13 сентября 1932 года. Понедельник.
Москва. Голицынский дворец.
Накануне своего отъезда на маневры, назначенного на ранний вечер понедельника, государь почтил своим присутствием Земский Собор, открывавший очередную заседательную сессию.
Когда — то бывшее важной чертой Земского собора, вовсе не парламента и даже не зародыша оного, а нечто совершенно другого, принадлежащего принципиально иной политической традиции, право «советывания», со временем само собой упразднилось. Земский Собор стал органом законодательной, судебной и исполнительной власти, а не простым консультативным учреждением. Государство нуждалось в разговоре со всем народом на постоянной основе — «народоправство» позволяло избегать вспышек яростной вооруженной борьбы…
Влияние Собора было значительным. Собор — «совет всея земли», как — никак. Выборный человек (причем жалование выборным не платилось), безусловно, ощущал себя представителем своего города, земства, видел в себе делегата, что выражалось формулировками типа: «прислан к Москве», «во всего города место», «в выборе ото всего города».
Даже переход от сословно — представительной монархии к абсолютизму, переход неизбежный и «прогрессивный», не привел к исчезновению Земского Собора, хотя и ослабил его. При переходе к монархии конституционной он вновь обрел полноту власти, и он мог дать отпор бюрократическим кругам высшей администрации.
Западноевропейскому парламентаризму была противопоставлена идея народного представительства при монархической форме правления. Народное представительство являло собой орудие общения монарха с национальным духом и интересами. Оно дополняло самодержавие и подчеркивало присутствие народа через своих делегатов в государственных учреждениях. Русское самодержавие представляло тип монархии истинной, составляющей верховенство народной веры и духа в лице монарха, то есть соединение идеи верховенства власти и народного единства.
Раньше каждый Земский Собор открывался торжественной службой в кремлевском Успенском соборе, иногда случались и крестные ходы, после чего происходило торжественное заседание Собора в полном составе. Царь произносил речь и ставил задания. После устраивались совещательные заседания выборных между собой. Теперь этого обыкновения не было.
До 1707 года «собрание лутших людей» российской державы заседало в Грановитой палате Московского Кремля. После, для Земского Собора государевой казной было выкуплено здание каменных палат боярина Голицына, «дворцового воеводы и оберегателя царственной большой печати» в Охотном ряду, меж Тверской и Дмитровкой. Отныне там и проводились заседания выборных депутатов со всей России. Для депутатского корпуса в палатах было устроено «особое размещение» — два роскошных парадных зала, Большая столовая и Шатровая палаты, разделенные сенями, были объединены в один. В нем установлены были пятьсот двадцать шесть аршин «особых лавок», или «скамей с откосками впереди, наподобие налоя или ученических столов». Кроме того, сделано было четыре налоя из красного дерева, десять столов круглых, шесть столов длинных, поставлено пять с половиной дюжин стульев и устроено «секретное место» для самого государя. По обеим сторонам «секретного места» также были поставлены лавки, которые все были обиты, а равно и пол «размещения» красным сукном, а столы были покрыты алым сукном. На обитых лавках восседала Верхняя палата Собора, составленная из наследственных, аристократических элементов, титулованных наследников старобоярских фамилий, иерархов русской православной церкви во главе с Патриархом, назначенных государем высших сановников и верховных судей. Верхняя палата представляла «высшую политическую способность», а вовсе не обломки отжившего сословного порядка. Надлежащие устойчивость и влиятельность Верхней Палаты обеспечивались сочетанием различных способов ее формирования: по наследству, по должности, по выбору и по назначению монарха. Последнее было особенно важным обстоятельством, поскольку давало государю возможность исполнять роль умерителя, посредника между аристократией и демократией.
На прочих лавках, в зале, — Ответная палата, составленная из выборных людей, «крепких, разумных, добрых, постоятельных», то есть знающих народные нужды и умеющих о них рассказать, для которых «государевы и земские дела за обычай». Количество выборных было определено в двести человек. Нашлось в Голицынских палатах место для размещения Соборных коллегий, комитетов, комиссий, в Верхней Крестовой палате расположилась Канцелярия, бывшие Конюшенная и Оружейная палаты были отведены под архив Земского Собора.
По традиции в зал для заседаний «лутших людей» иностранные послы и представители прессы не допускались, но они могли лицезреть торжественный вход и выход государя в Голицынские палаты. Царь выступал тихо и торжественно, опираясь на богатый серебряный вызолоченный жезл. За ним следовало более тридцати человек свиты. Шел царь посреди четырех молодых людей, сильных и рослых: это были рынды, сыновья знатнейших «горлатных шапок», старобоярских царедворцев. Одеты они были одинаково: в высоких шапках из белого бархата, с жемчугом и серебром, подбитые и опущенные вокруг большим рысьим мехом. Мундиры их были с большими серебряными пуговицами и галунами, подбиты горностаями. На ногах — белые сапоги с подковками. Каждый из рынд на плече нес красивый большой топор, блестевший серебром и золотом.
Послы иностранных держав в своем дипломатическом кругу говорили о старинных московских порядках, сохранившихся с прежних времен, как о порядках у папуасов, с той лишь разницей, что за русскими признавали их могущественность, и что с ними надо было считаться неизмеримо больше, чем с папуасскими племенами. Для русских иронический тон иностранцев по отношению к старым традициям и обрядовым действам был делом привычным и они почти не обращали внимания на насмешливых дипломатов, с которыми по — прежнему были если не любезны, то учтивы, и обязывали покупать в Москве все по тройной цене…
Торжественная, церемониальная часть открытия заседательной сессии проходила быстро, депутаты к работе приступали немедленно.
Государь спешил и потому ограничился краткой напутственной речью.
-Господа представители и господа Верхняя Палата! Хотел бы поблагодарить вас за ту ответственную работу, что вы осуществляете в стенах этого зала и сказать вам несколько слов! Соборное начало, которое вы, собравшиеся здесь, олицетворяете, было и оно остается русским явлением, глубоко индивидуальным. В глазах иностранцев это явление было и до сих пор остается «великой несообразностью», чем — то непостижимым и вообще «определенно непонятным», а, может быть, даже и ненормальным. Соборное начало, как явление, взращивалось и проверялось веками. Именно оно зародило и укрепило, подняло и раскинуло то, что известно человечеству под именем Исторической России. Именно оно, это соборное начало, вопреки всем окаянным условиям — климатическим, географическим и военно — политическим создало в России поистине самую совершенную форму демократического устройства, какая только известная Мировой истории, — Соборную Монархию или, выражаясь на современном языке, Демократическое Самодержавие, — такой режим, при котором Царь, Народ и Церковь совместными усилиями своей мысли, воли и православной совести ковали государственное благополучие своей страны. Число народных представителей от всего населения, от всех его слоев и категорий, — лиц, профессионально связанных с местом и со всей сферой своей работы и потому, конечно, максимально сведущих по линии той области государственного хозяйства, которую они представляют, как специалисты, невелико. Эти представители естественно заинтересованы не в том, как бы это половчее и понапористее дорваться до власти и сесть на шею народную, а исключительно в том, как бы возможно полнее и возможно вернее осветить, защитить и укрепить интересы государства по данной линии государственно — хозяйственной жизни. Этим лицам, чтобы быть избранным в Земский Собор, не надо ничего обещать, а, следовательно, и лгать своим избирателям, им не надо никого подкупать или соблазнять, обволакивать и обманывать какой бы то ни было пропагандой и тратить на нее бешеные деньги, иногда очень темного происхождения. Этим лицам требуется только одно — знать возможно полнее и понимать возможно глубже ту сферу труда, которую они представляют, и освещать эту сферу возможно честнее. Наиболее знающий, толковый и живой, наиболее честный и верный сын своего народа сам собою, силою своего труда, своей даровитости, своих познаний, своего опыта и своего душевного благородства автоматически выбрасывается на гребень жизни и посылается представителем народа на Земский Собор. Одаренные по природе, преданные своему делу и верные своей стране, эти люди — члены Земского Собора работают так, как никогда не работали, да и не могут работать никакие парламентарии…Надеюсь, крепко надеюсь, что вы, господа представители и вы, господа Верхняя палата, своей повседневной работой и делами сумеете дать четкий и обоснованный ответ на традиционный русский вопрос: «Что делать?». Полагаю, вы придете к общему решению. От нас от всех ныне потребуется одно принципиальное решение — отказ от прежней практики преодоления разногласий, когда в каждом ином и особенно в каждом противоположном мировоззрении, виделся враг, а не оппонент, с которым не следует обсуждать спорные вопросы, находить возможные согласованные решения. Но я, господа, надеюсь на вашу работу.
…Зал разразился громкими аплодисментами. Особливо неиствовали выборные от Аграрного союза — партии, выступавшей как политическая организация мелкого и среднего крестьянства, а вовсе не как партия аграрного капитала. В Земском соборе партия имела шестнадцать мандатов. Им вторили выборные от Русской Коалиционной партии, созданной в 1887 году из частей ранее враждебных партий староконсервативного толка и младоконсерваторов, объединившихся на умеренной националистической платформе — их идеалом были вполне определенные общественные ценности: национальное русское государство, в котором верховная власть заботилась бы о предоставлении прав основной, русской нации, и основному сословию — крестьянству, защищала бы его от давления, нападок и нажима со стороны крупного капитала…
Главное, как показалось выборным, было сказано. Но царь, сделав продолжительную паузу, продолжил:
-Почему я говорю, что надеюсь на вас и на принимаемые вами согласованные взвешенные решения? «Я знаю силу слов», — так, кажется, сказал известный отечественный поэт — радикалист Маяковский. И мировая история дает многочисленные примеры, которые подтверждают признание слов поэта. Я также исхожу из глубокой убежденности в исторической оправданности курса на национальное единство, на национальное примирение, на искоренение различных крайностей и «шатости», разъединяющих русское общество. Все, что позволяет «сравнять», «примирить» социальные, сословные и политические противоречия, все, что могло бы объединить вокруг общих национальных символов всех честных и добрых русских, все, что создавало бы «гармонию» русского общества, должно быть решительно поддержано, должно укрепляться и пестоваться словом и делом Земского Собора! Вы — «совет всея земли», и вам решать судьбу державную. Надеюсь, что вы не потеряли веру в Россию, и в то, что единство может нас привести к победе. Народы России призвали в ряды власти вас, самых лучших людей из всех партий. Вы собрали всё то доверие, все элементы народной организации и я надеюсь, что вы, господа выборные, будет достойны народного доверия. Это наилучшим образом служит России!
…Вновь грянули аплодисменты, но государь, не дожидаясь их окончания, милостиво кивнул народным депутатам и быстро покинул «секретное место».
Вослед за государем разъехались по посольствам и миссиям иностранные дипломаты и представители прессы. Разъехались, чтобы шутить, рассказывать анекдоты и обсуждать русских генералов, способных выпить бутылку водки, не отнимая ото рта, как если бы также обсуждали повадки и ужимки популярного орангутанга в зоологическом саду.
13 сентября 1932 года. Понедельник.
Москва. Патриаршая слобода. Трехпрудный переулок.
Нильссон едва дождалась разъезда дипломатического корпуса от стен Голицынского дворца — по просьбе первого секретаря посольства Гудрун находилась при после, в качестве переводчицы. Она желала только одного — как можно скорее увидеть Чечеля. Однако Гудрун сумела взять себя в руки и сначала поехала посольство — ее служебная квартирка размещалась на первом этаже здания дипломатической миссии. Понедельник изрядно утомил Гудрун. Запарковавшись во дворе посольства, она почувствовала себя разбитой, опустошенной. В мыслях своих Гудрун упорно обходила действительную причину своего скверного настроения.
«Что это со мной?» — думала она, проходя посольским коридором в свою комнату. — Неужели этот русский со странной фамилией действительно задел ее душу? Нет, нет и еще раз нет. «Собственно, почему нет? Он умен. Видимо, добр. Не слишком мужественен. Но великодушен. Впрочем, застенчив и несколько стеснителен. Боже, русский, стеснительный русский…А все — таки, когда я его встречу, когда я увижу его…» — она явственно представила растерянное лицо Чечеля.
Гудрун долго сидела на диванчике, подобрав под себя ноги, рассеянно смотрела в окно, потом решилась — она приняла душистую ванну, оделась, наскоро опрокинула в себя бокал вина, дрянного мозельского, села в свой автомобиль и поехала на Патриаршие пруды…
…Когда Чечель открыл дверь, стоявшая на пороге квартиры Гудрун Нильссон одарила его наиболее соблазнительной из своих улыбок.
-Вы? — удивился он, пропуская шведку в прихожую.
-Я.
-Удивительно, вы барабанили в дверь словно токмак — баба. Однако вы совершенно на нее не похожи…
-Токмак — баба? — удивилась Гудрун и наигранно — обиженным тоном попробовала уточнить услышанное. — Кто это? Русское ругательство, означающее незваного гостя?
-На Балканах, в Герцеговине упоминаются токмак — бабы, могучие женщины с большими деревянными молотами, которые еще называются долбнями. Молоты, кроме них, никто кроме них не может поднять. — пояснил Чечель. — Они только и делают, что, собравшись вместе в середине мира, ударяют молотами.
-Я ничего не поняла и я могу обидеться. Но я сделаю вид, что все поняла и не стану на вас обижаться, Серж. — быстро ответила Гудрун. — Просто потому, что я очень хотела увидеть вас.
Чечель слегка вздохнул.
-Я очень рад, что гнев оставил вас. — сказал он.
-Невозможно оставаться сердитым подле вас, Серж…Можно войти?
Гудрун улыбнулась, слегка подалась вперед, и платье соскользнуло с ее плеч к ногам. Под ним ничего не было. Кроме ажурных французских чулок, тонких, прозрачных. Несколько мгновений она стояла, совершенно обнаженная, освещенная светом из прихожей.
-Хочу, чтобы вы оценили…
-Я оценил. Честно…
-У каждого мужчины должно остаться воспоминание о мисс Говорт — сказала Гудрун.
-«Вам небом для меня в улыбке Мэри милой уже не заблистать» — процитировал Чечель негромко, но выразительно — волнующе.
Он завороженно смотрел на Гудрун Нильссон — бледная кожа, кое — где родинки и веснушки, аккуратная, размером с персик грудь с маленькими, почти незаметными, нежно — розовыми набухшими сосками, плоский живот, талия…Она стояла, прикрыв низ живота одной рукой. А он, не скрываясь, любовался округлыми очертаниями ее грудей.
-Я действительно свожу вас с ума, да? Или вы намеренно делаете столь восхищенный вид? — спросила Гудрун.
Он медленно покачал головой.
-Я сожалею. — сказал Чечель.
-О чем? — шведка заволновалась.
-Что не встретил вас гораздо раньше.
-Правда? — голос ее вздрогнул.
-Истинная…- он кивнул и добавил поспешно, — я чувствую, знаете, интуитивно чувствую. Что — то совпало в наших дорогах…
…Лицо Чечеля ушло вбок, и через мгновение Гудрун ощутила, как по ее шее снизу вверх, оставляя за собой чуть влажную полосу, медленно проскользнул язык. Затем она почувствовала, как сопровождаемый жарким дыханием язык переместился на ушко. По ее телу пробежала легкая дрожь.
Вслед за ушком язык его переместился к щеке, затем губы стали осыпать лицо Гудрун легкими, чуть суховатыми поцелуями. Гудрун ответила на это едва уловимой улыбкой. Губы Чечеля не прекращали своих трепетных прикосновений. Руки его потихоньку, осторожно, ощупывали грудь, скользили вниз по шелковистой коже. Ответом стал томный, еле слышный стон — вздох…
…Раскрасневшаяся, с перепутанными волосами, Гудрун быстро уснула, но Чечель лежал на спине, положив руки под голову, и смутные, неясные, тревожные мысли роились в голове: предчувствие какой — то подкрадывающейся беды постепенно овладевало им. Чечель ощущал страх, что он что — то недодумал, где-то допустил какой — то просчет, что он ошибся — жил в уме, то усиливаясь, то замирая…Ровное дыхание женщины в постели рядом с ним, успокаивало Чечеля, тревожные мысли постепенно таяли, будущее предвещало волнующий поворот в событиях и в жизни…И ему совсем непонятно было, контролирует ли он будущие встречи и действия, управляет ли он своей жизнью по — прежнему…
