Звезды и полосы: битва за Вермонт

Уважаемые коллеги, прошу простить меня за долгую задержку — и я наконец-то выкладываю продолжение моего цикла "Звезды и полосы". Выкладываю его к ранее подготовленным фрагментам:

Звезды и полосы: пролог

Звезды и полосы: интерлюдия первая

Звезды и полосы: интерлюдия вторая

Апрель 1863

Штат Вермонт, окрестности Фэрфакса.

Сдвинув на затылок кепи, и задумчиво пожевывая соломинку, Томас “Том” Китти, сержант отдельного пулеметного взвода при 8-ом Нью-Йоркском полку, окинул взглядом поле намечающейся баталии.

Картина его не особенно обрадовала. Ровный строй британской пехоты – не меньше полка числом – надвигался на неприятно тонкую линию позиций, занимаемых всего двумя батальонами 8-го Нью-Йоркского. Изрядно потрепанный в предшествующих стычках, полк к тому же опасно растянул свои не слишком-то большие силы на слишком большую территорию, пытаясь прикрыть восточный фланг американской армии, и даже преимущество позиции не особо спасало положения. Британцы, похоже, пребывали в уверенности что сумеют без особого труда сокрушить сопротивление вдвое слабейшего противника, и в общем-то были неприятно близки к истине.

Во всяком случае, как ее представляли англичане, ибо Том Китти и другие пулеметчики были на этот счет совершенно другого мнения.

Выплюнув травинку, Китти еще раз осмотрел стоящую рядом машинку, сверкающую в солнечных лучах полированной медью. Лишенный неуклюжего колесного станка, пулемет Аджера превратился в весьма компактную конструкцию, легко переносимую двумя дюжими солдатами за боковые ручки; на позиции он устанавливался при помощи легкой трехногой опоры. Стрелок теперь вел огонь лежа, удерживая и наводя оружие за ручку на казенной части, и свободной рукой вращая приводную рукоятку. Для привыкших маршировать в полный рост пехотинцев, поза не слишком-то привычная… но с другой стороны, пехота уже отлично понимала, как нарезное оружие меняет тактику.

Англичане, безусловно, уже знали о автоматических пулеметных орудиях Гатлинга и Аджера, и по исходу боев за Мэрисвилль, научились уважать их силу. Но британцы, все еще по старинке рассматривали пулеметы как особый род скорострельной артиллерии, применяемый для обороны укрепленной тыловой позиции; они ровным счетом ничего не знали о той новейшей тактике их применения, которую собиралась сейчас впервые продемонстрировать федеральная армия.

Полковые пулеметные отделения были новинкой, бритвенно-острым краем современной тактической науки, призванной решительно переменить картину поля боя. В них нашла свое воплощение впервые осознанная во время боев за Мэрисвилль истина: пулемет являлся не артиллерией, но оружием пехоты, наступающим в ее рядах и приводимым в действие не из далекого тыла, но с переднего фронта схватки. Каждый – каждый – полк армии Вермонта, включал свои отделения пулеметчиков, рассчитанные именно на то, чтобы двигаться вместе с пехотой и усиливать ее огонь в тот момент, когда пехотные колонны выстраивались для обмена свинцом.

Отряд пулеметчиков Томаса Китти включал восемь человек; его самого как стрелка, двух помощников-механиков, переносящих все же не самое легкое оружие с позиции на позицию, двух носильщиков, таскающих тяжелый короб с боеприпасом, наблюдателя… и еще двоих солдат, определить точно назначение которых, Китти затруднялся. Формально приданные взводу как резерв, они были “вооружены” огромными веерами на длинной рукоятке, с помощью которых (по чьей-то остроумной идее) должны были разгонять пороховой дым вокруг стреляющего пулемета. Китти испытывал резонные сомнения, что этот трюк сработает на деле – говоря откровенно, он ожидал, что ничего не выйдет — но отказываться от дополнительных рук в бою было бы глупо. По содержанию своему, отряд Китти ничем не отличался от остальных пулеметных подразделений американской армии… за тем небольшим исключением, что это был первый в ней отряд чернокожих пулеметчиков, целиком состоявший из негритянских волонтеров. И ставки, как отлично понимал сам Китти, были особенно высоки.

Англичане, между тем, приближались. Расстояние уже позволяло различать лица отдельных солдат в красной форме, мерным, ровным шагом надвигающихся на американские позиции. В голове Китти мелькнула мысль, что подобный плотный, устрашающий одним своим видом строй, в самое ближайшее время должен стать пережитком прошлого; слишком хорошую мишень он представлял для современного нарезного скорострельного оружия. Однако, это тактическое решение было делом будущего; сейчас настало время действовать.

Опустившись на землю у казеной части пулемета, Том Китти взял из рук подбежавшего помощника медную коробку магазина, и, тщательно примерившись, вогнал ее в пазы на верхней части оружия. Медленно провернул рукоятку, пока не услышал щелчок, говоривший о том, что первый патрон упал на барабан. Затем, взявшись за заднюю ручку, Китти развернул пулемет, нацелив сверкающий ствол Аджера на стройные ряды англичан, и, зачем-то задержав дыхание – с силой провернув рукоятку.

Громкое “Так-Так-Так!” прогремело над полем боя, перекрывая сухой треск винтовочного огня. Пулемет Аджера задрожал, ритмично выбрасывая густые облака порохового дыма, и там, куда смотрел его ствол, фигурки в алых мундирах вдруг начали падать, как подкошенные. Выпускаемые с полутысячи метров тяжелые пули валили англичан как траву; отстреляв двадцать четыре патрона менее чем за двенадцать секунд, Том вырвал из креплений опустошенный магазин, выхватил из рук помощника и вогнал на место новый, и вновь открыл огонь, медленно ведя грохочущим стволом пулемета вдоль английских рядов.

Ровный, невозмутимый шаг английской пехоты вдруг замедлился, словно натолкнулся на какую-то невидимую стену. Все больше солдат в алых мундирах падало под огнем, и оставшиеся в живых были вынуждены выбиваться из ритма марша, чтобы не споткнуться о своих убитых и раненных товарищей. В центре, туда, куда был нацелен огонь пулемета Тома Китти, продвижение остановилось вовсе, когда очереди пуль сбили весь передний ряд. На правом фланге, пострадавшем несколько меньше, офицеры после короткой суматохи сумели восстановить порядок, и поредевшие отряды англичан вновь шагнули вперед… но в этот момент над полем боя раздалось громкое “Так-Так-Так!” второго Аджера, стрелявшего по английскому строю менее чем с четырехсот метров, и правый фланг англичан вдруг словно отхлынул назад, оставляя за собой тела в красных мундирах. Продвижение английской пехоты остановилось; строй их начал рассеиваться, терять невозмутимую целостность.

И в этот момент над полем боя прозвучал горн, и два батальона 8-го Нью-Йоркского поднялись в атаку.

Том Китти был вынужден прекратить огонь; облака порохового дыма окутали его позицию так плотно, что видимость сократилась до нуля. Двое солдат усердно работали своими опахалами, но Китти уже видел, что эта идея, как бы ни была она остроумна в теории, просто не работала на практике. Мысленно он продиктовал самому себе заметку к “наставлению по применению пулеметных орудий в бою”; всегда ставить пулеметы с учетом направления ветра.

— Переходим! – громко крикнул он, вскакивая с земли. Двое рослых негров, мгновенно поднявшись, подхватили пулемет за боковые ручки, и, рывком подняв, потащили вперед. Китти, убедившись, что его маленький отряд не понес потерь, бегом направился за ними. Двигаясь параллельно наступавшей стене солдат в синих мундирах, пулеметчики быстро переместились на новую позицию, заранее присмотренную рядовым Кольтсоном. Несколько пуль пронеслось над их головами, но англичане не успели еще прийти в себя, и пулеметная команда Тома Китти без потерь достигла новой огневой точки, установила пулемет и залегла. Упав на землю рядом с машиной, Китти схватился за рычаги, и, нацелив ее на столь близкое построение англичан – вновь открыл огонь.

Американские батальоны наступали ровным, размеренным шагом, блестя штыками и развернув реющие на ветру знамена. Их движению не мешало ничто; ливень свинца, посылаемый двумя пулеметами, безнадежно расстроил английские ряды, смешал их, сбил с толку. Рассеявшись, чтобы избежать пуль Аджеров, британские солдаты палили вразнобой, но этот бессистемный, беспорядочный огонь не мог остановить накатывающую подобно волне стену штыков и синих мундиров. Несколько американцев упало, но остальные продолжали невозмутимо шагать вперед; выйдя на определенный офицерами огневой рубеж, они одновременно вскинули винтовки, и ужасающий грохот дружного залпа двухсот стволов раскатился над полем боя.

Этого удара английская пехота уже не выдержала. Поредевшие ряды ее качнулись назад, словно отброшенные градом пуль, на мгновение еще застыли, отчаянно полыхая ответным огнем – но обрушившийся спустя мгновение второй залп американских ружей сломил последние остатки сопротивления. Медленно, затем все быстрее и быстрее, смешавшиеся британские отряды покатились назад; пулеметный огонь преследовал их, нещадно сбивая тех, кто пытался собраться для отражения атаки, и наконец, отступление вдруг превратилось в паническое бегство. Бросая винтовки, бросая сабли и знамена, англичане бежали. Многие, не в силах совершить даже это, просто застывали на месте и вскидывали руки кверху, сдаваясь приближавшейся быстрым шагом американской пехоте. Немногочисленные офицеры, все еще сохранившие достаточное присутствие необходимого боевого духа, пытались остановить и воодушевить солдат, но их было слишком мало, а янки в синих мундирах – слишком близко, чтобы эти храбрые усилия могли уже повлиять на исход боя. Четырнадцатый Королевский Пехотный полк был смешан и сокрушен; его еще можно было реорганизовать и вновь воодушевить для боя, но не здесь. Не сейчас.

И, как подозревал сержант-пулеметчик Том Китти, это был не единственный случай.

— Повторите? – обращаясь к стоящему перед ним навытяжку молодому адъютанту, переспросил он.

— Полковник Миддоу докладывает, что он не может продолжать наступление на Фэрфакс, — отбарабанил юноша, как некое механическое устройство, — Его передовые батальоны понесли тяжелые потери, атакуя высоту у Бакхоллоу-Роад… безуспешно атакуя, сэр. Полковник Миддоу не уверен в своем левом фланге, и запрашивает подкрепления, сэр.

— Подкрепления, подкрепления! – раздраженно взмахнул руками генерал, — Чем, во имя Господа, я его подкреплю? Янки давят на Бурнса всем, чем только могут, вплоть до, Святая Дева Мария спаси, восьмидюймовых колумбиад![1] Все, что у меня есть, либо уже там, либо в движении!

Адъютант благоразумно молчал, застыв неподвижно, и, видимо, отчаянно мечтая замаскироваться под предмет обстановки. Генерал несколько секунд буравил его яростным взглядом, затем, все-таки вспомнив, что адъютант уж точно не может быть ответственен за все происходящее, со вздохом отвернулся и воззрился на карту.

За дверями раздался какой-то шум, раздраженные голоса, постепенно переходящие в крики, и затем, кажется – даже звуки ударов. Генерал Уитберри раздраженно поднял голову от карты, собираясь приказать неведомым смутьянам либо вести себя подобающе, либо убираться прочь; однако, прежде чем он успел раскрыть рот, двери резко распахнулись (едва не сбив с ног злосчастного адъютанта) и невысокий, плотного телосложения офицер с коротким ежиком черных волос на непокрытой голове, ворвался в помещение.

— МакБирни? – узнал его Уитберрри. Одного взгляда на шотландца ему хватило, чтобы понять, что случилось что-то неладное. Безупречно отутюженная еще этим утром униформа МакБирни была вся изодрана, покрыта бурыми пятнами, и правая рука его была наспех, криво перемотана какими-то тряпками, — Майор, Господа ради, что с вами случилось? – потребовал он. Тут генерал вспомнил, что вообще-то сейчас МакБирни должен находиться на передовой, и воззрился на него с еще большим недоумением, — Что вы здесь делаете? Что с вашими людьми?

— Кранты, — лаконично, но вполне исчерпывающе объяснил ситуацию майор. После чего прибавил еще пару высказываний, повторить которые Уитберри не рискнул бы по соображениям нравственности, но которые вполне убедили генерала в серьезности положения,- Все пропало.

— Да что именно произошло?! – встревожился уже не на шутку генерал. Заметив, что майор тяжело дышит, Уитберри взмахом руки указал ему на кресло, — МакБирни, сядьте. Выпейте воды, успокойтесь, и объясните мне, что именно произошло?

Майор последовал его совету, тяжело рухнув в кресло.

— Нас разбили, — наконец, выдал он.

— МакБирни, вы что, смерти моей захотели?! – взревел генерал, — Бога Ради, объясняйтесь подробно, как белый человек с белым человеком! Что именно случилось? Где полковник Суитфилд?

— Не знаю, — тупо уставившись в никуда, пробормотал МакБирни, — Вероятно, в плену. Я не видел. У этих проклятых янки повсюду их маленькие митральезы, которые носят с пехотой и выставляют в передовую линию. Едва мы подошли на дальность выстрела, как по нам начали выпускать, наверное, по тысяче пуль в минуту. Передняя линия… ее просто смяло, представляете? Солдаты сбились, строй начал распадаться, и тут янки двинули свои батальоны в наступление.

— Продолжайте, — нахмурившись, проронил генерал. Происходящее не нравилось ему все более и более. Он уже неоднократно получал за этот день донесения о небольших переносных митральезах, которые янки использовали с большим искусством (и, Бог свидетель, положили ими немало славных английских парней!), но полагал их прежде оружием оборонительным, устанавливаемым для защиты позиции как стреляющие картечью орудия. Известие, что митральезы являлись еще и оружием наступления, да еще и полученное из первых рук, было для него неприятной новостью. Очередной, — Я так понимаю, вы не устояли?

Майор отрицательно помотал головой.

— Нет, — проронил он, — Эти митральезы держали нас постоянно под огнем, расстраивали ряды. Не давали собраться для доброго залпа. Солдаты начали расходиться, чтобы их не положило всех разом, а врозь, да без офицера рядом, о какой стойкости может идти-то речь? Синие мундиры подошли как на параде, встали в сотне ярдов, и начали всаживать в нас залпы как в мишени. Солдаты не выдержали… и дрогнули. Я не хочу сказать, что никто не сражался, сэр – видит Бог, это не так! – но нас так смешало и рассеяло, что никакие храбрецы не могли ничего уже спасти. Полковник Суитфилд, наконец, увидел, к чему дело клонится, и скомандовал отступление… Больше я его не видел.

Майор вновь замолчал. Адъютант, проявив неожиданную осмотрительность, мгновенно наполнил стакан водой и протянул его раненному офицеру.

— И? – подбодрил майора Уитберри.

— После того, как нам удалось, наконец, оторваться от преследования, — нехотя продолжил МакБирни, — Я собрал всех, кого смог, и отступил к Монтгомери. Смог мало кого. Четырнадцатого Королевского больше как такового нет… хотя я думаю, многие просто рассеялись или потерялись. Не знаю. Не важно. Оставил их закрепляться на позиции, сам нашел лошадь, и сюда. Вот.

— Святая дева Мария… — выдохнул сквозь сжатые зубы генерал. Мысли его метались, никак не желая выстроиться в привычную, яркую и ясную картину. Огромным усилием воли, генерал смог остановить их лихую скачку и вновь вернуть свой разум в привычные берега.

Произошедшее с Четырнадцатым Королевским подтверждало его худшие опасения. Как ни велик был соблазн свалить все на некомпетентность Суитфилда (что мешало ему раньше понять, что происходит?!) или на нерешительность МакБирни (тоже хорош, шотландский гусь, чуть что так вскочил на лошадь и погнал в ставку!) но генерал отлично понимал, что делу это не поможет. Новая неожиданная тактика, продемонстрированная американцами, напрочь путала все его расчеты. Если каждый, или хотя бы большинство американских полков, обучены этому новому маневру – наступать с поддержкой переносных митральез – то это, вполне возможно, означало, что солдаты Её Величества шагали сейчас на верную гибель. Может быть, не всем из них также не повезет как злосчастному Четырнадцатому Пехотному, но генерал не собирался на это особо полагаться.

Что он точно знал, так это то, что сил заделать дыру, оставшуюся после беспорядочного отступления Четырнадцатого Пехотного, и одновременно поддерживать наступление на Уотервил и Джефферсонвилл перед Вермонтом, у него не хватит. Более того, если такая ситуация произойдет еще с несколькими полками – а Уитберри подозревал, что именно так и будет – то вся линия фронта грозила прийти в полное смятение. Весь ход кампании оказывался под угрозой; а это значило, что надежда исправить положение на правом фланге вклинившейся в Нью-Гемпшир армии герцога Бедфортского становилась зыбкой, если не сказать вовсе иллюзорной.

— Уинсби, зовите телеграфистов, — приказал генерал, падая в кресло и хватая со стола лист бумаги и перо. Адъютант, быстро кивнув, схватился за ручку двери, но генерал взмахом руки остановил его, — Нет, лучше передайте им сами. Передайте Бурнсу, отходить на исходные позиции, выдвинув арьергардное охранение. Миддоу пусть прекращает маяться ерундой у высоты, и закрепляется на позициях. Если кто-нибудь имеет представление, где находится Ланкастерский Кавалерийский, то пусть бросает все, что делает, и рысью мчится к Монтгомери. Общий приказ; наступательные действия приостановить, при наступлении неприятеля планомерно отходить на укрепленные позиции. Запомнили?

Кивнув, адъютант дождался на этот раз жеста генерала, и затем исчез за дверью. Почти немедленно, едва не столкнувшись с ним в дверях, в помещение вбежали двое санитаров, помогли МакБирни подняться и увели серого от потери крови майора в госпиталь. Уитберри толком этого и не заметил; все его внимание было обращено на те распоряжения, которые генерал, не заботясь о каллиграфии, спешно карябал на бумаге. Наступление сорвалось; это было уже ясно. Однако, если он, Уитберри, поторопится, можно еще будет без лишних потерь вытянуть из передряги оставшиеся в его распоряжении полки, и отступить к северу, к границе.

Закрепившись там, за стенами фортов Леннокс и Сен-Джеймс, его армия могла бы восстановиться и, по крайней мере, создать достаточную угрозу янки, чтобы те не решили пойти на восток и обрезать снабжение герцогу Бедфортскому. Идея цепляться за старые укрепления, особенно против могучих колумбиад янки, не особенно нравилась генералу, но в сложившейся ситуации, это было лучше чем вообще ничего не предпринимать. Поступив так, Уитберри, по крайней мере, мог бы выиграть время и дать возможность эвакуации для войск в Нью-Гемпшире…

Но прежде чем Уитберри успел закончить исписанный лист, и схватить следующий, двери его кабинета вдруг резко распахнулись, и взмыленный адъютант ворвался в помещение.

— Что на этот раз?! – гаркнул генерал, всей душой чуя новые затруднения.

— Сэр… сэр!… – едва не споткнувшись о стул, адъютант замер, и отдал честь, — Сэр, с запада докладывают о артиллерийской канонаде, сэр! По донесениям, блиндированная железнодорожная артиллерия янки у нас на левом фланге, и простреливает позиции на четыре мили в глубину!…

…Издав оглушительный гудок, бронепоезд с гордым названием “Янки Лэндрайдер”, преодолел стрелку и загремел колесами по рельсам, стремительно продвигаясь вглубь поля боя. Двое солдат в красных мундирах, стоявших рядом с полотном, разинули рты, наблюдая за приближением грохочущей громады, и, лишь заметив развевающийся над паровозом американский флаг – опрометью бросились прятаться. Команда бронепоезда не обратила на двух англичан ни малейшего внимания; время было слишком дорого, чтобы тратить его на столь незначительную цель. Несущийся со скоростью двенадцать миль в час, “Янки Лэндрайдер” с каждой минутой почти на тысячу метров углублялся в британское построение.

Конфедераты, не понаслышке знакомые с тем, что может натворить бронированный поезд, никогда бы не допустили такой грубой и очевидной ошибки; оставить рядом не защищенную и не перекрытую железнодорожную ветку, ведущую во фланг. Но британцы, хотя и могли с полным правом на то полагать себя отцами-основателями самой идеи железнодорожного движения, не имели ровным счетом никакого своего опыта в контексте железнодорожной войны. Рельсовые пути и поезда воспринимались ими как, несомненно, очень удобные и важные транспортные коммуникации и средства обеспечения стратегического маневра – но не как линии тактического применения. К идее, что по железной дороге можно двигать не только войска, но и средства наступления, они оказались не готовы.

“Янки Лэндрайдер” был идеально приспособлен к тому, чтобы доказать британцам их вопиющую неправоту. Два паровоза, обшитых от верха котла и до осей колес дюймовыми броневыми плитами, дружно толкали и тянули по рельсам состав из восьми блиндированных вагонов. Два передних из них были обычными железнодорожными платформами, на которых уложили защитные брустверы из бревен, запасных рельсов и шпал и установили по двенадцатифунтовому “Наполеону” на каждую. Следом, впереди и позади от паровозов, шли полностью закрытых блиндированных вагона; защищенные железными листами стенки их  были испещрены ровными рядами амбразур. Еще две платформы с “Наполеонами” и полевыми мортирами следовали точно между паровозами. И, замыкая состав, в хвосте его гремели колесами по рельсам два больших артиллерийских вагона. Главный калибр бронепоезда, каждый из этих вагонов нес по большому сорокафунтовому Пэрроту, установленному на вращающемся основании за наклонным броневым щитом, и способному метнуть снаряд на дальность до шести километров. Это была могучая батарея, заставляющая считаться с собой, даже если бы она просто стояла на позиции – а не мчалась бы вперед на скорости до пятнадцати миль в час.

С глухим шипением и лязгом, окутанный клубами пара состав затормозил. Буферы вагонов звучно громыхнули друг о друга, и, проскользнув немного по рельсам, блиндированный поезд замер, тяжело шипя, как раз напротив длинной открытой равнины – на которой, не более чем в полутора милях от путей, строились ровные ряды британской пехоты. Красные мундиры англичан отчетливо выделялись на фоне весенней травы, и при некотором старании, можно было даже заметить, как головы солдат поворачивались к бронепоезду.

Команды артиллерийских вагонов “Янки Лэндрайдер”, между тем, лихорадочно работала, готовя состав к бою. Соскочившие вниз артиллеристы рывком выдвинули и опустили на грунт мощные деревянные упоры, не дававшие силе отдачи сбросить вагон с рельсов. Закрепив их на месте клиньями, и проверив прочность установки, солдаты вновь забрались на платформу, где два механика, тем временем, извлекали блокирующие стержни из механизма вращения. Затем, несколько крепких парней навалились на рукояти ворота, и с тяжелым скрежетом, высекая искры там, где металл терся об металл, верхняя часть вагона пришла в движение, провернувшись на основании подобно башне некоего странного колесного монитора.

Развернув орудийную установку в сторону, где находился неприятель, канониры взялись за саму пушку. В рифленое дуло загнали пороховой картуз, вслед за этим, установили и с силой протолкнули дальше по стволу шестидесятифунтовый снаряд; закругленный железный цилиндр с медным пояском у основания. Запальная трубка его была выставлена на нужную дистанцию заранее, еще когда поезд находился в движении, чтобы не задерживать и без того не слишком-то простую процедуру зарядки.

Где-то рядом сухо затрещали ружья, затем громко грохнул, взметнув огромное облако дыма, бронзовый “Наполеон”. Несколько прилетевших откуда-то издали пуль с лязгом отскочили от наклонных металлических листов, прикрывавших артиллерийский вагон. Англичане, наконец, обратили внимание на бронепоезд, и оказавшиеся рядом пехотинцы открыли по нему огонь из-за укрытий, но это не имело никакого значения; броня паровозов и артиллерийских платформ могла выдержать все, до попадания двенадцатифунтового ядра с полутысячи метров включительно.

Не обращая внимания на пальбу, старший канонир артиллерийского вагона внимательно осмотрел орудие, проверяя, правильно ли вошли края медного ободка в вырезы ствола пушку. Затем, массивную орудийную установку, вместе с откатными рельсами слегка повернули при помощи рычагов, точно нацелив орудие в нужную сторону. Стоявший у казеной части орудия артиллерист несколько раз с силой прокрутил винт вертикальной наводки, поднимая вверх узкое дуло Пэррота.

— Готовсь! – приказал старший канонир. Немедленно, четвертый номер расчета вогнал запальник в отверстие, закрепил и размотал спусковой шнур и медленно отступил назад, сжав конец шнура правой рукой. Все в артиллерийском вагоне застыли на месте, ожидая завершающего приказа.

— Огонь! – рубанул воздух рукой офицер, и канонир с силой рванул на себя спусковой шнур.

Тяжелый нарезной Пэррот взревел в полный голос, и откатился назад по направляющим, с силой врезавшись в упоры. Сноп пламени, мгновенно сменившийся густым облаком белесого порохового дыма, вырвался из ствола, метнувшего шестидесятифунтовый снаряд со скоростью четыреста пятьдесят метров в секунду. Весь вагон буквально подпрыгнул от мощного удара; упоры не дали ему соскочить с рельсов, но ужасное сотрясение едва не сбило с ног всю артиллерийскую команду.

…Офицеры 32-го королевского пехотного полка еще только обсуждали известие о появлении американского поезда на их правом фланге, когда воздух засвистел, разрываемый летящим металлом, и шестидесятифунтовый шрапнельный снаряд разорвался над ровными рядами солдат в красных мундирах. Дистанционная трубка была выставлена с большой точностью; взрыв произошел как раз в тот момент, когда летящий по дуге снаряд уже шел на снижение, но еще не коснулся земли.

Красным плеснуло на красное; падающие с глухими шлепками тяжелые свинцовые пули, поражали англичан наповал. Дико, перекрывая стоны и крики солдат, заржала смертельно раненная лошадь. Незримая коса смерти пронеслась над строем англичан, разя без разбора попавших под ее замах. Секунда – и четыре десятка человек уже лежали на земле, убитые или раненные. Прежде, чем англичане успели понять, что произошло, снаряд второго Пэррота бронепоезда взорвался чуть поодаль, вновь щедро рассыпав смерть над полем боя.

32-ой королевский пехотный полк оказался в ловушке; тяжелые нарезные орудия господствовали над полем боя, бросая снаряды почти на шесть километров в глубину британской позиции. Мерно грохоча через каждые две с половиной минуты, Пэрроты щедро разбрасывали шрапнель над рядами англичан, внося смятение и хаос в ровные ряды полков. Легкие “Наполеоны”, хотя и не могли похвастаться такой дальностью, вносили свой вклад в дело янки стремительным темпом, разя гранатами и ядрами всех вокруг на дальности до полутора тысяч метров.

Сокрушаемые артиллерией с фланга, теснимые американской пехотой с фронта, британские полки не выдержали, и начали отступать. Следом за 32-ым полком, под перекрестный огонь бронепоезда и американской полевой артиллерии попал 24-ый. Весь строй дивизии Колтона нарушился, придя в полное смятение.

  Какой-то храбрый офицер из 32-го, понимая, чем грозит промедление, поднял свой батальон и повел его в атаку на бронепоезд. Потеряв почти половину солдат от шрапнели и ядер, англичане сблизились для атаки, чтобы осознать, что их винтовки и начиненные черным порохом гранаты оказались бессильны против железной брони. Не желая сдаваться, солдаты в красных мундирах устремились на приступ… но яростный винтовочный огонь и картечь  “Наполеонов” с платформ, смели их, как ветер сметает осенние листья.

Пытаясь прекратить истребление, британские полевые батареи открыли огонь по бронепоезду. Но, в отличие от пехотных полков, “Янки Лэндрайдер” представлял собой очень небольшую, и хорошо защищенную мишень. Яростно рвущаяся над ним британская шрапнель ранила нескольких канониров и солдат десанта; ядра и бомбы, во множестве падавшие вокруг, летели мимо бронепоезда. Лишь одно ядро, ударившее в стенку блиндированного вагона, оставило в ней глубокую трещину, ранив отлетевшими щепками несколько человек гарнизона, и еще одно со звоном отскочило от брони переднего паровоза. Артиллеристы бронепоезда, отметив, откуда стреляли по ним полевые пушки, перенесли огонь, и после нескольких залпов накрыли стоящие открыто британские орудия шрапнелью, вынудив их прислугу искать укрытие. Затем, подчиняясь приказу командира, канониры зафиксировали Пэрроты в артиллерийских вагонах, убрали упоры – и, с глухим шипением выпуская фонтаны пара, “Янки Лэндрайдер” тронулся с места, перемещаясь на новую позицию.

————————————

— Сэр, телеграмма от полковника Стивенса, — молодой адъютант отдал честь, и, дождавшись кивка, продолжил, — Его полк вклинился в правый фланг британцев, и гонит англичан с позиции. Он запрашивает поддержку, сэр.

Не отрываясь от подзорной трубы, генерал Форстер коротко кивнул, тем самым давая понять, что расслышал и понял сообщение.

— Телеграфируйте в штаб Стивенса, — распорядился он, — что тридцать четвертый цветной Массачусетский уже выдвинулся, и в пути. Пусть Стивенс продолжает оттеснять британцев влево, но бережется батарей. Когда тридцать четвертый Массачусетский развернется, я хочу, чтобы у британцев не было ни единого шанса задержать их. Повторить.

Быстро отбарабанив приказ, адъютант дождался утвердительного кивка, и бегом устремился к укрытой в траншее телеграфной станции. Генерал вернулся к наблюдению. Рассматривая окутанные дымом ряды солдат впереди, он мысленно намечал, какие приказы необходимо будет передать затем, какие распоряжения сделать.

Тяжело загудел воздух, и невдалеке от ставки взметнулся вверх фонтан земли; британская нарезная артиллерия давала о себе знать. Англичане уже не в первый раз выбирали американский штаб целью для своих дальнобойных орудий, но тщательно подготовленные брустверы и траншеи мешали им нанести значительный ущерб. Полевые орудия Армстронга, которыми располагала британская армия, не обладали достаточной мощью снаряда, чтобы разрушить американские укрепления; ответный же огонь янки был достаточно силен, чтобы заставить задуматься английских артиллеристов на открытых позициях.

Еще один британский снаряд рухнул чуть в отдалении, вздымая облако пыли. На этот раз американские орудия ответили; из расположенной чуть дальше рощицы ударил, окутавшись дымом, двадцатифунтовый Пэррот; за ним еще один, и еще. Тяжелые американские нарезные орудия, в отличие от британских, стояли на хорошо подготовленной оборонительной позиции, и огонь их был точен и меток. Через линзы трубы, Форстер видел, как снаряды взметнули землю перед стоящими открыто британскими орудиями вдали. Видно было, как забегали фигурки в красных мундирах, торопливо перезаряжая своих чудовищ, однако, времени им не хватило. Учтя переданную наблюдателями поправку, американские артиллеристы перенесли огонь, и следующий залп лег достаточно близко к английской батарее, чтобы накрыть ее осколками и шрапнелью.

Жестом генерал подозвал второго адъютанта, ожидавшего рядом.

— Передайте Робинсону, что его бригада должна повторить бросок на Бэйкерсфилд. Знаю, англичане держатся за гребень холма крепко, но, похоже, мистер Уитберри изрядно утратил задор. Пусть выступает немедленно, как только будет готов…

Очередной залп Пэрротов заглушил его слова.

— …И пусть Маккоули будет готов перейти в контрнаступление у Фэрфакса, — дождавшись, когда утихнет грохот, продолжил генерал, — Все поняли? Исполнять.

Рядом снова загрохотало. Британские артиллеристы, видно, никак не собирались уняться. На этот раз, один снаряд разорвался достаточно близко, чтобы представлять некоторую опасность, и генерал Форстер неохотно отшагнул под прикрытие бруствера, мысленно проклиная британскую артиллерию вообще и плохой обзор с командной позиции в частности.

“Как,” – мысленно посетовал он, подходя к столу с расстеленной на нем картой местности, и переставляя отмечающие расположения войск флажки, — “Возможно командовать армиями теперь, когда дальность стрельбы нарезной артиллерии превосходит дальность обзора генерала?”

Обернувшись, генерал бросил взгляд туда, где в глубоком тылу американской позиции находилась воздухоплавательная часть, приданная 2-ой Северной Армии. Надежно укрытые от любых неприятельских снарядов за крутым склоном холма, аэронавты в самом начале сражения изготовили к действию, и два часа назад подняли в небо большой наблюдательный аэростат.

Громадный, наполненный водородом шар, на борту которого красовалась надпись “Республика”, величественно колыхался в небе над американскими позициями; порывистый ветер временами сносил его в сторону, но длинный канат не давал ему сорваться и улететь. 

Вмещавший почти тысячу кубических метров газа, аэростат был самой крупной летательной машиной, когда-либо примененной доселе в военном деле, и обладал достаточной подъемной силой, чтобы держаться на высоте трехсот метров, открывая находившимся на его борту вид на все поле сражения. Как объясняли офицеры-воздухоплаватели, такая высота предоставляла для наблюдателя в корзине под аэростатом обзор до пяти десятков километров во все стороны – при хорошей видимости, разумеется – и Форстер, сам имевший удовольствие наблюдать вид с борта аэростата во время учебного подъема, был готов поклясться на Библии, что более замечательной картины трудно было бы отыскать на всей планете.  

Но захватывающий дух вид был не главным, по сравнению с тем, что парящий на головокружительной высоте наблюдатель мог обозревать с вышины все поле сражения. Сейчас в гондоле аэростата находился лейтенант Уилли Саммерс, и телеграфный ключ, соединенный тянущимися вдоль троса проводами с аппаратом внизу, ни на мгновение не прекращал работу. С высоты, лейтенант докладывал о замеченных им перемещениях противника, результатах огня тяжелой артиллерии и любых маневрах, которые он только замечал. По опыту предыдущих кампаний, Форстер отрядил группу штабистов сверять данные воздушной разведки с донесениями полевых отрядов, и в результате располагал самой подробной картиной поля боя, которую только мог возжелать американский (да, по правде говоря, и любой другой) офицер.

К сожалению, и у этого совершенного средства наблюдения были свои ограничения. Привязанный к позиции аэростат не мог – как бы ни хотел этого генерал – заглянуть дальше, чем позволяла его высота, раскрыть перемещения английских резервов в глубоком тылу, наблюдать за действиями неприятеля дальше границы в несколько десятков километров. Хотя воздушный шар в принципе, можно было перемещать, буксируя по земле, высокая уязвимость наполненного водородом шара делала это мероприятие опасным для аэронавтов. Как бы ни хотел это изменить генерал Форстер, ограничения технологии стояли на его пути непреодолимой стеной.

Во всяком случае, пока.

“Сколько еще Портер и Эндрюс собираются тянуть с испытаниями?” мелькнуло в голове генерала, “Их управляемый аэростат нужен армии как воздух! Без него, мы не можем сейчас вскрыть британскую позицию на всю ее глубину…”

Размышления генерала о тонкостях аэронавтики были прерваны очередным адьютантом, прибывшим с ответом от Стивенса.

— Значит, Стивенс на позиции, — выслушав доклад, кивнул генерал, — Отлично. Пусть 11-ый Нью-Йоркский – кто там, Бернсайд? – поддержит его, если англичане попытаются развернуться для контратаки. И ждем тридцать четвертого…

— Сэр! Сэр! – с тыловых позиций, по траншее торопливо пробирался взволнованный лейтенант, размахивая депешей. Прерванный на полуслове, генерал Форстер шагнул вперед, слегка раздраженно выхватив документ из рук младшего офицера, вчитался в текст…

— А вот и тридцать четвертый Массачуссетский, — мгновением позже, с глубоким удовлетворением заметил он.

—————————

…С грохотом и лязгом промчавшись по рельсам, поезд затормозил у развилки, где высаженный с “Янки Лэндрайдера” отряд сдерживал учащающиеся контратаки англичан. Залегшие у полотна полсотни американских стрелков с казнозарядными винтовками приветствовали появление состава радостными криками; по мере того как британцы приходили в себя, их атаки становились все яростнее и  сухой треск английских ружей раздавался все ближе и ближе. Подкрепление сейчас было более чем уместно.

Заскрежетали тормоза, и, прокатившись вперед по инерции полсотни метров, состав замер на месте. Пронзительно засвистел стравливаемый из паровозного котла пар. Затем, отрывисто прозвучали команды, и солдаты-негры с винтовками наперевес высыпали из вагонов, соскакивая на землю и немедленно выстраиваясь у рельсов.

Четыре пулеметные команды, приданные двум первым батальонам тридцать четвертого Массачуссетского, выбрались из вагонов в первых рядах, и бегом устремились вперед, выставляя смертоносные машинки Аджера по обеим сторонам занимаемого плацдарма. Тем временем, остальная пехота строилась побатальонно вдоль тонкой линии железнодорожного полотна. В составе поезда было двенадцать наскоро блиндированных толстыми досками и мешками с песком вагонов, в каждом – по пятьдесят солдат, плюс полевые орудия и легкие пехотные мортиры на платформах. Один только этот состав, таким образом, вмещал два полных батальона с частями поддержки; и, пока солдаты строились, еще один груженый поезд промчался по параллельному пути, затормозив милей дальше и немедленно приступив к высадке оставшихся частей.

Англичане, наконец, обратили внимание на железнодорожный десант, и пули засвистели над головами американцев; однако, хотя несколько человек и пострадали от этого обстрела, дистанция все же была слишком велика для обычных пехотных ружей. Гремящие чуть в отдалении орудия “Янки Лэндрайдера” не давали британцам вблизи железной дороги собраться для решительной контратаки; высаженный же с бронепоезда десант заранее расширил и углубил плацдарм у полотна. Немногочисленные британские отряды у полотна – в основном, дезорганизованные элементы 32-го королевского пехотного – были слишком малочисленны, чтобы представлять значимую угрозу для разворачивающегося полка.

Наконец, построение завершилось, и стройные ряды американцев замерли в неподвижности. Затем, звонко пропел горн, и лавина чернокожих солдат в синих мундирах немедленно пришла в движение. Под барабанную дробь, развернув знамена, тридцать четвертый “цветной” Массачуссетский двинулся вперед, подобно лезвию некого гигантского меча, вонзаясь во фланг неприятеля.

Пехота весьма редко рассматривалась как средство нанесения флангового удара и окружения противника. Хотя по хорошей местности, пехотная колонна могла маршировать – недолго – с впечатляющей быстротой, все военные теоретики единодушно сходились на том, что на роль оружия для стремительного удара  гораздо лучше подходит кавалерия. Однако… железнодорожный десант только что продемонстрировал, что это правило действует не всегда, и перебрасываемая подобным образом пехота вполне может быть исключительно эффективным средством окружения. Поддерживаемые орудиями бронепоезда, продолжавшего тревожить британские позиции, батальоны американцев быстро продвигались вперед;

С появлением тридцать четвертого Массачуссетского, весь левый фланг англичан рассыпался, словно карточный домик. Оказавшись под внезапной угрозой охвата с тыла, дивизия Колтона начала отступать в полном беспорядке, все больше и больше напоминавшем паническое бегство. Слухи, с быстротой искры телеграфа летавшие вдоль всего британского фронта, мгновенно превратили тысячу американцев в десять тысяч, а продолжавший свою разрушительную работу бронепоезд в “железнодорожный монитор, обшитый стальной броней в полфута, и оснащенный двадцатидюймовыми колумбиадами Родмана, клянусь вам!”. Треск ружейного и пулеметного огня, казалось бы, со всех направлений, рвущиеся тяжелые снаряды, очевидная растерянность отдававших противоречивые приказы командиров – все это оказалось уже слишком для британских солдат, и они дрогнули. Напрасно офицеры пытались, где словами, а где и пулями, восстановить порядок; не понимая, что происходит, и что делать, они не могли убедить в стойкости даже самих себя, не говоря уже о солдатах.  

Проявив недюжинную храбрость и выдержку, британские артиллеристы остались на позиции, орудийным огнем прикрывая отступление бегущей пехоты. Их положение было безнадежным, и они знали это; однако, с присущим канонирам Её Величества хладнокровием, англичане были готовы пожертвовать собой ради шанса на спасение отступающей армии. Вновь загрохотала канонада; яростные залпы английских пушек, развернутых в тыл, на какое-то время задержали продвижение тридцать четвертого Массачуссетского… но лишь только ненадолго.

Американским артиллеристом пришлось приложить немало усилий, чтобы быстро перекатить свои полевые орудия на новые передовые позиции, но справившись с этим, они без дальнейшего промедления обратили их мощь против британских батарей. Под градом рвущихся артиллерийских гранат и разлетающейся во все стороны шрапнели, английские канониры были вынуждены искать укрытия, и непрерывный рокот их пушек вдруг резко ослаб. Воспользовавшись этим, солдаты тридцать четвертого Массачуссетского пошли на приступ; английская картечь косила их в упор десятками, но, переступая через своих павших товарищей, американцы дошли до орудий и ружейные пули поставили точку в храброй, но безнадежной обороне Королевской Артиллерии. Вслед за этим, продолжавшие наступление американские батальоны развернулись широким фронтом, окончательно отрезав сломленной, бегущей пехоте Её Величества путь к отступлению.

И разгром ее был страшен. Дивизия Колтона, составлявшая основу британского левого фланга, просто прекратила свое существование; рассеянные, деморализованные солдаты массово сдавались в плен. Дивизиям Миддоу и Оулсона в центре, правда, удалось отойти, почти не теряя строя, но на правом фланге дивизия Бурнса, захваченная внезапной американской контратакой, вела ожесточенные бои, в которые оказалась волей-неволей втянута и подошедшая ей на помощь резервная дивизия.

К чести стратегических талантов генерала Уитберри, он даже не стал пытаться как-то вытащить попавшие в ловушку полки, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы как можно быстрее отвести еще имеющие пространство для маневра части к северу, на Беркшир. Надеясь сорвать отступление англичан, генерал Форстер направил в бой кавалерию, но тут Ланкастерский Кавалерийский, большую часть сражения находившийся непонятно где, оказался на высоте; бросившись в решительную атаку, королевские кавалеристы опрокинули удар федеральных конных стрелков, и заставили американских всадников ретироваться под прикрытие артиллерии. Благодаря этому, Уитберри удалось удержать связь с правым флангом достаточно долго, чтобы по крайней мере часть полков Бурнса успела вырваться и уйти… но слишком малая часть.

Утром этого дня, генерал Уитберри привел к позициям под Фэрфаксом пять дивизий, общей численностью (с вспомогательными частями) более двадцати тысяч человек. К тому времени, когда ночь опустилась на поле боя, милосердно прервав кровопролитие, под его командованием оставалась едва ли половина этого числа. Великое множество – больше пяти тысяч! – солдат Её Величества было ранено, пленено или рассеялось и блуждало в полной растерянности по округе, пытаясь избежать американских патрулей и вернуться в расположение англичан. Три тысячи англичан, валлийцев и шотландцев, из числа пришедших с Уитберри на американскую землю, остались в ней навсегда.

————————————————————-

Монреаль, британская Канада. На следующий день.

— Сэр Уитберри? Не ожидал увидеть вас так рано, — так приветствовал британского генерала полковник Стивен Гулд, комендант гарнизона Её Величества в Монреале.

— Стиви, прекратите немедленно валять дурака, или я вас палкой огрею, — сухо каркнул Уитберри, ступая на землю с подножки вагона, и тяжело опираясь на трость. Из-за срочной потребности в транспорте, генерал приказал передать все наличные пассажирские вагоны для размещения больных и раненных; сам же Уитберри был вынужден весь путь до Монреаля трястись в грузовом, что явно не улучшило его настроения, — Вам что, сказать больше нечего? Тогда лучше уж молчите!

Полковник Гулд поспешно убрал с лица неуместную улыбку.

— Дело плохо? – отбросив напускное веселье, напрямую поинтересовался он.

— Нет, я забыл мои часы в офицерском клубе, вот и решил за ними вернуться, — съязвил в ответ генерал, — Мой Бог, неужели так трудно догадаться? Меня разбили; я потерял половину солдат и всю артиллерию, и был вынужден заставить оставшихся шагать восемь часов почти без отдыха, чтобы только оторваться от проклятых янки! Дело плохо? Да дело просто дрянь!

Двери соседнего пассажирского вагона со скрежетом распахнулись, и молчаливые санитары начали выносить носилки с раненными. Офицеры посторонились, давая дорогу.

— Как это случилось, сэр? – немного погодя, продолжил полковник. Генерал мрачно хмыкнул, но все же снизошел до ответа.

— Если бы я сам понимал, как это случилось, — мрачно отозвался Уитберри, — У янки оказалось слишком много всяких штучек в запасе, которые они, видно, приберегали как раз на этот случай. Вы уже слышали и их новомодных пулеметах? – полковник безмолвно кивнул, и генерал продолжил, — Ну так вот, к этим своим проклятым пулеметам они придумали и новомодную тактику. Они двигают их в рядах пехоты, можете себе это представить, Стиви? Каждый полк стреляет как целая, черт побери, дивизия. Что, Господа ради, я мог с этим поделать?!…

— Гос-споди… — выдохнул Стиви. Лицо его внезапно побледнело; полковник только что ясно представил себе, как новые идеи янки меняют вид поля боя, и это ему очень не понравилось, — Это значит… это значит…

— Это значит, Стиви, что наша славная тактика стрелковых линий только что пошла коту под хвост, — закончил за него Уитберри. Запас сил, приданный ему краткой вспышкой ярости, иссяк, и генерал тяжело оперся на трость. С грустью он подумал, что уже далеко не так молод, как был когда-то, и в его возрасте стоило бы думать больше о семье и о душевном покое, нежели о карьере и славе Короны…

— Пехотные линии обречены, — заключил он, усилием воли отбросив накатившую слабость, — Янки, похоже, это пока еще не осознали, но они тоже это поймут, будьте уверены, Стиви. Плотным построениям конец; они настолько хорошая мишень для автоматического огня, что никто и никогда больше не будет строиться ими, поверьте мне на слово.

— А как же защита от кавалерии, сэр? – возразил полковник, — Она…

— Не имеет значения, — отрезал генерал. Они как раз проходили мимо отряда гарцующих на статных жеребцах драгун, и Уитберри проводил кавалеристов кислым взглядом, — Кавалерийские атаки с саблями наголо тоже обречены, вы понимаете это, Стиви? Их просто невозможно будет развернуть на поле боя, со всей этой шрапнелью и нарезными ружьями. А раз кавалерия больше не будет угрожать пехоте внезапным броском, значит, нет необходимости и в пехотном каре… — он на мгновение задумался, остановившись, и с мрачной решимостью кивнул, — Да, Стиви, необходимости нет. Пехота должна будет целиком заимствовать тактику егерей; разреженные цепи, под огнем припадающие к земле, или что-то вроде этого. Иначе она не выживет.

На лице Гулда появилось именно то выражение, которое следовало при мысли о необходимости шлепаться в грязь, ожидать от пехотного офицера в начищенных до блеска сапогах и отутюженном мундире.

— Не думайте, что это мне нравится, Стиви! – сухо гаркнул Уитберри. Генерал застыл на мгновение, пропуская пару санитаров с еще одним мрачным напоминанием о произошедшем; у лежавшего на носилках юноши были оторваны обе ноги, и половина лица, заметная из-под бинтов, представляла собой ужасную кровавую кашу. Сотворив крестное знамение, Уитберри продолжил; — …Но рассыпной строй по крайней мере гарантирует, что один снаряд убьет одного-двух человек, а не сотню. И если мы сумеем вдолбить в головы младшим офицерам, что под пулями надо залегать, а не шагать вперед с гордо поднятой головой – пустой! – то много меньше хороших британских парней полягут на этой Богом проклятой войне.

— Рядовым это тоже не понравится, сэр, — с сомнением покачал головой полковник. Поднимаясь с младших звеньев офицерской цепочки, Гулд значительно лучше был осведомлен о мнениях простых солдат, чем думали многие офицеры заметно выше него рангом, — Они… Простите, сэр, за откровенность, но кланяться пулям, они посчитают за трусость.

— Такие настроения быстро отомрут, — мрачно бросил Уитберри, — Вместе с теми, кто их будет высказывать. Стиви, вы отлично знаете, что солдаты далеко не так глупы, как думает большая часть бездарей из сборища пьяниц и снобов, зовущегося “офицерским корпусом его величества!”. Солдаты быстро поймут, что проявлять неосторожность на этой войне, значит умереть глупо и бесславно.

— Видимо так, сэр, — согласился полковник Гулд, спускаясь по скрипучим ступенькам платформы. Он взглянул на широкую, залитую солнечным светом городскую улицу впереди, и внезапно поежился от поразившей его мысли, — Сэр… что будет с планом кампании теперь, когда вы… потерпели столь досадную неудачу?…

— Говорите уж прямо – когда меня разбили и погнали штыками назад, — невесело усмехнулся генерал. Посерьезнев, он продолжил, — Не знаю, Стиви; пока не знаю. План кампании в Новой Англии провалился, это ясно. Думаю, что армия герцога Бедфортского скоро окажется не в лучшем положении, чем мы сейчас; если у янки есть пулеметы здесь, то нет оснований предполагать, что их не будет и там. Я уже распорядился телеграфировать герцогу о всем произошедшем; даст Бог, он сумеет выбраться до того, как янки втянут его в какую-нибудь новую кампанию. Возможно, нам также придется отозвать наступление Бриджа у побережья Онтарио — хотя там, кажется, все идет пока хорошо… в любом случае, это неважно. У нас все равно уже нет сил развивать успех – весь план кампании строился на том, что мы войдем в Бостон до того, как янки соберут достаточно солдат, чтобы гнать нас до Гудзонова Залива.

— Значит, мы переходим к обороне, сэр? – осведомился полковник.

— Вряд ли мы сможем сделать что-либо еще, — пожал плечами Уитберри, — Я не поведу солдат против всего этого нового оружия и новых военных приемов, пока мы не придумаем, как им противодействовать. Еще одно поражение такого размера может привести к полной катастрофе. Похоже,  Стиви, эти форты на южном берегу, постройку которых вы так яростно отстаивали, нам все-таки пригодятся…

Полковник немедленно открыл рот, собираясь возразить, но  Уитберри упредил его взмахом руки.

— Ради Бога, Стиви, я знаю, что твои укрепления еще не готовы; с другой стороны, я и не жду янки в Монреале завтра или послезавтра! Время у нас еще есть. Наша позиция здесь пока что достаточно сильна, и я не думаю, что американцы решатся наступать на Монреаль, прежде чем разберутся со своими флангами. А для этого им потребуется сначала выставить герцога Бедфортского из Нью-Хэмпшира, и Литлби из Шербрука, и ни тот ни другой не станут облегчать им работу. Пока суд да дело… месяц-другой у нас точно будет, возможно даже больше. Так что выше голову, Стиви, мы пока еще в игре.

— Согласен с вами, сэр, — утвердительно кивнул полковник, но что-то в его голосе выдало неуверенность. Уитберри вопросительно приподнял бровь, и Гулд неохотно продолжил, — Однако… сэр, когда янки все-таки придут сюда, что мы будем делать? У нас не так уж много солдат, сэр, и честно говоря – как вы уже заметили раньше, весь план кампании строился на том, что мы достигнем решительных успехов раньше, чем янки придут во всеоружии…

— Пока не знаю, Стиви, — покачал головой генерал, — Пока не знаю. Без подкреплений мы не обойдемся, это ясно; однако же, я не знаю, как скоро они прибудут. Нам нужно ждать и крепить оборону; пока флот Её Величества в состоянии пройти по реке Святого Лаврентия, Монреаль будет для янки орешком покрепче Ричмонда и Виксберга вместе взятых!

— Я хочу создать оборонительную позицию от Сен-Жан-Сюр-Ришелье и до Сорэль-Трэси, протяженностью около восьмидесяти километров, — продолжал генерал, — Все, что южнее этой линии, янки могут забирать себе; мы же сосредоточимся на том, что сможем удержать по естественным преградам. Наша оборона пройдет от форта Леннокс у озера Шамплэйн, и дальше по реке Ришелье – через форт Сен-Жан к форту Чамбли. Таким образом, мы прикроем Монреаль от нападения с юга и востока. На западном направлении, полагаю, мы достаточно защищены; янки не настолько безумны, чтобы идти через болота Нью-Йорка, и если наступление Бриджа на Уотертаун будет успешно, то нам не потребуется больше сил, чтобы удерживать позицию.

— Выглядит разумно, сэр, хотя, должен заметить не для протокола, мне чертовски не по нраву идея отдать проклятым янки весь юг провинции, — согласился полковник, — Однако, меня смущает вопрос обеспечения этой позиции. – Уитберри кивком пригласил его продолжать, и Гулд, протерев платком вспотевший лоб, пустился в разъяснения, — Видите ли, сэр, позиция почти в сотню километров длиной, даже идущая по реке, потребует чертову прорву народу; и один Господь знает, где мы его возьмем. У меня примерно пять тысяч человек в гарнизоне, и еще вдвое больше канадцев в волонтерах. Ваша армия, после постигшей ее… неприятности, едва ли теперь сойдет за полный корпус. Прибавим герцога Бедфортского, и Литлби… как ни крути, сэр, а больше чем пятьдесят тысяч у нас не наберется. Едва ли мы сможем всего за пару месяцев так укрепить нашу оборону, чтобы сдержать янки при плотности в шестьсот двадцать пять солдат на километр!

— Хотелось бы мне сказать вам что-нибудь утешительное, Стиви, — угрюмо вздохнул Уитберри, — Но лгать грешно и недостойно джентльмена. Не знаю пока, что с этим делать. Не знаю. Я запрошу Лондон о подкреплениях немедленно, но пройдет немало времени, прежде чем Её Величество пришлет войска… и даже когда они прибудут, их придется делить между нами и Онтарио. Кроме того, никуда не делся вопрос снабжения; мы, вероятно, сможем собрать достаточно внушительное ополчение на месте, но оружия и боеприпасов для них у нас нет. Остается надеяться, что высокомудрые господа из Лондона, — эти слова прозвучали столь ядовито, что могли бы покончить с целым выводком гремучих змей, — сумеют придумать, как отвадить янки от Канады! В конце концов, они же придумали, как их сюда пригласить?…

Какой-то шум за спиной привлек внимание генерала. Обернувшись, Уитберри увидел как два санитара, прошедшие мимо минутой ранее, опускают носилки на землю.  Один из них, встав на колено, проверил пульс раненного, покачал головой, и медленно, словно с трудом, закрыл глаза лежавшего на носилках солдата.

Уитберри со свистом втянул воздух через плотно сжатые зубы.

— И лучше бы господам из Лондона поторопиться… — проскрежетал он.

———————————————-

Великие Озера; озеро Гурон. Той же ночью.

В такую ночь, гардемарин флота Её Величества Уиллс едва ли смог бы заснуть, даже имей он такое право. Вызвавшийся быть дозорным, он стоял сейчас на носу крошечной парусной шхуны по имени “Дэйзи”, реквизированной флотом для службы на озере Гурон, и внимательно вглядывался в завесу тумана. Хотя никто на самом деле не верил, что янки решатся на вылазку в таком тумане, приказ сохранять бдительность оставался приказом. И пусть единственная крошечная пушечка шхуны была едва ли способна устрашить отважившуюся на ночное нападение федеральную канонерку, все же, даже “Дэйзи” вполне могла поднять тревогу своими сигналами, предупредив остальные дозорные корабли и посты на берегу о приближении американцев.

В такую ночь… В такую ночь все страшные истории, услышанные в детстве, все пугающие книги, прочитанные в юности, сами собой поднимались из тех глубин, где пребывали доселе. Ночные кошмары, срываясь со страниц памяти, неслышно реяли над водой, ища шанс воплотиться в каждом клубе тумана, каждом отблеске лунного света, каждом пятне мглы.

Особенно хорошо гардемарин Уиллс помнил сейчас историю, которую услышал всего пару месяцев назад. Старый индеец, как перешептывались за спиной – колдун и шаман, рассказывал ее туманной зимней ночью, и обычно шумный зал замер в безмолвии все время, пока звучал негромкий голос старика.

Невозмутимо покуривая истертую трубку, индеец рассказывал о древней легенде, ходившей среди его народа на протяжении большего числа поколений, чем существовала сама Британия. Древнее чудовище, пережиток незапамятных дочеловеческих времен, жило в озере Гурон, скрываясь в его ледяных глубинах. Гигантское, невообразимо старое, тысячами лет оно неслышно скользило в толще вод, и лишь изредка жившие по берегам, замечали под поверхностью его огромный силуэт. Немногие, видевшие его, едва ли рисковали подходить опять к побережью, и не зря; ибо иногда — очень редко — в туманные, темные ночи, древнее существо поднималось из бездны.

Туманные, темные ночи… такие как эта.

Гардемарин Уиллс резко обернулся, до рези в глазах вглядываясь в туман. Показалось ли ему, или он на самом деле видел, как что-то двинулось – там, впереди, где белесая завеса скручивалась причудливыми изгибами, прежде чем раствориться в ночной мгле? Или это все же лунный свет, падая через разрывы в низких облаках, смущал чувства и путал зрение? Затерявшийся среди реалий и иллюзий ночи, юноша безнадежно вглядывался в туман… пока не заметил движение вторично.

На этот раз, это точно не был обман зрения, не игра лунного света во мгле. Что-то двигалось; двигалось в пелене тумана, скользя над спокойной гладью озерных вод. Темные пятна мелькали в разрывах между клубами, обозначая его путь, но не позволяя понять сущность того, что скрывалось за ними.  Чувствуя, как душу стискивает леденящий ужас, юноша вгляделся в клубы дымки…

И в призрачном свете луны, гардемарин Уиллс увидел чудовище.

Вырвавшееся из белесой завесы тумана, оно было огромно. Легенда не соврала ни единым словом. Чудовищный горб монстра, подобный панцирю некой невероятной черепахи, словно ожившая гора возвышался над крохотным корабликом. Невероятных размеров плоская голова, вся покрытая тускло блестящими пластинами чешуи, лишь слегка выдавалась над вспененными волнами, когда оно, целеустремленно, неумолимо, скользило прямо к “Дэйзи”, надвигаясь на обреченный кораблик с немыслимой быстротой.

Но ужаснее всего в облике невообразимой твари, исторгнутой из мрачных глубин озера Гурон, были глаза. Два огромных провала на приплюснутом выступе черепа чудовища смотрели прямо на Уиллса, и ни единой искорки света не мелькало в их темноте. Неподвижные, не моргающие, эти страшные дыры в голове существа казались разверстыми вратами ночного кошмара,  и пристальный взгляд в них затягивал… поглощал…

Истошный крик сжавшейся в первобытном ужасе человеческой души разнесся над озером, глухо угаснув в туманной пелене. Снизу, из-под палубы “Дэйзи” послышались голоса, какой-то шум… и спустя мгновение все это заглушил невообразимый, высокий         и дебезжащий вопль, исторгнутый надвигающейся тварью. Звук этот, не похожий ни на что в подлунном мире, не оставлял ни малейшего сомнения; это был крик триумфа хищника, готовящегося вонзить свои чудовищные клыки в оцепеневшую добычу…

…На скорости почти в десять узлов, бронированный нос речного монитора “Неошо” вонзился в хрупкий борт британской шхуны, которая словно выскочила из тумана прямо перед американским кораблем. Отчаянные усилия рулевого “Неошо”, попытавшегося в последние секунды избежать столкновения, только ухудшили ситуацию; с ужасающим грохотом и хрустом, громадный монитор врезался в крошечный кораблик, буквально смяв его своей массой.

Непрочный набор шхуны не выдержал удара и буквально распался на куски, когда низкая, выпуклая как панцирь черепахи, палуба монитора буквально выдернула парусник из воды и потащила вперед, дробя и сминая. Обломки падающего рангоута шхуны забарабанили по загудевшей как колокол башне “Неошо”, орудийные порты которой по какому-то недосмотру остались открытыми, отскакивая от боков громоздкого броневого каземата, прикрывавшего кормовое гребное колесо.

С момента столкновения прошло не больше десяти секунд, и все, что осталось от красавицы-шхуны, было теперь лишь грудой бесформенных обломков, качающихся в туманных волнах. Запоздало сбросив скорость, и огласив ночную тишину еще одним пронзительным воем выходящего пара, “Неошо” перевел машину на задний ход, и вернулся к месту столкновения; высыпавшие на палубу монитора американцы зажгли фонари и, перегнувшись через ограждения, искали выживших. Но ничто не нарушало более спокойствия холодных вод озера Гурон, и гасивший крики туман скрыл от посторонних глаз место случайной трагедии…