Так получилось…..

Волховский фронт — святой фронт.

  Густой, серый туман молчаливо повис над огромным полем. Туман пах дымом, сгоревшей взрывчаткой, гарью горелого железа и человеческим посмертием.

  Поле было искорежено рваным металлом так, что не было ровного места. Воронки, воронки, траншеи, снова воронки. Здесь, на этом поле, знаменитая солдатская примета 'Снаряд в одну воронку не падает' — не работала. В одни и те же воронки падали и падали новые снаряды, новые мины, новые бомбы, снова и снова переворачивая землю, перемешивая ее с останками людей, лошадей, ящиков, гильз, осколков, винтовок. Лишь обугленные палки, когда-то бывшие деревьями, редко торчали из этой мешанины. Торчали молчаливыми горестными обелисками к небу, которое в ужасе спрятало свои глаза за смрадным туманом.

   Противогазные трубки извивались мертвыми червями, изорванные осколками лопатки валялись тут и там, россыпи гильз мрачно блестели ровным ковром, ржавели сотнями брошенные винтовки. Из одного заваленного взрывом окопа вертикально вверх торчал изогнутый ствол противотанкового ружья, на котором глубокими шрамами война высекла свои следы. И каски… Расколотые, пробитые, вывернутые наизнанку.

   И тела, тела, тела…

   Разорванные, простреленные, а, иногда, внешне целые. В летних выцветших гимнастерках, в серых фуфайках, в грязных полушубках.

   И в серо-зеленых мундирах валяются рядом. Получили ту землю, которую им обещали. И сейчас эта земля постепенно переваривает их.

   Кажется, что на этом поле нет никакой жизни. Лишь крысы шныряют между телами.

   Но проходит секунда, другая и в тумане слышится чье-то покашливание, постукивание, переругивание. Постепенно, словно кроты из-под земли, появляются — живые. Они снова берут винтовки и пулеметы и снова готовятся начать бой.

   Еще несколько мгновений и туман колышется от свиста первого в этот день летящего снаряда.

   День начинается. Продолжается война.

  ***

  — А ну — тихо! — толкнул спящего бойца сержант Пономарев.

   — А? — встрепенулся тот и моментально получил по каске ладонью.

   — Тихо, говорю! Храпишь тут как немецкий танк. Ползет кто-то, слышишь?

   Боец кивнул и облизал губы — воды кругом полно, а пить хочется. Только вот ту воду, которая вокруг — пить нельзя. Слишком много трупного яда в ней. Прокипятить бы… А как? Вокруг слоеный пирог — немцы, наши, наши, снова немцы. Откроют огонь по дыму все. Так, на всякий случай. Когда был сухой спирт — кипятили воду в котелках и консервных банках. Но она все равно воняла тухлым мясом. А потом и таблетки закончились.

   А к огромной воронке, в которой ночевали остатки взвода лейтенанта Кондрашова, и впрямь кто-то полз. Кто? В клочьях тумана не было видно.

   — Смотри! — пихнул сержанта судорожно зевавший боец, с лица которого стекала ручейками жидкая грязь. — Вон ползут!

   Сержант прицелился. Его 'ППШ' был давно разбит, и он подобрал немецкий 'Маузер' где-то у Черной речки. Хорошая машинка, кстати. Тяжеловатая, но зато перезаряжать её быстрее, чем 'мосинку'. У той ручка затвора торчит в сторону и при перезарядке приходится винтовку опускать вниз, к поясу. А 'Маузер' хорош тем, что его затвор можно на бегу, не опуская карабин, передергивать. Скорострельность выше. Не намного, конечно, но… Но в бою выигрывает тот, у кого на полсекунды больше времени. Или хотя бы на четверть.

   Сержант прицелился…

   — Свинарка! — из тумана донесся тихий голос.

   Пономарев ругнулся и так же тихо крикнул в ответ:

   — Пастух!

   Но винтовку не опустил. Пароль паролем, а береженого Бог бережет.

   Через несколько минут в воронку свалились Москвичев с одним из своих бойцов.

   — А… Сержант, — ухмыльнулся в усы лейтенант. — Кондрашов где?

   — В соседней воронке — метров тридцать отсюда. Вон в ту сторону, — махнул рыжий замкомвзвода.

   — А что не со взводом? — удивился Москвичев.

   — А на всех места в одной яме не хватило, — буркнул челябинец. — Что там, на верхах слышно, товарищ лейтенант? На прорыв когда идем?

   Москвичев усмехнулся:

   — Пономарев, тебя как мама звала до войны?

   — Ко… Хм… Николаем. А что?

   — Вот, Пономарев, назвали тебя в честь святого, можно сказать, человека, а ты вопросы н по уставу задаешь. Когда комроты решит — тогда и пойдем на прорыв.

   — Так его ж убило, товарищ лейтенант? — подал голос кто-то из бойцов.

   — А заместо него у нас Рысенков ныне, понятно? Так, я дальше пошел…

   Москвичев перепрыгнул небольшую коричневую лужу на дне воронки и пополз было по откосу, как Пономарев дернул его за ногу:

   — Тихо, товарищ лейтенант! Слышите?

   В тумане зашевелился разбуженным медведем гул мотора.

   — Танки!

   — Этого добра еще не хватало, блин! — выругался Пономарев. — Надеюсь, не сюда!

   В тумане звуки разносятся во все стороны и очень далеко. Совершенно было непонятно — откуда и куда двигаются танки. И самое главное — чьи они? Оставалось надеяться, что железные твари пройдут мимо. Но грохот постепенно усиливался. Казалось, он надвигается со всех сторон, отражаясь от горизонта и сталкиваясь волнами в единственной точке земного шара — воронке от полутонной бомбы, в которой скорчились десять бойцов, два ефрейтора, один сержант и один лейтенант — обычный стрелковый взвод РККА образца сорок второго года. Впрочем, тоже самое ощущали и в соседней воронке — там, где устроился лейтенант Кондрашов со своими ранеными. А моторы взрыкивали, фырчали, ревели, отдаваясь мурашками по коже.

   — Сюда ползут, лейтенант, — у Пономарева внезапно сел голос. И было отчего — гранаты-то противотанковые — закончились. И расчеты ПТР — выбиты. Вместе с ружьями. Пехоту, конечно, отсечь можно. Отсечь и положить. А танки? С ними-то что делать?

   Пономарев высунулся из воронки, пытаясь разглядеть…

   — Идут!

   Туман заколыхался, словно мокрое белье в реке. Постепенно стали проявляться силуэты немецких солдат — шли они, не пригибаясь, слегка опустив стволы карабинов и автоматов.

   — Как на фотографии, — шепнул Москвичев.

   — Что? — не понял сержант.

   — Я до войны фотографией увлекался. Вот кладешь фотобумагу в кювету — это такая посудина с проявителем — и на ней постепенно появляются силуэты…

   Москвичев говорил нервно, постоянно облизывая уголки губ, покрытые какой-то белесой пленочкой. Его никто не слушал и не слышал, но он говорил, говорил, говорил, потому что ему так было спокойнее. Он говорил сам себе, пытаясь заглушить грохот, лязг и скрип немецких танков, железными ящерами ползущих по изувеченному болоту. Голос его становился все тише и тише, а лязганье гусениц все громче и громче, а ему казалось, что все наоборот — голосом он перекрикивал войну, и та вдруг становилась все меньше, меньше и меньше…

   Из тумана высунулись три орудийных хобота — сначала один по центру, затем два по бокам. А за ними и силуэты.

   И если немецкие самоходки типа 'Штуг-третий' Пономарев узнал, то центральную черную громадину он видел впервые.

  Огромная железная хрень медленно приближалась, покачивая хоботом ствола на выбоинах. Время от времени гигант останавливался, и, вслед за ним, останавливались и 'штуги' с пехотинцами. Танк, скрипя железом, словно древний ящер, неторопливо оглядывал башней поле боя и вновь дергался вперед, выфыркивая густые клубы сизого дыма.

   — Это, млять, что? — сам у себя спросил Пономарев.

   Ему никто не ответил. Бойцы отчаянно смотрели на приближающуюся смерть. Капельки пота стекали на мокрые носы, пробегали по небритым, заросшим щетиной щекам.

   Все.

   Кажется, все.

   — Ну что, сержант, помирать будем? — нехорошо ухмыльнулся Москвичев.

   Пономарев кивнул в ответ и крикнул своим бойцам:

   — Гранаты есть у кого?

   Гранаты нашлись. Обычные РГД, которые такому слону, что дробина.

   — Связки делайте! Да хоть ремнями, мать твою! Быстрее! Лейтенант, слышь, что скажу…

   — Что? — повернулся к сержанту Москвичев.

   — Ты давай, по пехоте шмаляй, плотненько так. А по гробине этой из пулемета фигачь. Только пусть пулеметчик вона в ту воронку отползет. Слышь, Ефимов! Ползи в ту воронку! По команде лейтенанта по смотровым щелям лупи, понял?

   — Понял, Коль! Ну, ты это… того… Прощевай, если что!

   Пулеметчик, толкая широкой грудью жирную грязь сноровисто пополз в сторону, указанную Пономаревым.

   — Зачем это? — не понял Москвичев.

   Сержант, принимая две связки гранат от пожилого усатого ездового, пояснил молодому лейтенанту:

   — Он по щелям влупит, а вы пехоту к земле прижмете, ну я на расстояние броска и подползу.

   — Так…

   — Танк его выцеливать начнет. Ну и остановится. А я подползу. Будь спок, командир.

   — Коль! Пономарев! А где щели-то у него? — раздался крик Ефимова.

   — Разберешься, не маленький! — гаркнул в ответ сержант.

   — Его же убьют, сержант, — внезапно схватил за телогрейку побелевший лейтенант.

   — Всех убьют. Его убьют. Меня убьют. Тебя убьют. Только некоторых раньше, а других позже. Живи пока, студент!

   Челябинец надел каску на рыжую свою шевелюру, ловко выпрыгнул из воронки и, ужом извиваясь, пополз навстречу громыхающей железной скотине.

   Это была первая боевая атака русского пехотинца на немецкий танк 'Тигр'. Держа в руках две связки гранат, наскоро перемотанных кусками колючей проволоки, в изобилии валявшейся по болотам, он полз, шепча про себя странную помесь церковнославянских молитв, русского мата и красноармейских песен:

   — И от тайги до британских, мать твою, морей, Красная Армия, спаси Блаже, душа наша, всех сильней… Так пусть же, блядота ты такая, Красная, сжимая властно, Господи помилуй, свой штык мозолистой…

   Три 'Тигра' из четырех не дошли до передовой. Не смогли выдержать густой русской грязи и поломались по дороге. Один вот, в сопровождении пехотной роты и взвода самоходок, осторожно полз, куда его бронированные глаза глядят. А куда они глядят? А вот прямо на Пономарева и глядят. И все бы ничего, да не повезло железной кошке. Сержант Пономарев понятия не имел, что перед ним знаменитый 'Тигр'. Впрочем, знаменитым он еще не стал. Рыжий челябинец понятия не имел про уязвимые места, про толщину брони, про калибр орудия и количество пулеметов. Он даже про командирскую башенку ничего не знал. Да и знать не хотел. Он просто примеривался — надо обязательно попасть связкой из трех противопехотных гранат под гусеницу этой громадины. А если успеет — то и вторую связку туда же засандалить.

   Ефимова жалко. И всех жалко. И себя, честно говоря… Стоп! А вот себя жалеть нельзя. Себя пожалеешь — испугаешься и тогда всем капец. Он залег, притворяясь трупом среди трупов, наблюдая из-под каски, как мертвые тела пережевывает гусеницами танк. Ничего нет на белом свете. Только вот эта гусеница, вминающая в мягкий грунт когда-то живых людей. Крови-то из них совсем уже нет. Стекла уже в речку Черную. В пору ее Красной называть, да…

   Немцы идут рядом со своими железяками. Не спеша идут. Изредка постреливая, так, для порядка. Эти пули не страшны Пономареву. Они поверху идут. Ему вообще больше ничего не страшно. Отбоялся уже свое в Мясном Бору. Пусто в душе, пусто в сердце, в голове. Вот она как смертушка-то приходит. А говорят, что вся жизнь перед глазами. Врут. Очевидно — врут. Вся жизнь нынче — вот эта гусеница. На ней уже прилипшие куски земли с травинками видны…

   Ну, Ефимов… Что ж ты молчишь то? Готов я уже!

   Густой воздух внезапно лопнул взорвавшимся стеклом. Сначала взрыв — потом уже свист пролетевшего снаряда. Черная земля фонтаном вздернулась вверх. Пехота фрицев немедленно попадала, кто куда — громадные куски земли зависли в воздухе и… И тупым грохотом обрушились на броню железных чудовищ.

   Прямым попаданием разнесло на куски одну из самоходок. Пономарев, приоткрыв рот — нет, не от удивления, чтобы ухи не заложило, — смотрел, как кувыркается подкинутый мощным взрывом ствол ее пушки. Вторая немедленно остановилась, качнув своим стволом. Попыталась развернуться, но один снаряд рванул настолько близко, что та нелепо завалилась на бок и сползла в дымящуюся воронку. Попыталась дернуться, но еще один снаряд вдарил ей по корме и, грохотнув где-то внутри, разорвал ее на две части.

   Здоровенный танк, тем временем, резко ускорил свой ход, попытавшись развернуться навстречу опасности. Немецкий же офицер вдруг заорал: 'Алярм! Алярм!'. Фрицы залегли и открыли густой огонь по сторонам, пытаясь сообразить — откуда ведется артобстрел. Несколько — несколько десятков! — пуль немедленно зацвиркали над Пономаревым.

   — Бляди вы все! — с чувством выругался сержант, ткнувшись мордой в грязь.

   Танк развернулся и…

   И еще один разрыв сбил с него ту самую гусеницу и выбил катки. Железный зверь жалобно взревел, скрипнул и гулко выстрелил в ответ, немедленно получив в морду еще один снаряд.

   — Ну вот и наша работа пошла! — ухмыльнулся сержант и, выждав, когда первый танкист спрыгнул на землю, метнул первую связку. И словно по команде бойцы за его спиной наконец открыли свой огонь.

   Как выяснилось позже — чудеса на войне случаются.

   Экспериментальный немецкий танк, танк, которых еще не появлялось на фронте, пополз проверяться в боевых условиях приладожских болот. Додавливать окруженные советские войска, ага. И нарвался на батарею стодвадцатидвухмиллиметровых орудий, застрявших без транспорта на южной оконечности 'Электропросеки' — северной линии ЛЭП. И положили бы батарейцев немецкие пехотинцы, кабы не заблудившаяся к месту стрелковая рота политрука Рысенкова.

   Это все выяснили бойцы и артиллеристы, когда весело и нервно обкуривали и обсуждали скоротечный бой — пятнадцать минут всего! — около дымящегося трупа железного чудовища.

   — Прямо Змей Горыныч! — дивился кто-то дыму, клубящемуся из ствола орудия вонючей чернотой.

   — Тигра, как есть тигра. Я дома на тигров ходил — тоже крадется. Главное — тебе первому его увидеть, а то…

   — Да где ты тигров-то видал, аника-воин? В зоопарке, ли чо?

   — Дык я с Уссурийска, хаживал на тигру, бывало!

   — А ну! Отойти всем! — к махине спешил политрук Рысенков с артиллерийским капитаном. — Рванет, не дай Боже!

   Рвануть скотина могла. Напоследок, так сказать. По крайней мере, продолжала дымить изо всех щелей, как ломаный утюг. Лениво, правда.

   Пехота и артиллеристы отошли подальше от стальной фашистской скотины.

   — Москвичев! Кондрашов! Ко мне! — скомандовал Рысенков.

   — Товарищ…

   — Капитан Непийвода, — кивнул на артиллериста политрук. — Стоптали бы вас, кабы не его орудия.

   Кондрашов кивнул. А Москвичев растер по лицу грязь и… И тоже кивнул.

   — Что это за хренотень? Знаете? — показал подбородком на дымящийся танк артиллерист.

   — Откуда? — удивились одновременно лейтенанты.

   — Вот и я говорю, товарищ старший политрук. Экспериментальная техника. Необходимо доставить сведения в штаб фронта о… об этом. Немцы, несомненно, попытаются эвакуировать танк. Нужно держать оборону.

   — Понимаю, товарищ капитан, — согласно кивнул Рысенков. — Только вот что… Там в танке должно быть руководство по эксплуатации.

   — Думаете немцы такие идиоты? Посылать в бой экспериментальный экземпляр с полным руководством? — удивился Непийвода.

   — Не думаю. Знаю. Не первый день на фронте. И не первый раз в окружении. Мы под Любанью, в мае где-то, немецкого обер-лейтенанта в плен взяли. Так у него в бумагах был приказ о запрете весенней охоты на зайцев, подписанный гебитскомиссаром.

   — И что? — поинтересовался Москвичев.

   — Приказ в санбат отдали. На подтирку раненым. Поносили они здорово. Вместе с другими бумагами. А лейтенанта того… Ну… В воронке его притопили, после расстрела. Так что — немцы — они идиоты. Проверить надо машинку. Москвичев!

   — Я! — лейтенант поскользнулся, но выпрямился.

   — Бойцов сколько во взводе осталось?

   — Шестеро, товарищ старший политрук!

   — Ну, тогда готовься к прорыву. Сейчас обыщем хм… танкетку — если документы какие есть — донеси любой ценой. Понял?

   — Так точно!

   — Кондрашов!

   — Я!

   — Обеспечь взвод Кондрашова боеприпасами и… И с танком разберись. Только быстро!

   — Есть!

   Когда лейтенанты побежали выполнять приказ, Рысенков спросил капитана:

   — Курить есть что? А то жрать хочется так, что переночевать негде.

   Вместо ответа Непийвода вздохнул и посмотрел на небо:

   — Туман расходится. Фрицы сейчас в атаку пойдут… Хрень свою отбивать… А жрать нечего. Два десятка снарядов только.

   — Ничего. Поделимся. Мои бойцы уже немчиков пошерстили по карманам.

   Артиллерист поморщился.

   — Ну не хочешь — не будем делиться! — развел руками Рысенков.

   — Пойдем — посмотрим…

   …Когда туман окончательно рассеялся, семь человек во главе с лейтенантом Москвичевым отправились в сторону деревни Гайтолово, где должен был находиться штаб Второго Гвардейского корпуса генерал-майора Гагена. Не факт, конечно, что он там находился…

   Они несли с собой толстенный том 'Руководства по эксплуатации' танка 'Тигр'

   Взвод Кондрашова улегся боевым охранением вокруг батареи капитана о смешной фамилией. Непийвода, а пей пиво. В нем еще никто не утонул, ага. Больше всех бегал и матерился сержант Пономарев, которого смерть сегодня обошла кривым взглядом два раза — второй раз, когда он лазал в вонючий люк немецкого танка за какими-то бумагами. Найти их было невозможно сложно. Но он нашел! Зряшно ему, что ли, сержанта дали?

   Взвод Павлова с приданными ему 'приблудами', как выражался Рысенков, занял круговую оборону вокруг 'Тигра'. А хрен его знает — откуда фрицы атакуют. А они непременно атакуют…

   ***

Через несколько часов последние резервы Волховского фронта пробили коридор к окруженным частям ударной группировки. Коридор узкий, простреливаемый насквозь. Но через этот коридор артиллерийские тягачи умудрились вытащить из трясины болот новейший тяжелый немецкий танк 'Тигр'. Тяжелый… Тяжеленный! И почти неповрежденный.

 

  Как они это сделали?

  Не важно, главное, что сделали.

Отрывок из романа "Прорвать блокаду! Адские высоты" Ивакин Алексей. 

Сильная вешь. Рекомендую почитать.

http://samlib.ru/i/iwakin_a_g/bn.shtml