Притча о «варварах» и «цивилизации».
Великий Рим загнивал, превратившись в пестрый рынок рабов разных народов и рас. Негры, евреи, арабы, ослы и козы шумно и суетно толкались, снуя, по грязным улочкам некогда безукоризненно монументального Рима, от величия которого остались лишь статуи великих мужей, с холодным равнодушием мертвых взирающих с высоких пьедесталов на презренное стадо, копошащееся у их ног.
И хотя на улицах повсюду еще виднелись следы былого величия, город превратился в жалкий призрак былого Рима, могучая поступь победоносных легионов, звуки стали и фанфар триумфаторов стихли где-то вдали…
Вместо них теперь раздавался ослиный крик и гомон многоязычной толпы, олицетворяющей «свободных граждан» Рима, жадных до удовольствий ничтожных рабов своего сытого благополучия, за обладание которым поступившихся принципами, превративших свою страну в позорное торжище, а самих себя в продажных шлюх.
Со всего мира сюда стекались бездельники и паразиты, золото, торговцы и менялы. Во всей империи не осталось ни одного человека, который не был бы им должен, а сама власть стала лишь выгодным помещением капитала.
Так Великий Рим превратился в огромный зловонный свинарник, куда, как в сточную канаву, стекались все мерзости мира…
Коррупция, утрата морали, грязный разврат, ничем не прикрытая скотская похоть, пьянство, обжорство и дегенерация, словно проказа, разъедали гигантское дряблое тело некогда могущественной империи, перед которой еще недавно трепетал почти весь мир.
***
Под стать своему городу был и его правитель. Он не был римлянином ни по крови, ни по духу, а был редкостным трусом и законченным мерзавцем и, вероятно, поэтому вознесся столь высоко.
Низменные качества нередко позволяют успешно выживать и даже властвовать над достойными представителями человеческого рода… Коварство, умение льстить, холуйствовать, лгать… трусость в сочетании с хитростью, жестокостью и вероломством – обычная дорога к власти, и, достигнув ее, люди такого рода беспокоятся только о ее сохранении и своей безопасности.
***
Но однажды откуда-то издалека приплыл островерхий драккар и в этот город изнеженных и развращенных рабов пришли совсем другие люди. Это была небольшая дружина германцев или, правильнее сказать, Русов.
Римляне называли германцами всех голубоглазых варваров с северных земель за Рейном, живущих в страшных непроходимых лесах, где когда-то бесславно сгинули их лучшие легионы. С тех пор Рим больше не пытался покорить эти земли, а отгородился от них системой стен и крепостей, тянущейся на тысячи миль вдоль рек и неприступных гор.
Необычайно рослые, закованные в толстые прочные кольчуги, покрытые странными рунами, одетые в пушистые звериные шкуры, с устрашающими мечами и боевыми топорами, голубоглазые великаны представляли собой что-то совершенно инородное, или… давно утраченное.
Они олицетворяли собой превосходство, силу, совсем другой принцип жизни, непонятный, но по-своему притягательный.
Знатные римские матроны вешались им на шею, а их варварский вид породил новое направление в изменчивой римской моде.
Эти воины, выходцы из другого мира, слышали о былой славе Рима и поэтому приняли предложение послов Цезаря охранять его.
Могучие воины на своих мечах поклялись охранять его жизнь: пока они живы, его никто не убьет…
Когда они прибыли в Рим куда, как говорили, ведут все дороги, их ожидало глубочайшее разочарование. Но договор есть договор, и они сдержали свое слово: бдительно охраняли его правителя, хотя в душе презирали этого напудренное толстобрюхое ничтожество.
Император втайне ненавидел и боялся этих молчаливых великанов, потому что они были другими… чуждыми окружающему его порочному миру.
Всё, что император считал самым важным в своей жизни, не значило для них ровным счетом ничего.
Они отвергали изысканные яства и драгоценные одежды; нега бань, благовоний, доступность прекрасных рабынь не привлекали их.
Цезарь спросил командира германцев, почему они сторонятся радостей жизни и даже красивейших римских женщин.
Германец нехотя ответил, как о само собой разумеющемся, что жизнь римлян нездорова и праздна, и его воины никогда не позволят себе унизить Кровь своих Предков, что их потомство от римских женщин было бы слабым, неполноценным, несчастным… недостойным жизни…
С недоумением цезарь смотрел на простую и строгую жизнь варваров, на их ежедневные изнурительные тренировки с оружием, его поразили их уважительные отношения между собой и дисциплина.
Цезарь не понимал смысла их жизни, как не понимал их суровых мужественных песен о странствиях и походах, грозовом небе и бушующем море.
Однажды ночью ему приснился кошмар… Весь Рим был объят чудовищным пожаром и на его пылающих руинах смеются ужасные белокурые варвары…
Кошмар был столь явным, что цезарь проснулся и почти побежал к окну своего дворца… Но город, погруженный в ночной мрак, был тих, как могильный склеп…
Вдали за огромным парком кое-где краснели, словно затухающие угли, огни домов, и на миг цезарю показалось, что это остатки того страшного пожара… Лишь через некоторое время его глаза привыкли к темноте, и он вздохнул с облегчением…
Вечный город был на месте…
Но больше всего цезаря бесило то, что он не может купить у германцев почтение к своей особе, как у всех других. И это была сущностная антипатия, которая с непримиримой силой отталкивает людей на разные полюса бытия.
Германцы были чище, сильнее, достойнее, а главное – независимы от всего, кроме своего Слова, Долга и Чести.
Они непоколебимо верили в то, что любой недостойный поступок не только лишает силы благородного Воина, но и бесчестит весь Род, отражается на самой Судьбе, золотой нитью связывающей его с Богами.
Каким-то непостижимым образом, их совершенно не страшила смерть. Убогому мировосприятию цезаря была совершенно недоступна жизненная философия германцев, у которых все сокровища мира меркли перед их внутренним, метафизическим Храмом Чести, сокрытом где-то в головокружительной вышине за гранью логики и расчетов простых смертных…
***
Когда император видел золото, он испытывал сладострастное возбуждение, сродни извращенной похоти…
Как опытный гипнотизер вводит в состояние транса, качая сверкающим предметом, император знал и умел использовать силу золота…
Он всегда показывал свои сокровища тем, кого собирался подчинить своей воле и проницательно следил за их реакцией… Он сладострастно наблюдал, как великолепие и блеск богатства безотказно делают свое дело… Масленые глазки старого извращенца туманились и приобретали сладостное, мечтательное выражение… под чарами блеска золота они уже вместе были сопричастны тайне власти в мире людей…
Золото давало цезарю непреодолимую власть над людьми. Золото и было той волшебной «палочкой», которой правился Рим. В этом мире не было ничего, чего люди не сделали бы ради золота.
По уже безотказно отработанному сценарию император привел командира германцев в сокровищницу и дал ему время посмотреть всё это великолепие… чтобы сила золота невидимой коррозией проникла в его душу, сделав германца одним из миллионов и миллионов рабов…
Выждав паузу, император милостиво, изобразив всю теплоту на которую был способен, сказал германцу, что он его лучший друг, для которого ему не жалко ничего и предложил взять за службу золота столько, сколько тот пожелает и выбрать себе любой подарок из сокровищницы.
Золото не тронуло германца. Но он поднял прекрасный старый меч, лежавший между золотых монет и сверкающих драгоценных камней.
Брезгливо стряхнув их, как стряхивают грязь, он вытащил меч из ножен… и синеющая сталь издала грозный звенящий пронзительный звук, от которого у императора пробежал по спине холодок…
Воин взмахнул мечом, проверяя его балансировку, и зловещий свист разрезаемого воздуха заставил императора нервно сглотнуть слюну…
Воин улыбнулся, и в его глазах, равнодушных к золоту, засветился огонь предвкушения новых битв…
– Я возьму меч… ему здесь не место… – сказал он, собираясь уходить…
– О, да, ты выбрал редкий подарок – по преданиям это меч самого основателя Рима… Но он такой тяжелый… и это всего лишь кусок железа…
А как же золото? – быстро пролепетал испуганный правитель…
Воин пожал плечами и мгновенным ударом отрубил мечом голову у одной из золотых статуй, изображавших амурную сцену…
Золотая голова упала и тяжело покатилась по мраморному полу к ногам императора, и ему вдруг почудилось, что это катится его собственная голова…
– Мне больше ничего не надо, – сказал холодно командир германцев, направляясь к выходу из хранилища.
Потрясенный император понял, что Воин разгадал тайну его власти и дал свой ответ…
Вот поэтому император по-своему уважал германцев и еще более боялся… Но ненавидя этих варваров, он чувствовал себя спокойно только за их широкими спинами.
Будучи воплощением эталона подлости, он знал: эти люди никогда не нарушат своего слова и не предадут его. Это было для него дороже всего, ради этого он был готов терпеть многое.
Император был злее и опаснее любого зверя, изворотлив, как змея, но при этом слаб и труслив… За каждым углом его ждала опасность от подобных ему, и он звериным инстинктом чувствовал это…
Он отчаянно нуждался в защите. Он понимал, что между миром продажности и им самим должна стоять какая-то надежная преграда. Иначе этот мир сметет его самого.
Но эта непреодолимая преграда не могла быть той же природы, что и он сам…
Он бы, стоя на коленях, молился своему христианскому богу… сатане, кому угодно… но знал, что они ему не помогут…
Пусть германцы в душе презирают его, пусть дерзки и безумно горды, воинственны, отважны… лишь бы эти безумцы сохранили его в этом жестоком и кровожадном мире, где каждый яростно, безмерно… дьявольски алчет занять место на троне, дающее право наслаждаться властью, похотью, вершить судьбы других… и готов сожрать ради этого его с потрохами…
Испытывая животный страх перед германцами, император никогда не осмеливался приказывать им, они тоже словно не замечали его, но никто посторонний не мог приблизиться к нему.
Так между «господином» и его охраной было установлено молчаливое соглашение.
Ненависть, страх, уважение, непонимание, но доверие… – Такова типичная реакция ничтожества по отношению к истинной аристократии Духа.
Трагизм и ирония диалектики человеческого бытия… Парадоксально, но волею судьбы эти совершенно разные люди оказались в одном пространстве и времени, каждый из них остался при этом самим собой…
Пришла пора, и командир германцев объявил, что срок действия договора истекает, и они скоро покинут опостылевший им Рим.
Император просил их остаться и сулил золотые горы.
– Пурпур одежд и блеск золота не заменят нам утренней зари и вольного ветра, – ответил ему германец.
Император хотел еще что-то сказать, но умолк, взглянув в лицо воина…
Воин смотрел сквозь него… Взгляд его пронзительно голубых глаз был устремлен вдаль, и был подобен прозрачному холодному льду.
Словно там, далеко… он видел свою суровую и от этого еще более прекрасную Родину, ее бескрайние сверкающие снега, сливающиеся с морозным синим небом…
***
Судьба изменчива… ее нити рвутся неожиданно как струны…
Вскоре врагам императора наконец-то улыбнулась удача: увлеченный очередной грязной интрижкой к смазливому актеришке, он переоделся в накидку наложницы и прошмыгнул из дворца мимо охраны.
Так он сам направил себя в руки смерти…
Его поймали, посадили на веревку и притащили на форум. Оплеванный, пресмыкающийся, рыдающий трус-император был медленно удушен. Палачей забавляло, как он дергает ногами, и они то душили его, то вновь давали немного отдышаться. Толпа глумилась над ним как могла…
Вот она, затаенная радость раба, вырвавшаяся наружу! Дождавшегося дня, когда он может безнаказанно плюнуть в своего хозяина, которого еще вчера боялся, перед которым пресмыкался и заискивал… Нагадить, ударить, убить… когда он не может ответить… И… затеряться в толпе себе подобных ничтожеств…
Убийство императора стало очередной сценой в кровожадной и трусливой жизни Рима. Многотысячная толпа черни, наемников-преторианцев ликовала, упивалась вином и спаривалась подобно собакам прямо на улицах. Обезображенный, оскверненный нечистотами, еще неостывший труп императора валялся в грязи…
Грязная вакханалия была в самом разгаре, когда на площадь ворвался, распугивая всех на своем пути, немногочисленный отряд германцев – телохранителей бывшего несчастного императора. Они увидели растерзанное тело, которое поклялись охранять.
На минуту отряд германцев остановился.
Убийцы императора пригласили их принять участие в веселье. Ведь смерть ничтожного правителя произошла не по вине германцев, освободив их от взятых обязательств.
В миг Выбора… Командир германцев посмотрел в небо… и его взгляд устремился в беспредельное… туда, где всегда жила его душа…
Потом произошло то, что так и не смогли понять «римляне», описавшие эти события.
Командир поднял руку и решительно скомандовал: «ВПЕРЕД!!!»
Германцы с необычайной яростью врубились в толпу убийц и зарубили многих из них, пока ни погибли все до единого в кровавой неравной схватке, ведь их было всего несколько человек против тысяч…
***
Никто из римлян, так и не понял мотивацию столь странного и даже нелепого поведения этих людей из другого мира.
Зачем они вступили в этот неравный и заведомо безнадежный бой?
Ведь лично им ничего не угрожало, и их поступок был совершенно лишен всякого смысла.
Римский историк, ученейший муж, описывающий этот инцидент, также ничего не понял… отнеся все к необузданной варварской душе…
Зачем они отдали самое дорогое, что у них было – жизнь…
Зачем?
Зачем???
Лишь статуи былых героев Рима знали ответ, но хранили гордое молчание.
