Японский полубог. Зачем нужен гражданский контроль
Прочитал From Mahan to Pearl Harbor: The Imperial Japanese Navy and the United State Садао Асада. Книга описывает политику японского флота в первой половине двадцатого века. Политику в буквальном смысле слова: отношения между «группировками» внутри флота, отношения между флотом и армией, и — взгляды и решения, принятые флотским руководством в области внешней политики, в том числе в отношениях с США.
По умолчанию книга привлекает внимание как любой текст о японском флоте, написанный японцем не на японском языке. При этом следует опасаться эффекта «ясной пуговицы» и не забывать, что перед нами — всего лишь мнение конкретного автора, а не некая истина о японском флоте, рассказанная причастным. Пересказанное ниже — взгляд Садао, не более, но и не менее. Не будем об этом забывать.
Можно сказать, что в книге, как в настоящем приключенческом романе, есть два главных героя. И драма полнее от того, что эти герои — однофамильцы. Протагонист — Като Томосабуро. Во время русско-японской он был начальником штаба 2-й эскадры в 1904 г., и начальником штаба Соединённого флота в 1905 г. — т.е., по умолчанию, был одним из архитекторов Цусимы. В 1915 г. Като Томосабуро стал морским министром Японии. Этот пост он занимал до 1922 г., а в декабре 1921 г. отправился в Вашингтон в качестве полномочного главы японской делегации. И — в описании Садао — он практически единолично сделал выбор в пользу подписания соглашения на американских условиях, то есть принял предложенную Японии «квоту» линейного флота в 60% от американского. Садао оценивает это решение сугубо благожелательно: Като Томосабуро смог подняться над ведомственными интересами, и предпочёл интересы Японии интересам флота, проявив качества настоящего государственного деятеля. До самого конца книги Като Томосабуро остаётся эталоном морского министра, «политика от флота», который должен видеть политическую перспективу в целом, не сосредотачиваясь только на вопросах стратегии, тактики и техники.
Като Томосабуро не был убеждённым «голубем мира». Собственно, он стал вдохновителем программы «восемь-восемь». Его решение пойти на подписание соглашения было тесно связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, из событий Первой мировой Като сделал простой и понятный вывод: пришла эра тотальных войн, национальная оборона более не зависит только от вооружённых сил, а является сложной функцией военных, экономических и политических переменных. В такой ситуации никакое количество «накопленных вооружений» не может быть адекватным, если эти вооружения не «подпёрты» общей экономической мощью. Во-вторых, на рубеже 1920-1921 гг. появились серьёзные сомнения в том, что японские финансы позволяют закончить программу. Поэтому в марте 1921 г., ещё до приглашения на Вашингтонскую конференцию, Като в интервью Associated Press сказал, что Япония готова отказаться от своих планов, если будет подписано глобальное соглашение об ограничении морских вооружений. Фактически, в этот момент Като Томосабуро искал возможности свернуть реализацию программы, «сохранив лицо» и избежав внутриполитических осложнений. Приглашение в Вашингтон стало для него, по мнению Садао, «подарком небес».
Антагонист Като Томосабуро стал Като Кандзи. У Садао не нашлось действительно хороших слов в адрес этого персонажа, отметим сами: в 1904 г. Като Кандзи был старшим артиллеристом «Микаса». И — так пишет японская Вики — именно он после боя у м. Шантунг предложил новый способ управления огнём, который был с успехом использован при Цусиме (сам Като Кандзи зимой 1905 г. ушёл на работу в министерство). В 1921 г. Като Кандзи (на тот момент — президент военно-морского коллежда) был старшим советником по морским вопросом в составе японской делегации в Вашингтоне. Он полагал, что Япония, как равноправная великая держава, достойна договорного паритета с США и Великобританией. «Компромиссным» решением, по мнению Кандзи, могла быть квота в 70%. Като Кандзи отчаянно протестовал против решения Като Томосабуро, но его усилия — тогда, в Вашингтоне — не принесли результата.
Ястребиная позиция Като Кандзи опиралась на несколько ключевых положений, представлявших собой оригинальное (не сказать «извращённое») японское мэхэнианство. Во-первых, Като Кандзи считал, что война с США является «неизбежной» из-за борьбы за китайский рынок. Во-вторых, из опыта Первой мировой он сделал вывод, радикально отличающийся от вывода Като Томосабуро: война показала, что Япония должна искать «скорой встречи, скорого решения» (quick encounter, quick decision — Садао многократно повторяет эту формулу на страницах книги), поскольку в тотальной войне на истощение шанса не будет. Под «решением», разумеется, понималось генеральное сражение линейных сил японского и американского флотов. В-третьих, Като Кандзи считал «безоговорочной» «идею 70%», предложеннуюю вскоре после русско-японской войны Сато Тэцутаро и Акияма Санэюки. Сато полагал, что для успешного наступления необходимо преимущество 3:2. Таким образом, флот, сила которого составляет 66% и менее от силы флота противника, не может успешно обороняться. Таким образом, выбор между флотом в 60% и флотом в 70% от американского был, для Като Кандзи, принципиальным выбором между флотом, который может защитить Японию — и флотом, который этого сделать не может. При этом, как подчёркивает Садао, исходное положение Сато не было подкреплено какой-то строгой математикой, это была классическая догма. Каковая позже обратилась «процентным неврозом» (ratio nevrosis) у многих офицеров японского флота (медицинский термин Садао позаимствовал у адмирала Иноуэ Сигэёси).
Удачно подав две позиции через ключевых персонажей, Садао не менее удачно рассказывает историю борьбы между «договорной» и «флотской» группировками (treaty faction и fleet faction). Борьбы, закончившейся победой «ястребов» — во многом стараниями Като Кандзи, ставшего духовным вдохновителем «освободительной борьбы» японского флота. Борьба описана подробно и очень интересно, пересказть даже основные моменты здесь невозможно, отметим главные авторские успехи.
Садао очень хорошо описывает внутреннюю неоднородность японского флота, посвятив этой проблеме отдельную главу. Он не ограничивается банальным указанием на разделение по схеме «голуби-ястребы», а проводит сразу три разделительные линии. Первая — административная. В японском флоте — как, впрочем, во многих других флотах — существовала практика чередования корабельных должностей с береговыми. Наличие двух независимых струткур — министерства и МГШ — привело к тому, что одни офицеры получали назначения на министерские позиции, в то время как другие работали в структурах МГШ. «Министерские» становились мирными «администраторами», сторонниками договорной системы, «штабные» же, погружённые в вопросы военного строительства, обращались в «огнеедов» (словечко fire-eating Садао использует несколько чаще, чем стоило стоило бы). Фактически, в Япони возник конфликт между Морским министерством и МГШ (это выглядит очень интересно на фоне сугубо позитивного восприятия идеи МГШ в отчественной литературе по русско-японской и Первой мировой).
Вторая линия раздела — «внешнеполитическая». Понятно, что в японском флоте и после Первой мировой было много поклонников Великобритании и США — их оппонентами стали германофилы. Ещё в 1919 г. Като Кандзи ездил в Германию, встречался с Тирпицем, и подписал с Адольфом фон Трота секретное соглашение о сотрудничестве в «подводной сфере», по которому Германия должна была передать Японии чертежи всех своих подводных лодок и откомандировать в Японию двух отставных офицеров-подводников в обмен на японские «морские секреты». Като Томосабуро заставил Като Кандзи денонсировать это соглашение, подавив первый приступ германофилии. Это, впрочем, был временный успех. Лидером «немецкой партии» стал принц Фусими Хироясу (мы помним его как командира кормовой башни «Микаса» в бою у м. Шантунг). Он учился морскому делу в Германии, где провёл «пять впечатляющих лет», а в 1933-1941 гг. был начальником МГШ. Разумеется, в это время любовь к Германии имела вполне конкретные последствия: «германофилы» во главе с кузеном Хирохито стали сторонниками «жёсткой внешнеполитической линии».
Третья линия раздела — возрастная. Садао отмечает, что молодые офицеры были склонны негативно воспринимать «несправедливую» договорную систему. При этом в 20-х и 30-х годах XX в. в японском флоте имел место кризис дисциплины, старшие офицеры сталкивались с «давлением снизу» (Садао не говорит этого, но мы заметим, что острые конфликты в высшем руководстве чреваты подобными проблемами). И, как очень тонко замечает Садао, росту влияния молодых офицеров в «средних чинах» способствовало учреждение новых комитетов в структуре МГШ, поскольку главами этих комитетов и были эти самые молодые офицеры в званиях капитанов 1-го и 2-го рангов. Отчёты и рекомендации комитетов оказывали непропорционально большое влияние на политическую позицию флота.
Тщательно расставив фигуры на доске, Садао переходит к описанию собственно игры, истории о том, как японский флот шёл к судьбоносным решениям — о выходе из договорной системы, заключении Берлинского пакта, оккупации Индокитая и нападении на США. Автору удаётся достаточно полно описать логику ястребиных решений — при том, что он считает логику решений безусловно ошибочной.
Центральным элементом этой логики была, конечно, идея о неизбежности войны с США, ставшая классическим самоисполняющимся пророчеством (Садао отмечает, в том числе с цитатами, что американские лидеры были далеки от мысли о том, что политику открытых дверей в Китае стоит защищать с оружием в руках). Каким образом «ястребы» планировали добиться успеха в этой борьбе? В «договорный период» ключевой стратегической идеей стала идея предварительного ослабления американского флота, идущего через Тихий океан — навстречу своей судьбе. Под эту задачу японцы строили, в частности, свой подводный флот — и борьба за подводный тоннаж стала одной из главных тем Лондонской конференции именно по этой причине.
Однако, шансы на успех с «шестидесятипроцентным» линейным казались, очевидно, невысокими даже лютым ястребам. В «эпоху принца Фусими» родилась новая идея: выход из договорной системы и строительство суперлинкоров типа «Ямато» позволяли японцам получить преимущество. Эта идея позволила принцу Фусими и Ко выдвинуть парадоксальную идею: выход из договорной системы является экономичным решением, неограниченная гонка вооружений не будет более тяжёлым бременем, чем гонка в рамках договорной системы. Заметим, что «логика суперлинкоров» таила в себе опасность постольку, поскольку преимущество в любом случае было бы кратковременным, и для его реализации нужно было начать войну. На деле так и случилос. На завершающем этапе «сползания к войне», во время роковых совещаний в 1941 г., сменивший принца Фусими на посту начальника МГШ адмирал Нагано так и говорил: коль скоро война неизбежна, начинать её нужно сейчас, поскольку соотношение сил наиболее выгодно (или, скорее, наименее невгодно).
Помимо грубых материальных соображений, имелись и мысли о высоком. Сразу после заключения Вашингтонского соглашения была сделана ставка на жёсткую боевую подготовку на грани и за гранью смертельного риска (Садао отдельно упоминает «инцидент у Михогасэки» в 1927 г., когда во время ночных учений при столкновении пары эсминцев погибли 120 человек). Таким образом, японцы рассчитывали достичь превосходства в людском качестве. Не менее важным было и исходное «духовное превосходство»: идея о том, что избалованные материальным комфортом американцы не смогут выдержать тягот и лишений войны, и по-настоящему сильный удар сломит их волю к сопротивлению. Подобные соображения вписывались в более широкий контекст столкновения «духовного Востока с материалистичным Западом» (Садао считает, что офицеры японского флота недооценивали роль идеологии в американской схеме принятия решений, а именно — идею о борьбе демократии с тираниями).
Впрочем, настоящая трагедия рождается в тот момент, когда Садао описывает поведение японских адмиралов на ключевых совещаниях, и их ответы на вопросы от армейских, премьеров и самого Хирохито. Поскольку становится понятно: безумных, убеждённых «ястребов», считающих, что «Америка будет разбита», в японском флоте было немного. Описанное в предыдущих двух абзацах можно считать не «ошибочной» логикой типа wishful thinking, а простой рационализацией. После победы при Цусиме японский флот попал в организационную ловушку: заведомо невыгодное противостояние с США было единственной возможностью для аргументации в пользу содержания большого флота. Это и вело к тому, что на прямой вопрос — «Может ли наш флот успешно воевать с американским?» — японские адмиралы, министры и начальники МГШ раз за разом давали уклончивые ответы типа «хороший вопрос, так сразу и не скажешь, но, вообще, шанс, конечно, есть». Флот, неспособный воевать с Америкой, не был достоин ни финансирования, ни своей доли в квотах на нефть и сталь.
Но и это ещё не всё, поскольку о суровом цинизме а-ля Тирпиц речь, по-видимому, тоже не шла. Не менее важной была проблема «сохранения лица»: неготовность флота к войне с США могла быть воспринята как признание собственного бессилия и некомпетентности (и один такой случай Садао описал). На эту же проблему накладывалась классическая проблема ложного консенсуса (Садао, впрочем, предпочитает термин groupthink). Многие японские офицеры, в частных беседах выступавшие против войны с США, на официальных совещаниях молчали или давали всё те же уклоничвые ответы, поскольку считали, что товарищи их не поддержат.
Итоговый результат впечатляет: японский флот «катился к войне» во многом по инерции. Среди его руководителей не было тех, кто был бы рад повоевать с США, но внутренняя логика процесса неумолимо толкала этих людей всё дальше и дальше по дороге к Пёрл-Харбору. Сам Садао в итоге заключает — проблемой японского флота стала проблема лидерства. И вот с этим можно поспорить. Японцам не «не повезло в 1941 г.», а «повезло в 1921 г.», когда нашёлся адмирал, способный выйти за рамки узких стратегических и институциональных соображений. Далее же начала действовать внутренняя, институциональная и культурная логика, преодолеть давление которой собственными силами флот не сумел. И вот для того, чтобы такого не было, нужен строгий гражданский контроль над вооружёнными силами. Без оного «пришествие принца Фусими» — просто дело времени.
На этом собственно рецензия закончена, но я не удержусь от пересказа ещё двух историй, касающихся очень известных персонажей. Признаюсь: появление на страницах романа Того Хэйхатиро стало для меня неожиданностью. Однако, по Садао получается, что вплоть до своей смерти Того оставался неформальным лидером японского флота, к мнению которого прислушивались и использовали в качестве аргумента в спорах. Был тем самым «полубогом» (demigod). В 1921 г. Като Томосабуро, получив предложение возглавить японскую делегацию в Вашингтоне, пошёл за советом и благословением к Того — и согласился только с одобрения последнего. После Вашингтона Того защищал Като Томосабуро от критики. Он говорил, что разница между 60% и 70% невелика, а на очередную жалобу Като Кандзи, по преданию, ответил: «Договор не накладывает ограничений на учения?». Увы — для Японии — но к Лондонской конференции Того поменял свой взгляд на договорную систему, и уже не поддерживал политику ограничений. И — да, он, по словам Садао, способствовал тому, что принц Фусими стал главой МГШ. Как Бисмарк, сходя в гроб, успел благословить Тирпица, так и Того, у гробовой доски, поддержал «партию войны».
Ещё одна прекрасно сделанная Садао персональная трагедия — история Ямамото Исороку. Садао много пишет о том, что Ямамото был противником войны с США, и посвящает его усилиям в этом направлении отдельный раздел. Следующий же за ним раздел о плане нападения на Пёрл-Харбор он начинает с пронзительной цитаты из письма Ямамото к другу от 11 октября 1941 г.: «в какой странной ситуации я оказался — получить миссию, диаметрально противоположную моим собственным взглядам, не имея иного выбора, кроме как исполнить эту миссию со всем рвением. Увы, это судьба?» Ямамото пошёл на войну «из-под палки», и это соображение нужно присовокупить к «дилемме Ямамото» (интересно, что противником войны был и упомянутый выше Иноуэ, до октября 1942 г. командовавший 4-м флотом и руководивший борьбой в южной части Тихого океана — Коралловое море, Гуадалканал).
В подобной ситуации внутренняя логика решений неизбежно страдает. Сам Садао это замечает. Он приводит две цитаты, датируемые 7 января и 24 октября 1941 г., из которых следует, что Ямамото рассчитывал сломить американскую волю к сопротивлению ударом по Пёрл-Харбору (наконец-то я могу подтвердить это цитатами). И сам же Ямамото — как отмечает Садао — ранее критиковал тех, кто утверждал, что дух американцев легко сокрушить. Будучи хорошо знаком с Америкой и американцами, Ямамото пытался — безуспешно — убедить соотечественников в том, что они несколько переоценивают степень моральной деградации жителей США. Садао считает, что идея «сокрушения воли» была нужна Ямамото, чтобы «продать» план атаки на Пёрл-Харбор начальству. Это объяснение не кажется вполне удовлетворительным постольку, поскольку в таком случае план в значительной степени теряет ценность как таковой. Возможно, Ямамото изменил свой взгляд на вещи под давлением окружающих. Возможно, это было просто отчаяние человека, вынужденного искать решение задачи, каковая — по его собственному мнению — решения не имеет.
И — да, стоит сделать ещё одно замечание по поводу Ямамото. В процессе «продажи» плана атаки на Пёрл-Харбор Ямамото, как известно, грозил отставкой, только так сумев получить одобрение МГШ. В борьбе за мир он этот аргумент не использовал. Садао про это ничего не говоит. А, пожалуй, стоило бы.
