Довыложиться, что-ли, по стрелковке. Под настроение. А то первая часть, помнится, не понравилась (-4)))))). Подразнить. Особенно в свете бесед на ФАИ.
Итак.
Любая вещь возникает лишь вслед за предпосылками её появления. А если точнее – когда для этой вещи имеется более чем единственная причина. Что касается причин появления на поле боя короткого ствола, то таковых в американской Гражданской Войне воедино сошлось аж четыре штуки.
Дальность
Причиной первой стало изменение в дальности огня стрелкового оружия. Точнее говоря – изменение взаимоотношения между тактической дальностью огня стрелкового оружия и потребной для того длиной нового нарезного ствола (и, естественно, потребной для того мощностью патрона с новой вполне обтюрирующей пулей).
Гладкоствольное ружьё позволяло при стрельбе по отдельной цели на дальности 75 м вероятность поражения 50 — 75%. Максимальная же убойная дальность его составляла порядка 300 м. В отдельную цель на такой дистанции из строевого гладкоствольного ружья, изготовленного по технологиям того времени и применяемого по правилам того времени, попасть можно было разве что случайно. Но и на поле боя перемещались тогда в основном в плотных строях. В цель столь значительного размера можно было попадать с подобных дистанций, или с малых дистанций, но более уверенно. И групповой (плутонговый) огонь подразделения по плотному строю противника был в те времена практически единственным методом огневого элемента тактики пехоты.
Однако технологии прогрессировали. И появилась винтовка. Технически значения дальностных и — что особо важно — точностных характеристик соответственно стали расти. Теперь находиться на поле в сомкнутых порядках стало самоубийственно. Порядки стали разрежаться. В этом смысле противники всё чаще представали друг для друга лишь группы отдельных целей. Да и прежняя установка открывать огонь с предельно малых дистанций не была ещё изжита. В начале Гражданской Войны солдаты обоих армий были слишком неопытны для того, чтобы держать плотный строй. А в конце войны они стали слишком опытными, чтобы делать это. И если при штурме высот Мари федерал ещё не отказался от попыток изображать линию под залпами скорострельных картузно-капсюльных мушкетов, то, в свою очередь, конфедерату, хотя и привычному к оружию не меньше, чем к своей шляпе, всё же стрелять более чем на 100 ярдов было не свойственно. Обычно огонь не открывали «пока не увидят глаз противника» или «пуговицы на его униформе».
Перед атакой войска по-прежнему строились в несколько линий, но с началом атаки собственная недисциплинированность, американский индивидуализм, лесистая местность и просто азарт ломали строй. К счастью, офицеры, с самого начала войны привыкшие иметь дело с неуправляемыми толпами новобранцев, не только сообразили, до какой степени следует сохранить командное начало, а с какой – использовать преимущества личной инициативы солдата, но и по достоинству оценили рассыпной строй. Подобный образ действий получил развитие, и, как писал историк Гражданской Войны — британский полковник Роджерс: «Во всех конфедеративных армиях стало общей практикой атаковать небольшими колоннами, образующими последовательные волны и следующими позади стрелковых роев». Позже и северяне стали использовать ту же тактику. «Очень немногие из сражений, в которых я участвовал, велись так, как это описано в европейских учебниках, т.е. в сомкнутых массах и в четком боевом порядке, маневрируя корпусами, дивизиями и бригадами, — вспоминал генерал Уильям Шерман, — Мы были в основном в лесистой местности, и хотя наши линии разворачивались согласно тактическим правилам, солдаты обычно сражались в сильных стрелковых цепях, используя неровности местности и любое другое прикрытие».
Подобный образ действий, характерный для американской армии с самых первых битв Войны за Независимость, рождён был не столько низкой дисциплиной и слабой выучкой, сколько противодействием попыткам британских генералов вовлечь Континентальную Армию в невыгодное для неё генеральное сражение по европейскому образцу. Американцы использовали партизанскую тактику, делали неожиданные засады, отходы и быстрые переходы, нападали ночью и в непогоду, полагались исключительно на стрелковый огонь, а не на привычную для регулярной пехоты европейского образца штыковую атаку после плутонгового залпа. Американцы активно использовали опыт столкновений с индейцами. Их небольшие отряды добивались разгрома целых рот и даже полков англичан. Историк Г. Аптекер подытоживает: «Слово ‘американец’ стало для многих представителей правящих кругов Англии равнозначным слову ‘крадущийся'».
Таким образом, целей для дальнего стрелкового огня на полях сражений Гражданской Войны попросту не существовало.
Вообще, затрагивая вопрос состязания между точностью и скорострельностью стрелкового огня, нужно сказать, что ещё армии времён мушкетов уже не практиковали высокоточную стрельбу, поскольку возможности для повышения точности гладкоствольного оружия упирались в конструктивный уровень баллистической части. В то же время скорость повторного заряжания была величиной переменной и зависела от тренированности стрелка, а также могла быть повышена специальными устройствами. Поэтому прогресс стрелкового оружия уже тогда больше упирал на скорость перезарядки и производства как можно большего числа выстрелов без чистки ствола.
Всё это обесценивало длинноствольную армейскую винтовку. Создававшаяся «по мотивам» гладкоствольного ружья, которому только длина ствола и позволяла мало-мальскую точность на мало-мальской дальности, армейская винтовка просто механически копировала эту длину. Но плотных строёв, по которым можно было стрелять залпами с километра, уже не существовало. Федералы и конфедераты палили друг в друга большей частью со 100 и менее ярдов. Действительные тактические дальности огня не особо изменились. А опыт применения нарезного стрелкового оружия показал, что измениться кардинально они и не могут. Очень быстро выяснилось, что хотя технически нарезное оружие позволяет значительно увеличить дальность и точность, однако на практике возможности стрелка ограничиваются особенностями зрения, непрецизиозностью опорно-двигательного аппарата и психоэмоциональным воздействием боя. И что вне зависимости от стендовых баллистических характеристик оружия, стрелок массового уровня подготовки способен с достаточной вероятностью поражать даже наступающего в полный рост противника на дальности не более 100 м. Огонь на большую дальность, по мнению военных, вёл к бесцельной трате боекомплекта. Нарезному оружию для обеспечения эффективности на подвластной среднему стрелку дальности большая длина ствола была не нужна.
Таким образом, с переходом к нарезному оружию рост дальности упёрся в объективное препятствие. Было ясно, что для дальнейшего повышения эффективности стрелкового огня гораздо важнее делать ставку на другие качества. Вероятность выживания солдата была тем большей, чем меньше противников оставалось вокруг него. И вероятность эта повышалась тем быстрее, чем быстрее шла убыль противников. Таким образом, теперь следовало обратиться к огневой производительности. Именно большая плотность винтовочного огня стала основной чертой боёв с начала массового применения винтовки и вплоть до повсеместного распространения пулемётов — от Гражданской Войны до Англо-Бурской включительно. Важнее стали скорострельность и, как следствие, большой носимый боекомплект.
И у американцев в их Гражданскую как раз появилось оружие, удовлетворяющее новым требованиям — магазинные карабины.
Длинноствольные «Спрингфилды» и «Энфилды», несомненно, преобладали в вооружении обоих армий. Но данный факт не является доказательством каких-либо преимуществ этих винтовок. Просто стандартное армейское оружие, как и положено, было заранее заготовлено в больших количествах на армейских складах, тогда как новые образцы только лишь начали получать распространение. Что же касается преимуществ в дальности, точности или «убойной силе», якобы предоставляемых длинным стволом, то эти преимущества существовали лишь в фантазии некоторых армейских функционеров – в той самой фантазии, в которой магазинки «бесполезно тратили боеприпасы». Можно только удивляться тому, что второй из этих взглядов повсеместно высмеивается, тогда как первый большей частью разделяется. Такая оценка происходит из соображения, что дальность меткого выстрела пропорциональна длине ствола. Никто из функционеров, имевших это мнение, не пользовал «Спрингфилд» в бою, чтоб убедиться, что приписываемые ему 500 — 600 ярдов эффективной дальности действительно имеют место.
Не стала длинноствольная винтовка удовлетворительным оружием для группового огня по сосредоточенным порядкам, которое видели в ней её приверженцы. Раньше, ведя плутонговый огонь на дальность до 300 м, стрелок мог более-менее наблюдать результат своей стрельбы, и корректировать её. Теперь же, стреляя на километровую дальность, стрелок должен был целиться в едва заметную цель, угловым размером меньшую, чем размеры мушки, и невозможность точно совмещать цель с мушкой стала проблемой. Кроме того, наблюдение столь малых целей на срезе мушки сопровождается их размытием. А ведь отклонение всего в одну тысячную (0,06 градуса) даёт на километре промах в метр. Это означает, что даже если цель представляет собой плотную и обширную толпу, на таком расстоянии это лишь тонкая нить, и большая часть пуль ляжет с недолётом, или пролетит выше. Но стрелок не сможет не то что учесть свой промах, но даже увидеть его. Да и какая коррекция возможна, если отклонения на этом расстоянии делают каждый выстрел индивидуальным, зависящим от таких факторов, как нетвёрдость рук, ветер, отклонения в навеске и влажности пороха — которые ни обнаружить, ни учесть в условиях боя невозможно? Это стрельба «куда-то в ту сторону», или, как тогда говорили — «стрельба без точной цели», «стрельба в кучу».
Так что и европейские реалии также воочию демонстрировали, что достижение высоких значений баллистико-энергетических характеристик не является приоритетом для стрелкового оружия. «Первый значительный толчок к перевооружениям дала австро-прусская война 1866 года, в которой прусаки были слабее по численности войск, имели также сравнительно слабую артиллерию и игольчатые ружья, уступающие австрийским, как в дальности, так и в меткости стрельбы, но скорострельные, по сравнению с австрийскими дававшие двойную против тех быстроту огня. И вот одно это преимущество густоты ружейного огня парализовало все иные достоинства австрийского вооружения и в значительной степени способствовало полной победе прусаков». (Блиох И. С. Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях. 1898. Т. 1, с. 21. Ссылка на Oméga, «L’art de combattre», p. 36). Однако европейцы совершенно не обратили внимания на это преимущество, и как не стало целью повышение скорострельности, что покажет вскоре эпопея с автоматической винтовкой, так и снижение энергетики не послужило источником прогресса для других качеств их стрелкового оружия — европейские генералы сохранили приверженность призраку плутонгового огня и длинному штыковому древку. В Австро-Прусскую Войну лишь немногие увидели необязательность высокой энергетики, а безотлагательность отказа от неё не увидел никто, может быть кроме Крнки. Ни один из боёв, ведшихся европейцами до 1915 года, не вызвал у них стремления к снижению энергетики стрелкового оружия.
Winchester Baby Carbine и Colt Buntline Special. Длины стволов соответственно 12 и 18 дюймов. Ну и который из них «короткоствол»?
Драгуны
Другой причиной короткого ствола стали изменения во взаимоотношениях между стрелковым оружием и наступательной тактикой (которая в те времена была тождественна штурмовой тактике).
Собственно, штурмовое оружие существовало всегда: топоры, мечи, оружие для штурма крепостей и абордажа. В эпоху огнестрелов появились укороченные разновидности ружей и пистолеты. Однако масс пехоты сиё не касалось. Длинноствольное ружьё служило для группового огня подразделения в огнестрельном режиме, а при переходе к штурмовым действиям переводилось, будучи оснащенное штыком, в режим холодного оружия. Происходило это не из-за костной любви к штыку, а потому, что при штурме дульнозарядное оружие невозможно было перезаряжать. Можно было сделать единственный выстрел, если ружьё было предварительно заряжено, а потом главными становились штык и сабля. Поэтому именно штык решал исход сражения. Как раз этот факт, а не отсталость мышления, заставили Суворова сказать: «Пуля – дура, штык – молодец!»
Но ситуация изменилась, когда в Гражданскую Войну на поле оказалось многозарядное скорострельное стрелковое оружие. Оно решало вопрос перезарядки в момент высокотемповых штурмовых действий. Теперь огнестрел мог вытеснить штык и саблю с роли штурмового оружия. Длинная винтовка не понадобилась американцам и в качестве штыкового древка. Холодное оружие в Гражданской Войне практически не применялось. С 1861 по 1865 более 90% ранений были огнестрельными, а большая часть оставшихся — небоевыми. «Полагаю, что мне пришлось перевязать полдюжины ран этого рода», – пишет хирург майор Альберт Харт о штыковых ранениях. Тогда как в Европе даже полвека спустя пехота ложилась массами под огнём пулемётов лишь по той причине, что уставы обязывали её сблизиться с противником для единственно верного уничтожения того штыком.
Нигде эта перемена в штурмовом оружии в период Гражданской Войны не бросалась в глаза так, как в изменении методики того рода войск, для которого до тех пор штурмовая тактика была единственным способом применения, а холодное оружие – основным видом вооружения. Речь о кавалерии. Архивы утверждают, что за все четыре года войны в федеральные госпитали поступило менее одной тысячи раненых с сабельными ранениями. Этот революционный отказ от клинка объясняется тем, что для американца применение стрелкового оружия было привычным делом: защита от индейцев, разборки с соседями на предмет хищения скота, городская преступность. На руках имелось большое количество огнестрельного оружия. Клинок же считался американцем скорее парадным аксессуаром. Основную массу воюющих составляли волонтёры, обучать которых конному строю и сабельно-штыковым премудростям не было времени. «Правильной» была лишь регулярная часть федеральной кавалерии.
Поэтому когда в апреле 63го на Мискель Фарм 70 рейнджеров Джона Мосби были атакованы эскадроном федералов, сабли сработать попросту не успели — северян банально расстреляли из револьверов.
Сабельные атаки на противника, вооруженного скорострельным картузно-капсюльным оружием, были безумием. Один из генералов Конфедерации рассказывал, что когда регулярная кавалерия северян атаковала линии его стрелков, те поднимались с криками: «Эй, ребята, вот те дураки с саблями — задайте им!» Тотчас все начинали смеяться, как будто видели перед собой совершенных идиотов.
Джон Мосби написал в мемуарах: «Перед отъездом из Абингдона нас снабдили саблями, но единственное реальное их применение, о котором я когда-либо слышал, заключалось в том, чтобы держать кусок мяса над огнем для жарки».
Один из его соратников, Джон Мэнсон:
«У нас не было сабель, поскольку никто не умел пользоваться подобным видом оружия. Моё самое яркое воспоминание о том, что такое сабля, возвращает меня в то время, когда я впервые увидел этот длинный изогнутый клинок в звонких стальных ножнах у захваченного нами юниониста. Никто из нас не осмелился покрутить ею на расстоянии вытянутой руки, опасаясь убить стоящего рядом товарища, но впоследствии мы обнаружили, что этим великолепным оружием очень удобно погонять упрямого мула… В настоящее время именно офицерами армии Соединённых Штатов обсуждается вопрос об отказе от использования сабель, и я считаю, что вскоре они будут храниться в музеях, либо валяться на мусорных свалках. Я получил письмо от офицера одного из элитных кавалерийских полков, в котором он просил меня дать более подробный рассказ об отношении к сабле, чем тот, что был дан в опубликованных воспоминаниях, и после некоторых колебаний я ответил ему, что Мосби и его люди отрицательно относились к сабле. Я сказал ему, что ирландец со своей шиллейлой в ближнем бою заставил бы средней руки кавалериста краснеть со стыда. Я только дважды был свидетелем крови, пущенной саблей в этой войне, хотя видел тысячу сверкающих клинков у станции Бренди.
Федеральные кавалеристы в целом сражались саблями, во всяком случае, они носили их, и Мосби часто говорил, что они были столь же бесполезны против виртуозно владевшего револьвером стрелка, как деревянные мечи арлекинов. После того, как тактика Мосби стала более известной, рейдерские отряды северян начали активнее использовать револьверы, и с каждым боем достигали всё больших успехов».
Кавалерийские командиры быстро сообразили, что лошадей лучше использовать не для фронтальных атак, а для мобильного продвижения к месту возможного столкновения с врагом. Приблизившись к врагу, кавалеристы спешивались и далее воевали как обычные пехотинцы.
Генерал Морган возродил формирования драгун и весьма успешно применял их. В своей «Истории кавалерии Моргана» генерал Безил Дюк замечает:
«Что бы ни говорили, приписывая или отрицая заслуги генерала Моргана, именно ему следует отдать должное в том, что он открыл ранее неизвестные возможности применения кавалерии или, скорее, конной пехоты. В то время как другие кавалерийские командиры придерживались тактики ведения боевых действий, оставшейся от прежних войн и системы обучения, уже неприменимой к требованиям их времени и особенностям современного боя, он первым нашел и усовершенствовал не только новую тактику ведения боя, но и стратегию. Отметим также, что его стратегия оказалась не только результативной, но и новаторской.
Совершенно незнакомый с теорией военного искусства, которой обычно учатся по книгам и в академиях, не подражая никому, самоучка во всем, он знал и делал то, что считал нужным, и его успехи не менее значительны, чем его гениальность.
Люди Моргана вначале были вооружены самым непритязательным образом, однако по мере того, как шла война, он захватил такое количество вооружения у врага, что смог снабдить всех своих людей винтовками и револьверами. Сначала у некоторых его солдат были винтовки, у других – гладкоствольные ружья, у третьих – сабли, четвертых – револьверы. Вскоре же всех снабдили винтовками или карабинами и револьверами, так что сабля практически не применялась.
Читатель может представить полк, развернутый в одну шеренгу. Фланговые роты частью рассыпаны фланкерами, частью действуют верхом, иногда как пешие стрелки, и развернуты так, чтобы прикрывать весь фронт полка. Остальные люди спешены (коноводами оставили одного из каждой секции в четыре человека и одного командира) и развернуты в одну линию с интервалами между стрелками. Шеренги шли в 2 ярдах друг от друга. И затем представьте, как эта линия двигается вперед на удвоенной скорости или чаще почти бегом. Тогда вы и представите себе стиль, который использовал Морган в бою.
Те же самые эволюции применялись для боя в конном или пешем строю, однако позже этот способ действий стал чаще использоваться фактически всякий раз, когда речь шла о конных стрелках из винтовок. Обычно небольшую часть конников оставляли в резерве, чтобы они действовали на флангах, прикрывая отступление или в ходе преследования. Во всяком случае, солдаты практически не сражались на лошадях, разве что только во время разведывательных операций».
Во время боя у Хартсвилла, состоявшегося вскоре после захвата Галлатина, произошла схватка между частью отряда Моргана и отрядом федеральных конников, атаковавших их с саблями. Описание произошедшего позволяет составить ясное представление о стиле ведения боя Моргана. Вот как описывает атаку генерал Дюк:
«Сломав восточную изгородь луга, примерно 300 человек ворвались на него, построились в длинную линию и устремились наискось с саблями наголо, к той линии конников, которую заметили на дороге вдалеке. Одновременно три роты спешились и стали на колени за низким забором по ту сторону дороги. Они не стреляли до тех пор, пока противник не оказался на расстоянии в 30 ярдов, и только тогда начали стрелять.
Несмотря на длинную тонкую линию, которую, казалось, легко можно сломать, залп оказался необычайно смертоносным. Каждый стрелок стоял свободно и мог выбрать, в кого целиться. Как только дым рассеялся, было видно, что две трети людей и лошадей лежали на земле. Конница этим залпом была отброшена и поспешила убраться через то узкое отверстие в изгороди, через которое вошла. Стрелки поспешили за ней и дали второй залп, совершенно её рассеявший. Тем не менее, они пытались снова атаковать, но были опять отброшены.
Затем их стали преследовать наши кавалеристы, двигавшиеся за ними примерно 3 мили, пока Джонсон не собрал своих людей, заняв сильную позицию за холмом, где спешил своих людей и приготовил их встретить погоню. Преследователи, увидев организованную противником позицию, тотчас спешились под прикрытием холма и взяли эту позицию штурмом.
Действовавшие здесь федеральные войска были отборными, конница лучшая из имевшейся в федеральной армии, под командованием генерала Джонсона, лучшего и самого храброго кавалерийского офицера. Он был отправлен с единственной целью уничтожить отряд Моргана». Denison, George Taylor. A history of cavalry from the earliest times, with lessons for the future.
Заметим, что Джонсон был ярым приверженцем холодного оружия и потому потерпел полное поражение, сам он и основная часть его людей попали в плен. Отдавая должное храбрости, выказанной обоими офицерами и людьми из армии федералов, рассмотрев их попытки использовать свои сабли, генерал Дюк замечает, что генерал Джонсон, «без сомнения, прекрасный офицер, однако, похоже, вовсе не знаком с новым стилем действий кавалерии».
Морган перемещался с необычайной скоростью. Он прошел расстояние от Суммансвилла в Индиане до Уильямсберга к востоку от Цинциннати, то есть более чем 90 миль за 35 часов. Это самый длинный переход из известных.
В июне 1863 численность кавалерии под началом Стюарта достигла 12 тысяч человек. 9 июня состоялся кавалерийский бой у станции Бренди, ставший самым большим за всю войну. Со стороны южан в нем принимало участие 12 тысяч кавалеристов, а со стороны северян около 15 тысяч. По своему характеру это сражение примечательно тем, что войска с обеих сторон сражались в основном в пешем строю.
Драгуны не были, конечно, американским изобретением. И не американцы первыми высказались о невозможности более вести кавалерийские бои холодным оружием – это говорили ещё генералы эпохи Наполеона:
«…по мере совершенствования огнестрельного оружия кавалерия все более теряет свое значение».
Но американцы сделали «спешиваемую кавалерию» «конной пехотой». И от кавалерийской природы этой пехоте был натурален короткий ствол.
Итак, для «седловой пехоты» карабин был обычным оружием. Но в Гражданскую Войну она не остановилась на облегчении винтовки до карабина. Некоторые предпочли револьвер.
24 января 1863 Мосби со своим отрядом отправился к Миддлбергу. 26 января он захватил в плен 10 кавалеристов. Пленных он, как обычно, условно освободил, попросив передать их командиру, полковнику Перси Уиндхэму, чтобы тот вооружал кавалеристов револьверами Кольта, потому что их карабины были для него неинтересной добычей.
Сам Мосби был очень метким стрелком, и большинство его отряда составляли бывшие ковбои — прирожденные наездники и стрелки. Во время своих налётов рейнджеры Мосби брали множество трофеев. Поэтому обычно они имели два револьвера в кобурах на поясе и еще два — в седельных кобурах. Некоторые затыкали еще по два револьвера за пояс, пристегивая их ремешками. Карабинам рейнджеры предпочитали обрезы охотничьих двустволок: при внезапных налетах им чаще приходилось стрелять чуть ли не в упор, и в этих случаях выстрел дробовика был намного эффективнее. Для повышения поражающего действия рейнджеры заряжали их картечью или горстью револьверных пуль, и запечатывали это всё «pumpkin ball» — круглой пулей под калибр дробовика. Залп из обоих стволов сметал первые ряды противника вместе с лошадьми. А рейнджеры продолжали нестись напролом; уздечки они брали в зубы, чтобы освободить обе руки, управляли лошадью зубами и толчками коленей, и на полном скаку палили из револьверов с обеих рук без перерыва, молниеносно меняя опустошенные револьверы. Этот огневой шквал сметал все на своем пути.
Джон Мэнсон: «Вопреки распространенному мнению, постоянно во время войны мы карабинов не носили. Каждый из людей Мосби был вооружён двумя армейскими револьверами Кольта сорок четвёртого калибра. Их носили в поясных кобурах. Те из очень немногих, кто мог себе позволить купить или захватить дополнительные револьверы, и те, кто хотел удовлетворить своё тщеславие, хранили их либо в седельных кобурах, либо в голенищах сапог. Это оружие было чрезвычайно опасным и эффективным в ближнем бою. Длительная постоянная практика превратила каждого человека команды в хорошего стрелка, и каждый из них со своим револьвером был так же уверен в себе, как и любой ковбой со своим шестизарядником. Наши бои, как правило, были яростны и скоротечны – когда заряды заканчивались, та или другая сторона быстро отступала… Револьверы в руках людей Мосби были столь же эффективными при внезапных атаках и стычках, как огонь сплошной линии лёгких пушек противника. Это во многом объясняется тем, что Мосби наставлял своих людей никогда не открывать огонь, пока они не увидят глаз противника. Нередко можно было видеть, как кто-то из наших людей скачет галопом и при этом последовательно выпускает три пули из ствола своего револьвера».
Таким образом, практика Гражданской Войны поставила под сомнение энерго-баллистику не только длинноствольной винтовки, но даже карабина.
