача минимум – не допустить на престол солдафона Николая – была успешно решена. Внешне это выглядело как дворянский переворот XVIII столетия – противостояние мятежных и правительственных войско окончилось мирным разводом.
Короткая трехдневная, опереточная «Смута» благополучно завершилась неким подобием Земского собора: Сенат при участии представителей «просвещенного» дворянства, столичного именитого купечества и, само собой разумеется, тайных обществ провозгласил нового царя.
«Земля же Михаила взвела на русский трон»19, – написал позже поэт. В этом видели добрый знак – как и по окончании той Великой Смуты на престол сел Михаил и также, как и тогда, правил новый царь – первое время формально. Наставницей – своего рода «патриархом Филаретом» стала Марии Федоровны – удивительная «императрица», чье фактическое правление ознаменовало начало новой эпохи.
Как прав был Карамзин, который незадолго перед выступлением декабристов сказал о Марии Федоровне: «Вот кто мог бы теперь быть из многих лучшим министром просвещения, и также министром финансов, судя по ея умной деятельности для воспитания юношества и управления финансами опекунского совета».
В России появилась хотя и куцая, но конституция, хотя и выхолощенный, но парламент и даже подобие политических партий. Реформаторы-декабристы и иже с ними продавили изменения на английский манер. Через десять лет после «дворянской революции» в России появился Государственный Совет – аналог палаты лордов, куда избирали пожизненно представителей высшей знати. Нижняя палата Державная Дума избиралась на пять лет из дворян и богатых горожан. Император, в сущности, оставался самодержцем, и незыблемые основы самодержавия закреплялись в Уставной грамоте Российской империи.
И все же потихоньку-помаленьку менялись основы общественной жизни.
Смягчались законы, понемногу стирались сословные грани. Суд был преобразован по подобию английских коллегий присяжных. Реформировано местное самоуправление – появились земства. Печать, книгоиздание было облагодетельствовано так называемой гласностью. Вздохнули свободней университеты.
Цвели науки и ремесла, торговля и промышленность.
Но народ… народ оставался в рабстве. Хотя были сделаны некоторые послабления: крепостничество смягчилось в отдельных местностях там, где было невыгодно помещикам сошло почти на нет. Увеличивалось число «вольных хлебопашцев». В недрах различных комитетов велась работа по полной отмене крепостного права…
Замечательные успехи были достигнуты во внешней политике, переориентированной теперь более на Восток, нежели на Запад, как прежде.
Собственно, внешняя политика и стала фактором обострения отношений приведших к мировому пожару.
Россия усиленно осваивала Северную Америку, Калифорнию. Российский двуглавый орел простер свои крыла даже над Гаити.
Аляска (ставшая впоследствии пристанищем императорского дома в изгнании) интенсивно обживалась. Здесь обнаружилась общность интересов династии и декабристских кланов.
А ведь изначально Россия и не пыталась освоить Аляску. Рассматривалась она лишь как источник коммерческой наживы. По большому счету Аляска входила в состав Российской империи опосредовано, являясь частной лавочкой Русско-Американской компании, которую основали еще в 1798 году купцы Шелихов, Голиков и Мыльников. Компанейщики получили от Павла I монопольные права на пушной промысел, торговлю и открытие новых земель в северо-восточной части Тихого океана. В дальнейшем компания заимела атрибуты псведогосударственности – кожаные деньги под названием «марки» и свой флаг20…
Задолго до декабрьской революции 1825 года будущую «императрицу» Марию Федоровну поддерживали финансовые и купеческие круги, объединенные Российско-американской компанией, стремившиеся к усилению своего влияния как во внешней, так и во внутренней политике. Царская семья была главным пайщиком компании; Александр I и Мария Федоровна стали ее акционерами еще в 1802 году. Огромные средства вкладывал в компанию – на цели исследования Русской Америки – бывший канцлер, граф Николай Румянцев.
К середине 1820-х годов Российско-американская компания словно магнитом притягивает декабристов, что, наверное, отнюдь не случайно. Один из вождей движения – Кондратий Рылеев – стал управителем дел компании, и дом № 72 по Мойке в Петербурге, где помещалось головная контора компании, стал основным местом собраний членов Северного общества, а сам Рылеев проживал в этом же доме.
По вечерам в канцелярии частенько заседали декабристы и среди прочих дум грезили о создании в Америке «новой России». Одной из идей было переселение поморов из Архангельской губернии на берега и острова Тихого океана как людей, наилучшим образом подходящих на роль первопроходцев и колонизаторов.
Декабрист Дмитрий Завалишин мечтал о массовом и интенсивном русском проникновении в Калифорнию и подбивал местных испанцев принимать российское подданство, присягать на верность государю. Свою миссию он именовал «Орденом Восстановления» и пытался убедить императора в грандиозных перспективах «обрусения Америки».
После фактического прихода декабристов к власти освоению Америки был задан новый импульс и многие планы и проекты были воплощены в жизнь.
По иронии судьбы Аляска стала осколком-ядром Империи после Великого революционного передела мира…
Аляска в какой-то мере став продолжением декабристского вектора развития, образовала вместе с Доном, частью других казачьих земель, Крымом, Гаити, Гавайскими островами причудливую, усеченную новую Российскую империю, в которой территории метрополии и колоний поменялись местами…
