Русское командование в Крымской войне

… Разгадать загадку человека, деятельность которого была и обширна и разнообразна, возможно только после тщательного изучения исторической литературы об этой личности и эпохе, в которой А.С. Меншиков жил, а также многочисленных документов, пока мало или совсем не изученных. Они еще ждут своего вдумчивого, обстоятельного и объективного исследователя. М.Г. Кудрявцева

Прежде чем рассмотреть, насколько оправдано было во всем винить светлейшего княза А.С. Меншикова, предлагаю наиболее объективный анализ той эпохи, выполненный Артамоновым Владимиром Алексеевичем кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником Института Российской истории РАН.

В отечественной историографии поражение  России в Восточной войне приписывалось  порокам  военной машины, устарелой   тактике сомкнутых колонн, беспомощности полевой гладкоствольной артиллерии,   эффективности    нарезного оружия противника, разложению тыла, воровству интендантов, отторжению обществом  николаевского деспотизма и общей отсталостью  Российской империи (1).

К данному  перечню можно добавить  спад   боеспособности императорской армии и снижение «державной воли» высшего командования (2). В 1770 – 1814 г. носители державной власти —  двор,    гвардия,  армия и флот, чиновный аппарат, духовенство и большая часть дворянства были выразителями «славы и восторга» (А.С.Пушкин) и  единодушно   поддерживали самодержавие,  выводившее  Россию на рубежи западной, мусульманской и китайско-японской цивилизаций. До исполинских высот взлетел  в 1812 г. боевой дух командования и солдат, вдохновлённый как патриотизмом, так и   великодержавной идеей (3).

Крымская кампания  пришлась на период спада Российской империи (1820-е — 1917 гг.), когда  за исключением «Войны за славян» 1877-78 гг. были проиграны  три войны – Крымская,  Японо-русская и Первая мировая. Осторожность и  опасливость высшего командования в 1853-56 гг. в периферийном Крыму резко контрастировала с  победным духом Отечественной войны 1812 г., когда к сердцу России двигалась  600-тысячная армия практически всей Европы во главе с «лучшим полководцем всех времён и народов».

Оценка  высшего командования  тогдашними современниками  была однотипна. Упрёков  героям русской истории – Корнилову, Нахимову, Истомину, Тотлебену не было. Однако для других военачальников чёрных красок не жалелось  – надо было объяснить, как после  непрерывных побед со времён Румянцева и Суворова случилось первое военное поражение великой империи мира.

Если  в 1812-15 гг.  «северный колосс» и Русская  армия пользовались на Западе симпатией, то  с  1830-40-х гг. европейских либералов,  большую часть консерваторов и социалистов  захлестнула   повальная ненависть  к «русско-монгольскому варварству» и «тиранству».    «Сбить спесь с хищной России!» — таким был основной призыв в преддверии Крымской войны. Информационная война (в том числе самой влиятельной газеты Европы «Таймс») сплотила общественное мнение  вокруг «спасителей цивилизации»- султана,  Наполеона III и королевы Виктории ради «разрушения навсегда  центра наступательной силы [славян] – России» (4).

Начало 1850-х гг.Николаевское время   характеризовалось фразой «сверху блеск, а снизу гниль» (П.А.Валуев).  Радикальные кружки со второй половины  1820-х годов вели разговоры о  цареубийстве, случались   призывы  «Долой Николая Первого!» (5). Революционный патриотизм  заставил Н.Г.Чернышевского  быть пораженцем  в Крымскую войну. Н.А.Некрасов называл её «проклятой», отнимающей у крестьян кормильцев: «царь дурит  — народу горюшко».  А.И.Герцен  звал солдат   к пораженчеству и  революции, чтобы  «воспользоваться бурей» и, объединившись с трудовым людом Запада и Востока, смести царизм» (6). С.М.Соловьев писал, что даже генералы боялись общественного мнения, не говоря  уже о зарубежных оценках, за которыми власть следила с повышенным вниманием.

Однако большинство русского общества   приветствовало «справедливую войну» за   освобождение православных.  «Все мы чувствовали себя необыкновенно весёлыми и счастливыми. Россия – государство военное»  (Н.С.Лесков). Славянофилы говорили  о возрождении Византии и о Николае I, как «всеславянском царе», который в народе ещё почитался земным богом.   «Из ста так называемых образованных людей 99 ликовали  при мысли, что мы скоро овладеем Константинополем». «В начале войны … все шли смело, без рассуждений, хотя и без патриотического воодушевления за правительством. Мы были так уверены в своей силе,  что всё дело  принимали почти за шутку…»  — писал П.А.Грановский (7).

Военный потенциал империи  Николая I, располагавшей самой огромной (почти миллионной) армией в Европе был внушителен.  Парк русской артиллерии считался  одним из лучших. Пехота, несмотря на неуклюжесть сомкнутых колонн и устаревшее вооружение  (о негодности «гладкостволок»  знали, но только после  начала Крымской войны их стали переделывать в штуцера, которые при выстрелах часто раздирались по нарезам),  была многочисленна и способна (в отличие от английской)  к дальним походам. Боевая выучка  Балтийского и Черноморского флота, скорострельность и точность  стрельбы моряков  из  пушек, были лучше, чем у первой морской державы мира – Британии. Союзники  опасались многочисленной русской кавалерии. «Русский Вобан – Тотлебен»  был  гением фортификации.  Слава побед над Наполеоном I усиливала Русскую армию  и учитывалась противниками. Считалось, что  один солдат  «богатырской армии» (Д.В.Давыдов) осилит трёх (8).

Боевой дух  войск Николая I в целом  не уступал боевому духу армий Наполеона III  и королевы Виктории (9).     Северо-евразийский «континент Россия»  был труден для вторжения,  а полноценная  война на всех морях оказалась союзникам не под силу.   Новой «Северной войне» за Финляндию и Аланды удалось воспрепятствовать по каналам дипломатии с Шведско-норвежским королевством, которое, правда, предоставило  свои порты  для эскадр союзников.  С Россией больше, чем с Западной Европой, считались США. Не вспыхнуло восстание в Польше. (Вопреки надеждам Наполеона III, который собирался  перебросить туда французскую армию через Германию. При определённом количестве дезертиров, польские офицеры и солдаты Русской армии храбро сражались в Крыму). Австрия, помня о  русской славе,   не собиралась вторгаться в Польшу или на Волынь и идти на Киев, как чаял французский император (10).  Сербы и греки сочувствовали русским.  Персия склонялась  к антитурецкому  выступлению   на стороне России. Занялись восстания греков в Эпире и курдов в Малой Азии. Крымские татары, несмотря на грабежи, угон  скота к врагу  и мародёрство над русскими убитыми и ранеными,  не поднялись, а  горцы Шамиля не пробились через восточную Грузию к туркам.

Русский император, правительство и придворные круги  надеялись уклониться от войны. Несмотря на приближение английского и французского флотов (Дарданеллы – Мраморное море – Босфор – Чёрное море)  объявление «казуса белли» четырежды откладывалось царём. Но даже после вторжения 4 января 1854 г.  в Чёрное море эскадр, собиравшихся «вырвать клыки у медведя», Николай I  так и не объявил войну и союзникам  пришлось объявлять её первыми: 27 и 28 марта 1854 г.  Против конфликта с Западом был и главнокомандующий войсками и наместник императора на Кавказе генерал «львиного мужества» светлейший  князь М.С.Воронцов (1782-1856). Фрейлина А.Ф.Тютчева, в виду близкой грозы, писала: «Итак, война,  несмотря на все усилия  предотвратить её! Император Николай  имеет вид очень озабоченный, а наследник чрезвычайно грустен. По-видимому, мы не уверены в себе, опасаемся неудач, не чувствуем себя достаточно подготовленными» (11).   Официально   император, как и должно, поддерживал  военный патриотизм подданных:   «Ежели наглость врагов наших  мнит коснуться пределов России,  мы готовы встретить их, как нам завещано предками; не дети ли мы, не потомки ли тех русских, которые внесли в скрижали России славный 1812 год!»  (Манифест Николая  I 9 февраля 1854 г.).

Стратегия и тактика сторон

Стратегические планы   союзников были обширными. Хотя внутри России они не могли вести войну, но идеи  поднять восстание с помощью десантов  в Финляндии, Польше и на Кавказе всё же выдвигались. Были планы  овладеть Кронштадтом, Ригой, Одессой и Севастополем, после чего «русский циклоп будет бросаться своим неуклюжим туловищем наобум» (12). На  Русскую Аляску  нападения не планировалось. Русско-Американская компания и британская компания Гудзонова залива  сочли нежелательным военные действия на Северо-американском континенте и высказались за нейтралитет на их территориях (!). По инициативе Петербурга  правительства Британии и России заключили соглашение о признании   всей   восточной части Тихого океана нейтральной (13).

В Черноморском бассейне было три театра военных действий:  ключевой морской, второстепенный балканский и  третьестепенный кавказский. До вмешательства союзников самой многообещающей была бы высадка по плану Николая I 16-тысячного десанта на Босфоре и  бомбардировка Стамбула, но русское командование испугалось такой  смелости. Паскевич был против десанта в проливах и   похода на Балканы. Морское начальство не собиралось  выводить Черноморский флот в море, боясь, что объявление  войны   Западом  не застало бы корабли там,  откуда они не успеют уйти в Севастополь с его огромным морским арсеналом. От устройства базы Черноморского флота в  Синопской гавани, как предлагал  В.А.Корнилов 1 октября 1853 г. отказались (14). В конце октября 1853 г. Николай I полагал, что  «ежели флоты  английский и французский  появятся в Черном море, то положение наше будет труднее, ибо лишимся сообщения с Кавказом морем,  да и часть фортов наших  придётся бросить… Злость англичан  выше всякой меры… но мериться с ними на море было бы неблагоразумно по превосходству  их, хотя моряки наши  только того и желают» (15). Так русское командование отказалось от  наступления на двух стратегических направлениях и отдало   Чёрное море противнику. На Балтике,  Белом море и в западной части  Тихого океана морское господство без боя было отдано неприятелю и  принята стратегия «глухой обороны». План похода в Индию, разработанный инженером генерал-лейтенантом Е.А.Егоровым в 1855 г. (16), не имел шансов на осуществление.

Победы над Бонапартом не только  подняли  авторитет русской мощи, но  и сковали   военную мысль, исключив новации. Основное внимание уделялось строевой подготовке, дававшей  бравую выправку, лихость и сплочённость —  залогов стойкости под огнём. Солдаты тоже признавали  значимость муштры и ради ухарства и звона при отхватывании ружейных приёмов расшатывали штыки, шомполы и ослабляли гайки. (Последнее было немыслимо в кавказских войсках). Маневры  у Красного Села были красочными и зрелищными — бывало сам император показывал, как  тянуть носок сапога. Однако кулачные расправы и избиение шпицрутенами от 250 до 1000 ударов,  с которыми  смирялись в конце XVIII в., на спаде самодержавия озлобляли солдат.

Командование и  офицерский корпус полагали, что  сражения будут решаться штыковыми ударами пехотных колонн  и  кавалерийскими массами, сметавшими противника с поля.  Полки не обучались развёртыванию фронта.  На европейском театре военных действий (в отличие от Кавказа) считалось, что полк  вне жёстких  батальонных или ротных колонн небоеспособен (17). Европейская  публицистика использование  «неповоротливых сомкнутых колонн» объясняла желанием  выправить «грубые ошибки командиров».  Русские застрельщики в рассыпном строю больше думали  о равнении и интервалах, чем о меткости и укрытии в складках местности (18). Геройское стремление сойтись грудью с противником заставило забыть новации Петра Великого —  полевые укрепления и внезапные  налёты  конным корволантом, чего опасались союзники. В России  для  «малой войны» успешно использовались иррегулярные казачьи и национальные формирования (в том числе и крымско-татарские).    Однако в 1854-56 гг.  тех крымских татар, которые  оставались  на стороне русских или были нейтральны, не мобилизовали.  Командующий князь А.С. Меншиков, «не ожидая покушения от крымских татар», отказывался  укреплять и Севастополь.

Полагая меткость штуцерных выстрелов с расстояния в 1200 шагов мизерной, командование считало смертоносность огня от винтовок – «бредом дилетантов», хотя даже навесные выстрелы  по огромным колоннам были бы эффективны. Густые колонны   тяжёлой пехоты  не обучались рассыпному строю (19). Русская стрельба (за исключением штуцерников — по 96 человек на полк) отличалась торопливостью и  меньшей цельностью, чем у французов, англичан, сардинцев и даже турок. (При отражении атак из траншей «гладкостволки» быстрее заряжались и русский беглый огонь был эффективнее).

Офицеры не имели понятия о пистолетной стрельбе с лошади.  В  Крымской войне повторялось одно и то же: колонны в ногу посылались в атаку,   встречали убийственный шквал огня, теряли командиров,  отступали, потом  снова смыкались и повторяли атаки. Вместо ухода за укрытия, солдаты стояли в колоннах во время жесточайших бомбардировок в ожидании  штурма бастионов, офицеры сами отказывались от рассыпного строя при  атаках навстречу смертельной картечи. «Дотошно вымуштрованные войска  были развёрнуты в колонны, которые изобрели ещё  генералы времён  Великой французской революции, чтобы компенсировать недостатки в подготовке  личного состава.  Великолепные на парадном плацу  они были лёгкой мишенью  на поле боя. Их тактика предполагала ближний штыковой бой с противником. Их штыковой энтузиазм весьма поражал  британскую пехоту, которая считала себя  непревзойдённой в таком  ведении боевых действий. Но раз от разу, от стычки к стычке решительность и инициатива  роковым образом испарялась… Снова и снова  русские не просто  получали  отпор,  но разбивались вдребезги и просто сметались (огнём – В.А.) с поля  сражения. Обладая численным превосходством, русские должны были победить, но блестящее командование  младших офицеров  и боевой дух,  мужество и твёрдость каждого воина-британца  по иному решили исход событий»(20). Французская армия, сформированная на основе всеобщей воинской повинности, с хорошо образованным офицерским корпусом, считалась в то время лучшей в Европе (и мире).  Уставная тактика   формально  повторяла наполеоновские образцы,  предписывая атаки холодным оружием  сомкнутыми колоннами в сопровождении рассыпного строя егерей. (Ещё по французскому уставу 1867 г.  из 6-ти рот батальона  4 строились в ротные колонны, а две – в стрелковые цепи. Сближаясь с противником,  батальон развёртывал  линии и вёл залповый огонь; для штыкового удара батальон снова собирался в ротные колонны). У линейной пехоты были гладкоствольные ружья, хотя были  и батальоны с нарезным оружием. Колониальная война в Алжире приучила к маневренным развёрнутым линиям. Пехота приспособилась наступать  по пересечённой местности густыми цепями  и беглым шагом  (до 12 км в час), метко  стрелять на большие расстояния  и  отступать «перекатом».  Стремительные атаки «пантер»-стрелков могли сменяться стойкой обороной. У  колониальных частей (зуавов), набиравшихся из парижской черни («шакалов») не было стандартов:  «У французов нет боевых порядков, определённых уставом, как у нас, — они строят свои войска, применяясь к местности, тем порядком, какой их начальникам кажется лучшим при занятой позиции.  Это правило должно развивать воинские и мыслительные способности  офицеров, побуждая их  напрягать все нравственные силы  для изобретения  положения, которое обеспечило им перевес» (21). Достойным ответом французским колониальным войскам были бы кавказские полки, но те были скованы войной с горцами. Пластунов с Кавказа было мало.

Рутинность английского командования  была не меньше  русской: оно придерживалось  неповоротливой линейной тактики XVIII в. и  тонкого развёрнутого строя длиной до 2-3 км.  Бой вёлся с учётом отражения  атак издали  винтовками Минье, заряжавшимися также быстро, как гладкоствольные ружья. (Полки не были сплошь штуцерными). «У англичан нет боевых порядков, утверждённых уставом. Начальник перед предполагаемой встречей  неприятеля  или перед наступлением на поле, выезжает вперёд под прикрытием стрелков, если возможно, производит рекогносцировку местности и определяет, что делать  и куда идти какой части его войска». Армия набиралась наймом из «вербованного сброда» (А.Г.Жомини), что затрудняло её  пополнение  в 1854-56 гг.   В кастовый офицерский корпус  аристократы поступали,  покупая патенты  и используя связи для продвижения по службе. (22). Купившие патенты офицеры плохо разбирались в  военном деле,  плохо командовали, не заботились о солдатах, но  храбро водили их в бой.  Инициатива солдат подавлялась так же, как в Русской армии. Клейма-рубцы на их спинах от  «плетки девятихвостки» оставались на всю жизнь. 40 лет мира снизили боеспособность британцев — в январе 1855 г. лорд Ф.Дж.Г.Раглан писал, что его армия пригодна для колониальной службы, но не для полевых боёв (23). «Гордые красные мундиры» с большими коваными эполетами и тяжелыми медвежьими киверами были нелепы в походах и в бою. Вместе с тем командный состав отличался  упорством  и неукоснительным внедрением жёсткой  дисциплины.  «Армия львов под командой ослов» (Ф.Энгельс)  редко отступала и никогда не терпела полного поражения.    Английские канониры стреляли не метко.   Французские и английские офицеры, как и русские, тоже возглавляли свои части в атаках и  часто гибли.

Турция после реформ  танзимата и при поддержке Запада была уже не столь бессильным противником, как в 1828-29 гг.  Выросло количество регулярного войска (низама), численность иррегулярных войск была огромной – 70-100 тыс. чел. Однако боеспособность турецких войск уступала французским и английским и в крымских боевых операциях они, как правило, держались в резерве.

Офицерский корпус  России

В сравнении с «екатерининскими орлами» и героями 1812 г., когда Россия была в апогее  военной мощи, боеспособность офицерства и генералитета сникла. Испарялся престиж военной службы и государственного патриотизма. Большинство бригадных и дивизионных генералов выслужились на плац-парадах и смотрах. В 1841 г. Третье отделение  отмечало разложение державного духа: «В массе офицеров заметно какое-то уныние, какая-то неохота к делу. Общая страсть  критиковать все меры и общая мода жаловаться на тяжесть службы, на дурное обхождение и на излишнюю строгость. Нет прежней беспечности, весёлости, удальства, сопряжённого с воинским званием» (24). Боевой дух держался на  национальном характере и  долге:  «… Из 10 наших офицеров  разве только один, много двое,  идут на  предстоящую войну  с радостью, с поэтическим увлечением. Значительная же часть офицеров  не стесняется вслух  выражать своё  неудовольствие. «Зачем, говорят, куда? Что нам за других-то лбы подставлять?» Многие думают, как бы увернуться от этой войны, как бы остаться  воинским начальником  какого-нибудь городка, госпиталя, отправиться куда-нибудь за приёмкой   какой или в склад» (25).   Главное в полководце – «отвага и умение рисковать» (К.Клаузевиц), однако  более грамотные, чем сподвижники Петра Великого, П.А.Румянцева и А.В.Суворова, военачальники николаевской империи, растеряли эти качества.

Имевший добротное  военное образование, но не считавший себя полководцем, а только «дивизионным генералом», «верховный главнокомандующий»  – Николай I ,   как и все, смотрел назад, на победную войну  с Бонапартом.  Те, кто был рядом с ним, отмечали, что к середине XIX в. его твёрдость, воля и решительность ослабли. При вводе русских войск в Дунайские княжества император считался с вероятностью их «обратного движения» (26).  Царь правильно оценивал стратегический вес  Прибалтики, Польши,  Бессарабии,  Новороссии и Крыма. Он полагал, что утрата  Крыма   станет  опаснее, чем потеря Польши, и что вытеснение  из северного Причерноморья приведет к  спаду влияния  на Кавказе. Он пытался  превратить Крымскую войну в новую Отечественную: «мы те же русские, что и в 1812 г.»; «мы  должны победить или умереть с честью» (27). Владыка России  мог давать дельные  советы  по фортификации Севастополя и понимал  недостатки плотного строя.  Вместе с тем самодержец  недоучитывал военную науку и  поверх всего ставил дисциплину и строевые смотры. Он   не  верил, что после разгрома в 1815 г.  Франция  станет  союзником Англии и что Наполеон III поднимет меч  против Российской империи.   Царь не мог вливать духовную силу  в военных, как  Пётр Великий, А.В.Суворов и М.И.Кутузов. Он не сознавал, что многие государственники и генералы лишились «крыльев победы» за время его царствования.  «Принятая на самом верху» оборонная стратегия  внедрялась начальниками внизу. Больше всего боялись за Петербург, Царство Польское, Бессарабию, Одессу и Кавказ (28).

«Военный устой» Николая I —  престарелый «отец-командир» И.Ф.Паскевич (1782-1856), «кар которого боялись  все военачальники» (А.М.Зайончковский) не был в Крыму, но оказывал сильнейшее влияние на общую стратегию. К этому времени он одряхлел, лишился прежней отваги и,  тем не менее,  считал себя  не только  знатокоРусские казаки: кубанский пластун (разведчик) и капрал 60-го Донского полкам военного дела, но и символом русских побед.  Преображенец, бывший лейб-паж Павла I был под огнём у  Измаила (в 1806), Браилова и Варны  (в 1809-1810). Как  дивизионный командир   сражался  под  Салтановкой, Смоленском, Бородино, Малоярославцем и Вязьмой (1812), под Дрезденом, Лейпцигом, и Парижем (1813-14),  громил вчетверо превосходящие силы персов под Елизаветполем  (1826), взял Ереван, Тебриз и в 1828 г. получил титул «графа Эриванского». Благодаря боеспособности кавказских войск,  пройдя   Закавказье  от Карса и Ардагана до  Баязета и  Эрзерума, Паскевич получил чин  генерал-фельдмаршала (1829).  На пятом десятке лет, начиная с Польской войны  1831 г., «светлейший князь Варшавский» и  деспотичный наместник Царства Польского начал  избегать риска, что сказалось  в  кампании против  венгерских повстанцев в 1849 г.  Воевать за Дунаем он не считал возможным.

Главным виновником  неудач в Крыму   современники сделали правнука сподвижника Петра Великого – Александра Сергеевича Меншикова (1787-1869). Этот эрудит, следивший за научными новинками, аристократ и полиглот с библиотекой в 30 тыс. томов,  участвовал в штурмах турецких крепостей Туртукая и Рущука (1810) и достойно воевал в1812-14 гг. За взятие Парижа он был награждён золотой шпагой «За храбрость». Отличная память,  блестящее образование и «вольнодумство»  делали его ценным помощником  в глазах Александра I. В 1816 г. он был  произведён в генерал-майоры, в 1818 г. —  исполнял обязанности генерал-квартирмейстера  Главного штаба.   Теоретически ознакомившись с морским делом,  был назначен в 1827 г. начальником Главного морского штаба в чине контр-адмирала. В 1828 г. во главе морского десанта осадил с суши и моря Анапу и взял её, за что получил чин вице-адмирала и орден Св. Георгия 3 ст.  С тем же десантом Меншиков  возглавил осаду Варны,  но был тяжело ранен ядром в обе ноги.  В 1830 г.  он был введен в  Государственный совет, а в 1831 г. стал генерал-губернатором Финляндии. Второе лицо в империи, новый «полудержавный властелин», став   хозяином морского ведомства, деятельно занимался административными делами. Винтовыми кораблями «светлейший»   пренебрегал и недооценивал роль флота для России.  Князь отличался высокой работоспособностью, аккуратностью, неподкупностью и бескорыстием.
Ошибкой Николая I было назначение  главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму дилетанта в морском деле, человека без сердца полководца, нелюдимого, неспособного управлять массами войск и «конфузившегося» своего дребезжащего голоса.  В севастопольскую страду  светлейший  не считал необходимым подтверждать свою храбрость посещением бастионов. Многие обвиняли князя в атеизме (29) и, скорее всего, это была правда. Беспощадно-злые остроты, которыми второй человек империи исхлестал не только чиновный аппарат и военное дворянство,  но и верхушку аристократии, не вписывались в рамки христианской этики.  За несколько десятков лет знатный сановник обрёл неисчислимых  врагов, которые превратили его в козла отпущения. В мемуарной литературе он подвергся уничтожающей критике и изображался исключительно с черной стороны.

Разнобой оценок пришёлся на  второго главнокомандующего в Крыму  князя Михаила Дмитриевича Горчакова (1793-1861). Это «истинно русское сердце»  воевало в Персии, участвовало   в сражениях при Бородине,  Люцене,  Бауцене, Дрездене и Лейпциге. В 1817 г.  Горчаков был переведён полковником в Генеральный штаб. Во время  русско-турецкой войны 1828-29 гг.   был при осаде Силистрии и блокаде Шумлы. В Польскую войну 1830-31 гг.  в должности начальника  штаба 1-го пехотного корпуса бился под Гроховым, Остроленкой и  Варшавой.  О состоянии его души в 1854 г. можно судить по написанной им  бодрой патриотической песне которая дожила до наших дней:  «Жизни тот один достоин, // Кто на смерть всегда готов. //Православный русский воин, //Не считая, бьёт врагов…  //За Царя и за Россию мы готовы умирать, //За Царя и за Россию  будем вас на штык сажать».  Образованный, бескорыстный  и умный,   не терпевший сплетен и лжи,  Горчаков  страдал  рассеянностью и часто менял решения. Князь,  как и Меншиков, не обладал командным голосом. (Здороваясь с солдатами заезжал, бывало, с задней шеренги). Но в огне боя «солдатская храбрая душа» распоряжался трезво и ясно. Посылая подкрепления в Крым без санкции свыше, он  проявлял гражданское мужество. (Несправедлив отзыв, что, попав под сапог Паскевича начальником его штаба на 22 года, он «вышел  из-под него в виде выжатого лимона».  Горчаков жалел солдат и те  любили «лучшего на свете интенданта».  С рыцарским презрением к смерти, «не слыша ни свиста, ни грохота, спокойно гулял под пулями, как по бульвару» (30). И Меншиков и Горчаков отличались безусловной храбростью, беспримерной честностью и неподкупностью.

Морское командование  сильно отличалось в лучшую сторону от сухопутного. Долг и верность Отечеству  поднимали моряков к вершинам геройства — перед  Синопским боем все офицеры по приказу П.С.Нахимова надели парадные мундиры и ордена. Разгром в Синопе турецкой эскадры, отправлявшейся  на помощь кавказским горцам, произошёл  в присутствии в Босфоре  флота союзников, которые не послали ни одного парохода, чтобы предупредить нападение  П.С.Нахимова.  Досада из-за бездеятельности  исторгла  возмущение и врыв ненависти в Европе  к русским за «бесчеловечную  дикую бойню вандалов», за «беспримерную в истории резню слабого сильнейшим»  за «отвратительное преступление» (31). Европейская пропаганда кричала, что казаки станут вершителями судеб мира. Однако под рубрику «вероломного русского зверства» блестящая победа Нахимова  никак не подходит, даже с учётом перевеса  русских 720 орудий (в том числе 72 бомбических) против 427 турецких. (Сражения под Чесмой, Абукиром, Трафальгаром  и  Наварином одерживались подобными  же  сокрушительными ударами).  Турецкие военно-морские силы не были ничтожны. «При общей численности флота около 80 вымпелов (более 4 тыс. орудий)  турецкая черноморская эскадра  составляла более 30 пароходо-фрегатов  с бомбическими пушками… Парусные корабли были переведены  в разряд вспомогательных и транспортных… Россия накануне войны  имела на Чёрном море только 6 пароходо-фрегатов» (32).

Синопская победа сделала беззащитным Стамбул и отсекла связь и подвоз припасов  из османской столицы  к терявшим силы туркам на Кавказе. Однако русское командование не активизировало действия  на Дунае и на малоазиатском  побережье. Более того,   Синопская победа обернулась освобождением  Черного моря от русского флота. В  декабре 1853 г. посланнику  Н.Д.Киселёву в Париже союзники вручили ноту, а в  Севастополь  отправили депешу с угрозой,  что   их флот будет конвоировать  турецкие транспорты до Батума и  «не позволит  показываться  русскому флагу» на черноморских водах (33).   Вот так с декабря 1853 г. в Севастопольской бухте оказались запертыми  основные силы Черноморского флота,  погибшие там 27 августа  1855 г.

Союзное командование за  немногими исключениями (командующий французским обсервационным корпусом (с 1856 г. —  маршал Франции)  П.Ф.Ж.Боске (1810-1861) и дивизионный генерал (с 1856 г. маршал Франции и «герцог Малаховский» Ж.Ж.Пелисье (1794-1864)  было не выше русского. Командующий французской армией «бесстрашный головорез»  маршал А.Ж.Л. де Сент-Арно (1796-1854), отличавшийся  военным талантом, быстротой мысли  и огромным опытом, держал в тайне свои планы, мало радел о войске, допускал беспорядок и воровство интендантов. Основатель Иностранного легиона, командующий французской армией в Крыму Ф.Г.Канробер (1809-1895) был плохим стратегом,  боялся  своего императора и был ещё более нерешителен, чем Горчаков. Командующий английской армией лорд Ф.Дж.Г.Раглан (служивший 45 лет личным секретарём у Веллингтона) был «кабинетным генералом» и плохо разбирался в стратегии. Французы называли его рохлей и разиней. Союзники проявляли осторожность в стратегии,  старались не рисковать в бою, отказывались от преследования разбитого противника. Уровень офицерского корпуса по боеспособности, профессиональной грамотности не намного превышал русский.

Уход с балканского стратегического направления

После ввода 21 июня 1853 г. 80-тысячного русского корпуса  в Молдавию и Валахию не было сделано ничего, чтобы  поднять христиан в Сербии и Болгарии на «святую войну». Русские силы под общим командованием  М.Д.Горчакова  разбросанные от Калафата до Галаца, придерживались тактики  осторожного выжидания. Атака на  турецкие позиции 23 октября под Ольтеницей окончилась нелепым отходом по приказу  генерала от инфантерии, командира IV пехотного корпуса и участника войн с Наполеоном П.А.Данненберга (1792-1872). Наступление на  батареи противника  проводилось тогда без детальной рекогносцировки только с одной стороны, без поддержки артиллерии. Этот бой был назван «украденной Данненбергом победой».  Командуя из глубокого тыла,  тот не знал о переломе  в пользу наступавших и пал духом  при виде  раненых (34).

25 декабря 1853 г. удалось отбить нападение 18 тыс. турок при Четати, но генерал-адъютант И.Р.Анреп (1798-1860), храбро прошедший с 1828 г. сквозь все войны России с османами, поляками и лезгинами, устроил церковный парад, чем упустил полный разгром противника.  20 марта 1854 г. был перейдён Дунай у Браилова, Галаца, Измаила  и взята Исакча.  О прорыве  за Балканы по примеру И.И. Дибича (1785-1831) не было и речи. Командующий Западной и Южной армиями  (от Риги до устья Южного Буга) «непогрешимый» в глазах Николая I фельдмаршал  И.Ф.Паскевич, опасаясь континентальной войны с Францией и Англией, а также  «австрийской угрозы», предлагал отсидеться за  р.Прут.

5 мая  1854 г.  65 тысяч русских войск (такой силы  никогда ранее не собиралось против  турецких крепостей) подошли к Силистрии, где находился 20-тысячный гарнизон, и которую в 1810 г. генерал Н.М.Каменский (1775-1811) «победным духом» взял за семь дней. Осада велась вяло, губя всю  кампанию на Балканах. Первую осадную  параллель  Паскевич намечал в  тысяче  саженей  от  Арабского форта крепости,  а не в трёхстах, как считал  специалист, генерал-адъютант К.А.Шильдер.  Фельдмаршал не выделил сил для пресечения коммуникаций  Силистрии с Шумлой, Варной, Туртукаем  и прочими турецкими крепостями, откуда шли подкрепления.   При ночном беспорядочном штурме  16 мая 1854 г. одного из земляных  фортов  штурмовые батальоны возглавляли генералы.  Когда  форт был почти взят, неожиданно просигналили  отступление. Старец-фельдмаршал пал дСинопская битваухом. Он  не только не верил в победу,  но был убеждён, что Дунайская кампания проиграна. Это гасило настроение всего  офицерского корпуса.    Начальник его штаба М.Д.Горчаков, зная установку Паскевича, «пытался воевать не воюя, спешить, не двигаясь». 16 марта  1854 г. он  написал   императору, что если Австрия вступит в войну, то надо уйти из Валахии без боя.

«Трусливое сидение на берегах Дуная» (А.М.Зайончковский) закончилось  1 июня, когда  Паскевич  выбрался  из-под Силистрии. В тот же день  Николай I санкционировал  снятие осады, узнав, что  1 июля Австрия якобы готовится выступить против России. Австрийская «цыгарка испугала медведя». Против «австрийского Иуды» (Ф.И.Тютчев)  Россия не подняла ни  славян, ни Венгрии. «Негодование  за обманутые надежды» (Е.В.Тарле) охватило даже солдат  – был разбит стереотип: «русские никогда не отступают». Сент-Арно  не мог поверить: «неужели прибытие союзных армий  в Варну  и австрийские демонстрации  были достаточны для того,  чтобы решить отступление русских?» (35).  Вывод войск не только «поразил всех русских  и покрыл их стыдом» (К.С.Аксаков), но впервые после 1814 г. подсёк военную славу России  и был истолкован в Европе как слабость духа. Курляндский губернатор П.А.Валуев  (1814-1890) в знаменитой записке «Дума русского» Французский флот в проливе Босфор в 1855 году во время Крымской войны. от 28 августа 1855 г.  писал: «зачем  завязали мы  дело, не рассчитав  последствий? Зачем встретили войну без винтовых кораблей  и штуцеров? Зачем ввели  горсть людей  в княжества и оставили горсть людей в Крыму? Зачем  заняли княжества,  чтобы их очистить, перешли Дунай,  чтобы из-за него  вернуться, осаждали Силистрию, чтобы снять осаду ?» (36).
Дунайская кампания  вскрыла «поголовную неспособность начальников» (37) и стала преддверием общей неудачи. В Европе  стали писать о  русском стратегическом и политическом проигрыше и «тупости русских генералов». «Россия… доказала, что она не вооружена силой,  более того, её оружие бессильно и что вместо осуществления  своей власти она поспешно осуществляет отступление» (38).  Останься русские войска в Дунайских княжествах, союзникам было бы сложно десантироваться в Крыму, а Габсбургам вмешаться в дела на Балканах.

 Наступление союзников в Крыму

Оборонная стратегия, сконцентрировав огромные вооружённые силы вдоль   западных границ России,  предотвратила  вступление в войну Австрии, Швеции, Пруссии и восстание в Польше, но  войск в Крыму оказалось мало. В 1853 г. Паскевич, сохраняя «наступательный вид», полагал, что десанты  в Крым «едва ли что сделают серьёзное». Британский адмирал Д.У.Д. Дандас (такой же горячий «молитвенник», как русский генерал Д.Е.Остен-Сакен в Крыму), отправляя к полуострову   пять  плохо  устроенных караванов, с тревогой ожидал  нападения русского парусного флота – его военные корабли сверх меры были загромождены амуницией, солдатами и орудиями (39). Союзники  не знали численности русских войск   в  Севастополе и Крыму и тамошних дорог.  При ничтожности своей кавалерии, они серьёзно опасались  русской конницы.
Обстрел русского форта Бомарсунда (Финляндия) с палубы «Бульдога», 15 августа 1854Черноморский  флот после Синопской победы был выключен из разведывательных  и боевых операций, хотя после объявления войны Англией и Францией  он мог бы действовать  по крайней мере против судов, делавших промеры у крымских берегов. В Севастополе прозевали выход «великой армады» из Варны и не атаковали тихоходный транспорт на подходе к Евпатории.
Хотя  газеты Европы  писали о будущей «крымской экспедиции», теоретики академии Генерального штаба  в Петербурге считали  высадку целой  армии абсурдом и не представляли, как можно собрать  флот для огромной  массы войск  против могущественной России. Сложнейшая  переброска людей и грузов за тысячи километров от средиземноморских баз  на  парусных (большей частью) транспортниках (нанятых  из всех портов Европы и даже  США)  до  Варны  и Крыма  стала неожиданностью для русского командования, помнившего о неудаче форсирования Ла-Манша Наполеоном, но проигнорировавшего французский десант в 37612 чел., перевезённый на 103 военных и 347 транспортных судах в мае-июле 1830 г. против Алжира,  и «забывшего» о  высадках 40-тысячной армии Бонапарта в Египте в 1798 г., англо-русского корпуса  в Голландии в 1799 г.,   а также англичан в Португалии и Испании в 1800-е годы.

Бомбардировка английскими кораблями Соловецкого монастыря на Белом море С начала  войны  20 октября 1853 г. до появления противника на крымском побережье Меншиков не сделал ничего для обороны Севастополя, Евпатории, Балаклавы, Феодосии  и Керчи. Наблюдательных кордонов  по побережью не выставили, разведывательным кораблям у крымского побережья не чинилось препятствий. Возможно, это  объяснялось бездействием союзников с весны 1854 г., когда те   не напали даже на беззащитную Керчь, через которую  велось снабжение  русских войск на Кавказе и в Крыму. Вопреки наказу императора   встретить противника при высадке,  или отступя от берега,  Меншиков, писавший  с февраля 1854 г. о возможности появления  в Крыму частных десантов,   с наступлением «времени бурь» резонно полагал, что десанта не будет. Трудно было представить, что союзники, упустив весну и лето, отважатся на  вторжение в преддверии осени и зимы (40).  Командующий писал Паскевичу 30 мая 1854 г., что Черноморский флот в отличном состоянии, «всё поновлено», «будем в выжидательном положении».
Английский винтовой пароход-фрегат «Миранда» обстреливает город Кола на Кольском полуострове.Английские военные корабли  большой дугой  окружили место причала у Евпатории и выгрузка войск, артиллерии и боеприпасов «великой армады» прошла беспрепятственно, как и на Аландских островах в августе 1854 г. Указывается, что отпора не дали из-за предполагавшегося   огня артиллерии  с моря. Однако  при плохой погоде и волнении шестидневная «сумасбродная высадка» (Н.С.Милошевич) «спасителей цивилизации» не могла сопровождаться  метким  огнём с кораблей.  Имея 3600 кавалеристов и полевые пушки, князь  мог бы, используя темное время суток, хотя бы обозначить противодействие.  Он мог бы вспомнить, что 1 октября 1787 г. А.В.Суворов, потеряв всего 4Оборона Петропавловска на Камчатке (18 по 25 августа 1855 года).50 чел., уничтожил 5-тысячный турецкий десант, появившийся под защитой  корабельных орудий  у  Кинбурна.  Камчатский военный губернатор и командир Петропавловского порта генерал-майор В.С.Завойко, приказав  «прогонять неприятеля штыками и драться до последней капли крови… как следует русским воинам», 24 августа 1854 г. пушками, фрегатом «Аврора» и 290 рядовыми отразил десант в 900 чел., высаженный с шести кораблей (41). Под Одессой  четыре  24-х фунтовые пушки батареи прапорщика  Щёголева  6 часов отбивались от  пяти пароходов, имевших в общей сложности 86 пушек. В июле и мае 1855 г.  Таганрог тоже отбил десанты.
Знал ли светлейший князь о том, что  его лихой прадед  во время «русского похода»  Карла XII   всё время тревожил шведов ударами с флангов и тыла, не известно,  но он никак не беспокоил союзников на марше от Евпатории до Севастополя. Не атаковал Меншиков и в ночь перед сражением на р.Альме, чего особенно опасался противник. Задержать неприятеля на пути к русской морской базе Меншиков решил на склоне  над  рекой Альмой —  лучшей  позиции западного побережья.

Кавказский театр войны  К 2 сентября  там собралось 33600 чел. при 84 орудиях   против 55-60 тыс. союзников при 112 орудиях.   Вступая в сражение против превосходящих сил, Пётр Великий  выводил целую систему полевых укреплений. Меншиков  же отсыпал всего два земляных вала  для двух батарей, чтобы обстреливать брод и мост на р. Альме.  Князь не считал нужным делать укрытия  для солдат, которые «должны  побеждать  штыком».  Из Севастополя не были подвезены дополнительно орудия и опытные  артиллеристы с кораблей.  Вместо госпиталя был развёрнут перевязочный пункт, но носилок не было. Сады и деревня Бурлюк на другом берегу Альмы не были сожжены.   Один из участников писал:  «стали на местности как умели, дрались славно, лихо, по-русски, т.е. не знали,  и что защищали и куда идти вперёд и по какому пути следовать назад» (42). Диспозиции и главной идеи  сражения не было. Военного совета не собирали. Инициатива была отдана в руки противнику.
Давать оборонительное сражение было удобнее  на вершинах склона над р.Альмой, заставив неприятеля подниматься по скату. Но князь согласился на предложение   подполковника Генерального штаба  Залесского свести  войска вниз к мелководной реке, где 8 сентября  две  линии ротных колонн встали почти вплотную. Две тысячи стрелков со штуцерами, как в наполеоновское время, были раскиданы по переднему краю, а не сбиты в кулак.  Вместо «окопного боя» за земляными укреплениями, что  могло бы нейтрализовать винтовочный огонь, Меншиков поставил  полки в полный рост на открытой местности, хладнокровно наблюдая  в большой телескоп перемещения неприятеля (43).

Приморская высота у устья р.Альмы по недосмотру, а не из-за угрозы обстрела с моря  (44) не была занята ни артиллерией, ни пехотой, которая имела некоторую возможность укрыться от навесного огня с кораблей в складках местности. (Финские стрелки русской службы обстреливали суда с  кручи  (45).  Узкая дорога и подъёмы на высоты  не были обрыты, не сделано завалов в оврагах, брод через мелководную Альму не был испорчен (46). Второй батальон Минского полка  стоял далеко от всхода на высоту. Весь левый фланг Меншиков опрометчиво доверил  генералу-фанфарону В.Я.Кирьякову, который, повторив  известное еще с Семилетней войны присловье:  «на подъёме с моря  он и с одним батальоном  шапками забросает неприятеля и как кур перестреляет», бросил вручённые ему  части.

Перед сражением к французам перебежал полковник-поляк, который сообщил, что мост через реку не минирован  и дал советы как вести баталию (47). Уставшие союзники, со скудным запасом патронов и продовольствия, почти без кавалерии и обоза, без многих нужнейших вещей  и карт, неуверенные в исходе боя на незнакомой местности, пошли в атаку в 8 ч. утра 8 сентября.  Ярко-красные мундиры англичан и синие французов  контрастировали с серыми шинелями русских.  Офицеры вели солдат вперёд в  полной парадной форме, с блестящими эполетами и шпагами, рискуя быть выбитыми в первую очередь. Противники поразили друг друга:  «Мы не могли понять,  как можно вести  войска в атаку развёрнутым строем» — озадачились Меншиков и его адъютант Панаев (48).

Встреча с новой европейской тактикой оказалась полнейшей неожиданностью для русского командования.  Сент-Арно изрёк  в адрес  русского командования убийственное: «Их тактика отстала на полстолетия». Резервы,  ротные и батальонные  колонны «выкашивались»   винтовками союзников с  расстояния в 600-800 шагов (русские ружейные выстрелы становились эффективными с 200 шагов). Французы   из задних рядов  палили навесным огнём.  Меншиков разумно распорядился одеть генералам и офицерам солдатские шинели, но те, будучи впереди верхом на конях и не  выводя батальонные колонны из-под артиллерийских разрывов  «из опасения нарушить стройность боевого порядка», гибли, будучи отличной мишенью.
Cудьба сражения была решена находившимся на пороге смерти от холеры Сент-Арно и французским  опытным практиком и теоретиком военного дела  Боске, который взобрался со  своей дивизией  и пушками по приморской   круче  и фланговым  огнём вынудил армию Меншикова к отступлению. (Французы полагали, что русские, приняв по одежде зуавов за турок, рассчитывали легко сбросить их, но получили  сильный удар «шакалов» (49). Батальоны Минского и Московского полков, несколько раз при содействии  артиллерийской бригады  пытались штыками сбросить с круч противника, но как только  колонны приближались к неприятелю, тот отходил, выбивая прислугу и коней у пушек и встречал смехом недолетавшие пули. Боясь быть отрезанными, минцы и московцы  отступили (50).

Поведение Меншикова в сражении было достойным. Князь, оставив командование центром на генерала от инфантерии П.Д.Горчакова, старшего брата  М.Д.Горчакова (51), с 11 часов почти до конца боя находился  под огнём в самом опасном месте левого фланга. Очевидец сражения врач Ф.Пфлюг писал, что хоть стойкое сопротивление  солдат и ошибки противника  помогли делу, но именно  Меншиков сохранил честь русского оружия и армию и был велик в критические моменты боя (52).  Князь побуждал солдат держаться до последней возможности,  лично водил их в атаку и потом послал в бой   веймарских гусар, артиллерию из резерва и эскадрон крымско-татарской гвардии. (После боя он «благодарил» Московский полк за «отрицательную храбрость»).

Сент-Арно тоже вводил  дивизии в  бой  не сразу, а по частям, в сомкнутых батальонных колоннах. (Когда  ядра стали чаще поражать их,  он развернул батальоны, чтобы сделать глубину меньшей). Окружить русский левый фланг и центр он не смог (53). Британцы  атаковали русский центр  обычным шагом и развёрнутым строем под музыку шотландских волынщиков и под защитой смертоносного штуцерного огня, который воспринимался тогда как будущий пулемётный. Они   наполовину уничтожили   два русских полка 16-й дивизии, стоявших в колоннах к атаке.   П.Д.Горчаков и начальник 16-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Квицинский, как простые офицеры повели в контратаки под звуки военных маршей батальоны Владимирского полка, который дважды сбивал англичан в реку Альму штыками и прикладами «как стадо с холма»  (так писал один из англичан), но, лишившись всех 47  офицеров и 1269 нижних чинов, не смог  развить успех.
Тарутинский, Брестский и Белостокский полки, скученные на открытом месте, ретировались из зоны огня без приказа.  Казанский полк П.Д.Горчаков не смог поднять в атаку: «Казанский  егерский полк весь рассыпался… Плеть избил,  полусаблю сломал, двух лошадей потерял… всю шинель мне пулями изрешетили – всё напрасно!»(54).
Пустить в тыл англичан  кавалеристов, которые могли бы создать там тревогу, подобно Уварову и Платову  под Бородино, Меншиков не решился.  Четыре полка и две батареи 14-ой артиллерийской бригады совсем не были введены в дело.
Сочтя, что полки полностью расстроены, Меншиков в 6 часов вечера прервал сражение.  Нежданная  эффективность винтовочного огня привела к беспорядку: солдаты, отступая вверх от Альмы, стреляли в воздух,   бросали оружие, раненых, ранцы-«хребтоломы» и сильно пострадали от выстрелов в спину. (Возможно тогда у князя появилась мысль, что войска не способны защитить Севастополь).   Отступление прикрывали Суздальский и Волынский полки  во главе с  храбрым, распорядительным и добросовестным генерал-майором, начальником  1-й  бригады 16-й пехотной дивизии  А.П.Хрущёвым.  (С октября  1854 по январь 1855 г. он с полком  находился в самом опасном 4-м бастионе Севастополя).

Продолжать сражение  на следующий день на вершинах холмов не решились. Тактика «выжженной земли» была далёким прошлым. При отходе наспех забросали колодцы известью и навозом, но уничтожать все сады, огороды и винные погреба  не было времени. На р. Каче  войска ломали и жгли дома, часть солдат перепилась, разбив бочки с вином.   Поражение Меншиков возложил   на  малодушие войск и неумение  начальников:   «Что я буду  делать с подобными генералами?» —  иронизировал он над неудачей (55). При посещении раненых, которые  11 сентября  валялись на казарменных полах с  червями в ранах  (такое же состояние раненых тогда было и у союзников) и, возможно, вспоминая 1812 г.,  он попрекал их: «духу мало, духу мало» (56).

Если в Отечественную войну 1812 г. накал военного патриотизма заставлял не сомневаться в победе даже после оставления Москвы, то в 1854 г. высшие чины физически ощущали спад веры в  силу Империи и стремились осмотрительностью избегать разгрома.  В ночь с 11 на 12 сентября  отступавшая армия прошла Инкерманский мост у устья р.Чёрной  и ушла за три версты к юго-западу от Севастополя, бросая его в руки  противника, как Белокаменную столицу  в 1812 г.  Базу Черноморского флота  защищали  только городские баррикады, которые  князь распорядился возводить еще 17 марта 1854 г., а также  8 резервных батальонов.    ( В историографии не отмечалось, что самым лучшим прикрытием Севастополя в то время было бы размещение войск по гребню Сапун-горы,  где, как обоснованно  считал Остен-Сакен, даже слабые заслоны   могли наносить огромные потери штурмующим. Потом  эту природную «циркумвалационную линию» заняли союзники. (Цель овладения Сапун-горой была поставлена  позже, перед Инкерманским сражением 24 октября).
Боясь потерять  связь с Россией,  Меншиков  в ночь с 12 на 13 сентября двинулся в противоположном направлении к Бельбекской долине и снова перешёл р.Чёрную у Чоргуна.  (С бивака на р.Каче  можно было бы  сразу свернуть к Бахчисараю, ставя неприятеля под угрозу флангового удара и страхуя этим выход на Перекоп).       При марше в сторону Бахчисарая командование не организовало конной разведки и растянутые походные колонны  противников, «потеряв» друг друга,  чудом разошлись в разные стороны.

Чем дальше от фронта, тем сильнее переполох. После первого с 1814 г. реванша  «французского орла»    Николай I  плакал над картой Крыма, опасаясь его полной оккупации (57).  Он  сгорбился,  потерял жёсткость и надменность. Подавленный  Паскевич оценивал перспективы войны в самом мрачном свете. Великий князь  Константин Николаевич, пересказывая  сообщение   Меншикова,   писал своему помощнику А.В.Головину 15 сентября 1854 г.: «Не говори никому ни слова, это строго запрещено… Войска дрались самым страмовским (так! – В.А.) образом, бежали, не выдержав и первого натиска… Можно ожидать самого худшего» (58).

Второе место высадки войск союзников, Казацкий залив, порт города Балаклава, несколько километров от Севастополя. Столичное  мнение, превратившее «Альму» в символ  катастрофы, как позднейшую «Цусиму», было несправедливым.   Может быть  «дюженные» генералы и не были  под стать героям Цорндорфа и Бородина, но  войска держали позиции несколько часов и, потеряв 5 генералов, 23 штаб-офицера, 170 обер-офицеров и 5541 нижних чинов, избежали окружения. (Потери противника были  того же порядка – около 5 тысяч). Неприятель  даже не помышлял обойти правое крыло русских и прижать их к морю или на плечах отступавших сходу ворваться в беззащитный Севастополь. Это была провальная ошибка союзников.

«Стратегии сокрушения» и «французской ярости» («фурии»)  времён Бонапарта у союзников  не было и в помине.   Русская ретирада была оценёна ими как  «достойное отступление». Британцы и французы  дали  отходящим «золотой мост». Их невообразимый восторг  при отступлении русских, показывает, как высоко они ценили победу над вдвое слабым соперником. Только 10 сентября наступавшие  собрались с силами и пошли в обход Севастополя в сторону Балаклавы. Узнав русскую стойкость, союзные войска на протяжении всей Крымской войны (в отличие от западного общественного мнения) не испытывали  ни пренебрежения, ни ненависти к Русской армии.
Русское командование, убедившись в неспособности колонн преодолевать зону дальнобойного ружейного огня,  не могло (даже если бы и хотело) отказаться от  сомкнутых построений.  Приверженность старым стереотипам исключала    оборонительный «окопный бой», стрелковые цепи и мощную артиллерийскую подготовку перед атакой. Была усилена лишь осторожность,  приведшая к  нерешительности.

Гибель боевых кораблей в Севастополе

В 1854 г. организованность, тактическое искусство и боевая подготовка русского парусного флота  были выше, чем в иностранных флотах. Всё  лето  1854 г.  18 тысяч черноморцев  рвались померяться силами с противником (59). На черноморских кораблях-гигантах  было больше тяжёлой артиллерии, чем на французских и английских   Матросы, сознавая свою силу, говорили, что  даже против вдвое сильнейшего неприятеля с его винтовыми кораблями при ветре,  «мы берёмся  с каждым своим кораблём уходить два неприятельских».  О храбрости, боеготовности и образцовой  огневой подготовке русских моряков  говорил в 1856 г. английский адмирал Ч.Непир (1786-1860).  О том же писали и западные историки (60).    Начальник штаба Черноморского флота генерал-адъютант и фактический начальник  всех войск в Севастополе В.И. Корнилов предлагал прорваться к Стамбулу  и «посеять ужас» в столице османов, учитывая обременённость кораблей союзников грузами и военными припасами (61).     Начиная атаку  морских  рубежей России, Французская и Британская империи опасались  каперов и высадки русских войск  в их колониях.   В  Австралии несколько месяцев велись учения пехотных батальонов  по отражению десантов. Однако  Балтийский, Черноморский флоты, Беломорская и Тихоокеанская флотилии укрылись в гаванях.

Николай I, А.С.Меншиков и М.Д.Горчаков  не исключали самоуничтожения (сожжения) Черноморского флота  до прибытия подкреплений в Севастополь. Император писал: «… как ни больно и ни тяжко мне  свыкаться с мыслью, но я уже  стараюсь готовить себя  к получению известия о взятии Севастополя и гибели флота». «Ежели… нам Севастополь не спасти, надеюсь, что флот… сам истребишь, когда явно уже не будет спасения» — сообщал царь  Меншикову 12 сентября 1854 г. (62).
В Крыму неудача на Альме  привела  к настроению, близком к панике: при морском господстве неприятеля   на  открытый Севастополь маршировала  армия союзников! Если Наполеон в 1805 г. предписывал флоту даже ценой его гибели обеспечить вторжение в Англию, то Меншиков изначально вычеркнул русскую морскую силу.  На вопрос  Корнилова «Что делать с флотом?» он грубо ответил:  «Положите его себе в карман» (63).  Так в Севастопольской бухте  оказалось заперто   четыре  120-пушечных парусных линейных гиганта, 11 – 84-пушечных, 7 фрегатов, 4 корвета, 12 бригов, 8 шхун, 5 боевых и 4 посыльных парохода 12 больших  и 15 малых транспортов.
Кроме преграждения севастопольского рейда затопленными кораблями, формирования из матросов пеших батальонов, строительства баррикад и сожжения огромных запасов корабельного леса, князь не подал никакой другой идеи.  Было забыто о самоотверженности черноморцев, рвавшихся в  бой,  о лучшей  огневой и боевой подготовке русских морских артиллеристов,  о наведении  бона (в Керчи кроме установки  бона топили суда и старые якоря), об использовании брандеров и перекрытии рейда судами, связанными цепями (как в устье Темзы при подготовке Булонской экспедиции Наполеона). Преградить вход в Херсонесскую и Стрелецкую бухты не думали,  а  Камышёвую и Балаклавскую бухты, где позже союзники устроили свои гавани и базы, не защитили ни одним кораблём.
Победа  без винтовых кораблей была трудна,  однако при опоре на  базы в Керчи, Анапе, Николаеве или  Одессе реальны были  действия на коммуникациях противника  против парусных транспортов, ходивших из Варны  с  боеприпасами, дровами и продовольствием. Это могло бы оттянуть часть судов противника от Севастополя.  Командование не учло,  что без затопления части флота на рейде,  противник вынужден был бы  тратить силы на его блокаду  (После закупорки русского флота  англичане сняли со своих кораблей  2400 моряков, 2 тыс. морских пехотинцев,  65 офицеров и около 140 орудий. Французы сняли 30 пушек и около 1 тыс. чел. (64).

Севастопольская база Черноморского флота  с моря была почти неприступна — считал Э.И.Тотлебен. Береговые батареи и флот  могли  сосредоточить убийственный  перекрёстный огонь по точкам севастопольского рейда — до 300 выстрелов одновременно. Противник не мог пойти на безумие ввода кораблей в Северную бухту до захвата Севастополя. (Для полной блокады с суши сил у союзников  не было). Англичане считали, что Севастопольский порт  может стать могилой не одной, а нескольких эскадр. Шестичасовая  бомбардировка  с  моря 5 октября (при десятикратном превосходстве  численности  орудий неприятеля)   окончилась плачевно для союзников: 10 кораблей были повреждены, причём два серьёзно, так что их пришлось отправить в Стамбул. Англичане потеряли 44 чел. убитыми и 266 ранеными, французы – 217 чел. убитыми и ранеными. После 5 октября союзный флот уже  не  пытался  обстреливать береговые батареи. Опасаясь за паровые суда, противник ставил их вне выстрелов  каменных морских фортов с сотнями орудий на трёхъярусных батареях. Журналист А.В.Кинглейк писал, что день 5 октября утвердил славу непобедимости  береговых батарей и невозможность  захвата Севастополя с моря (65).
Корнилов  на военном совете 9 сентября   предложил, дождавшись попутного ветра, (рейд не позволял  выходить лавированием при противном ветре), атаковать флот противника  у мыса Лукулл.  При неудаче была возможность уйти в бухту или же,  сцепившись кораблями на абордаж, взорвать себя и часть флота неприятеля. Гибель не была бы бессмысленной.     Военная слава  любой страны веками работает   на её обороноспособность.  Подвиги в Гангуте,  Чесме, Синопе, героизм кораблей «Меркурия» и «Азова», позже «Варяга» и  «Корейца», «Стерегущего»,  вечно будут крепить боевой дух воинов. О вековой морской славе   думал  Нахимов, предлагая выйти на смертный бой, абордаж или подрыв своих кораблей вместе с кораблями противника.  (66).
Затопление кораблей ЧФ на Севастопольском рейде..  Однако большинство совета  высказалось за «казнь» 7 кораблей, которая свершилась  11 сентября. В горячке суда  топились вместе с орудиями (так нужными для обороны), провизией, порохом,  боеприпасами и имуществом офицеров. Адмиральский корабль Новосильского —  120-пушечный гигант «Три святителя» для скорости расстреливали  бомбами. Моряки на коленях  провожали корабли, уходившие в пучину. 12-14 сентября собрались топить весь Черноморский флот —  в подводной части всех оставшихся кораблей были прорублены отверстия, временно заделанные пробками и законопаченные.  Линейные гиганты были превращены  в прибрежные плавучие батареи  (67).

Морские экипажи на бастионах создали «окаменелый флот», усилив защиту города, однако  снять 10 тыс. моряков можно было и без затопления кораблей. Русское командование не знало о некомплекте команд союзников, на суда которых назначались офицеры и рядовые из сухопутной артиллерии и часть которых была взята для осадных работ.  Принимая решение  о затоплении, можно было   предвидеть, что сезон бурь  отгонит союзный  флот от крымских берегов к Стамбулу и  Малой Азии, что и случилось  после урагана 2 ноября 1854 г. Тогда у р.Качи и Евпатории на сушу было выброшено 40 транспортных судов, 500 человек погибло, у Балаклавы было потеряно 14 транспортов с командами и потонул корабль «Принц»  с лазаретом, пол-миллионом фунтов стерлингов  и одеждой, тяжело повреждены два военных корабля  и  четыре — легко. На берег было выброшено 150 транспортных судов. 120-пушечный корабль «Анри IV» сел на мель у Евпатории, оказавшись беспомощным, (но не  сожжённым русскими)  (68).
Полное  господство   союзников на море предопределило разорение Кинбурна, Керчи, Анапы, Геническа,  Бердянска, Мариуполя, сказалось на исходе военных действий и конечной гибели  Черноморского флота: в феврале 1855 г. были потоплены  5 кораблей  «Двенадцать апостолов», «Ростислав», «Святослав», «Гавриил», и два фрегата; 27 августа 1855 г. на дно  пошли  новые корабли «Императрица Мария», «Великий князь Константин», «Париж», «Ягудиил» и др. (всего 6 линейных краблей),  1 фрегат, 1 корвет, 5 бригов, а в ночь с 29 на 30 августа  все 10 пароходов и одно транспортное судно.  Затопление флота  укладывалось в общую концепцию «глухой обороны» по всем границам России.
Вслед отступавшему Меншикову 12 сентября севастопольцы  кричали «Изменщиков!». 14-15 сентября Корнилов писал в дневнике: «Слава будет, если устоим; если же нет,  то князя Меншикова  можно назвать изменником и подлецом; впрочем, я не верю, чтоб он продал». «Хотим биться донельзя, вряд ли это поможет делу. Корабли и все суда готовы к затоплению: пускай  достаются развалины…»  (69).  Понятно, насколько язвило  душу  князя  обвинение в измене, если  часто потом он   повторял вымученную остроту, что якобы «продал Севастополь англичанам, но не сошлись в цене». (Только 18 сентября, почувствовав себя в безопасности, Меншиков  послал в Севастополь часть сухопутных сил). Николай I  одобрил выход Меншикова «из отчаянного положения» (70) и  8 октября 1854 г.  назначил его главнокомандующим  морскими и сухопутными силами в Крыму.

 Русское командование в Севастополе

После «альминского» замешательства решимость отстаивать  Севастополь только возрастала. В.А.Корнилов, П.С.Нахимов,  В.И.Истомин, Э.И.Тотлебен  подобно героям войны 1812 г. «и день и ночь были готовы к смерти».  Корнилов, считавшийся вплоть до 18 сентября с гибелью Севастополя, поднял небывалое вдохновение у моряков. Как прежде в Суворова,  в «отца матросов» Нахимова   были влюблёны все. Каждая минута его пребывания под  огнём в мундире с золотыми эполетами усиливала дух и  обороноспособность  города. «Он был могучей физической силой  обороны… которая в его руках  могла творить чудеса» (Тарле Е.В.). В день  бомбардировки  5 октября, когда противник надеялся покончить с «гидрой, извергавшей из тысяч жерл огонь». «восторженное лицо» В.А.Корнилова наполняло всех энтузиазмом. Даже в предсмертных мучениях Корнилов думал о Родине: «Благослови, Господи, Россию и государя, спаси Севастополь и флот» — говорил он в последние минуты жизни (71). Доблесть этих русских героев  сопоставима с античными подвигами. (После смерти Корнилова началось «безначалие, интриги и борьба за власть среди командования»).
Севастопольский гарнизон под руководством Тотлебена провёл гигантские земляные работы и обрёл моральное  превосходство  над противником, который вёл осаду  «бессистемно, бессмысленно и бесславно» (Ф.Энгельс).  Союзники, зная, что  «крепостные войны» были  сильной стороной   русского военного дела, заложили  первую осадную параллель в 1000 саженях от тотлебенской линии огня.
«Бейте рыжих, как собак, и французов точно так» — пели осаждённые и шли в бой на «саранчу проклятую».  Участники  обороны писали об  удали   «нахимовских львов»   под  ядрами, пулями и бомбами: «В одной рубахе,  с Георгием на груди, в широких парусинных штанах, с чёрным галстуком, концы которого падают на грудь,  в солдатской фуражке, закоптелые в боевом дыму, замаранные порохом от выстрелов и беспрестанно  заряжаемых орудий,  облитые кровью и потом, освещённые  молниями выстрелов  в облаках порохового дыма, борясь со смертью… кажутся неземными существами скандинавского неба, для которых кровавые сечи  составляли райское блаженство» (72). Привычная для моряков тактика  скорострельного боя первоначально приводила к неоправданно высокому расходу боеприпасов при стрельбе по площадям (Французы шутили, что смерть каждого из них обходится русским в 60 тыс. франков (73). Только потом  было приказано   бить по бастионам и батареям  противника.  Слишком близкое, как на кораблях, размещение орудий осыпало  валы  между смежными амбразурами от своих выстрелов. Как и солдаты, моряки  стояли на бастионах густыми массами в ожидании штурма, погибая под бомбами и ядрами.  Всего тысяча  их уцелела к концу осады.
Смертельно опасные вылазки считались молодечеством и на них шли по жребию.  «Ещё немного продержаться и мы неприятеля  штыками  столкнём в Чёрное море» — говорили солдаты  (74). Французы уже не владели прежней «французской яростью» и  полагали, что  если  войдут в Севастополь, то не удержатся там, покуда русские будут занимать Северную сторону (75). Во время кратковременных перемирий  при выносе раненых и убитых противники показывали уважение друг к другу. (Военные действия велись без «остервенения» 1812 г.).
Из генералов выделялись Ф.И.Соймонов, П.П.Липранди, С.А Хрулёв, А.П. Хрущёв. Генерал  К.Р.Семякин привёл под смертельный огонь двух сыновей-юнкеров на Пятый  бастион. Но в целом  офицерство безнадёжно смотрело на  начальство: «Нет у нас  начальников и вождей,  в которых мы бы  веровали и надеялись… как на каменную гору. К Паскевичу армия относится  как-то с формальной стороны… не видит  в нём близкого к себе излюбленного вождя…  Нерешительность (Горчакова) порывчатость, непоследовательность  всем известны. Его маршей и контрмаршей  боятся, как мучительного огня.  Коцебу терпеть не могут. Бутурлин – порет горячку… над Болдыревым смеются. Из армейских генералов  знают только  одного Хрулёва…»   «Командиры корпусов – ниже посредственного. Начальники дивизий и командиры бригад —  хороши на бастионах и совсем несостоятельны  в полевых боях» (76).

Честный и добросовестный генерал Д.Е.Остен-Сакен (1789-1881), которого иронично окрестили «крахмальным генералом» и педантом, делал всё, что мог:  следил за обменом пленными, за обмундированием, за довольствием и регулярностью богослужений среди солдат, посылал от себя квас на позиции, горячо молился за победу и указывал на неисправности на бастионах. «Ерофеич» принципиально стоял за честность перед  совестью и Богом и не боялся отстаивать свои убеждения  перед  высшими чинами.  Начальник штаба Южной армии и всех сухопутных и морских сил в Крыму  П.Е.Коцебу (1801-1884) несправедливо обвинял его чуть ли не в трусости: «Сакен совсем деморализован и хочет, чтобы мы начали  эвакуировать Севастополь, но это слишком рано. Все начальники на передовых линиях деморализованы» (77).
Пассивность генералитета поражала.  Начальник  гарнизона Севастополя генерал-лейтенант  фон Моллер, которого презирал Меншиков,  не выходил из своей квартиры и не давал приказов. Старый и бесхарактерный генерал-губернатор адмирал Станюкович был пустым местом. В отличие от исполнительности нижних чинов, наверху манкировали своими обязанностями.
Пётр Великий ежедневно тревожил тылы шведской армии под Полтавой мелкими и крупными ударами и ложными тревогами, но в 1854-55 гг.  вылазки в основном, делал Севастопольский гарнизон, но не внешняя армия. Командиры не посылали гусар и драгун на  пикеты противника.   Задавить противника в сентябре,  пока тот не осмотрелся, даже не думали. Камышёвую и Балаклавскую бухты, где  союзники быстро создали свои большие базы, командование не заняло и не пыталось  устроить там  поджоги   скученных кораблей.   О чудовищной непредусмотрительности  императорского Генерального штаба свидетельствует отсутствие карт окрестностей Севастополя. Топографы прибыли лишь в конце зимы. Несмотря на то, что «благословение Божие уже не сопровождало нас, Севастополь исправлял ошибки начальствовавших»  (78).
Нерешительность воспрепятствовала ударить по   уязвимой базе союзников  в Балаклаве. 13 октября 1854 г. генерал-лейтенант  П.П.Липранди (1796-1864) одержал с 23 тысячами войск  частную победу недалеко от Балаклавы.  (В 1812 г. он участвовал в сражениях при Тарутине,  Малоярославце, Красном, в кампаниях 1813-14 гг.  участвовал в 17 боях. При штурме Варшавы  в 1831 г.  дважды  первым со знаменем в руке во главе полка взошёл на валы укреплений и был награждён орденом св. Георгия 3 ст. Меншиков же окрестил его «интриганом-фанариотом»).
Из Бессарабии в 1854 г. 12-я дивизия Липранди была послана в Крым, где главнокомандующий  попросил его (за два дня до боя) «помаячить» перед противником. Отряд пехоты и кавалерии в трёх колоннах  выбил турок из  четырёх редутов у деревни Кадыкиой и захватил 11 пушек, однако не продолжил движение на Балаклаву.
Развёрнутый строй шотландских стрелков-горцев (французы называли их английскими зуавами) не потерял хладнокровия и меткости при отражении русской атаки. В конце боя Раглан безграмотно бросил  в бестолковую атаку  бригаду лёгкой кавалерии (700 чел.), которая почти вся полегла «в долине смерти» под перекрёстным огнём артиллерии и златоустовскими клинками гусар, которыми  разрубались английские латы.  Непростительным промахом английского командования было неоказание помощи гибнущей бригаде. Ещё большим промахом было оставление  Русской армией Федюхинских высот, которые пришлось штурмовать  позже в несчастной битве на р.Чёрной 4 августа 1855 г.

Инкерманский бой

Считая, что Севастополь силён лишь укреплениями,  а не  боевым  духом, Меншиков, поддался убеждениям, что город  можно спасти, если  отбросить противника с левого фланга. Грамотную диспозицию по соображениям секретности составил один Данненберг («кабинетный утопист», как назвал его светлейший). Это был  образованный и деликатный теоретик, опытный тактик, увлекавшийся  заменой солдатских ранцев карманами или новым покроем шинелей.
В соответствии с диспозицией предполагалось овладеть лагерями противника, но не сбросить его в море. Второй части войск под командованием  П.Д.Горчакова предписывалось «отвлекать» врага, стараясь овладеть  одним из всходов на Сапун-гору. (Лорд Раглан  приказал судам в Балаклаве развести пары на случай принятия войск, если главный удар будет нанесён  со стороны П.Д.Горчакова  (79). Данненберг не сделал расчёта движения войск и не приказал осмотреть состояние дорог, которые после дождей сильно размыло.  Из-за  отсутствия карт  полковник гвардейского Генерального штаба Попов чертил пальцем на пыльном столе «простую схему»  куда следовало  вести войска (80).
24 октября началось Инкерманское сражение. Считая, что он не тактик и не его дело вести войска в бой, Меншиков вручил командование  Данненбергу.  «Большая вылазка» ранним утром под прикрытием густого тумана началась зловещей неразберихой. Начальникам, возможно из-за секретности, не сообщили ни цели,  ни направления  ударов,  ни порядка атаки. «Все дело было хаосом»,  громадные колонны и артиллерия путались на марше. Колонна храброго генерала Ф.И.Соймонова (18929 человек  при 38 орудиях)  и запоздавшая колонна П.Я.Павлова (15806 чел.  при 96 орудиях) смешались и  вступали в бой по частям.   Соймонов геройски повёл три полка в атаку и погиб, забыв об оставшихся сзади своих четырёх полках.  Скученные батальоны на узком плато  вступали в бой не разом, а волнами. Треть войск вообще  не смогла принять участия в бою. С обоих сторон  сражалось примерно  по 14 тысяч. Вместе с тем наступательный порыв был велик –  Углицкий и Бутырский полки, появившись на поле боя, с воодушевлением  пели «народный гимн – Боже, царя храни!» (81).
Как вспоминали участники, русская пехота, со времён Измаила  не дралась с таким ожесточением  под градом шрапнельных гранат,  ядер и    свинца («русские сделались зверями после штыковой работы»).  Наступавшие дважды врывались в лагерь англичан, но не сломили их и не сбросили с Сапун-горы.  Британцы, не успев одеть  мундиры, в серых  шлафроках отчаянно отбивались штыками, прикладами, топорами, камнями и испытали сильнейшее потрясение: «Ужасный беспорядок начал распространяться   в  рядах союзных войск». Цепи англичан, прошивая  дальнобойными выстрелами  сразу несколько человек, отходили, но не бежали.    От поражения их спасла помощь алжирских стрелков и «шакалов» Боске.
Шрапнель и картечь   валила русские скученные колонны, которых равняли  по шеренгам и в затылок.  Почти все полковые, батальонные и ротные штаб-офицеры  погибли. Данненберг делал всё, что в его силах —  следил за состоянием связи и   посылал поддержку частям.  В ответ на слова – рассыпьтесь, или укройтесь за пригорком, батальонные командиры отвечали «Уставом не положено!»  (82).

Меншиков находился на правом фланге. Когда  сражение  стало принимать дурной оборот, он лично повёл из резерва  Суздальский и Владимирский  полки к месту атаки. К нему присоединился Данненберг.  Вместе с двумя великими князьями они оба находились некоторое время под огнём. Ни тот, ни другой не настояли  вступить в бой  П.Д.Горчакову (22444 чел., из них 7300 кавалерии), который, находясь на левом берегу р.Чёрной, даже не обозначил атаку с подножья Сапун-горы в тыл противника, будучи введён в заблуждение его «множеством» на её вершинах  (83). (После прибытия М.Д.Горчакова в Крымскую армию, тот  удалил своего 70-летнего старшего брата из армии).  Наблюдались как случаи прикрытия  офицеров солдатами от осколков, так и   уход их из-под огня под предлогом выноса раненых.
В 12 часов дня Данненберг, в отличие от  дравшихся войск, сломался и  приказал отступать.   После «инкерманской резни»  под разрывами и  штуцерным огнём некоторые роты из-за безначалия  уходили толпой, другие — отбивая такт, как на параде. Русское ожесточение остановило противника  и командующий французской армией в Крыму Ф.Г.Канробер не рискнул послать свежие силы вслед отступавшим. Англичане писали: «нельзя поверить,… что есть на свете  войска, умеющие отступать так блистательно, как русские. Преследуемые  всею союзною артиллериею, батальоны их отходили медленно, поминутно смыкая ряды и по временам бросаясь в штыки на союзников. Это отступление русских  Гомер сравнил бы с отступлением льва» (84).
Русские потери составили, по разным данным от 10 до 12 тыс. чел.   Во Франции сражение сравнивали с ожесточённой битвой русских и французов у Прейсиш-Эйлау в 1807 г. Боске назвал сражение «скотобойней». Англичане оценили его не как победу, а как «неслыханный  в британской военной истории героизм»,  которым они спаслись от неминуемой гибели. «Мы на грани ужасной катастрофы» — писал лорд Г.В.Кларендон К.Стратфорду-Редклифу 6 (18) ноября 1854 г. Боевой дух англичан после Инкермана никогда  уже не был полностью восстановлен. Этот бой не только заставил отменить  штурм Севастополя, назначенный на 25 октября,  но переломил ход войны —  союзники, осознав невозможность поразить «русское мужицкое войско» в поле, решили бросить все силы на  осаду. «Сомнительная победа усилила  неуверенность и мысли о том, что сила армии не способна подкрепить еще одну такую победу  (85). Холодным душем окатил Инкерманский бой и  русофобию в Англии.
Вопреки вышесказанному,   Меншиков, признавая самоотверженность Русской армии, не видел в ней силы и смотрел на неё с «безотрадной, мрачной точки зрения». Вид страшной бойни  парализовал  этого державника:  «Одинокий, без кровинки в лице,  какого-то тёмно-серого цвета, в тяжёлом раздумье,  неверными шагами  подвигался… светлейший князь. Голова его была  наклонена,  глаза без жизни и желания. Одно тяжёлое и безотрадное  страдание… Временами он останавливался и затем поворачивался назад – словом, без воли он  передвигался  то к переправе,   то обратно».  Мрачно приблизившись к Селенгинскому полку спросил: «Вы отчего своих перестреляли?»  Солдаты отвечали: «Бог миловал!» (86).
Перед  главнокомандующим, возможно,  маячили только герои прошлого и он говорил: «У меня  нет ни генералов, ни офицеров, ни  войск способных к битве».  «Я не решаюсь  атаковать неприятеля  с нашею пехотою,  которая получала  в год только по два патрона, и с  кавалериею, которая после сражения при Полтаве  не сделала ни одной  порядочной атаки» (87).  П.Д.Горчаков, чудом уцелевший под Альмой, выглядел в его глазах как  «старый суета в кардинальской шапке»,  «Кирьяков — всегда пьяным», «Моллер — бестолковым». «Увы, какие генералы и какие  штаб-офицеры; ни малейшего не заметно понятия о военных действиях  и расположении войск на местности, об употреблении стрелков и артиллерии. Не дай, Бог,  настоящего дела в поле!» — сокрушался князь (88).  Если в отношении  рядовых и офицеров Меншиков был несправедлив, то  уровень генералитета он оценивал правильно. Того же мнения придерживался  Д.Е.Остен-Сакен: «генералы наши, исключая  единицы, не соответствуют офицерам и солдатам».  Такую же оценку  дал в 1855 г. Л.Н.Толстой: «Русский генерал, по большинству, существо отжившее, усталое, выдохнувшееся… — люди без  ума, образования и энергии (89).
«На Инкерманских высотах  подорвано было доверие масс  к тем,  кто должен был этими массами руководить. Войска… не доверяя  более разумному  их направлению,  перестали ждать успехов  и рассчитывали  на одни неудачи.  Недоверие это желчно  высказывалось при каждом  удобном случае…  В каждом из анекдотов  слышна была беспощадная насмешка  над  всеми нашими намерениями и планами и какое-то  злорадное самоосуждение…» (90).  Если в Севастополе «всё кипело» и все надеялись  в бою заслужить  признательность России, то в лагере Меншикова  в Бельбекской долине  «всё поникло  головою и как бы  страшилось приговора Отечества  и современников».
Усилилось мародёрство и дезертирство среди солдат (91).  В январе 1855 г. Ден и Попов пускали в адрес главнокомандующего  «площадные ругательства», М.Д.Горчаков предлагал сменить, а фельдмаршал Паскевич — даже судить Меншикова.  Николай I  сказал, что  «подло» сваливать свою бездарность на войска.   «Дичившиеся моряки»  наградили главнокомандующего  прозвищем «анафема», солдаты – «чёртом», В.И.Истомин – «аспидом», офицеры – «мрачным князем» (92).
Инкерманское сражение оказалось знаковым для военной истории России после наполеоновских войн. Исходя из вялости и безволия русского командования, К.Маркс сделал болезненный  для национального русского  самолюбия, но верный вывод об истощении  милитаризма  романовской империи и конце «славы русской пехоты»:  «маска  западноевропейской цивилизации упала и обнаружился татарин… Искусственно ускоренный рост  и огромные усилия, которые делались, чтобы сохранить  видимость блестящей цивилизации, при полуварварском  уровне страны, по-видимому, уже  истощили нацию и вызвали у неё  нечто вроде чахотки. Инкерманское сражение  означает для русской пехоты  то же,  что для испанской  сражение при Рокруа» (93). В отличие от Николая I, который полагал  возможным отступить  даже из Бессарабии и Новороссии вплоть до Днепра, только бы  удержать Крым и  Севастополь (94),  Меншиков понимал, что мгновенно  переучить пехоту на новую тактику  нельзя и что очередные  полевые сражения  приведут к новым потерям.
С ноября 1854 г. он, как и сменивший его позже М.Д.Горчаков, полагал,  что  генеральные бои больше  невозможны и следует считаться с возможностью оставления Севастополя и Крыма и перехода к маневренной войне на истощение противника.

Завершение  Крымской войны

1855 год  сломил не только верхушку  командования, но и  николаевское великодержавие. После Инкерманского сражения  Николай  I ночами один ходил по Дворцовой набережной. 19 февраля 1855 г. душевные  терзания усилили эмфизему лёгких и  свалили в  могилу железного самодержца, который считался могущественнейшим государём мира. (Солдаты опасались, что смерть царя приведёт к  бесчестному миру, который сотрёт всё то, что они сделали для обороны  Севастополя)   (95).
Меншиков, подав   идею приблизить  русские траншеи  к позициям противника, был  пришиблен  всеобщим осуждением,  скрылся  на некоторое время на  судне  в бухте, потом   был   выбит из строя  болезнью мочевого пузыря,   сдал всё  Остен-Сакену и уволен в отставку в 1856 г.  Паскевич умер в  1856 г.  Ещё бодрый прославленный генерал-«лев» А.П.Ермолов (1777-1861)  единодушно избранный 16 февраля 1855 г. в Москве и Петербурге начальником ополчения, соглашался стать главнокомандующим, «если государь будет непременно желать» этого (96).  Однако вряд ли он мог бы переломить ситуацию. В конце 1855 г. М.Д. Горчаков  был заменен  генерал-адъютантом А.Н.Лидерсом и  умер через 5 лет после Крымской войны. Общество было в апатии, преданность народа новому государю Александру II была слабее, чем верховной власти при апогее самодержавия в 1770-1814 гг. (97).

В отличие от полевых боёв, доблесть Русской армии за бастионами Севастополя была развёрнута в полную силу.  Зимой 1855 г. измотанные «зимней катастрофой» и почти не способные защищать траншеи союзники, которые не могли пресечь русские коммуникации у Перекопа,  удивлялись бездействию русского командования, не помышлявшего «опрокинуть  в море» противников, «дохнувших как мухи» от стужи и болезней (так писал лорд Раглан). На начало января 1855 г.  в строю оставалось всего  13 тысяч англичан и вдвое больше больных и раненых (98). Еще больше гибло турецких солдат, обращённых французами и англичанами в тягловый скот. «Непонятно для здравого смысла, как удержался в Крыму  сам осаждавший и как он десять раз не был втоптан в море, не пленён или истреблён до последнего солдата» (99). Мелкие  вылазки из Севастополя    не давали серьёзного эффекта  — не успевали засыпать траншеи неприятеля, уничтожать валы и  заклепать орудия.
Бездействие командования оправдывалось «сохранением сил для удержания Крыма».  Попытка отважного генерала С.А.Хрулёва взять 5 февраля 1855 г. Евпаторию   слабыми силами завершилась  потерей 768 чел. (Идя под картечь, спешенные  драгуны принципиально отказались  сменить колонну на  рассыпной строй).  В Петербурге после отчаянных писем из Крыма  неосторожно  заговорили о поражении, что активизировало усилия союзников захватить Севастополь.
После отъезда Меншикова и до приезда 8 марта М.Д.Горчакова  верховное командование  находилось   в руках  Нахимова  и Остен-Сакена, который тоже обрёл  популярность среди солдат и офицеров.
О Горчакове Николай I   еще 19 июня 1853 г. отзывался, что ему,  «может быть, суждено провидением положить начало торжеству России». Некоторые надеялись, что новый главнокомандующий организует всеобщее наступление, другие предвещали дурное, так как он был сторонником  сохранения живой силы Русской армии и сворачивания войны. Хотя  М.Д.Горчаков ратовал за «малую кавалерийскую войну», но кавалерия уже отучилась от неё и ему пришлось  советовать  избегать схваток  и держать конницу  за второй линией пехоты. Не проявили себя в Крыму и казаки.  Горчаков, как и Меншиков, не распорядился  укрепить  Керченский пролив и Керчь была взята всего за несколько часов.

Если Нахимов до последней минуты поддерживал стойкость  солдат («Что за срам-с ! Шесть месяцев учат вас под огнём строить и исправлять  повреждения, а вы не можете!»), то Горчаков, несмотря на то, что всего в его распоряжении  было 3570 офицеров и 157576 нижних чинов,  уже  30 марта пришёл к выводу уйти из  Севастополя не дожидаясь штурма. Он считал, что при бомбардировке осадными батареями, защита города не продлится и 2-3 дня (100).  «Теперь я думаю об одном только: как оставить Севастополь, не понеся  непомерного, может быть,  более 20-тысячного урона… О кораблях и артиллерии и помышлять нечего! Ужасно подумать!» —  писал он в апреле 1855 г. Вместе с тем Горчаков неплохо наладил снабжение войск. 1 мая 1855 г. на Владимирской площади  играла полковая музыка, на столах стояли  букеты белой акации, пироги, кулебяки и офицеры поднимали тосты  «За здоровье главнокомандующего»  и пели  «Боже, царя храни». В Москве же  не ценили, что Горчаков «щадил драгоценную кровь», называли его «бичом Божьим, изменником и злодеем». Французы  тоже говорили о совершенной неспособности главнокомандующего, который губит войска без нужды» (101).
Слухи о тревожных  письмах главнокомандующего распространялись в Петербурге и стали  известными в Европе. В начале мая союзники, подтянув новые подкрепления  (в том числе  15 тысяч пьемонтцев), увеличили свои силы до 170 тысяч. По семи параллелям осаждающие подобрались  почти к самому городу. 25 мая 1855 г. им удалось захватить передовые позиции — Камчатский люнет, Селенгинский и Волынский редуты.  Командовавшего этими укреплениями генерала  О.П.Жабокрицкого, тут же  стандартно припечатали словом «изменник». 1 июня  Остен-Сакен вместе с Тотлебеном  посетил передовые позиции и  призвал солдат умереть или победить («русские умирают, но не бегут»). Речь вызвала  большое воодушевление (102).

4-5 июня 1855 г.  союзники выпустили из 548 орудий 72 тысячи снарядов по укреплениями города, откуда ответили всего 19 тысячами. 6 июня   Севастополь героически отбил общий штурм, после которого начальник войск Корабельной стороны  генерал С.А.Хрулёв, за которым солдаты шли в огонь и в воду, произнёс  бессмертное: «Отступления нет. У нас в резерве – Россия».  При штурме противник потерял 5281 чел., русские – 4830 чел.  Хотя  отступавшего противника не преследовали, один из англичан записал  в июне 1855 г.: «Я не могу поверить,  что какое бы то ни было большое бедствие  может сломить Россию. Это великий народ» (103).
28 июня погиб Нахимов.   Начальником гарнизона стал  способный боевой генерал  В.И.Васильчиков (1820-1878). В 1842-44 гг. он отважно сражался на Кавказе,  и сейчас улучшил  снабжение  войск и  санитарное дело.
Трагедию высшего командования ярко выявил военный совет 29 июля  1855 г.  Вся державная Россия и главный державник – Александр II ожидали и настаивали на активности войск.  Командование в Севастополе понимало, что новое наступление обернётся неизбежным крахом. У всех в памяти были уроки Альмы и Инкермана, когда батальонные и ротные колонны сметались картечным и штуцерным огнём. Однако все помнили и о сокрушающей критике Меншикова «за бездеятельность». Трезвую и честную «ужасную меру»  Остен-Сакена —  немедленно без боя покинуть Южную сторону Севастополя — принять было немыслимо. Против наступления осмелились высказаться только  Ушаков и Семякин.  Все остальные — Коцебу, Липранди, Бутурлин, Хрулёв, вице-адмирал Новосильский, Бухмейер, Крыжановский и др. высказывая сомнение  в успехе, не нашли  в себе сил противиться настояниям императора и как обречённые согласились на безумие штурма Федюхинских высот и Сапун-горы. Горчаков, осознавая неотвратимость катастрофы и бесчеловечность бросания на убой солдат,   за день до сражения был в самом мрачном состоянии: «Я иду против неприятеля,  потому, что  если бы  этого не сделал,  Севастополь всё равно пал бы в скором времени…  Я иду против неприятеля,  при самых плохих обстоятельствах»  (104). В ночь перед сражением 4 августа он на коленях  со слезами горячо молился перед образом Смоленской Божьей матери (105).

О  тактике не считавшегося ни с какими державными амбициями Петра Великого — оттягивать противника от города, как от Полтавы,  хотя бы ложными диверсиями  было забыто. Диспозицию разослали только за день до сражения и войска с ней не успели ознакомиться. «После нерешительного совета была нерешительность в бою и полнейшее безначалие» (П.Алабин ).
Офицеры   снова  повели солдат    плотными массами навстречу смерти в лобовой  штурм Федюхинских высот.  Почти все главные  начальники погибли в начале сражения. Дивизии разбивались поодиночке.   Кавалерия была выставлена только для вида. Если бы дело происходило в конце XVIII– начале XIX в.,  тогдашнее командование, менее чувствительное к кровавым потерям, возможно, одержало бы верх. Но Горчаков после пяти часов боя отказался   продолжать сражение,  хотя   три нетронутые дивизии еще могли бы ударить в правый фланг противника.  Русские потеряли 3229 убитыми и 5 тысяч ранеными, потери союзников составили  убитыми всего 196, ранеными 1551 чел. Тем не менее, и в  последнем полевом сражении Крымской войны, как и в предыдущих, Русская армия не превратилась в бегущую толпу и неприятель не преследовал её. Под картечью и пулями Горчаков   взял на себя командование отступающими частями и  кричал суетившимся  командирам: «Заставьте их идти тихим шагом!»  «Дело на Чёрной  будет вечным позором  нашей военной истории» — сказал Паскевич, не зная, что будет горечь еще больших катастроф  под Мукденом и Цусимой в 1905 г. и  бесчестье «великого бегства» под Горлицей в 1915 г.

Последние защитники Малахова кургана в рукопашной схватке с французскими зуавами Горчаков  и Остен-Сакен начали готовить эвакуацию  и заблаговременно распорядились о наведении  наплавного на якорях моста из брёвен  длиной почти в километр на северную сторону Севастополя. Рядовые защитники, не мысля об отступлении, полагали, что мост  улучшит снабжение с северной стороны и готовились биться  внутри города (106). 14 августа мост был наведён и на север стали  вывозить   казенное имущество.
24 августа   союзники  выпустили по Севастополю 150 тысяч снарядов, на которые  было отвечено пятьдесятью тысячами. В 12 ч. дня 27 августа   под барабанный бой, «Марсельезу» и крики «Да здравствует император!»  58 тысяч  французов и англичан, где колоннами, где врассыпную пошли на штурм  Малахова кургана и разрушенных окружающих укреплений.  Защитники сражались геройски. Погибли  все командиры 9, 12 и 15 дивизий, вышли из строя   5 генералов, 419 офицеров и 12488 нижних чинов  — 26 % от всего гарнизона. (Противник потерял  9041 чел.). К 5 часам вечера Малахов курган был взят.
Так 27 августа 1855 г. закончилась одна из самых длительных в военной истории осад.  Севастополь с его баррикадами,  бойницами в фортах и домах,  блиндажами, траншеями, цепью бастионов,  редутов и оборонительных валов, с  несколькими тысячами орудий, которые нельзя было  вывезти по мосту, был оставлен.  В.И.Васильчиков, расписав по минутам вывод отрядов и поставив арьергардное заграждение, за одну ночь образцово («с неимоверным успехом», по словам Горчакова) вывел войска.
Штурм обескровил противника и тот  предоставил отступавшим «золотой мост». 28 августа  были затоплены остатки Черноморского флота  и взорваны  укрепления Севастополя.  Генерал-майор А.П.Хрущёв с Волынским, Минским и Тобольским полками прикрывали отход. Боевой дух гарнизона  не был сломлен. Горчаков сказал, что «349 дней обороны  превосходят Бородино» и что с падением Севастополя   начинается  «новая война, война полевая, свойственная духу русского солдата» (107).
У тыловиков-державников вывод войск   вызвал  негодование: «отдав Севастополь, отдали всю славу  России, честь и целостность нашей земли», «наши войска бесполезно губят их безумные вожди» «Враг наш… наша  правительственная система» (108).
Превратить позиционную  войну  в маневренную и овладеть полностью полуостровом союзники не имели сил и похвальбы зуавов о том, что Крым был завоеван, как Алжир, выглядели фанфаронством. Героическая оборона Севастополя,  истощив силы осаждающих,  сделала невозможной продолжение  войны союзниками.

Выводы

На взлёте  Российской империи Петр Великий побеждал с бесписьменными генералами и офицерами, выросшими в  кондовом XVII в. на идее «Дай, Бог, великому государю служить, а саблю из ножен не вынимать». В апогее славы,  когда Россия окончательно утверждала границы православной цивилизации от  Западного Буга  до Тихого Океана (1770-1814 гг.),  непрерывные  войны под  великим девизом  А.В.Суворова «Мы русские с нами Бог!» велись при  высшем накале державного патриотизма  и  боевого духа  солдат и фельдмаршалов. Натиском и  решительностью   высшее командование и офицерский корпус громили  не только османов, персов, поляков и шведов, но и  армии Наполеона.
«Победный синдром» после «битвы гигантов» в 1812 г. и парада победы в Париже в 1814 г. сковал  русскую военную мысль.  В Восточной войне 1853-56 гг. стратегия и тактика могущественнейшей империи мира стала оборонительной как на суше, так на всех океанах и морях. Новые приёмы боя отторгались повсеместно и на всех уровнях.  Военные способности императора Николая I и храбрых военачальников начала XIX в., —  Паскевича,  Меншикова, Горчакова (а также большей части генералитета) не уступали  квалификации  командования  противника, но при отсутствии освободительной идеи (как в «Войне за славян» 1877-78 гг.),  они потеряли  энергию, инициативу и волю.
На спаде империи верховные носители державности, в отличие от офицерского корпуса и рядового состава, осознавая, что «Бог не с ними», очень остро переживали военные угрозы. Их уверенность в непобедимости Русской армии и флота исчезла и они преждевременно согласились  на мирные переговоры.
Контраст между неудачами Крымской войны и прошлыми победами обусловил сокрушительную критику высшего командования в мемуарах и исторической литературе.
Офицерский корпус и такие генералы, как С.А. Хрулёв, Ф.И. Соймонов, П.П.Липранди, А.П.Хрущёв и др. достойно выполнили свой долг и присягу. Герои русской и  мировой военной истории – В.А. Корнилов, П.С.Нахимов, В.И.Истомин, Э.И.Тотлебен своим бесстрашием   вознесли Севастополь к вершинам славы. Рядовой состав проявил высочайшее мужество, выносливость и самоотверженность.
Феодальная Россия была побеждена не численностью и качеством вооружения, не способностями командного состава неприятеля, и тем более не превосходством боевого духа армий  Европы, а промышленной революцией капиталистических государств, заваливших героев Севастополя  тоннами свинца и чугуна. (Благодаря морскому господству   французский флот перебросил в Черное море из Франции, Италии и Корсики 309268 чел. и 41974 лошадей, 50 млн. килограмм  артиллерийских припасов вместе с орудиями, 500 тыс. тонн  продовольствия,  12 тыс. тонн одежды и амуниции (109). При войне один на один с Францией или Англией и тем более с Турцией, поражение России было  невозможным.
Парижский мир 1856 г. выдавил русское  влияние из центральной Европы и смял военный престиж России. Однако  кровавые жертвы в 102 тысячи погибших  на севастопольских  бастионах и 26 тысяч  в полевых боях не пропали даром. Они позволили выйти из борьбы   на   более сносных условиях, чем после  Японской   и  Первой мировой войны.
В 1853-56 гг. Русская армия и её офицерский корпус  выдержали оборонительную войну против трёх империй и одного королевства (при негласном участии Австрии) достойнее,  чем в 1904-05 и 1914-17 гг.  Союзники, опасаясь тогдашней русской  силы, осторожничали и были далеки от стратегии  «сокрушения». Поражения в полевых сражениях заставили русских военных отойти от строевой муштры в пользу боевой подготовки и стали причиной масштабных «милютинских» реформ 1860-70-х гг. Черноморский флот был возрождён и Россия успешно решила «восточный вопрос» в 1877-78 гг.
Геройская оборона Севастополя навечно вошла в летопись   славы русского оружия. «Отстаивайте же Севастополь!» — таким остался в истории  великий завет В.И.Корнилова, обращённый перед смертью   к потомкам.

http://zapadrus.su/rusmir/istf/933-russkoe-komandovanie-v-krymskoj-vojne.html