Такси без вызова (продолжение)
Матвей едва не заскулил, но сдержал рвущийся из нутра звук, и повернул голову, чтобы рассмотреть отдающего приказы. Тот стоял в десятке шагов, не входя во двор, за покосившимся забором – молодой человек, почти мальчик, по виду младше Матвея, с гладкими пухлыми щеками, из-под каракулевой богатой папахи выбивался светлый чуб. Но вот глаза у мальчика…
Глаза у мальчика были вовсе не детские. Он глядел на Матвея… Матвей, который давно потерял присущее ему в детстве живое воображение, вдруг нашел нужное сравнение, и от этой точности весь сжался внутри. Ледяной ветер медленно опустился к нему в живот, сводя внутренности в один щетинистый комок. Так глядят собачники на попавшего в сачок бродячего пса. Так смотрит змея на замершего кролика. Не по человечески.
— Второй где? – спросил мальчик, закуривая самокрутку.
— В сарае, — отозвался Кузнецов. – Если не сдох еще. Его вчера порубали чуток, но не до конца.
— Тащи обоих на лед, — приказал мальчик, и выпустил через ноздри табачный дым. – Будем разбираться. Семенова здесь нет, надо дальше ехать. Что зря по улусам бродить? Говорят, он на Соленое пошел…
— Марченко! Рукавицын! – заорал Кузнецов. – Ко мне!
И тут же сбавил тон, обращаясь к командиру:
— Погодь, Аркадий Петрович, щас приведем…
— Мы свои… — прохрипел Матвей. – Мы – комсомольцы…
— Тю! – удивился Кузнецов. – Свои! Какие ж вы свои? Свои по аилам не прячутся… Погодь, козлик, не блей… Щас расскажешь нам, какой ты свой. Кто да и откуда сам… А ну! Стоять, падла!
На крик Кузнецова прибежали двое. Один, похоже, бывший матрос – доха была залихватски распахнута на груди и среди завитков овчины виднелась тельняшка. Он был высок и широк в плечах, с огромными ладонями и черными страшными ногтями.
Второй же был низок, узкоглаз, кривоног и напоминал китайца, хотя носил русскую фамилию Рукавицын.
Кузнецов приказал и из дровяного сарая вытащили Кирилла. Женщина в шкурах прижала детей к подолу, чтобы они не глядели на пленника. Ударом шашки Кириллу снесло часть левой щеки и ухо, из раны страшно торчали выбитые зубы, глаз перекосило, но шашка не перерубила основание шеи, а скользнув по молнии капюшона, ушла в сторону, снимая кожу с плеча.
Кирилл был в сознании, но явно ничего не соображал от кровопотери и шока.
Пока их волокли к берегу озера, Матвей пытался сказать, что они свои, тоже коммунисты, только молодые, из светлого будущего, но троица его не слушала. Навстречу попадались всадники, некоторые из них в форме, знакомой Матвею по фильмам – в островерхих шлемах-буденовках, но в основном одеты были кто во что горазд, лишь бы потеплее да поудобнее. Всадники были заняты делом: кто гнал перед собой смуглолицых местных мужиков, кто заходил в дома, кто из них выходил. Улус гудел, как старый трансформатор, десятками людских голосов, женским надрывным рыданием, детским плачем, бряцаньем металла, бормотанием, лающим матом…
Лаяли собаки. Собак было много. Они кидались на чужих, но не кусали и их просто отшвыривали в сторону. Пришлые явно что-то искали в домах и подполах, не находили и брали все, что находили нужным.
Мальчик ждал их на льду – аккуратный, невысокий, в перетянутой портупеей овчинной дубленке и меховых унтах. Рядом с ним стоял, переступая с ноги на ногу, вороной конь, грыз удила и фыркал, поднимая верхнюю губу. Чуть поодаль двое бойцов старательно рубили лед топорами. Лед был толстым, поддавался плохо, во все стороны летела ледяная крошка.
Их швырнули на снег в двух шагах от мальчика.
Матвей попытался подняться, но матрос Марченко ленивым движением сбил его с ног и прогудел:
— На колени, тварь…
Кирилл вставать не пытался. Он лежал рядом с Матвеем, кося налитым кровью, дурным глазом. Он даже не кричал, только постанывал и дышал часто-часто, как сбитая машиной собака.
Некоторое время мальчик молчал, разглядывая пленников.
— Врать не буду, — сказал он, наконец, — выбора жизнь или смерть у вас нет… Можете умереть тяжело, а можете сразу, без мучений. Выбирать вам. Вопрос первый – кто такие?
— Мы свои! – неожиданно громко крикнул Матвей. – Советские!
— Не знаю таких, — сказал мальчик, скручивая еще одну самокрутку. – Такой банды в этих местах нет… Семеновские есть. Вы не из этих?
— Мы из СССР! Из будущего! Мы из 2013-го года!
За спиной Матвея засмеялись в несколько голосов, а матрос Марченко заухал, как киношный зомби.
— Я честно говорю! Мы из вашего будущего!
— А что такое СССР? – спросил мальчик.
— Союз Советских Социалистических Республик! Страна! Самая большая на свете!
— Не слышал, — покачал головой Аркадий Петрович. – У нас такой страны нет.
— Так она будет!
— Понятно. Скажи-ка мне, человек будущего, у вас там есть деньги?
Матвей закивал, глядя на то, как мальчик закуривает.
— Значит, деньги есть, — констатировал тот.
— А богатые и бедные есть?
— Есть…
— А ты говоришь – наш, — сказал мальчик с укоризной. – Какой же ты наш, гнида! Да не пройдет и десяти лет, как не станет и богатых, и бедных. И деньги нам станут не нужны. Ты бы хоть, морда бандитская, товарища Маркса почитал, что ли, перед тем, как сказки рассказывать.
— Я правду говорю, — залепетал Матвей. – Честное слово! Правду!
Ему ужасно хотелось в туалет, сразу по большой и по малой нужде и больше всего на свете он боялся обгадиться, полагая, что если с ним случится такое непотребство, то этот страшный мальчик с глазами змеи сделает ему что-то страшное.
— Разденьте обоих, — приказал Аркадий Петрович. – На морозе посговорчивее будут.
Судя по всему, раздевать арестованных было для троицы делом привычным. Не прошло и минуты, как Матвей снова стоял на коленях, только уже абсолютно голым. Рядом с ним на лед бросили Кирилла, но тому, похоже, уже было все равно. Присохшая рана снова открылась и снег вокруг его головы начал наливаться алым.
Мальчик подошел ближе. За поясом у него была плетка (Матвей даже вспомнил название – нагайка) и Матвей не мог отвести от нее глаз. Но Аркадий Петрович бить его не стал, зато поворошил ножнами лежащую перед ним кучу одежды и сказал задумчивое:
— Тааааак!
Потом он присел рядом с джинсами Матвея, всмотрелся в этикетку и снова перевел взгляд на пленников. Губы его искривились в ухмылке.
— Странные у тебя штаны, гость из будущего. Иностранные. Я в языках не силен, но когда-то учил в гимназии французский… И пальто твое… – он взял пуховик и зачем-то показал Матвею.
— Неужели Семенову прислали помощь? – спросил он почти ласково. – Вы кто? Англичане? Французы? Что вы делаете здесь?
— Русские! Русские мы! – взвыл Матвей. – Честное слово! Клянусь! Мы – русские!
— Да? – осведомился Аркадий Петрович, и ухмылка у него на лице застыла, превратившись в гримасу. – Наши? Русские? Из этого самого Союза? Я понял. Но хочется мне узнать, кто и зачем послал тебя на помощь атаману Семенову. Что вы привезли ему? Деньги здесь ему не нужны. Оружие? Оно нужнее, но как бы вы это сделали? Кто и зачем прислал вас сюда!
— Я не знаю, как мы здесь оказались! – заорал Матвей, у которого вдруг прорезался голос. – Это все странный дед на «Победе»! Это он нас сюда завез!Спросите его!
— Кого, касатик? Какого деда? – прошипел сзади ему на ухо матрос Марченко. – Где нам его искать?
— Я не знаю!
— Для начала – десять, — сказал мальчик.
— Обоим? – спросил Кузнецов.
— Можно обоим. А то дружок его что-то совсем заскучал.
Сильные руки схватили Матвея за локти, подняли и тут же швырнули лицом на лед. Лицо вдавили с снег так, что он не мог ни пошевелиться, ни свободно вздохнуть. Матвей скосил глаза и увидел, как над телом Кирилла встал низкорослый Рукавицын с железным длинным прутком в руке, взмахнул им, словно дирижер с палочкой и, лежавший только что неподвижно товарищ, выгнулся, как от удара током. Матвей понял, что означает «десять» и открыл было рот, чтобы закричать, но крик застрял в горле…
От первого же удара шомполом кожа у него на спине разошлась, обнажая мясо и Матвей задохнулся от сумасшедшей боли и набившегося в горло снега. А потом шомпол свистнул второй раз… И третий.
Остальные удары он уже не различал.
Когда его снова поставили на колени, он упал на бок, но те же сильные руки подняли его и буквально вбили в снег.
Перед глазами все плыло, Матвей не мог навести резкость.
— Я же говорил, что умереть можно по-разному, — голос мальчика доносился издалека. Слова различались с трудом, но все же Матвей понял, кто говорит. – Кто и зачем вас послал в банду Семенова?
— Кто такой Семенов? – прохрипел он. – Я не знаю, кто такой Семенов! Меня никто никуда не посылал…
Он чувствовал, как по ягодицам течет горячий кровавый поток. Снег под ним был желто-красный, но Матвею было на это наплевать.
— Кто такой этот дед? Как он вас сюда привез? Он семеновец? Хакас? Или кто-то из белых офицеров?
— Не знаю… Он говорил, что… Он говорил… Он из семьи врагов народа…
— Значит, вас привез сюда враг народа? Видишь, ты уже становишься умнее… И где он сейчас?
— Не знаю, — завыл Матвей, пуская изо рта розовые пузыри. – Я не знаю даже, как его зовут… Мы просто поймали машину!
— Здесь нет машин, — сказал Аркадий Петрович, лязгая словами, как затвором. – Ни одной. Ближайшая – в губернии. Еще десять, Марченко…
После второй экзекуции Матвей был готов рассказать все, что знал и даже больше. Он был готов раскрыть все тайны, пусть самые постыдные, отречься от отца с матерью, предать друзей… Но проблема была в том, что по интересующему мальчика вопросу он не знал ничего.
Потом был третий раз, но он оказался легче двух первых – боль ушла и Матвей ничего не чувствовал. Он слышал, как, щелкая, лопается кожа на его плечах и спине, но омертвевшие от напряжения нервы уже не слали в мозг панические сигналы.
Каждый раз вместе с ним били и Кирилла, но тот с первого раза потерял сознание и больше в него не приходил. Шомпола рвали бесчувственное тело. Снег вокруг них был забрызган кровью на несколько метров.
Сквозь звон в ушах и кровавый туман заслонявший взгляд, было трудно что-то увидеть или услышать, но Матвей все же услышал, как Рукавицын сказал:
— Все. Этот сдох.
Я живой, подумал Матвей, что он херню несет! Я – живой!
И лишь несколько секунд спустя понял, что говорят о Кирилле.
— Прорубь готова, — это сообщил Марченко. – Или пусть зверье копает?
— А зачем? – спросил мальчик лениво. Он снова крутил самокрутку. – В воду его. И этого в воду. Не скажет он ничего.
— Пристрелить? – осведомился Кузнецов.
— Живьем.
Кирилла волокли за ноги, оставляя на льду кровавую полосу. Матвей шел босым, вернее, Марченко тащил его под локоть – оставалось лишь переставлять одеревеневшие конечности.
Мертвое тело бросили в воду с размаха, а когда Кирилл всплыл, запихнули под лед, ловко орудуя осиновыми слегами. Лед возле полыньи был почти чист от снега и Матвей видел, как под прозрачным холодным щитом медленно, раскинув в стороны руки, проплывает то, что только что было Кириллом.
Хотелось помолиться, но Матвей не знал ни единой молитвы и поэтому твердил только одно слово:
— Боже, боже, боже…
Солнца на небе не было, только плотные, похожие на серую плесень облака. Небо висело над головами так низко, что хотелось пригнуться, чтобы не оцарапать макушку. В проруби плескалась черная вода, в толще льда застыли пузырьки.
Лапа Марченко ухватила Матвея за подбородок и заставила поднять голову. Мальчик с глазами змеи стоял перед ним, поигрывая небольшим, словно игрушечным пистолетиком.
— Выбирай, — сказал Аркадий Петрович, не выказывая эмоций. В нем не было ни ненависти, ни сочувствия, только усталость и скука. – Мертвым или живым? Где сейчас Семенов?
— Я не знаю…
— Где дед? Как его найти?
— Я не знаю, — ответил Матвей, и заплакал. – Я не виноват… Не убивайте меня…
— Не буду, — мальчик сунул пистолетик в карман своей ладной дубленки. – Марченко! Рукавицын!
Несмотря на замутненное сознание, вода обожгла его раскаленным свинцом. Он попытался вынырнуть, отчаянно — откуда только силы взялись? – работая руками и ногами, но кто-то (он не успел рассмотреть, кто именно) ухватил его за горло слегой с рогатинкой на конце и толкнул в глубину, под ледяную кромку.
Матвей заскользил подо льдом плавно, словно глубоководная рыба, касаясь ладонями и лицом гладкой, как зеркало поверхности. Вода начала заполнять его рот и она была удивительно вкусной.
Прямо над ним шел Аркадий Петрович, куря свою самокрутку и не отводя взгляда от плывущего подо льдом Матвея. Лицо мальчика вдруг показалось очень знакомым, словно вдруг стала яркой и цветной старая выцветшая фотография.
Матвей вспомнил книжку в потертой коричневой обложке, деда Петю, (давно умершего – его Матвей не вспоминал лет десять), старый продавленный диван в дедовой «однушке» и голос, произносящий слова:
«Астехпор, когдаатаманКриволоб, тотсамый, укоторогожелто-голубаялентапересекалапап
Аубитые?..
Такведьихдавноуженет! Ихсвалиливобщуюямуизабросализемлей. АстарыйнищийАвдей, тот, которогобоитсяТопипрочиемаленькиеребятиш
В той книжке, которую читал ему, семилетнему, дед, был портрет этого мальчика, только постаревшего и пополневшего, Матвей вспомнил это с ослепительной ясностью, в деталях – вплоть до подпалинок на коричневатой бумаге.
Матвей улыбнулся мальчику, которой смотрел на него свысока.
— Я свой, — сказал Матвей мальчику, и пузырьки воздуха вылетели у него изо рта, а навстречу хлынул поток воды, заполнивший легкие. Матвей забился, застучал снизу о лед деревянными руками, но лед оказался крепок – ни пробить, не вздохнуть…
Хакасы, согнанные на берег, стояли тихо, опустив головы. Крутой нрав мальчика на вороном коне был хорошо известен в этих местах.
Отряд уже был верхом, ЧОНовцы переговаривались между собой, смеялись – боя не произошло, все живы, а что Семенов в очередной раз ушел… Так это ничего, найдем, куда он денется…
Мальчик пустил коня шагом. Деревенские боялись поднять глаза, дети хныкали, но матери не давали им плакать в полный голос.
Проехав вдоль нестройной шеренги хакасов, Аркадий Петрович развернул коня и резко придержал вороного, отчего тот пошел боком, зафыркал и коротко заржал.
Толпа шарахнулась прочь от тяжелого лошадиного крупа.
— Я еще вернусь… — сказал мальчик негромко, но хакасы услышали его очень хорошо.
Вороной быстро вынес молодого командира в голову отряда.
Поднимался ветер, южный, несущий с далекой горной гряды жесткую, как дробь, ледяную крошку.
Перед тем, как углубиться в тайгу, мальчик обернулся.
Озеро и деревня лежали перед ним, как на ладони. Начинающаяся метель еще не затянула все вокруг, а только лишь вилась поземкой между тонкими лошадиными ногами.
На противоположном берегу…
На противоположном берегу стояло что-то непонятное, похожее на черного жука с гладкой выпуклой спинкой. В неверном зимнем свете блеснули стекла. Мальчик потянул из седельной сумки трофейный бинокль, поднес его к глазам, но ветер уже поднял снежную пыль и жука затянуло белой простынью, словно и не было его.
Отряд нырнул в лес. Озеро облегченно вздохнуло и черная вода в полынье взялась тонкой пленкой.
http://bither.livejournal.com/296425.html?mode=reply#add_comment
