Продолжение 8 главы романа «Новый Михаил»
ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Толпа, весело перекрикиваясь и потрясая революционными транспарантами, шла вперед. В первых рядах весело матерились расхристанные молодчики, в которых можно было угадать бывших солдат Русской Императорской Армии. Анархия и вседозволенность пьянила не меньше, чем уже принятое на грудь. За ними шагали какие-то юнцы неопределенных занятий, раскованные девицы. Попадался и черный люд, но тот как-то косился и явно чувствовал себя не совсем в своей тарелке.
Керенский брезгливо поморщился. Ну, это же надо было такому приключиться! Бес попутал не иначе. Когда он веселый и возбужденный ввалился в зал заседаний Временного комитета Думы, то не сразу обратил внимание на гнетущую атмосферу, царившую в помещении. Как, оказалось, слушали сбивчивый отчет о неудачной попытке захвата Министерства путей сообщения и гибели Бубликова от руки какого-то полковника. Счастливый от ощущения своей значимости, а нужно отметить, что он как раз перед этим выступал на митинге и завел толпу, Александр Федорович был очень удивлен растерянным лицам присутствующих.
Уяснив, что Бубликову не удалось разослать по железнодорожному телеграфу сообщение о революции, да еще и дорога на Петроград для царских войск по-прежнему открыта, Керенский чуть сбавил обороты. Ситуация принимала неприятный оборот, но самое главное Александр Федорович прекрасно понимал, что революция теряет темп. Еще, когда на заседании Временного Комитета читали это проклятое Обращение так неожиданно появившегося ЧК, вдруг стало понятно, что многие готовы идти на попятную. А этого никак нельзя было допустить. Только сохранив напор в период растерянности власти можно добиться успеха и сбросить ненавистный режим, против которого братья столько лет готовили эту революцию.
Конечно, самым правильным было бы самому не лезть на рожон, но, то ли лишнее возбуждение, то ли действительно нечистый под руку толкнул, но пламенный оратор вдруг уведомил присутствующих, что раз революция в опасности, то он, вот прямо сию минуту, идет к собравшимся на площади и, поведя их с собой, лично возьмет под контроль всю железную дорогу.
И, хотя осторожный Родзянко пытался что-то сказать, Керенский уже бежал вниз по лестнице. Он не мог себе позволить в такой ответственный момент понадеяться на кого-то и решил сам проконтролировать захват этого важнейшего объекта.
Исходя из опыта взятия под контроль различных учреждений и целых крепостей в эти дни, Александр Федорович прекрасно знал, что самым реальным способом захвата пункта, который охраняется вооруженным гарнизоном, является приход туда множества людей из числа населения города. Почему-то в этом случае приказа на открытие огня не поступало, видимо, не хотели, как они выражаются, проливать крови народа.
Керенский относился с презрением к таким душевным терзаниям и комплексам сдающихся. Слюнтяи и идиоты! Они не понимают, что тесто революции замешивается на крови, причем чем больше будет крови с обеих сторон тем лучше.
Но сейчас самым эффективным методом захвата власти была простая схема. Собиралась толпа, которая выкрикивала разные революционные лозунги, поносила власть и предлагала стоявшим в строю «переходить на сторону народа». Затем, видя бездействие войск ввиду того, что офицеры не знали, как им поступить в такой ситуации не имея приказа применить силу, из толпы в строй стражей порядка проникали агитаторы, которые выискивали слабых духом и начинали расшатывать дисциплину, подвергать сомнению их приказы и право власти таки приказы отдавать, ведь перед ними стоит народ! А значит, они должны подчиниться требованиям народа!
Потом, из толпы выбегали подготовленные боевики, которые быстро разоружали офицеров и оставшихся верными присяге солдат, а дальше начиналась вакханалия – с офицеров срывали погоны, не поддавшихся «требованиям народа» били и тащили в толпе для «революционного» самосуда на площади. Тех же, кто уступил, быстро поглощала бушующая толпа и вот они уже вместе с «народом» идут захватывать очередное здание министерства или приводить к «присяге народу» еще одну воинскую часть. Здесь же в толпе, шли хорошо организованные и дисциплинированные молодчики, подчиняющиеся невидимым для простого глаза командам своих старших. И вот, опьяненная вседозволенностью и революционной правотой людская масса шла вперед, увлекаемая опытными направляющими, которые поделив толпу на квадраты, вели людей к известной только кукловодам цели.
Революционная гидра расползалась по столице.
По существу Бубликов совершил ошибку, понадеявшись на то, что войска в столице полностью деморализованы и не окажут никакого сопротивления. Более того, у него была информация из министерства о том, что товарищ министра готов радостно распахнуть перед ними двери. И, опираясь на эти соображения, Бубликов решил захватить важнейший объект сходу, лихой атакой небольшой группы активистов. И совершенно неожиданно был убит, а его группа позорно бежала.
Причем Керенский был уверен, что верных царю войск в министерстве не было. Вероятнее всего, там сидят такие же деморализованные солдаты, как и везде. Возможно, там один только полковник решил проявить геройство. Ну, может еще несколько офицеров. Но одно дело застрелить наглеца Бубликова, а совершенное другое открыть огонь по «таким же русским людям» собравшимся на площади.
Поэтому Александр Федорович решил не повторять ошибок предшественника, а поразить воображение засевших в здании людским морем. Для чего ему нужна была максимально большая толпа.
Понимая, что именем Временного комитета Госдумы поднять народ не получится, он обратился с пламенной речью к собравшимся на площади перед Таврическим дворцом от имени Петроградского совета рабочих депутатов.
И вот теперь, приближаясь к зданию министерства, он вдруг ощутил, что вся эта затея ему перестает нравиться. Одно дело призывать на митинге ехать арестовывать царскую семью, а совсем другое идти в первых рядах на засевших в здании. А судьба Бубликова говорила, что нужно быть осмотрительнее в своих действиях.
Чуть сбавив ход, Керенский обернулся к идущим за ним и, пропуская мимо себя возбужденных людей, выкрикнул что-то ободряющее, призванное подбодрить отстающих. Проделав этот нехитрый маневр, герой революции оказался уже в ряду двадцатом от головы колонны, надежно прикрытый от возможной опасности телами идущих впереди.
* * *
ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Когда четверть часа назад я увидел стоящий на станции Императорский поезд, признаюсь честно, меня чуть Кондратий не обнял. По моим прикидкам он уже должен был быть очень далеко и на столь скорую встречу с «братом» я никак не рассчитывал.
И если он здесь, значит, он вполне может быть в курсе моих шалостей. Если это так, то какой прием меня ждет? Прикажет взять меня под домашний арест и для надежности запереть меня в одном из купе поезда? Так сказать, чтоб был под присмотром. Как-то такая перспектива в мои планы не входила.
С другой стороны, явившись в Оршу, разве я могу уклониться от встречи с Императором, тем более что от его имени и, спасая его, я якобы и действую? Не рухнет ли вся, выстроенная с таким трудом, схема?
Тем более что войска из Минска начнут прибывать уже в ближайший час. А мне нужна легитимность. Ведь может выйти форменный конфуз, когда я буду вещать от имени царя-батюшки, а тут он, весь такой в белом и приказывает взять меня под арест.
И дело было даже не в том, что попортят мою любимую шкурку. Хотя и ее жалко, но сейчас дело вовсе не в этом. Я вдруг почувствовал, что я не просто вмешиваюсь в историю – я реально могу ее изменить. Не имею понятия к чему это приведет, но могу. Это чувство толкало меня в спину с момента отхода Императорского поезда из Могилева. Я творил глупости, влезал в авантюры, кидался с головой в омут, но мне всегда везло. Возможно, именно ощущение некоего Демиурга, да простит меня Господь, позволяло мне, наплевав на все перешагивать через все препятствия.
Именно синтез моей памяти и моего сознания второго десятилетия двадцать первого века и тела моего прадеда с его памятью, породил новую личность, которой не был каждый из нас в отдельности. Которая вобрала и трансформировала все наши способности, таланты и недостатки, наш жизненны опыт и наше мировоззрение в нечто совершенно уникальное, чего не могло возникнуть естественным путем.
Не имея возможности спокойно поразмыслить и проанализировать ситуацию и собственные ощущения, тем не менее могу с уверенностью сказать – ни я века двадцатого, ни я третьего тысячелетия, не смог бы провернуть такую наглую операцию. Помог ли мне Господь или же это я такой стал, но творимое мной сейчас внутренне шокировало меня самого. Вот не было во мне такой уж авантюрной жилки. Да и к Господу Богу я был довольно равнодушен. А вот поди ж ты! Про изменения в лексиконе я уж молчу – выражения 1917 года все чаще вплетаются не только в мою речь, но и в мои мысли.
Но главная мысль меня терзала, когда я подходил к вагону с Императором – что называется «поперло» то меня именно на выходе из этого самого вагона. Не исчезнут ли мои способности снова, если я войду сюда? И выйду ли вообще?
— Ваше Императорское Высочество! Государь приказал проводить вас к нему, как только вы прибудете!
