14 сентября (1 сентября по русск.ст.) 1932 года. Среда.
Германия. Берлин. Аэропорт Темпельхоф.
…Самолет снижался над Берлином. Сверкнули дюралюминиевые крылья над аэродромом, и двенадцатиместный пассажирский самолёт вынырнул из — за облаков навстречу выцветшему рыжевато — зелёному полю, обильно смоченному первосентябрьским дождём.
Самолет прокатился и стал. Двенадцать будущих пассажиров, сидя в поскрипывающих плетёных креслах зала ожидания, прильнув к окнам, улыбались несколько принуждёнными улыбками людей, умеющих владеть собой.
Британский министр внешней торговли не любил летать. Несмотря на комфортабельную пассажирскую кабину, журналы и каталоги, разбросанные на откидных столиках, на видимость безопасного уюта, — ему всё же, через силу, приходилось уверять себя, что в конце концов воздушное сообщение гораздо безопаснее, чем, например, пешком переходить дорогу.
Лорд Милн прибыл в Берлин всего на несколько часов. Он нанес краткий визит британскому послу, пообедал с бывшим членом германского кабинета министров Раумером, очень умным и интеллигентным человеком, который настойчиво пытался убедить министра внешней торговли Великобритании в необходимости заключения договора о льготных таможенных тарифах, накоротке встретился с доктором Вильгельмом Зольфом, бывшим германским послом в Японии, переговорил с парой — тройкой представителей германского капитала, в том числе с представителем Северо — Германского Ллойда Георгом Нолманом, вызвавшимся поехать в аэропорт лично, чтобы проводить своего компаньона.
Георг Нолман был близким другом германского кайзера и был тесно связан с правыми в руководстве германского государства. Во время Большой Коалиционной войны, в мае 1915 года, когда вся Северная Франция от побережья Ла — Манша до Мааса стала сплошным колоссальным полем боя, на котором стороны попеременно одерживали успех за успехом в Артуа, Шампани, Пикардии, на Марне, когда немцы подошли к парижским предместьям, во французской столице бастовало триста тысяч рабочих, а правительство спешно выехало в Бордо, британский кабинет выдал Нолману визу, и по поручению кайзера он отправился в Голландию, а оттуда, через Эдинбург — в Лондон, для выработки предварительных условий мира. Британское правительство, прежде чем окончательно разрешить ему выехать в Эдинбург, несколько дней выжидало, как повернутся события на фронте, где в те дни разворачивалось третье сражение на Марне, завершившееся «блестящей победой» Франции — ценой жизни трехсот тысяч человек французы заставили германские войска отойти на заранее подготовленные позиции на реке Эн. Угроза Парижу наконец — то была снята, но «третья бойня на Марне» поставила крест на возможностях Франции успешно продолжать войну. Нужно было спешить: в результате билля о гомруле Ольстер угрожал вооруженным восстанием, протестуя против автономии Ирландии, мятеж в ирландском Кэрэке разгорался, а английские войска, размещенные в городе, отказались применить оружие против сторонников Эйре; генерал Гаф, командующий войсками в Кэрэке, подал в отставку вместе со своими офицерами, за ним подал в отставку начальник генерального штаба Джон Френч, после чего последовала отставка полковника Джона Сили, преемника Холдейна на посту военного министра; армия вышла из повиновения, страна была охвачена расколом и недовольством; Королевский Флот что — то лепетал о «непроницаемой морской блокаде», что вот — вот поставит Германию на колени, как раз тогда, когда одна немецкая фирма по производству оружия, испытывая большие надежды в связи с Ирландским восстанием, отправила сорок тысяч винтовок и миллион патронов в Дублин; во Франции армия открыто выражала недовольство и целые полки отказывались идти в бой; в Германии назревала «революция сверху», под которой подразумевалось ограничение прав кайзера, расширение полномочий парламента и прежде всего, включение правых социал — демократов в подлежавший неизменному созданию новый кабинет. Положение других участников коалиционной войны — двуединой монархической Австро — Венгрии, Италии — также оставалось тревожным, а дальнейшая судьба — неясной. Бывшие апостолы «победного мира» на глазах превращались в апологетов стратегии «сохранить status quo»*. И англичане в конце концов дали согласие на прибытие Нолмана.
Лорду Милну довелось услышать о миссии Нолмана от своего тестя, но до сих пор ни в одной исторической работе, посвященной Большой Войне, ему не пришлось читать об этом, и вся история казалась ему весьма сомнительной, особенно если сравнивать ее с официально признанными и имевшими место быть историческими событиями — переговорами между воюющими державами в роскошном отеле «Ораниенгоф», расположенном в Бад — Кройцнахе, на южных склонах живописного Таунуса, на берегу реки Нае.
…Нолман начал сдавать, как — никак семьдесят лет, но все наиболее важные дела он по — прежнему вел сам, не передоверяя даже самым близким, проверенным помощникам.
-Всю свою сознательную жизнь я занимаюсь судами и морем, но по — настоящему люблю аэропланы и небо. — сказал Георг Нолман.
Лорд Милн не поддержал беседы об авиации, он желал переговорить по поводу отношения германского промышленного капитала с Россией.
-Вы в курсе того, что в голландском Зволле планируется проведение конференции, посвященной возрождению Ганзейского торгового союза? — поинтересовался Георг Нолман. — Будто бы договорились уже и о создании комиссии, которая занялась бы этим вопросом. Глава правительства готов вложить в реализацию программы Ганзы Нового времени весь свой политический капитал. Он всерьез намерен закрепить за Германией в европе роль главного арбитра с Россией. И главного торгового партнера России.
-Что же, соблазн представить возрождение давно усопшей и старомодной коммерческой структуры велик. Но склонен считать подобное игрой капризного случая или очередной костюмированной фантазией на тему исторических игр.
-Ну, где — то вы правы, дорогой друг. Поначалу все так и подавалось. Однако «Новая Ганза» декларировала своей главной задачей возрождение идей и духа Европы на основе не признающих границ принципов Ганзейского Союза. На основе принципов торговой привилегии и взаимной выгоды: все уступки и торговые привилегии, которые немецкие или голландские купцы получают, скажем в русском Новгороде, в полной мере компенсируются привилегиями и уступками купцам русским во всех остальных ганзейских городах. От Англии до, заметьте!, — России!
-Все это только слова. О благородном принципе представлений о торговле как о благородном занятии, основанном на чести, честности и нерушимости данного обещания.
-У русских именно так. — заметил Нолман. — Сначала репутация, потом — навар. Честное слово и взаимное доверие импонируют и нам, немцам, и русским. Это хорошо вписывается в универсальную картину справедливого мира, каким он представлялся европейской цивилизации еще в дохристианскую эпоху. Этот справедливый мир основывался на принципе осязаемой материальности, то есть ценностей, которые могли возникнуть только из материального труда.
-Слова. — упрямо повторил лорд Милн. — Ваше правительство не слишком честно поступает. Оно санкционировало распоряжение германским пароходным компаниям, по которому ни одно лицо, уезжающее из Германии, не может приобрести проездной билет на какой бы то ни было вид транспорта стоимостью более двухсот марок, или, иными словами, на какие — либо другие пароходы, кроме германских. Из — за этого английские пароходные компании сразу же лишились возможности конкурировать с немцами.
-Смею вас заверить, компаньон, вы ничего не потеряли.
-Но и не прибавил…
-Вы видимо еще не в курсе, что это решение отменено. — сказал Нолман.
-Вот как?
-Британские пароходные компании, а следом за ними и американские, сразу же заявили, что отныне всем англичанам и американцам рекомендуется избегать услуг германских пароходных линий. Подобные меры лишили бы германские пароходные линии шестидесяти процентов пассажирских перевозок. Правительство отменило распоряжение, причем с весьма жалкими оправданиями.
-Этот инцидент может служить наглядным примером грубых и недобросовестных действий германской стороны. — победоносно сказал лорд Милн.
-Разумеется. Но я хочу, чтобы вы знали о тех настроениях, что господствуют ныне в благословенной Германии. — бесцветным голосом заявил Георг Нолман. — Германия в непростом экономическом и политическом положении и долго не выдержит, если не оживится международная торговля. Германии нужно увеличивать свой промышленный потенциал и Россия ей в этом помогает. Она предоставляет концессии, дает немецким фирмам кредиты, германские банки принимают в этом участие. Германия не может позволить Англии одной командовать в Европе, Германии нужно остановить миллионы фунтов стерлингов.
-И именно поэтому «Армстронг — Виккерс», наш крупнейший военно — промышленный концерн вел недавно переговоры в Берлине о продаже Германии военного сырья, а наше правительство согласилось на предоставление кредита в сумме пяти миллионов фунтов стерлингов для оплаты текущих поставок хлопчатобумажной пряжи из Ланкастера? — поинтересовался лорд Милн.
-У американских фирм «Монтгомери Уорд» и «Компани оф Чикаго» приобретено шестьсот тысяч кип хлопка. Уплачено товарами, которые американские фирмы пожелали импортировать. У русских пряжи приобретено на двадцать шесть миллионов марок. За наличный расчет. Ваш посол притворился удивленным, хотя он был, кажется, сильно взволнован.
-Полагаю, он мог быть взволнован. Совсем недавно он встречался с видными германскими промышленниками, уверяющими, что они в состоянии уплатить только два миллиона и им требуется кредит.
-Что касается России, господин министр, то немецкие фирмы активно и с большой выгодой сотрудничают с ней, не дожидаясь появления Новой Ганзы. — сказал Нолман и протянул лорду Милну газету, свернутую трубочкой. — Я бы хотел, чтобы вы при случае обратили внимание на сегодняшний пассаж «Нойе Рейн — Цайтунг»: «Теперь промышленные предприятия на Рейне и в Руре, на Дунае и Шпрее будут поддерживать более тесные контакты с русскими индустриальными концернами между Брестом и Владивостоком». Каково?
-И это все, что вы можете мне сказать? — спросил лорд Милн, вздыхая и косясь на летное поле, по которому выруливал огромный «Русский Гранд».
-Что? Мало? Полагаю, этого достаточно будет знать о настроениях Германии. И не забывайте, господин министр, что экономика — это лучшая политика…Кстати, вы помните, когда был дан старт к началу германской экспансии на Западе и к достижению политического соглашения на Востоке? Кронпринц Луи Фердинанд, в ноябре 1930 года, встретился с промышленниками и судовладельцами Бремена и изложил воротилам судоходства и промышленности внешнеполитическую программу правительства. Это было время, когда масштабы экономического кризиса в Германии резко увеличились. Выплавка стали упала на сорок процентов, производство чугуна снизилось на тридцать два процента. Промышленные предприятия были загружены менее, чем наполовину. Только официально зарегистрированных безработных насчитывалось два с лишним миллиона человек. Происходило сокращение рабочей недели, иногда до трех дней с соответствующим снижением заработной платы. И вот после выступления кронпринца поднялся лидер Католической партии Центра Карл Брюннинг и спросил: «Вы действительно убеждены, что утверждение о том, что война разрушает экономику — сознательная ложь? Вы действительно убеждены, что Германия, лишенная источников сырья, должна эти источники, как и рынки сбыта, завоевать не только ловкостью купца, но и борьбой?». Кронпринц кивнул на вопросы Брюннинга утвердительно и тогда поднялся сталепромышленник Шлеккер, возглавлявший мощный предпринимательский союз «Объединение по охране общих экономических интересов в Рейнской области». Он и выкрикнул на весь зал: «Начните с Рейнланда и Саара!».
-И вы начали?
-Начинаем. Сейчас я не вижу шансов, что мы можем объединится с русскими на основе политического соглашения. Но если в Берлине окончательно придут к выводу о необходимости установления добрых отношений с Россией, а именно такая германская политика — мир с Россией, является единственно верной, ситуация в Европе и в мире изменится моментально и европейским державам будет противостоять русско -германская комбинация. А представьте, если к ней присоединится и Япония? Это будет самая впечатляющая комбинация из тех, с которой Европе когда-либо доводилось сталкиваться. Я старый человек, многое повидал в этой жизни, поэтому иногда позволяю себе откровенно говорить о том, что нас ждет…И я скажу вам: тот день, когда Германия, Россия и Япония объединятся, станет днем, определяющим судьбу англо — саксонского мира. Этот день станет гибелью богов…
===============
status quo (лат.) — «положение, бывшее до войны», «возврат к исходному состоянию».
15 сентября (2 сентября по русск.стилю) 1932 года. Четверг.
Польша. Варшава. Маршалковская улица.
…Генерал Эдвард Видронь, один из руководителей Второго отдела польского генерального штаба, попросту говоря, разведки, закончил раскладывать пасьянс и, как всегда, тихо и мягко сказал:
-Этот пасьянс выходил только у Дмовского.
Потом он погасил верхний свет и сел к гостю профилем:
-О чем вы хотели со мною переговорить, господин министр?
-О Польше, генерал. — сказал лорд Милн. — И о проблеме англо — русских отношений. Видите ли, у лорда Чешэма, главы британского внешнеполитического ведомства, свой собственный взгляд на проблему англо — русских отношений. Именно этим и продиктована задача моей миссии. Русская опасность, конечно, декларируется лордом Чешэмом, он, возможно, чувствует ее, я бы сказал внутренне, но в то же время он предлагает Москве заняться пересмотром англо — русских отношений.
-А это не находит должного понимания в деловом Сити?
-Примерно так. Лондонский Сити хотел бы, если дело дойдет до европейской драки, чтобы это не была драка между Англией и Россией.
-А это уже программа. Вы согласны, господин министр?
-Разумеется, генерал. В Сити увлечены мыслью, что можно измотать, ослабить Россию экономически. Вот так ставится вопрос, и он находит определенную поддержку в деловом мире.
-А при чем тут Польша?
-Пассивность Европы подогревает агрессивные намерения России, вам ли, как главе польской разведки, этого не знать. Сейчас важно единство, а также готовность защищать свои принципы и ценности с политической точки зрения. Что касается России, нельзя допускать ее в общее политическое пространство. Россия — главная и долгосрочная угроза Европе. Давайте не будем питать никаких иллюзий по этому поводу.
-Я отвечу вам, господин министр, с солдатской прямотой. Ни одна страна в Европе не имеет в настоящее время такого неустойчивого внутреннего положения как Польша. Вовлечение Польши в какие бы то ни было авантюры может привести к развалу государства. Польша лопнет как мыльный пузырь. Вы всерьез рассчитываете на поляков? Польша только считается относительно мощной военной державой. Но она рухнет в случае войны в считанные дни. Мы сейчас, в нынешних границах, в нынешнем своем положении — образование в большей мере искусственное, удовлетворяющее некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающее действительным потребностям и здравым правам народов Центральной и Восточной Европы.
-Вы впадаете в крайности.
-Жестокий опыт научил меня, что только крайности бывают разумны. — мрачно возразил генерал Видронь. — Я не любитель аристотелевой середины. Предпочитаю крайности.
-Для вас, человека военного, крайность — это война?
-А для вас разве нет? — усмехнулся Видронь. — Война имеет свойство — она довольно быстро приобретает тотальный характер. И тогда, очень скоро после начала войны, даже крысы не смогут отсидеться в норах. И если кто — то надеется, постоять в роли наблюдателя, этот кто — то жестоко заплатит за свои иллюзии. А у вас, у англичан, полно иллюзий. Вы никогда не были большой военной державой, у вас нет сухопутно — военных традиций, и ваше воображение плохо воспринимает все те опасности, которые связаны с наличием у России громадной армии.
-Два великана теснят вас каждый со своей стороны, генерал. — сказал лорд Милн.
-Все идет к тому, что мир будет принадлежать русским, вы это хотите сказать?
-Вы получите твердые политические, экономические и военные гарантии, генерал.
-Гарантии от вас?
-Да.
-Зачем? Долгой войны «великие демократии» не в состоянии выдержать. Но я допускаю, что Европа этого не поняла.
-Это пока только ваши гадания, генерал.
-Есть еще вариант. Поиск третьего политического курса. Уравновешивающего силы так, чтобы ни одна из сторон не отважилась начинать решительное наступление. Польша должна искать свой особый путь. Путь, отличный от русского или от английского. Путь гуманности и самосохранения.
-Вы придерживаетесь этого варианта?
-Я? Нет. Я военный человек и исполняю приказ. Третьего варианта придерживается князь Сапега, бывший министр иностранных дел. Он представитель «старой» аристократической дипломатии, которых не беспокоит, что их мнение может остаться в меньшинстве. Скоро мы сможем вновь видеть его во главе министерства. Дело практически решенное.
-«Старая» дипломатия угасает.
-Представители «новой дипломатии» должны ассоциироваться с профессионализмом и эффективностью работы конкретного дипломата в системе национального дипломатического представительства. Но я пока не наблюдаю подобного. — рассмеялся генерал Видронь.
Видронь вновь принялся раскладывать пасьянс.
-У меня складывается ощущение, что Польша по — прежнему не раскрывает всех своих карт. — усмешливо сказал лорд Милн. — Отчего?
-Я нисколько не сомневаюсь, что в варшавских салонах есть и те, кто считает важным помнить, что Польша расположена не на острове, как Великобритания, или отдельном континенте, как Соединенные Штаты. — внушительным тоном сказал генерал Видронь. — Что у Польши есть соседи, с которыми в любом случае приходится жить в одном пространстве. Например, среди соседей Польши не только Россия, но и Германия. У меня есть сведения о секретной встрече высокопоставленного сотрудника Форин оффис Бакстона с влиятельным германским дипломатом. Великобритания изъявляет желание заключить с Германией соглашение о разграничении сфер интересов?
-Вы неплохо информированы.
-Я только регистрирую информации.
-Итак, в салонах есть те, есть эти. А в правительстве? — спросил лорд Милн. — Я склонен полагать, что никакой самостоятельной политики у Варшавы нет.
-У Варшавы вообще нет никакой политики. Правительство не является самостоятельным. Оно возглавляется личностями, случайными в политике, и бесцветными. В лице нынешнего президента я вижу прежде всего исполнителя чужой воли.
-Чьей же?
-Разумеется британской. Но вы заметили, что Варшава уже просто игнорирует давление Англии? Уступки Лондону в «русском вопросе» решительно сузили бы свободу действий для Польши с непредвиденными последствиями для будущего страны.
-Боитесь русских?
-А вы? Англия так и хочет загнать нас в «антирусский окоп», но сама в него залезать не торопится. Тоже боитесь? Россия — это «третий мир» старого света. — проговорил Видронь, — Россия не составная часть ни Европы, ни Азии. Россия — это отличный от них, но в тоже время соразмерный им мир, особый исторический мир.
-Причем все это?
-Причем же тут мы, господин министр, и англо — русские отношения? Совершенно очевидно, что в настоящее время какая — либо европейская экспансия на Восток остановлена и единственной подлинной силой, как и прежде, является Россия. Ни Англия, ни Франция, ни кто — то еще, пока ничуть не способны эффективно действовать в Восточной Европе.
-Россия усиливает свои позиции, а в Варшаве не видят опасности?
-Видят, князь, видят. И Европу, и опасность. Отношения России и Польши парадоксальным образом сочетают в себе взаимный интерес, постоянное общение, напряженность. Самой большой проблемой для русско — польских отношений является то, что двусторонняя повестка не наполнена существенными вопросами. Общение практически лишено смысла из — за значительных расхождений и различия ролей в международной политике. Хочу заметить: польский генштаб сейчас находится в средоточии интересов ряда европейских стран. Я, в частности, имею контакты с французами.
-Вот как?
-Так.
-А с нами ваша разведка является равноправным партнером?
Видронь покачал головой:
-Что вы хотите от меня услышать, господин министр? «Вероятно так»? Не услышите. По крайней мере сейчас, после визита в Пырский лес* британского генерала Клейтона и подполковника Шелли, представляющих интересы Интеллидженс Сервис. О, да! Мы, конечно же, представляем для вас, англичан, определенный интерес. Да, складывается именно такое впечатление. Доказательством этого является заинтересованность английской разведки возможностями изучения русско — немецкого сближения. Но чтобы англичане с нами как с равными? Упаси Боже! Этого не может быть.
-Так почему же не изменить такой подход?
-Я никогда не был идеалистом. — тихо, устало, ответил генерал Видронь. — Я прекрасно понимаю, что в государственном аппарате чиновники совмещают пользу для страны с собственной выгодой. Собственная выгода — принять именно такое отношение англичан к Польше. Мы для вас расходный материал в случае чего. С тем и живем. И пока будем жить. И, предупреждаю, дружески…В Варшаве сейчас мало кто разделяет мнение о том, что нам надо подружиться с англичанами в ущерб отношениям с русскими.
-Отчего же так?
-Просто многие уверены, да и вам не мешало бы знать, что Россия ни при каких обстоятельствах не начнет войну первой. Ее нужно будет хорошенько спровоцировать. Это настолько важно, что я лично хочу повторить это вам.
================================
Пырский лес* — недалеко от Варшавы. Место расположения польского радиоразведывательного центра Второго отдела генерального штаба.
15 сентября (2 сентября по русск.стилю) 1932 года. Четверг.
Польша. Варшава. Уяздовские аллеи.
Профессор Янош Новак представлял собой линию польской великодержавности. От него доставалось не только России, но и Западу. Новак решительно не соглашался с концепцией помещения Польши в некий буфер между Россией и Европой.
-Варшава имеет такое же право определять Европу, как Париж, Рим, или Берлин. — заявил он лорду Милну во время короткой личной встречи.
-Чем больше начинаешь вглядываться в Польшу, тем больше возникает вопросов, нежели ответов. — ответил лорд Милн.
-Это плохо или хорошо для вас? — грубовато поинтересовался профессор.
-Это говорит о том, что, к сожалению, пока нельзя сказать, насколько серьезный подход демонстрирует Варшава во внешней политике.
-Достаточно серьезный. Мы достаточно серьезны. В отличие от вас.
-От нас? — искренне удивился британец.
-Что происходит с Европой? Похоже, что ваши элиты расколоты противостоянием финансового и промышленного капитала?
-Некоторые ваши соплеменники говорили мне тут, в Варшаве, что Польша могла бы обратить внимание на маленькую по сравнению с ней Чехию, или Венгрию. — сочувственным тоном произнес англичанин, пропустив саркастический вопрос профессора мимо ушей. — Прага и Будапешт успешно разыгрывают русскую карту, что дает им основания более решительно разговаривать с Европой.
-Это все разговоры для слабых. — отмахнулся профессор Новак. — Россия в большей степени евроазиатская держава, отказавшаяся от европейской системы, и, соответственно, политически отошедшая от европейского континента.
-А какие разговоры у вас?
-О восстановлении старой границы. 1686 года. Лозунг восстановления границы, как известно, один из самых устойчивых программных постулатов польского национального движения. Также необычайную популярность приобретает идея федеративной связи с Литвой, основанной на унийных традициях Речи Посполитой и на допущении политического самоопределения народов русско — польского пограничья. Россию в Варшаве помещают за пределы европейского культурного круга.Собственно, вопрос ставится широко — о большей развитости, культурности нерусской западной периферии русского государства по сравнению с ее русским ядром.
-Такие разговоры востребованы?
-Конечно! В дискуссию включаются белорусы, украинцы, галичане…Сегодня Польша снова стоит на перепутье, она пытается выстроить политику, в которой будет чувствовать себя равноправным партнером!
-Это отвечает чаяниям и мнениям Лондона, господин профессор. Здесь я полностью с вами согласен. Как бы вы оценили мнение о необходимости создания европейского треугольника, ну, назовем его Бельведерским, в составе Парижа — Лондона — Варшавы?
-Такое возможно? Вы знаете, франко — польский союз больше не интересует Польшу.
-Такой треугольник вполне может состояться.
-Только не забудьте, господин англичанин: Польша противопоставляет себя России, сделав ставку на западных союзников. Заигрывая то с Римом, то с Парижем, то с Берлином, то теперь с Лондоном, Польша всегда оставалась в одиночестве. Запад то и дело разыгрывал нас как утешительный приз. А у нас развивается травма. Травма одиночества… мы, поляки, очень трудно переживаем эту травму.
-Так что вы желали бы получить от нас? — спросил лорд Милн.
-Твердых гарантий. И что вы не станете договариваться поверх наших голов и о них. Мы желаем решения главного польского вопроса…Мы желаем твердых гарантий безопасности…Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают по отношению к ней. И вам, и нам не нужны даже три четверти мира, пока существует Россия! — прорычал он.
-В Лондоне не настолько кровожадны. — ответил лорд Милн. — В Лондоне считают, что восточная граница Европы проходит не по Уралу, а по политической границе между Россией и ее соседями: Польшей, Литвой. Европа кончается там, где кончается европейская демократическая политическая система. Именно этим мы и должны обосновывать недопущение России до единого европейского пространства.
