Виталий Пенской. Кое-что о внешней политике Tyrann’a-3 или от квартета к трио
Продолжение интересного цикла статей из ВК историка-медиевиста Виталия Пенского, который, думаю, заинтересует читателей и коллег.
Окно возможностей закрывается, или новый век, новые проблемы.
Итак, предварительный итог. Иван Старшой действовал в чрезвычайно благоприятных внешнеполитических условиях. Запад еще не определился с тем, по какому разряду считать надменного Московита, то ли в друзьях, то ли записать его в наследственные враги христианства, и у Ивана здесь было пространство для маневра. Крым в лучших друзьях, Менгли-Гирей собинный друг, так можно воевать и Литву, и Казань, не опасаясь подвоха с его стороны. Казимир, «брат» Ивана, ощущал себя больше королем Польши, чем великим князем литовским, и по существу забил на литовские проблемы, в результате чего потерял и Новгород, и Рязань, и Тверь, а потом Иван отняли у Вильно северские земли и вышел на непосредственные подходы, чуть ли не на околицу Смоленска. Окно возможностей он использовал по максимуму, но только ли его это заслуга?
Но вот наступил 1502 г., год великого перелома в противостоянии БО и Крыма. То, что осталось от БО после катастрофы 1480 г., по существу прекратило свое существование. Как итог, вся система внешнеполитических отношений в Восточной Европе претерпевает очередную трансформацию — квартет превращается в трио, при этом у Крыма оказываются развязаны руки — имея выгодное стратегическое положение и будучи неуязвим для соседей, он мог выбирать то такую внешнеполитическую стратегию, которая отвечала бы в первую очередь его интересам. Единственное, что связывало крымского «царя» с прошлым, так это Иван III, лучший друг и верный (на сколь это возможно, потому как Старшой был себе на уме и не торопился сливаться в экстазе с крымцем, когда его это не устраивало). Но Иван III умер в 1505 г., и Менгли-Гирей решил, что пробил его час — в тесном союзе с Москвой он более не нуждался, особенное если учесть, что последняя за предыдущую четверть столетия набрала нешуточную силу и дальнейшее ее усиление угрожало крымским интересам, прежде всего хрустальной мечте Гиреев — собрать под свою высокую руку все остальные татарские юрты.
Переориентация на Литву в этой ситуации выглядела логичным и неизбежным шагом, но фактический отец-основатель крымского великодержавия и тут показал мастером политической интриги. Да, он демонстрирует свое благорасположение к Литве, откликается на предложение казанского «царя» Мухаммед-Амина, поддержаного обеими руками (да и ногами тоже) великим князем литовским Сигизмундом I и жалует последнего шубой с царского плеча ( зачеркнуто) своим царским ярлыком, в котором перечисляет те земли, на которые распространяется власть Ягеллона — а хоть и на Новгород и ряд других городов и земель, которые давно уже перешли под высокую руку Московских государей.
Однако, демонстрируя этими шагами свое намерение пересмотреть устоявшиеся отношения между главными акторами восточноевропейской Большой игры, Менгли-Гирей отнюдь не торопился сломя голову бросаться в омут конфликта с Москвой. Заключение союза с Литвой для него было не более чем элементом игры, ставкой в которой был имперский венец — не на словах, а на деле. И памятуя о том , ласковое теля двух маток сосет, Менгли-Гирей открывает крымский аукцион, суть которого состояла в том, чтобы заставить Москву и Литву искать расположения Крыма, беспрестанно повышая ставки на аукционе за счет щедрых поминков — намек Бахчисарая был весьма недвусмысленен — кто будет щедрее, то и сорвет банк. А чтобы конкуренты не жались, как девки на выданье, того ради из-за Перекопа всегда можно было напустить на них «князей» и мурз, сделав при этом вид, что набег был предпринят вопреки царской воле. Или плати, или жди незванных гостей, выходит дешево и сердито, профит в любом случае гарантирован.
Параллельно с открытием аукциона Менгли-Гирей и его старший сын и наследник-Калга Мухаммед-Гирей начинают оказывать растущее давление на Ногаев, стремясь подчинить их своей воле, и приступают к сколачиванию своей «партии» в Казани. Крым начинает реализовывать свой имперский проект, и этой идее будет подчинена политика крымских ханов на протяжении большей части XVI столетия.
Что там с Литвой? Вильно встретило поворот Крыма к ней лицом с энтузиазмом — ведь теперь перед ней открывалась возможность взять реванш. Цена, правда, выглядела дорогой — признание своего вассального статуса по отношению к Крыму и немалые расходы на участие в аукционе. Но на первый момент было решено закрыть глаза — пускай эти кумысники и коноеды потешат свое самолюбие, от нас не убудет, а со вторым было решено действовать в старом духе — много обещать и мало делать, оттягивая выплаты до последнего, но при этом обуславливая их конкретными действиями хана и его окружения против московского. Правда, такая политика была довольно опасной — модно было попасть под раздачу (что регулярно и происходило, благо шляхи на литовские и польские шмели татарам были ведомы), но перспектива приставить к боку московского крымскую банку была очень уж соблазнительной, чтобы ею пренебречь. Так что Вильно решило ввязаться в эту интриг.
Теперь Москва. Василий III и его бояре оказались в сложном положении. Менгли-Гирей мотивировал свой разрыв с преемником Старшого тем, что то же уморил законного наследника его собинного друга, прекращение действия союза между Москвой и Крымом создало серьезную проблему. — мало того, что пришлось пересматривать характер отношений с Казанью, ослабив давление на нее, так еще встал вопрос об организации защиты Крымской «украины», ранее бывшей относительно безопасным местом. Правда, двойственная политика крымского «царя» как-будто позволяла попытаться обыграть его на дипломатическом поле — тем более что Менгли-Гирей, а затем и его преемник намекали на то, что если Москва поспособствует захвату Астрахани, то почему бы и не перезаключить союз и вместе воевать ту же Литву (само собой, не стоит забывать при этом и о присылке поминков). В общем, в Москве решили сыграть в эту игру, рассчитывая натравить Крым на Литву, демонстрируя при этом готовность поучаствовать в астраханском проекте, но изобретая при этом каждый раз, когда заходила речь о сроках и характере участия в нем всякие благовидные предлоги его переноса в светлое будущее. И не забудем еще о поминках — в Москве очень болезненно воспринимали открытые даже не намеки, а требования взимков, так как расценивали их, и совершено верно расценивали, как признание своего подчиненного статуса. Потому то и не торопились в Москве развязывать кошель, отделываясь обещаниями и скудными, время от времени, подарками хану и его вельможам (что, естественно, последних не слишком радовало).
Такая вот сложилась диспозиция к началу 2-й Смоленской войны 1512-1522 гг., в ходе которой ситуация в Восточной Европе серьезно переменится. Но об этом завтра.
