Великие мифы о Великой депрессии

Взято тут:

http://www.inliberty.ru/library/study/565/

 Великие мифы о Великой депрессии
Лоуренс Рид

Спустя восемьдесят лет после начала Великой депрессии ее оценки в научной литературе подвергнулись радикальному пересмотру. Десятилетиями в исторических трудах господствовало мнение о том, что к кризису привел свободный рынок, а Рузвельт спас страну благодаря политике «нового курса», однако сегодня все больше ученых приходит к обратным выводам. Распространенные заблуждения о причинах Великой депрессии разбирает в свой статье Лоуренс Рид.

Введение

О Великой депрессии 1929-1941 годов и ее воздействии на жизнь миллионов американцев написано множество томов. Историки, экономисты и политики продолжают искать «черный ящик», который позволит выяснить причину катастрофы. Увы, слишком многие из них прекращают поиски, по-видимому решив, что проще повторять чужие — ложные и вредоносные — выводы о событиях семидесятилетней давности. Как следствие, сегодня многие продолжают принимать необоснованную критику рыночного капитализма и поддерживать экономически деструктивную политику властей.

Насколько тяжела была Великая депрессия? За четыре года — с 1929 по 1933-й — объем производства на американских заводах, шахтах и электростанциях сократился более чем вдвое. Реальные доходы населения после уплаты налогов снизились на 28%. Стоимость ценных бумаг сократилась на 90% по отношению к максимальному уровню, достигнутому до краха. Число безработных американцев выросло с 1,6 миллионов в 1929 году до 12,8 миллионов в 1933-м. На пике депрессии безработные составляли четверть трудоспособного населения США, и впервые после окончания Гражданской войны в стране замаячил призрак мятежа.

«Весь ужас Великого краха состоит в том, что ему не найдено объяснения, — пишет экономист Алан Рейнолдс. — У людей осталось ощущение, что резкий экономический спад может произойти в любой момент, без предупреждения, без причины. Позже этот страх эксплуатировался как главное обоснование практически неограниченного вмешательства федерального правительства в экономические дела»[1].

Старые мифы не умирают; они воспроизводятся в учебниках по экономике и политологии. Именно там, за редкими исключениями, вы столкнетесь с величайшим, пожалуй, мифом ХХ века: ответственность за Великую депрессию лежит на капитализме и рыночной экономике, и лишь вмешательство государства привело к экономическому оздоровлению Америки.

Современная сказка

Согласно этому упрощенному подходу Америку сокрушил и затянул в депрессию фондовый рынок, один из столпов капитализма. Президент Герберт Гувер, сторонник принципа laissez-faire, то есть невмешательства государства в экономику, отказывался использовать инструменты государственной власти, и в результате экономическое положение страны ухудшилось. Преемник Гувера Франклин Делано Рузвельт въехал на белом коне государственного вмешательства и направил страну к восстановлению. Вывод, казалось бы, очевиден: доверять капитализму нельзя; государство должно играть активную роль в экономике, чтобы спасти нас от неминуемого упадка.

Но те, кто распространяет эту версию истории, могли бы с таким же успехом увенчать свои рассуждения следующими словами: «Златовласка выбралась из леса, Дороти вернулась из Страны Оз в Канзас, а Красная Шапочка выиграла в нью-йоркскую лотерею». Ведь подобному объяснению депрессии место не в серьезных исследованиях по истории экономики, а в сборнике сказок.

Великая-превеликая депрессия

Для того, чтобы адекватно понять события того времени, с точки зрения фактов справедливо рассматривать Великую депрессию не как один, а как четыре последовательных спада, слившихся в один. Вот эти четыре «фазы»[2]:

I. Монетарная политика и экономический цикл

II. Дезинтеграция мировой экономики

III. Новый курс

IV. Закон Вагнера

Первая фаза, прежде всего, объясняет, почему произошел крах 1929 года; остальные три показывают, как государственное вмешательство усугубило его и вызвало более чем десятилетний ступор в экономике. Рассмотрим каждую по очереди.

Фаза I: Экономический цикл

Великая депрессия была не первой депрессией в стране, хотя и оказалась самой продолжительной. Ей предшествовало еще несколько.

Общей чертой всех этих более ранних крахов было решительное вмешательство государства — часто в форме неэффективного, мотивированного политическими факторами управления денежными и кредитными потоками. Однако ни одна из этих депрессий не продолжалась дольше четырех лет, и большинство из них по времени укладывалось в два года. Катастрофа, начавшаяся в 1929 году, длилась, как минимум, втрое дольше любой из предшествующих американских депрессий, поскольку правительство усугубило свои первоначальные ошибки дополнительным вредоносным вмешательством.

Провал государства в области монетарной политики

Популярное объяснение краха фондового рынка в 1929 году строится на критике привлечения заемных средств для покупки ценных бумаг. Авторы многих исторических исследований беззаботно заявляют, что безудержная спекуляция акциями была связана с использованием слишком большого кредитного плеча. Но Джин Смайли (Smiley), экономист из Университета Маркет (Marquette University), объясняет в своей книге 2002 года «Переосмысление Великой депрессии» (Rethinking the Great Depression), почему это наблюдение нельзя назвать плодотворным:

К тому времени уже имелся немалый опыт использования кредитного плеча, и в конце 20-х годов маржинальные требования (отношение собственных средств к заемным) были не ниже, чем в начале 20-х или в предшествующие десятилетия. Более того, осенью 1928 года маржинальные требования начали повышаться, и заемщики должны были оплачивать наличными большую часть стоимости приобретаемых акций.

Так что, аргумент о кредитном плече не выдерживает критики. Однако манипуляции с денежными и кредитными потоками совсем другое дело.

Большинство экономистов-монетаристов — в особенности представители «австрийской школы» — отмечают тесную взаимосвязь между денежным потоком и экономической деятельностью. Когда государство производит денежные и кредитные вливания, процентные ставки сперва падают. Компании инвестируют эти «легкие деньги» в новые проекты в сфере производства, и на товарном рынке происходит бум. По мере стабилизации положения издержки на ведение бизнеса растут, процентные ставки корректируются в сторону увеличения, а прибыли снижаются. Таким образом, эффект «легких денег» сходит на нет, а денежные власти, опасаясь ценовой инфляции, замедляют рост предложения денег или вовсе сокращают его. В любом случае, этих манипуляций достаточно для того, чтобы лишить экономический карточный домик его шаткого основания.

Одну из интересных интерпретаций действий Федеральной резервной системы накануне краха 1929 года мы найходим в книге экономиста Мюррея Ротбарда «Великая депрессия Америки». Пользуясь сложным критерием, включающим в себя, помимо прочего, такие факторы, как валютные, бессрочные и срочные вклады, он подсчитал, что с середины 1921 по середину 1929 года ФРС раздула денежное предложение более, чем на 60%[3]. По мнению Ротбарда, такое увеличение денежных и кредитных потоков привело к снижению процентных ставок, вывело показатели фондового рынка на небывалые высоты и породило феномен «бурных двадцатых».

Безудержный рост денежно-кредитной массы стал тем, что экономист Бенджамин Андерсон назвал «началом "нового курса"»[4] — так именуется широко известная интервенционистская политика, которая проводилась впоследствии при президенте Франклине Рузвельте. Однако другие ученые сомневаются в том, что этот шаг ФРС стал причиной инфляции, и указывают на относительно стабильные цены на сырьевые и потребительские товары в 1920-е, что, по их мнению, свидетельствует о том, что монетарная политика была не такой уж безответственной.

Безусловно, значительное снижение высокой ставки подоходного налога при Кулидже помогло экономике и, возможно, сгладило ценовой эффект политики ФРС. Сокращение налогов стимулировало инвестиции и реальный экономический рост, что, в свою очередь, привело к новым технологическим прорывам и предпринимательским находкам в плане удешевления производства. Несомненно, взрывообразный рост производительности труда оказал стабилизирующее влияние на цены, которые иначе были бы выше.

Говоря о политике ФРС, экономисты-рыночники, расходящиеся в оценках масштаба монетарной экспансии ФРС в начале и середине 1920-х годов, единодушны относительно того, что произошло вслед за ней: в конце десятилетия началось резкое сокращение денежной массы, и ответственность за это нес Центральный банк. Действия федеральных властей в ответ на начинавшуюся рецессию лишь привели к ее усугублению.

На дне

В 1928 году Федеральная резервная система уже вовсю повышала процентные ставки и перекрывала денежные потоки. Например, ее учетная ставка (под нее ФРС выдает кредиты банкам-участникам) повышалась с января 1928 года по август 1929-го четыре раза, с 3,5% до 6%. Центральный банк предпринял дальнейшие дефляционные шаги, продавая государственные ценные бумаги в течение нескольких месяцев после краха фондового рынка. В следующие три года денежное предложение сократилось на 30%. Позже, пока во всех секторах экономики рушились цены, политика ФРС привела к резкому росту реальных процентных ставок (привязанных к инфляции).

Самая полная хроника монетарной политики этого периода содержится в классическом труде нобелевского лауреата Милтона Фридмана и его коллеги Анны Шварц «Монетарная история Соединенных Штатов, 1867-1960».

Фридман и Шварц убедительно показывают, что сокращение денежной массы в стране на треть с августа 1929 года по март 1933-го стало гигантским тормозом для экономики и было, в первую очередь, результатом чудовищной некомпетентности ФРС. После того, как в октябре 1928 года скончался Бенджамин Стронг (Strong), влиятельный банкир, возглавлявший нью-йоркский банк ФРС, Федеральная резервная система осталась без компетентного руководства — и тем самым плохая политика стала еще хуже[5].

Поначалу только самые прозорливые финансисты типа Бернарда Барука (Baruch) и Джозефа Кеннеди (Kennedy), наблюдавшие за изменениями денежной массы и прочими шагами государства, поняли, что скоро начнутся проблемы. Ведь Барук еще в 1928 году начал продавать акции и покупать облигации и золото; так же поступал и Кеннеди, комментируя, что «только дурак покупает доллары на пике»[6].

Наконец, и массы инвесторов осознали, что в ФРС происходит что-то не то, и тогда началась паника. В статье U.S. News & World Report, посвященной 50-й годовщине падения фондового рынка, это было описано следующим образом:

На самом деле, Великий крах вовсе не был делом одного дня, несмотря на частые упоминания о «черном четверге», 24 октября, и «черном вторнике» следующей недели. Уже 5 сентября рынок акций был слаб при большом объеме торгов, хотя за два дня до этого показал новый максимум. Снижение в первых числах октября было названо «целесообразной корректировкой». Wall Street Journal, предсказывая осеннее оживление, отмечала, что «одни акции растут, другие падают».

Потом, 3 октября произошло наибольшее падение акций с начала года. Началось предъявление маржинальных требований; некоторые трейдеры встревожились. Но на следующий день цены вновь выросли и две недели были относительно стабильны.

Настоящее бедствие началось в среду, 23 октября. Один наблюдатель назвал происходившее «Ниагарским водопадом банкротств». Шесть миллионов акций перешли из рук в руки. Индекс Dow Jones Industrial Average упал на 21 пункт. «Завтра будет разворот», — говорили брокеры друг другу. По их словам, котировки опустились до «необоснованно низкого» уровня.

Но на следующий день, в «черный четверг», акции распродавались еще активнее… тикер показывал падение более пяти часов подряд, и, снижение котировок прекратилось только в 19:08[7].

На своем пике акции, входящие в расчет индекса Dow Jones Industrial Average, стоили в 19 раз дороже годовой прибыли компаний — дороговато, но не настолько, чтобы аналитики фондового рынка сочли это признаком чрезмерной спекуляции. Перекосы в экономике, вызванные монетарной политикой ФРС, поставили страну на путь рецессии, но дальнейшие меры государства превратили рецессию в полномасштабную катастрофу. Пока рушились котировки, Конгресс играл с огнем: утром «черного четверга» газеты сообщали, что в Капитолии берут верх силы, выступающие за повышение комиссионных сборов за совершение сделок с ценными бумагами.

Крах фондового рынка был лишь отражением, а не непосредственной причиной деструктивной государственной политики, которая, в конечном итоге, спровоцировала Великую депрессию: взлеты и падения рынка происходили почти синхронно с действиями ФРС и Конгресса. А то, что они творили в 1930-е годы, можно смело записать в разряд величайших глупостей мировой истории.

Приятель, двадцать миллионов не одолжишь?

Мичиган пострадал от «черного четверга» больше, чем почти любой другой штат. Акции автомобильных и добывающих компаний упали до катастрофически низких отметок. В 1929 году автомобильная промышленность поставила исторический рекорд, произведя более 5 миллионов машин, а уже в 1930-м объем производства упал до 2 миллионов. К 1932 году — примерно на нижней точке Депрессии — он упал еще на два миллиона до 1 331 860 — на целых 75% относительно пика 1929 года.

Крах 1929 года тяжело ударил по инвесторам всего мира, включая многих известных людей. Среди них был Уинстон Черчилль. До краха он инвестировал большие средства в американские ценные бумаги. Позже лишь писательские способности и положение в правительстве позволили ему восстановить состояние.

Кларенс Бердсай (Birdseye), один из родоначальников индустрии замороженных продуктов, продал свой бизнес за 30 миллионов и вложил все свои деньги в акции. Он потерял все.

Уильям Дюран (Durant), основатель General Motors, потерял на фондовом рынке 40 миллионов и оказался фактически нищим. (Сама GM в годы Депрессии сумела сохранить положительный баланс под руководством Альфреда Слоуна (Sloan) с его политикой снижения издержек.)

Фаза II: Дезинтеграция мировой экономики

Хотя современный миф утверждает, что свободный рынок в 1929 году «самоуничтожился», основным виновником бедствия было государство. Если бы этот крах был похож на предыдущие, то трудные времена закончились бы через два, максимум три года, а то и еще раньше. Но поразительно неумелые действия правительства продлили несчастье еще на 10 лет.

В 1930 году средний уровень безработицы достиг нестрашной по меркам рецессии отметки в 8,9% против 3,2% в 1929-м. Затем он начал резко расти и в 1933-м достиг пика в 25%. Вплоть до марта 1933 года президентом был Герберт Гувер, человек, которого часто называют сторонником невмешательства государства к экономику, принципа laissez-faire.

«Самая нерачительная администрация в истории»

Действительно ли Гувер разделял философию свободного рынка и отстаивал принцип «руки прочь от экономики»? Его противник на выборах 1932 года Франклин Рузвельт так не считал. Во время кампании Рузвельт жестко критиковал Гувера за излишние расходы и чрезмерное налогообложение, увеличение внутреннего долга, удушение торговли и создание армии безработных. Он обвинял президента в «бездумном и экстравагантном» расходовании средств, в стремлении «как можно скорее сконцентрировать контроль в Вашингтоне» и руководстве «самой нерачительной администрацией мирного времени в истории». Кандидат в вице-президенты Джон Нэнс Гарнер (Garner) заявлял, что Гувер «ведет страну на путь социализма»[8]. Вопреки тому, что принято думать о Гувере, Рузвельт и Гарнер были абсолютно правы.

Коронной глупостью администрации Гувера был тариф Смута-Хоули (Smoot-Hawley Tariff), принятый в июне 1930 году. Он стал дополнением тарифа Фордни-Маккамбера (Fordney-McCumber) 1922 года, который в предыдущее десятилетие привел к кризису американское сельское хозяйство. Тариф Смута-Хоули, самый протекционистский закон в истории США, фактически закрыл границы для иностранных товаров и спровоцировал ожесточенную торговую войну. Масштабы последствий описывает профессор Барри Поулсон (Poulson):

По этому закону были повышены тарифы на целый ряд товаров, подлежащих обложению таможенными пошлинами; например, пошлины на сельскохозяйственную продукцию были повышены в среднем с 20 до 34%; на алкогольную продукцию — с 36 до 47%; на шерсть и изделия из шерсти — с 50 до 60%. В общей сложности было резко повышено 887 тарифов, а список товаров, подлежащих обложению пошлинами, был расширен до 3218 пунктов. Важнейшей особенностью тарифа Смута-Хоули было то, что пошлины рассчитывались в конкретной денежной сумме, а не в проценте от цены. Когда в ходе Великой депрессии цены упали вдвое, фактическая ставка удвоилась, тем самым усилив протекционистский характер закона [9].

Тариф Смута-Хоули имел не только глубокий, но и широкий характер, поскольку применялся к огромному множеству товаров. До его принятия настенные часы облагались 45%-ной пошлиной; закон повысил ее до 55% плюс еще 4,50 долларов за единицу товара. Пошлины на зерновые были повышены примерно вдвое. Были введены пошлины даже на кислую капусту — впервые в истории. Товаров, не облагавшихся пошлинами, осталось совсем мало — и среди них, как ни странно, — пиявки и скелеты (один острослов ехидно заметил, что это, возможно, была политическая подачка Американской медицинской ассоциации).

Пошлины на льняное масло, вольфрам и казеин ударили, соответственно, по американской лакокрасочной, сталелитейной и бумажной промышленности. По закону Смута-Хоули были введены пошлины более чем на 800 комплектующих, используемых в автомобильной промышленности. На фабриках по производству дешевой одежды из импортной регенерированной шерсти работало 60 000 человек — большая их часть осталась без работы после повышения пошлины на регенерированную шерсть на 140%[10].

Чиновники из администрации и Конгресса были уверены, что повышение торговых барьеров вынудит американцев покупать больше отечественных товаров, и это, наконец, решит проблему безработицы. Но они, по-видимому, не знали важного принципа международной торговли: торговля — это улица с двусторонним движением; если иностранцы не могут продать свои товары у нас, то они не могут заработать доллары, которые нужны им для того, чтобы покупать наши товары. Иными словами, государство не может перекрыть импорт, не перекрыв параллельно экспорт.

Око за око

Резкое повышение пошлин по Закону Смута-Хоули ударило по иностранным компаниям и их работникам, и вскоре иностранные государства установили собственные торговые барьеры. Поскольку им стало гораздо труднее продавать свои товары на американском рынке, они урезали импорт американских товаров. Особенно пострадало сельское хозяйство США. Росчерком президентского пера американские фермеры потеряли почти треть своих рынков. Падение цен на сельхозпродукцию повлекло за собой банкротство десятков тысяч фермеров. Если в 1929 году бушель пшеницы стоил 1 доллар, то в 1932-м — всего 30 центов.

В условиях сельскохозяйственного коллапса разорилось рекордное число провинциальных банков, а вместе с ними — сотни тысяч их клиентов. В 1930-1933 годах в Соединенных Штатах закрылось девять тысяч банков. Фондовый рынок, в значительной мере восстановивший позиции, потерянные после «черного четверга», упал на 20 пунктов в тот день, когда Гувер подписал Закон Смута-Хоули, и падал почти безостановочно следующие два года. (Пик рынка, судя по индексу Dow Jones Industrial Average, был достигнут 3 сентября 1929 года — 381 пункт. Минимальное значение за 1929 год — 198 — было достигнуто 13 ноября, затем, к апрелю 1930 года, индекс вырос до 294. Пока в июне законопроект был на рассмотрении Гувера, вновь началось падение, продолжавшееся вплоть до 41 пунктов двумя годами позже. До 381 пунктов индекс Dow Jones вновь вырастет лишь через четверть столетия.)

Сокращение мировой торговли, вызванное тарифными войнами, стало одной из предпосылок Второй мировой войны, которая началась несколько лет спустя. В 1929 году другие страны были должны гражданам США 30 миллиардов долларов. Веймарская республика с трудом выплачивала огромные репарации, наложенные на нее грабительским Версальским договором. Когда из-за пошлин иностранные бизнесмены практически лишились возможности продавать свои товары на американском рынке, бремя их долгов стало значительно тяжелее, и это воодушевило таких демагогов, как Адольф Гитлер. «Когда границы закрываются для товаров, их открывают армии», предупреждает старая горькая истина.

Свободные рынки или бесплатные обеды?

Одного Закона Смута-Хоули достаточно, чтобы покончить с мифом о том, что Гувер был убежденным сторонником свободного рынка, но на этом история интервенционистских ошибок его администрации не кончается. В течение месяца после краха фондового рынка он проводил совещания с ведущими бизнесменами, пытаясь вынудить их сохранять зарплаты на искусственно завышенном уровне, невзирая на падение как доходов, так и цен. В 1929-1933 годах потребительские цены упали почти на 25%, в то время как зарплаты в номинальном выражении снизились всего на 15% — в реальном выражении это означало существенное повышение оплаты труда, что является одним из важных компонентов издержек на ведение бизнеса. Как отмечает экономист Ричард Эбелинг, «политика "высоких зарплат", проводившаяся администрацией Гувера и профсоюзами… привела лишь к удорожанию рабочей силы и новому витку безработицы»[11].

Гувер резко увеличил расходы государства на субсидии и программы вспомоществования. Всего за год — с 1931 по 1932-й — доля федерального правительства в ВНП повысилась с 16,4 до 21,5%[12]. Сельскохозяйственная бюрократия Гувера выделяла сотни миллионов долларов производителям пшеницы и хлопка, хотя новые тарифы опустошили их рынки. Его Корпорация финансирования реконструкции (Reconstruction Finance Corporation) бездумно раздавала миллиарды долларов на субсидии для бизнеса. Рексфорд Гай Тагвелл (Tugwell), один из архитекторов политики Рузвельта в 30-е годы, объяснял несколько десятилетий спустя: «Тогда мы в этом не признавались, но практически весь "новый курс" был экстраполяцией программ, начатых Гувером»[13].

Поначалу Гувер снизил налоги для самых бедных американцев, но, как подчеркивают Лэрри Швайкарт и Майкл Аллен в своем монументальном труде «История Соединенных Штатов с точки зрения патриота: от великого открытия Колумба до войны с террором», он «не предложил стимулов инвестировать в новые заводы для создания рабочих мест». Он даже обложил налогом банковские чеки, что «ускорило снижение доступности денег, поскольку людям стало невыгодно выписывать чеки»[14].

В сентябре 1931 года, когда предложение денег сократилось, а экономику шатало под воздействием Закона Смута-Хоули, ФРС произвела крупнейшее повышение своей процентной ставки в истории. За четыре года объем банковских вкладов сократился на 15%, и всю первую половину 1932 года продолжалось масштабное дефляционное сокращение денежной массы.

Но высокие пошлины, огромные субсидии и дефляционная монетарная политика — это еще не все ошибки администрации Гувера. В 1932 году Конгресс принял, а Гувер подписал Закон о прибыли (Revenue Act). То было крупнейшее в истории повышение налога в мирное время: подоходный налог увеличился вдвое. На самом деле, для налогоплательщиков с самым высоким уровнем доходов он повысился более чем в два раза — с 24 до 63%. Были снижены налоговые вычеты, отменены налоговые льготы по трудовому доходу, повышены корпоративные налоги и налоги на недвижимость, введены новые налоги на подарки, бензин и автомобили, а кроме того, резко повышены почтовые тарифы.

Может ли серьезный ученый, проанализировав масштабное вмешательство администрации Гувера в экономику, на голубом глазу заявить, что вина за его неминуемые разрушительные последствия лежит на свободном рынке? Швайкарт и Аллен частично подсчитали нанесенный ущерб:

К 1933 году эта комедия ошибок породила чудовищные цифры: уровень безработицы в стране вырос до 25%, но по отдельным городам статистика вообще казалась непостижимой. Из Кливленда сообщали, что безработные составляют 50% рабочей силы; Толедо — 80%; по некоторым штатам уровень безработицы превышал 40%. Обоюдоострый меч — снижение прибыли и увеличение числа заявок на пособие по безработице — сделал свое дело: многие муниципалитеты оказались на грани разорения. В Нью-Йорке закрылись школы, а долг перед чикагскими учителями составил около 20 миллионов долларов. Многие частные школы вообще разорились. Исследование, проведенное по заказу правительства, показало, что к 1933 году закрылось около полутора тысяч колледжей, а продажи книг буквально рухнули. За целый год библиотечная система Чикаго не приобрела ни одной книги[15].

Фаза II: Новый курс

На президентских выборах 1932 года Франклин Делано Рузвельт разгромил своего соперника, действующего президента Герберта Гувера, набрав 472 голоса выборщиков против 59. Авторы платформы Демократической партии, список которой возглавлял Рузвельт, провозглашали: «Мы убеждены, что партийная платформа — это пакт, заключаемый с народом, и что партия, получившая бразды правления, обязана свято и нерушимо его соблюдать». Они призывали сократить на 25% расходы федерального правительства, сбалансировать федеральный бюджет, сохранять обеспеченность денег золотом «при любых обстоятельствах», вывести государство из тех сфер, в которых должно господствовать частное предпринимательство, и покончить с «экстравагантностью» сельскохозяйственных программ Гувера. Все это обещал кандидат Рузвельт, но президент Рузвельт не сделал ничего подобного.

4 марта 1933 года, когда состоялась инаугурация Рузвельта, в Вашингтоне царили страх и оптимизм — страх перед тем, что экономика может не восстановиться, а оптимизм — по поводу того, что новый и решительный президент что-то изменит. Настроения, царившие в обществе в то время, когда он формировал новую администрацию, хорошо выразил юморист Уилл Роджерс (Rogers): «С ним вся страна — лишь бы он что-нибудь сделал. Если бы он сжег Капитолий, то мы бы все радовались и говорили: вот видите, из искры возгорелось пламя»[16].

«Бояться нечего, кроме самого страха»

Рузвельт, действительно, кое-что изменил, но это были, видимо, не те перемены, на которые надеялась страна. Он сделал ошибку уже в самом начале, когда в своей инаугурационной речи заявил, что в Депрессии виноваты «недобросовестные менялы». Он ничего не сказал о роли неумелых действий ФРС и лишь мельком упомянул о безответственных шагах Конгресса, ставших одной из причин краха. В результате его усилий экономика находилась в депрессии до конца десятилетия. Воспользовавшись изречением писателя XIX века Генри Дэвида Торо (Thoreau), Рузвельт заявил в своем инаугурационном выступлении: «Нам нечего бояться, кроме самого страха». Но, как объясняет доктор Ханс Сеннхольц из Grove City College, на самом деле, у американцев были все причины опасаться будущей политики Рузвельта:

В свои первые сто дней он принял суровые меры по ограничению прибыли. Вместо ликвидации барьеров для роста благосостояния, воздвигнутых его предшественником, он создал собственные. Он всячески ослаблял позиции американского доллара путем его количественных увеличений и качественных ухудшений. Он конфисковал золото у населения и вслед за этим девальвировал доллар на 40%[17].

Раздосадованный и возмущенный тем, что Рузвельт столь скоро и основательно отступил от программы, с которой он шел на выборы, директор Бюджетного бюро Льюис Дуглас (Douglas), ушел в отставку, проработав в этой должности всего год. Выступая в мае 1935 года в Гарварде, Дуглас четко заявил, что Америка стоит перед судьбоносным выбором:

Что предпочтем мы, граждане великой страны, — покориться деспотизму бюрократии, контролирующей каждый наш шаг, разрушающей завоеванное нами равенство, превращающей нас в нищих рабов государства? Или держаться тех свобод, за которые человек боролся более тысячи лет? Важно понимать масштаб стоящего перед нами вопроса… Если мы не выбираем тиранию бюрократии, которая контролирует нашу жизнь, разрушает прогресс, снижает уровень жизни… то разве функцией федерального правительства в демократическом государстве не должно быть ограничение своей деятельности тем, с чем может адекватно работать демократия — например, обороной страны, поддержанием правопорядка, охраной жизни и собственности, недопущением мошенничества и защитой рядовых граждан от влиятельных кругов, обладающих особыми правами и интересами?[18]

Новый фарс

Кризис охватил банковскую систему 4 марта 1933 года, когда новый президент вступил в должность. Идеей Рузвельта закрыть банки и объявить 6 марта «банковские каникулы» (которые фактически закончились лишь девять дней спустя) его апологеты восторгаются по сей день, называя его решительным и необходимым шагом. Однако Фридман и Шварц четко показывают, что это «лекарство» было «хуже самой болезни». Тариф Смута-Хоули и монетарная авантюра ФРС были главными виновниками создания того положения, которое дало Рузвельту предлог временно лишить вкладчиков их сбережений, а банковские каникулы не решили проблему. «Более 5000 банков, работавших на момент объявления каникул, не открыли свои двери после их окончания, а 2000 из них закрылись навсегда», — сообщают Фридман и Шварц[19].

В 2003 году вышла в свет великолепная книга экономиста Джима Пауэлла из Института Катона — «Безрассудство ФДР: Как Рузвельт и его "новый курс" продлили Великую депрессию». Автор подчеркивает, что «почти все обанкротившиеся банки работали в тех штатах, где действовали законы о бесфилиальной системе» — эти законы запрещали банкам открывать филиалы и, тем самым, диверсифицировать свои портфели и снижать риски. «Хотя в Соединенных Штатах с их законами о бесфилиальной системе обанкротились тысячи банков, в Канаде, где банковские филиалы были разрешены, не произошло ни одного банкротства…»[20]. Странно, что критики капитализма, называющие рынок виновником Депрессии, никогда не упоминают этого факта.

Конгресс дал президенту полномочия сперва изымать золотые монеты у американских граждан, а затем устанавливать фиксированную цену на золото. Однажды утром, когда Рузвельт ел в постели яичницу, они с министром финансов Генри Моргентау решили изменить золотое содержание доллара. Оценив все варианты, Рузвельт остановился на повышении цены унции золота на 21 цент, потому что это было «счастливое число». Моргентау писал в своем дневнике: «Если бы какой-нибудь человек узнал, как мы установили золотое содержание доллара путем сочетания счастливых чисел, то, думаю, он был бы в шоке»[21]. Кроме того, Рузвельт единолично торпедировал Лондонскую экономическую конференцию 1933 года, которая созывалась в ответ на просьбу других крупных стран снизить тарифы и восстановить золотой стандарт.

К началу 1930 года Вашингтон и его бесшабашный центральный банк уже пропустили золотой стандарт через мясорубку. Отказавшись от него, Рузвельт ликвидировал почти все остававшиеся препятствия безудержной валютной и кредитной экспансии, за которую позже страна будет расплачиваться обесцениванием валюты. Хорошо выразился сенатор Картер Гласс (Glass), предупреждавший Рузвельта в начале 1933 года: «Это позор, сэр. Великое государство с большим золотым запасом нарушает свои обещания платить золотом вдовам и сиротам, которым оно продавало свои облигации, обязуясь платить золотой монетой по существующему курсу. Оно нарушает обещание обеспечивать бумажные монеты золотом по существующему курсу. Это позор, сэр»[22].

Рузвельт, заставивший граждан сдать золото, вернул оживление в американские бары и гостиные. В свое второе воскресенье в Белом доме он заметил за ужином: «А теперь бы неплохо выпить пива»[23]. В тот же вечер он набросал обращение к Конгрессу с просьбой отменить «сухой закон». Палата представителей приняла соответствующее решение во вторник, Сенат одобрил его в четверг, а до конца года его ратифицировало достаточное число штатов для того, чтобы Двадцать первая поправка стала частью Конституции. Один наблюдатель, комментируя столь примечательный поворот событий, отметил, что, если бы в начале 1933 года по улице шли два человека — один с золотой монетой в кошельке, а другой — с бутылкой виски в кармане, то человек с монетой считался бы добропорядочным гражданином, а человек с бутылкой — преступником. Через год они поменялись ролями.

В первый год «нового курса» Рузвельт предложил потратить 10 миллиардов долларов, хотя [государственные] доходы составляли всего 3 миллиарда. В 1933-1936 годах государственные расходы выросли более, чем на 83%. Внутренний долг увеличился на 73%.

В 1935 году Рузвельт уговорил Конгресс создать систему социальной защиты (Social Security), а в 1938-м — впервые в истории страны ввести минимальный размер заработной платы. Хотя широкая общественность по сей день ставит эти меры ему в заслугу, у многих экономистов на это иная точка зрения. В результате принятия закона о минимальном размере заработной платы многие неопытные, молодые, неквалифицированные и социально незащищенные работники становятся не по карману работодателю. (По некоторым оценкам, положения о минимальной оплате труда, принятые в 1933 году в рамках еще одного закона, оставили без работы около 500 000 чернокожих.)[24]. А современные исследования и оценки показывают, что система соцзащиты превратилась в такой кошмар, что придется либо приватизировать ее, либо поднять до космических высот и без того высокие налоги, при помощи которых она поддерживается на плаву.

Рузвельт добился принятия Закона о регулировании сельского хозяйства (ААА), по которому сельхозпроизводители были обложены новым налогом, а полученная прибыль пошла на проведение мероприятий по уничтожению ценных сельскохозяйственных культур и здорового скота. Под наблюдением федеральных агентов запахивались отличные хлопковые, пшеничные и кукурузные поля, причем мулы не могли взять в толк, зачем их гонят по посевам, ведь их учили шагать между бороздами. Резали здоровых коров, овец и свиней, а туши скидывали в ямы. Министр сельского хозяйства Генри Уоллес лично распорядился зарезать 6 миллионов поросят до того, как они вырастут до нормального размера. Кроме того, администрация впервые стала платить фермерам за то, чтобы они вообще не работали. Даже если Закон о регулировании сельского хозяйства и помог фермерам, сократив предложение и подняв цены, это было достигнуто за счет миллионов других людей, которым пришлось платить эти цены или сокращать свой рацион.

Синие орлы, красные утки

Пожалуй, самым радикальным аспектом «нового курса» стал принятый в июне 1933 года Закон о возрождении национальной промышленности, в соответствии с которым была создана крупная бюрократическая структура, названная Национальной администрацией по экономическому восстановлению (NRA). NRA заставила объединиться в санкционированные государством картели большую часть промышленных предприятий. Кодексы, регулировавшие цены и условия продаж, вскоре так трансформировали значительную часть американской экономики, что она начала напоминать какую-то фашистскую структуру, а NRA финансировалась за счет налогов с тех самых предприятий, которые она контролировала. По оценкам некоторых экономистов, NRA повысила издержки на ведение бизнеса в среднем на 40% — вряд ли это было нужно для восстановления экономики, переживавшей депрессию.

Экономический эффект NRA был мощным и проявился немедленно. В течение пяти месяцев до принятия закона были очевидны признаки восстановления: число рабочих мест в промышленности и фонд заработной платы увеличились, соответственно, на 23 и 35%. Потом появилась NRA, сократившая рабочий день, повысившая в произвольном порядке зарплаты и создавшая новые издержки для предпринимательской деятельности. За шесть месяцев после вступления закона в силу промышленное производство сократилось на 25%. «Создание NRA не было мерой, направленной на возрождение экономики, — совсем наоборот, — пишет Бенджамин Андерсон. — За весь период NRA уровень промышленного производства не вернулся до тех отметок, на которых он был в июле 1933 года, до создания NRA»[25].

Руководителем NRA Рузвельт назначил генерала Хью Джонсона по прозвищу «Железные штаны», краснощекого грубияна и страстного поклонника итальянского диктатора Бенито Муссолини. «Да смилуется Всемогущий Бог над всяким, кто попытается помешать Синему Орлу», — гремел Джонсон (синего орла, официальный символ NRA, один сенатор с иронией называл «советской уткой»). Тем, кто отказывался подчиняться правилам NRA, Джонсон лично угрожал публичным бойкотом и обещал «дать в нос».

Всего было создано более пятисот кодексов NRA «по производству всевозможной продукции — от громоотводов до корсетов и бюстгальтеров — и охватывавших более 2 миллионов работодателей и 22 миллионов рабочих»[26]. Существовали кодексы о производстве средств для укрепления волос, поводков для собак и даже музыкальных комедий. Портной из Нью-Джерси по имени Джек Мэджид (Magid) был арестован и посажен в тюрьму за то, что брал за утюжку комплекта одежды 35 центов вместо 40, как предписывал «Кодекс портного», введенный по инициативе NRA.

В книге «Миф Рузвельта» историк Джон Флинн описывает, как сторонники NRA вели свои «дела»:

NRA обнаружила, что не может провести в жизнь свои правила. Укреплялся черный рынок. Добиться выполнения норм можно было только самыми жестокими полицейскими методами. В швейной промышленности — вотчине [видного деятеля американского профсоюзного движения] Сидни Хиллмана — кодексы внедряли при помощи спецподразделений. Они рыскали по швейному району, как штурмовики. Они могли ворваться на фабрику, выгнать хозяина, выстроить сотрудников в шеренгу, быстро их допросить и забрать бухгалтерские книги. Ночная работа была запрещена. Летучие отряды этих «швейных полицейских» проходили по району ночью, стучали в двери топорами, ища тех, кто осмелился сшить пару брюк в ночной час. Но чиновники, ответственные за проведение кодексов в жизнь, говорили, что без этих жестких методов не удалось бы добиться их соблюдения, потому что общественность их не поддерживала[27].

Алфавитные комиссары

Затем Рузвельт подписал закон о резком повышении налогов для граждан с высокими доходами и повысил на 5% налог на дивиденды корпораций. В 1934 году он добился еще одного повышения налогов. Фактически, в следующие 10 лет увеличение налогообложения стало излюбленной политикой Рузвельта, кульминацией которой было введение максимальной ставки подоходного налога в 90%. Сенатор Артур Ванденберг (Vandenberg) от Мичигана, выступавший против многих инициатив в рамках «нового курса», резко критиковал политику Рузвельта по масштабному повышению налогов. Он говорил, что оздоровление экономики нельзя провести, следуя социалистическому представлению о том, что Америка «может поднять нижнюю треть», опустив «верхние две трети»[28]. Кроме того, Ванденберг осуждал Конгресс за «капитуляцию перед алфавитными комиссарами [имеются в виду представители десятков новых ведомств, названия которых начинались практически на все буквы алфавита; слово «комиссары» (commissars) — намек на сходство с советскими порядками], которые глубоко убеждены в том, что американский народ необходимо ради его же спасения подчинить диктату могущественных начальников»[29].

Алфавитные комиссары легко и охотно тратили средства налогоплательщиков. Именно их имел в виду влиятельный журналист и социальный критик Альберт Джей Нок, называя «новый курс» «общенациональной, проводимой государством мобилизацией бессмысленного фиглярства и бесцельного волнения»[30].

Рузвельтовское Управление общественных работ (CWA) нанимало актеров давать бесплатные представления и библиотекарей — каталогизировать архивы. Оно даже платило ученым за изучение истории английской булавки, поручило ста вашингтонским рабочим патрулировать улицы с воздушными шарами, чтобы не подпускать скворцов к общественным зданиям, и оплачивало труд по охоте на перекати-поле в ветреные дни.

Осенью 1933 года, когда создавалось Управление общественных работ, предполагалось, что эта программа просуществует недолго. В своем обращении к нации Рузвельт заверил Конгресс в том, что любая подобная программа будет действовать не больше года. «Федеральное правительство, — заявил президент, — должно прекратить заниматься пособиями, и непременно прекратит. Я совсем не хочу, чтобы жизненная энергия нашего народа и дальше ослаблялась раздачей денег, пайков, общественными работами по стрижке газонов, сбору листьев и бумажек в городских парках». Руководителем ведомства был назначен Гарри Хопкинс (Hopkins), который позже говорил: «У меня работает четыре миллиона человек, но, ради бога, не спрашивайте меня, чем они занимаются». CWA завершило свою деятельность через несколько месяцев, но вместо него была создана другая временная программа помощи, которая к 1935 году превратилась в Управление развития общественных работ (WPA). Сегодня оно известно как та самая правительственная программа, которая породила понятие «boondoggle» (имитация полезной деятельности), поскольку «произвела» куда больше, чем те 77 000 мостов и 116 000 зданий, о которых любили упоминать ее поборники как о свидетельстве ее эффективности[31].

У критиков были все основания расшифровывать WPA, как «We Piddle Around», то есть «слоняемся без дела». В Кентукки сотрудники WPA описали 350 способов приготовления шпината. Это ведомство приняло на работу 6000 «актеров», хотя в национальном профсоюзе актеров официально состояло лишь 4500 членов. Сотни сотрудников WPA занимались сбором пожертвований в избирательные фонды кандидатов от Демократической партии. В Теннеси сотрудников WPA увольняли, если они отказывались пожертвовать 2% зарплаты в пользу действующего губернатора. К 1941 году всего 59% бюджета WPA шло на оплату труда рабочих; остальное поглощала бюрократия и накладные расходы. Редакция New Republic задавалась вопросом: «Хватит ли [у Рузвельта] духу признать теперь, что создание WPA было поспешным и претенциозным политическим жестом, что результатом его деятельности стал жалкий провал, и теперь его необходимо ликвидировать?»[32]. Последние проекты WPA были отменены лишь в июле 1943 года.

Рузвельта хвалили и по сей день хвалят за такие инициативы «по созданию рабочих мест», как CWA и WPA. По мнению многих, они способствовали преодолению Депрессии. Но считающие так не понимают, что именно дальнейшие манипуляции Рузвельта продлили Депрессию и во многом способствовали тому, что безработные не смогли найти настоящую работу. Выделение огромных бюджетных средств на эти программы трудоустройства представляло собой расходование ценных ресурсов на политически мотивированные и экономически контрпродуктивные цели.

Этот тезис можно проиллюстрировать простой аналогией. Если вор ходит из дома в дом, грабя всех жителей района, а потом направляется в близлежащий торговый центр, где тратит весь свой «улов», то нельзя считать, что он оказал услугу обществу или принес общую экономическую пользу, так как его траты «простимулировали» хозяев магазинов в этом торговом центре. Точно так же, когда государство нанимает кого-то заниматься каталогизацией многочисленных способов приготовления шпината, нельзя сказать, что зарплата, выплаченная за счет средств налогоплательщиков, стала для экономики чистым приростом, поскольку материальные блага, которые пошли на оплату его труда, были просто перенаправлены, а не созданы. Экономистам по сей день приходится бороться с этим «магическим мышлением» каждый раз, когда предлагается увеличить расходы государства — словно деньги приносит не труд граждан, а мановение волшебной палочки.

«Удивительное сборище наглых ничтожеств»

Непродуманные меры Рузвельта по вмешательству в экономику по достоинству оценили те, кому важно производить впечатление людей ответственных и занятых. Тем временем, огромное большинство американцев было готово терпеть. Они очень хотели верить в лучшие намерения этого харизматического политика, жертвы полиомиелита и бывшего губернатора Нью-Йорка. Но у Рузвельта всегда были критики, и с годами их становилось все больше. Одним из них был неподражаемый «мудрец из Балтимора» Г.Л. Менкен (Mencken), беспощадный в своих риторических атаках на президента. Пол Джонсон так характеризует болезненные, но зачастую действительно смешные колкости Менкена:

Менкен изощрялся в своих нападках на торжествующего Рузвельта, испытывая нескрываемое отвращение к его псевдоколлективистским замашкам. Для него Рузвельт был «фюрером», «мошенником», окруженным «удивительным сборищем наглых ничтожеств», «бандой полуобразованных педагогов, юристов по гражданским делам, прекраснодушных болванов и прочих жалких «знатоков». Его «новый курс» был «политическим рэкетом», «серией фальшивых чудес», отличался «постоянными призывами к классовой зависти и ненависти», отношением к государству, как к «дойной корове с 125 миллионами сосков» и «частым отказом от обещаний, данных в категорической форме»[33].

Признаки жизни

Вскоре американская экономика была освобождена от бремени самых одиозных эксцессов «нового курса» — в 1935 году Верховный суд объявил неконституционной NRA, а в 1936-м — ААА, тем самым навсегда заслужив гнев и презрение Рузвельта. Признав неконституционным многое из того, что сделал Рузвельт, «девять старцев» отменили и другие, менее значительные законы и программы, препятствовавшие оздоровлению экономики.

Освобожденная от худшего, что было в «новом курсе», экономика проявила некоторые признаки жизни. В 1935 году уровень безработицы опустился до 18%, в 1936-м — до 14%, а в 1937-м — еще ниже. Но после очередного проседания рынка в 1938 году он вновь вырос до 20%. С августа 1937 по март 1938 года фондовый рынок упал почти на 50%. «Экономический стимул» «нового курса» Франклина Делано Рузвельта был действительно беспрецедентным: он привел к депрессии во время депрессии!

Фаза IV: Закон Вагнера

Предпосылки к коллапсу 1937-1938 годов были созданы с принятием в 1935 году Закона о трудовых отношениях (National Labor Relations Act), более известного как Закон Вагнера и Великая хартия профсоюзов. Вновь процитируем Сенхольца:

Закон революционизировал трудовые отношения в Америке. Он вывел трудовые споры из юрисдикции судов и передал их в ведение нового федерального ведомства, Национального совета по трудовым отношениям, который стал прокурором, судьей и судом присяжных в одном лице. Симпатизировавшие профсоюзам члены Совета еще больше извратили этот закон, который и без того предоставил правовой иммунитет и привилегии профсоюзам. Тем самым США отказались от великого достижения западной цивилизации — равенства перед законом.

Закон Вагнера, или Закон о трудовых отношениях, был принят в ответ на ликвидацию Верховным судом NRA и ее трудовых кодексов. Его целью было сокрушение всякого сопротивления работодателя профсоюзам. Все, что бы ни сделал работодатель в рамках самозащиты, становилось «несправедливой трудовой практикой», за которую наказывал Совет. Мало того, что закон обязал работодателей вести переговоры с профсоюзами, которым поручалось представлять интересы рабочих; позже решениями Совета сопротивление требованиям профсоюзных лидеров было признано незаконным[34].

Получив эти громадные новые полномочия, профсоюзы развернули неистовую деятельность. Угрозы, бойкоты, забастовки, захваты заводов и повсеместное насилие резко снизили производительность труда и повысили уровень безработицы. Все больше рабочих вступало в профсоюзы: к 1941 году в профсоюзах состояло в два с половиной раза больше американцев, чем в 1935-м. Историк Уильям Лейхтенбург (Leuchtenburg), который не был сторонником свободного предпринимательства, писал: «Граждане, озабоченные судьбой своей собственности, были напуганы захватом заводов, возмущены фактами просмотра чужой почты бастующими, огорчены запугиванием тех, кто не состоял в профсоюзах, и встревожены известями о летучих отрядах рабочих, которые шли или угрожали идти маршем из города в город»[35].

Неблагоприятный климат для бизнеса

После принятия Закона Вагнера Белый дом обрушился на бизнес с угрозами и оскорблениями. Бизнесмены, гремел Рузвельт, — это препятствие на пути к восстановлению. Он обзывал их «экономическими роялистами» и говорил, что бизнесмены как класс — «глупы»[36]. За оскорблениями последовала серия новых карательных мер. На фондовый рынок были наложены новые ограничения. Был введен новый налог на нераспределенную прибыль корпораций. «Эти меры, направленные против богатых, — пишет экономист Роберт Хиггс (Higgs), — практически не оставляли сомнений в том, что президент и его администрация намерены сделать все для того, чтобы выжать максимум из граждан с высокими доходами, на долю которых приходится большая часть принимаемых в стране решений о частных инвестициях»[37].

Всего за два месяца в конце 1937 года объем рынка стали — важнейшего экономического барометра — сократился с 83% до 35%. Когда эта новость украсила собой заголовки, Рузвельт, словно не найдя лучшего времени, отправился на десятидневную рыбалку. New York Herald Tribune умоляла его вернуться к работе, чтобы остановить возобновившуюся Депрессию. Необходимо, писала редакция газеты, дать обратный ход рузвельтовской политике «злобы и ненависти, насаждения межклассовой вражды и наказания всех, кто с не согласен с президентом»[38].

Колумнист Уолтер Липпман писал в марте 1938 года, что «почти без каких бы то ни было существенных исключений каждая из мер, в которых он [Рузвельт] был заинтересован в последние пять месяцев, была направлена на снижение производства материальных благ или на противодействие ему»[39].

Как отмечалось выше, Герберт Гувер, проводя свой «новый курс», повысил в 1932 году максимальную ставку подоходного налога с 24% до 63%. Но это был просто детский лепет по сравнению с налоговым угаром его преемника. При Рузвельте максимальная ставка была повышена сначала до 79%, а потом — до 90%. Историк Бертон Фолсом отмечает, что в 1941 году Рузвельт даже предложил убийственную ставку налога в 99,5% на все доходы свыше 100 000 долларов. «Почему нет?» — удивился он, когда один из советников усомнился в целесообразности этой меры[40].

После неудачи с этой конфискационной инициативой Рузвельт издал исполнительное распоряжение об обложении всех доходов свыше 25 000 долларов налогом по невероятной ставке в 100%. Кроме того, он предложил снизить размер индивидуального вычета до 600 долларов, в результате чего большинству американских семей пришлось впервые уплатить подоходный налог. Вскоре после этого Конгресс отменил исполнительное распоряжение, но оставил в силе размер индивидуального вычета[41].

Между тем, в середине 1930-х Федеральная резервная система вновь раскачивала свою монетарную политику — сначала вверх, потом вниз, потом резко вверх вплоть до вступления Америки во Вторую мировую войну. Одним из факторов экономического спада 1937 года был тот факт, что с лета 1936 по весну 1937-го ФРС удвоила резервные требования, предъявляемые к банкам страны. Опыт показывает, что нестабильной монетарной политики достаточно для того, чтобы сделать нестабильной всю экономику.

Болезненно переживая свои прежние поражения в Верховном суде, в 1937 году Рузвельт попытался провести в судьи своих людей, выступив с оригинальной инициативой: разрешить президенту назначать по одному судье в дополнение к каждому действующему судье, который, достигнув 70-летнего возраста, не уходит в отставку. Если бы это предложение было принято, то Рузвельт мог бы назначить шесть новых судей, сочувствующих его взглядам, увеличив число судей с 9 до 15. В Конгрессе его план провалился, но позже, после выхода на пенсию ряда судей, выступавших против политики Рузвельта, суд начал послушно одобрять его решения. Однако до того, как Конгресс отверг эту схему, опасения бизнеса перед тем, что суд, сочувственно относящийся к целям Рузвельта, начнет одобрять ранее отклоненные меры «нового курса», не позволили восстановить инвестиции и доверие.

Историк Роберт Хиггс проводит тесную связь между уровнем частных инвестиций и курсом американской экономики в 1930-е годы. Непрестанные нападки администрации Рузвельта — словом и делом — на бизнес, собственность и свободу предпринимательства гарантировали, что капитал, необходимый для придания нового старта экономике, будет облагаться чрезмерными налогами, либо будет вынужден уходить в тень. Введя Америку в войну в 1941 году, Рузвельт ослабил антипредпринимательскую политику, но значительная часть национального капитала вместо расширения промышленной базы и производства потребительских товаров была направлена на военные действия. Лишь после смерти Рузвельта и окончания войны инвесторы почувствовали себя достаточно уверенно для того, чтобы «запустить послевоенный инвестиционный бум, который позволил экономике вернуться к стабильному благосостоянию»[42].

Это мнение получило поддержку в комментариях одного из ведущих инвесторов страны того времени Лэммота Дюпона (du Pont), датируемых 1937 годом:

Неопределенность царит в налоговой сфере, на рынке труда, в монетарной политике и законодательстве, которым должна руководствоваться промышленность. Налоги нужно повышать, снижать или оставлять на прежнем уровне? Мы не знаем. Нужны профсоюзы или нет?.. Нам нужна инфляция, дефляция, снижение или увеличение государственных расходов?.. Нужно ли налагать новые ограничения на капитал и прибыли?.. Правильный ответ невозможно даже отгадать[43].

Многие современные историки склонны рефлексивно отвергать капитализм и не доверять свободным рынкам; они считают, что президентство Рузвельта — в соответствии с Конституцией или вопреки ей — было «впечатляющим» и «интересным» с исторической точки зрения. Как показывают опросы общественного мнения, большинство считает Рузвельта одним из величайших президентов, поэтому они, вероятно, с негодованием отвергнут мысль о том, что «новый курс» продлил Великую депрессию. Но когда весной 1939 года Американский институт общественного мнения провел общенациональный опрос на тему «Считаете ли вы, что отношение администрации Рузвельта к бизнесу затягивает его оздоровление?», более двух третей американцев ответили: «Да». Деловое сообщество ощущало это еще более обостренно[44].

С этим, похоже, соглашался даже министр финансов Рузвельта Генри Моргентау. В своем дневнике он писал: «Мы попробовали тратить деньги. Мы тратим больше, чем когда бы то ни было, и результатов ноль… Мы не сдержали ни одного из своих обещаний… Наша администрация уже четыре года у власти, и безработица находится на том же уровне, что и в самом начале, плюс огромный долг![45]

В конце десятилетия и через 12 лет после краха фондового рынка в «черный четверг» в Америке было 10 миллионов безработных. Уровень безработицы превышал 17%. В 1932 году Рузвельт обещал покончить с кризисом, но он продолжался на протяжении двух его президентских сроков и невзирая на бесчисленные интервенции.

Что же со свободой предпринимательства?

Как же произошло, что Рувельт избирался четыре раза, если его политика продлевала и углубляла экономическую катастрофу? Многое может объяснить невежество и готовность верить в лучшие намерения президента. В 1932 году Рузвельт разгромил Гувера, обещая сократить роль государства. Вместо этого, он расширил его роль, но сделал это с фанфарами и беседами у камина, которые гипнотизировали отчаявшихся людей. К тому времени, как они осознали, что его политика вредоносна, началась Вторая мировая война, люди сплотились вокруг своего главнокомандующего, и мало кто хотел менять коней на переправе.

Вторая мировая война привела не только к страшной бойне, но и к оживлению торговли Америки с ее союзниками. Уничтожение людей и ресурсов в ходе войны не помогло американской экономике, но возобновление торговли пошло ей на пользу. Резкое увеличение денежной массы компенсировало высокие издержки «нового курса», но вызвало проблему, от которой мы страдаем по сей день: год за годом на доллар можно купить все меньше товаров и услуг. Решающее значение имело то, что администрация Трумэна, сменившая рузвельтовскую, не была настроена громить частных инвесторов, и, в результате, эти инвесторы вновь вошли в экономику и обеспечили мощный послевоенный бум. В конце концов, Великая депрессия завершилась, но сегодня мы должны помнить о ней как об одной из самых больших и трагических неудач государственной политики в американской истории.

Корни Великой депрессии лежали в безответственной монетарной и фискальной политике американских властей в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Эта политика включала в себя целую череду крупных просчетов: неэффективное управление центральным банком, губительные для торговли тарифы, налоги, удушающие частную инициативу, отупляющий контроль над производством и конкуренцией, бессмысленное уничтожение урожаев и скотины и принудительные законы о труде — и это еще далеко не полный список. Не свободный рынок привел к 12 годам агонии, а крупномасштабная политическая некомпетентность.

Те, кто исследует события 1920-х и 1930-х годов и возлагает вину за экономическую катастрофу на капитализм и свободный рынок, просто не хотят видеть, слышать и постигать факты. Для того, чтобы возродить веру в свободный рынок и сохранить нашу свободу, жизненно необходимо отказаться от ложных представлений, которые во многом формируют общепринятые сегодня оценки этого неприятного исторического эпизода.

Страна сумела пережить и гуверовское госрегулирование, и шарлатанство рузвельтовского «нового курса», и сегодня новому поколению граждан предстоит заново открыть американское наследие свободы. На этот раз нам нечего бояться, кроме мифов и ложных представлений.

Послесловие: усвоили ли мы урок?

Через восемьдесят лет после начала Великой депрессии в литературе по этому болезненному эпизоду американской истории наблюдается обнадеживающая метаморфоза. Десятилетиями в исторических трудах господствовало мнение о том, что свободный рынок вызвали крах, а Рузвельт своим «новым курсом» спас страну. Безусловно, и по сей день немало плохо информированных политических фанатиков, идеологов и шарлатанов, которые делают такие поверхностные заявления. Однако серьезные историки и экономисты мало-помалу очищают историю от лжи. В настоящем эссе цитируется множество недавних работ, которые стоит прочесть целиком.

В тот самый момент, когда это последнее издание «Живучих мифов о Великой депрессии» направлялось в печать, издательство Simon & Schuster опубликовало великолепную новую книгу, которую я настоятельно рекомендую. Ее автор — доктор Бертон Фолсом (Folsom), ведущий историк Фонда экономического образования (Foundation for Economic Education) и профессор Хиллсдейл-колледжа, а заглавие звучит провокационно: «Новый курс или большой фарс? Какой урон экономическое наследие Рузвельта нанесло Америке» (New Deal or Raw Deal? — How FDR’s Economic Legacy Has Damaged America). Это одно из самых поучительных исследований данного вопроса. Оно очень поможет исправить заблуждения и дать нашим согражданам верное представление о том, что происходило в 1930-е годы.

Еще одно значимое прибавление к литературе предмета — вышедшая в свет в 2007 году книга Эмити Шлейс (Shlaes) «Забытый человек: Новая история Великой депрессии» (The Forgotten Man: A New History of the Great Depression). То, что она стала бестселлером в Нью-Йорке, свидетельствует об огромном желании людей узнать правду об этом периоде истории.

Однако, даже если американцы откажутся от своих прежних представлений о Великой депрессии, это еще не будет означать, что мы усвоили важные уроки достаточно хорошо для того, чтобы избежать тех же самых ошибок. Более того, сегодня мы ничуть не ближе к преодолению основной причины экономического цикла — монетарных манипуляций — чем были 80 лет назад.

Финансовый кризис, охвативший Америку в 2008 году, должен стать сигналом к пробуждению. Весь он отмечен следами государственного вмешательства. В 2001-2005 годах Федеральная резервная система лихорадочно наращивала объем денежной массы, темпы роста которой измерялись двузначными цифрами. На зарубежных рынках доллар упал, а цены на сырье резко выросли. Поскольку ФРС щедро снабжала банки наличностью, процентные ставки рухнули, а рискованные кредиты ненадежным заемщикам стали нормой жизни. Масла в огонь подлили политики, требовавшие, чтобы банки выделяли миллиарды долларов на ипотеку класса «сабпрайм».

Когда пузырь лопнул, некоторые из тех, кто проталкивал решения, создавшие его, стали изображать себя нашими спасителями, поддерживая новые меры по государственному вмешательству, усиление роли государства, увеличение денежной и кредитной массы и дорогостоящие программы по спасению проблемных фирм за счет налогоплательщиков. Многие из них также призывают к повышению налогов и пошлин — той самой бессмыслице, которая в 1930 году превратила рецессию в долгую и глубокую депрессию.

Спасение за счет налогоплательщиков Fannie Mae и Freddie Mac и большого количества других частных компаний в начале осени 2008 года — это новое безрассудство, обходящееся дорогой ценой. Мало того, что расплачиваться по этим счетам в ближайшие десятилетия придется нам и будущим поколениям — сам процесс вбрасывания хороших денег после плохих будет громоздить одни моральные риски на другие, подталкивая политиков к принятию новых дурных решений и спасению очередных компаний. А это подрывает как свободу предпринимательства, так и прочность валюты. Значительный рост инфляции, вызванный необходимостью расплачиваться по этим счетам — реальность, с которой нам рано или поздно придется столкнуться.

«Государство, — отмечал прославленный австрийский экономист Людвиг фон Мизес, — это единственный институт, который может взять ценный материал — например, бумагу — и при помощи типографской краски сделать его никуда не годным». Мизес говорил об инфляционном проклятии, процессе, при котором государство увеличивает денежную массу и тем самым снижает стоимость каждой денежной единицы — доллара, песо, фунта, франка и любой другой. Часто этот процесс проявляется в форме повышения цен, которое большинство людей путает с самой инфляцией. Провести это различие важно, потому что, как столь красноречиво объясняет экономист Перси Гривс (Greaves), «изменение определения изменяет ответственность».

Определите инфляцию как повышение цен и, подобно Джимми Картеру в 1970-е, вы решите, что в ней виноваты нефтяные шейхи, кредитные карты и частный бизнес, а спасение в контроле над ценами. Дайте инфляции классическое определение — «увеличение денежной и кредитной массы, влекущее за собой повышение цен» — и вы неизбежно зададитесь сакраментальным вопросом: «Кто же увеличивает денежную массу?» Только один институт может делать это легально; все остальные называются «фальшивомонетчиками», и за это их сажают в тюрьму.

Нобелевский лауреат Милтон Фридман неоспоримо заявлял, что инфляция всегда и везде является проблемой монетарной политики. Повышение цен — такая же причина инфляции, как мокрые улицы — причина дождя.

До появления бумажных денег государства вызывали инфляцию, снижая содержание драгоценных металлов в своих монетах. Пророк Исайя порицал израильтян такими словами: «Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою». Императоры Рима неоднократно снижали содержание серебра в динарии — до тех пор пока его стало менее одного процента. Испанские сарацины обрезали края своих монет, чтобы чеканить больше — до тех пор, пока монеты не стали так малы, что не могли находиться в обращении. Рост цен был отражением ценности денег.

Повышение цен — не единственное последствие монетарной и кредитной экспансии. Инфляция также разрушает сбережения и стимулирует долг. Она подрывает доверие и препятствует инвестициям. Она дестабилизирует экономику, благоприятствуя бумам и обвалам. Приняв совсем дурной оборот, она может сперва сбросить правительство, которое ее вызвало, а затем привести к еще большим бедам. И Гитлер, и Наполеон своим возвышением были отчасти обязаны хаосу неуправляемой инфляции.

Все это ставит множество вопросов, которые давно обсуждают экономисты: кто должен определять объем денежной массы? Почему правительства регулярно оказываются неспособны эффективно управлять ею? Какова связь между фискальной и монетарной политикой? Здесь достаточно будет отметить, что правительства создают инфляцию потому, что их стремление к получению доходов превышает возможности налоговых изъятий и внешних заимствований. Британский экономист Джон Мейнард Кейнс был во многих отношениях не более, чем влиятельным шарлатаном, но он совершенно точно подметил: «Продолжающийся процесс инфляции позволят государству незаметно конфисковать у граждан важную часть их состояния».

То есть, скажете вы, инфляция — вещь неприятная, но она представляет собой изолированное явление, худшие образцы которого имеют место в далеком захолустье типа Зимбабве. Нет. Как отметил покойный Фредерик Лит-Росс (Leith-Ross), авторитетнейший эксперт по международным финансам, «инфляция подобна греху; каждое правительство ее осуждает, но каждое правительство ее практикует». Даже американцы имели дело с двумя гиперинфляциями, уничтожившими две валюты — злополучный континентальный доллар в годы Войны за независимость и несчастную валюту конфедератов во время Гражданской войны.

Нынешнее медленное обесценивание доллара в условиях роста потребительских цен — непрекращающегося, но выражающегося всего лишь в однозначных цифрах, — это просто ограниченный вариант того же самого процесса. Правительство тратит, у него образуется дефицит, и оно платит по части своих счетов посредством инфляционного налога.

Можно лишь гадать, насколько далеко оно зайдет, но триллионы внутреннего долга и популистские политики — это не те факторы, которые должны нас ободрить.

Инфляция вполне реальна, но однажды она всегда заканчивается. Валюта не может обесцениваться до бесконечности. Этот процесс должен прекратиться либо потому, что правительство перестанет безудержно печатать деньги, либо потому, что оно допечатается до того, что валюта рухнет. Но, безусловно, исход будет в значительной мере зависеть от того, поймут ли жертвы процесса его суть и причины. Между тем, наша экономика напоминает американские горки, потому что Конгрессы, президенты и уполномоченные ими ведомства никогда на прекращают свои монетарные игры.

Вы устали от того, что политики обвиняют друг друга, стремясь прикрыть свои тылы и набрать политические очки в условиях кризиса, накапливая все новые долги, которые они нахально именуют «пакетами по стимулированию»? Почему столько американцев хочет доверить им свое здравоохранение, образование, пенсии и множество других аспектов своей жизни? Это безумие в чистом виде. Противоядием служит правда. Мы должны усваивать уроки своего безрассудства и исполниться решимости исправить их сейчас, а не потом.

С этой целью я приглашаю читателя присоединиться к процессу просвещения. Поддержите такие организации, как Фонд экономического образования, которые занимаются информированием граждан о роли государства и принципах функционирования свободной экономики. Помогите в распространении экземпляров этого эссе и других хороших публикаций в защиту политической свободы и свободного предпринимательства. Потребуйте, чтобы ваши представители в системе власти уравновешивали бюджет, действовали в соответствии с духом и буквой Конституции и прекратили пытаться купить ваш голос за деньги других людей.

Все слышали мудрое изречение философа Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит прошлого, обречены на его повторение». Нельзя не прислушаться к этому предупреждению.

Литература1
Reynolds A. What Do We Know About the Great Crash? // National Review. 1979. November 9. P. 1416.
2
Sennholz H.F. The Great Depression // The Freeman. 1975. April. P. 205.
3
Rothbard M. America’s Great Depression. Kansas City: Sheed and Ward, Inc., 1975. P. 89.
4
Anderson B.M. Economics and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914-1946 / 2nd edition. Indianapolis: Liberty Press, 1979. P. 127.
5
Friedman M., Schwartz A.J. A Monetary History of the United States, 1867-1960. N.Y.: National Bureau of Economic Research, [1963] 1993. P. 411-415.
6
Clark L.H., Jr. After the Fall // The Wall Street Journal. 1979. October 26. P. 18.
7
Tearful Memories That Just Won’t Fade Away // U. S. News & World Report. 1979. October 29. P. 36-37.
8
FDR’s Disputed Legacy // Time. 1982. February 1. P. 23.
9
Poulson B.W. Economic History of the United States. N.Y.: Macmillan Publishing Co., Inc., 1981. P. 508.
10
Reynolds A. Op. cit. P. 1419.
11
Ebeling R.M. Monetary Central Planning and the State-Part XI: The Great Depression and the Crisis of Government Intervention // Freedom Daily. Fairfax, Virginia: The Future of Freedom Foundation. 1997. November. P. 15.
12
Johnson P. A History of the American People. N.Y.: HarperCollins Publishers, 1997. P. 740.
13
Ibid. P. 741.
14
Schweikart L., Allen M. A Patriot’s History of the United States: From Columbus’s Great Discovery to the War on Terror. N.Y.: Sentinel, 2004. P. 553.
15
Ibid. P. 554.
16
FDR’s Disputed Legacy… P. 24.
17
Sennholz H.F. Op. cit. P. 210.
18
Douglas L.W. The Liberal Tradition: A Free People and a Free Economy (цит. по: Ebeling R.M. Monetary Central Planning and the State, Part XIV: The New Deal and Its Critics // Freedom Daily. 1998. February. P. 12).
19
Friedman M., Schwartz A.J. P. 330.
20
Powell J. FDR’s Folly: How Roosevelt and His New Deal Prolonged the Great Depression. N.Y.: Crown Forum, 2003. P. 32.
21
Blum J.M. From the Morgenthau Diaries: Years of Crisis, 1928-1938. Boston: Houghton Mifflin Company, 1959. P. 70.
22
Anderson B.M. Op. cit. P. 315.
23
FDR’s Disputed Legacy… P. 24.
24
Anderson B.M. Op. cit. P. 336.
25
Ibid. P. 332-334.
26
FDR’s Disputed Legacy… P. 30.
27
Flynn J.T. The Roosevelt Myth. Garden City, N.Y.: Garden City Publishing Co., Inc., 1949. P. 45.
28
Tompkins C.D. Senator Arthur H. Vandenberg: The Evolution of a Modern Republican, 1884-1945. East Lansing, MI: Michigan State University Press, 1970. P. 157.
29
Ibid. P. 121.
30
Nock A.J. Our Enemy, the State, гл. 1, разд. IV [www.barefootsworld.net/nockoets1.html].
31
Wooster M.M. Bring Back the WPA? It Also Had A Seamy Side // Wall Street Journal. 1986. September 3. P. A26.
32
Ibid.
33
Johnson P. Op. cit. P. 762.
34
Sennholz H.F. Op. cit. P. 212-213.
35
Leuchtenburg W.E. Franklin D. Roosevelt and the New Deal, 1932-1940. N.Y.: Harper and Row, 1963. P. 242.
36
Ibid. P. 183-184.
37
Higgs R. Regime Uncertainty: Why the Great Depression Lasted So Long and Why Prosperity Resumed After the War // The Independent Review. Vol. I. № 4 (Spring 1997). P. 573.
38
Best G.D. The Critical Press and the New Deal: The Press Versus Presidential Power, 1933-1938. Westport, Connecticut: Praeger Publishers, 1993. P.130
39
Ibid. P. 136.
40
Folsom B. What’s Wrong With The Progressive Income Tax? // Mackinac Center for Public Policy, Midland, Michigan. Viewpoint on Public Issues. № 99-18. 1999. May 3.
41
Ibid.
42
Higgs R. Op. cit. P. 564.
43
Цит. по: Krooss H.E. Executive Opinion: What Business Leaders Said and Thought on Economic Issues, 1920s-1960s. Garden City, N.Y.: Doubleday and Co., 1970. P. 200.
44
Higgs R. Op. cit. P. 577.
45
Blum J.M. Op. cit. P. 24-25.

5 мая 2009 Впервые: Reed L. Great Myths of the Great Depression. [N.Y.], 2008.