Летом, этот рассказ у меня попросил один режиссер для создания фестивальной короткометражки. Выкладываю его для всеобщего обозрения/осуждения/уничижительной критики. Режиссерский сценарий сильно отличается от исходника.
Говорят, что существует некое мистическое христианство (странное название, не правда-ли?) в котором одним из инструментов духовной правктики является употребление водки. Огромное количество учеников спиваются, но некоторым, подобно сперматозоидам из недавнего рассказа коллеги ilyasanа, удается порваться туда, куда они стремились. Вот примерно об этом моя история.
Ха! Хорошо пошла! Где у нас тут соленые огурчики? Вот они! Хрустят, маленькие, зелененькие. Хлебом с ломтиком буженины закусить и картошку горячую, разваристую вилкой взять надо. По пищеводу растекается жар. В теле начинает гореть печка, расплавляя организм. Ещё налечь на еду. Салатик помидорный, горячая картошка, кусок прожаренной курицы, намного укропа. К алкогольному добавляется пищевое опьянение. Мир вокруг становится особенно прекрасен. Теплое лето, трава, деревья, дворик дома, цветущие плодовые деревья, каменный мангал, где жарилось мясо – все радует глаз, вызывает эстетическое удовольствие, даже легкий восторг.
Мы чекаемся с товарищем второй рюмкой. Как вдруг, в момент проникновения огненной воды в тело, на картинку пиршества одновременно накладывается другая – будто мы сидим не летним днем на свежем воздухе и бухаем, а находимся в маленькой часовне с отделанными мрамором стенами. Здесь холодно, изо рта идет пар, нехватка кислорода вызывает головную боль, и есть ощущение хронического голода.
Эти факты как-то сразу, сами собой всплывают из памяти.
Мы сидим, закутанные в монашеские желтые простыни и видимо только что выполнили ритуал или психотехнику, поскольку сознание вернулось не полностью, восприятие находится в двух мирах одновременно. Уходить из тепла не хочется и я неслышно кричу другу, чтобы мы вернулись в мир летнего дня.
Холодные, мертвые горы, монастырь, голод, мне совершенно надоели. Бежим отсюда. Он соглашается, и мы возвращаемся к согласованной реальности летнего дня.
Вторая рюмка огненной воды завершает путешествие к желудку, и после закуски я спрашиваю друга о его воспоминаниях.
— Где мы только что находились, помнишь?
— Ты о чем?
Хм, человек счастлив, поскольку ничего не знает. Переход отрезал ненужную здесь память, позволяя насладиться происходящим.
Третья и четвертая рюмки оглушают и заставляют мир покачиваться. По телу проходят волны мурашек и тепла.
Внезапно, слева открывается вид на прекрасный город из белого камня. Его строения мне хорошо знакомы. Я некогда ушел оттуда и сейчас почти вернулся – сижу боком у дверного проема, на ступеньке темной лестницы и краем глаза наблюдаю. Стоит мне сделать шаг, как я вернусь домой.
Гармонию нарушает некая оборванная, грязная, нескладная личность, подошедшая к нашему столу. Личность начинает бубнить шепелявя, пуская пузыри соплей из носа и издавая дурной запах. Видение белого города исчезает, говорящий становится все материальней и неприятней.
Как попало это существо сюда?! Ведь мы же создавая этот мир, отказались от контакта с жителями. Люди здесь могут быть только звуками – пилкой дров в соседнем доме, далеким визгом детей, играющих в догонялки, в крайнем случае, фоновым рисунком проезжающей вдали телеги с горой сена и возницей наверху.
Я понял его намерения и смысл слов, хотя слов, в их обычном значении, не было, был бессвязный набор звуков и жестов.
Немытое, слабоумное существо просило нас выкинуть его в другую реальность, не согласованную с той, где оно сейчас находилось. Этот тип был одним из наших и он нагло ворвался в коллективный сон. Вот мерзавец!
Снова, частично, восстановилось изображение холодной часовни, где находился уже третий монах и канючил перед нами, чтобы мы его отправили на двести лет вперед, в мир его гедонистических воплощений.
— А знаешь ли ты, тварь необученная перемещаться самостоятельно, что это будет больно?
— Знаю и заранее согласен!
— Ну, тогда получи.
Короткий ритуал, задержка с последующим выбросом энергии, смещение восприятия. Мы втроем оказываемся в южном ночном городе, шампур в моих руках превращается в витую шпажку, угрожающе нацеленную в лицо человеку.
Товарищ и я, изображая грабителей, прижимаем к увитой плющом стене, сложенной из бутового камня, третьего. Память у него ограничилась, он считает себя сынком богатого средневекового горожанина, попавшего в дурную историю.
— На, сволочь, нарушившая наш праздник, получи.
Шпажка несколько раз колет живот уродца, а затем вонзается в шею под мои звериные выкрики. – На, вот тебе за недопитую рюмку, вот тебе, за недоеденный салат, вот тебе за нарушенный покой души.
Исколотый, истекающий кровью сынок бургомистра сползает по стене. В последнем взгляде, когда мнимая личность, созданная для уничтожения тела, угасает, параллельно проявляется сущность и благодарит за приключение и транспорт в нужное место. Теперь у него появилась карма в этом месте, он сможет рождаться здесь долгое время.
Возвращаемся в часовню. Праздник основательно испорчен.
