Храбрые, мужественные и дисциплинированные воины и в плену остаются солдатами
Очередная годовщина Великой Победы породила новые дискуссии и реанимировала старые относительно различных событий и аспектов войны, будь то цифры потерь сторон, различные взгляды на ход операций, обсуждение тех или иных решений полководцев и пр. В данном материале мы предлагаем поговорить о моральном и боевом духе союзников Германии, оказавшихся в советском плену.
Почему именно союзников и почему именно о моральном и боевом их духе? Тема советских и немецких военнопленных слишком многогранна и обширна для небольшой газетной статьи. Что касается второго вопроса, то в свое время на него исчерпывающе ответил выдающийся немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц: «Моральные величины на войне занимают самое важное место. Эти моральные величины насквозь пропитывают всю военную стихию…»
Ранним утром 22 июня 1941 года наряду с германскими на советскую землю вступили румынские солдаты – их вождь (кондукэтор) маршал Ион Антонеску был самым преданным союзником рейха. Однако эта преданность не находила взаимности со стороны Гитлера, за неделю до нападения на СССР в узком кругу заявившего: «На Румынию рассчитывать нельзя, румынские соединения не имеют наступательной силы».
Что вообще толкнуло одну из беднейших стран Европы на войну со столь могущественным соседом, как Советский Союз? Думается, определяющую роль здесь сыграла личность Антонеску. Харизматический лидер, он не пользовался симпатией короля Кароля II, который сместил его с должности министра обороны, после чего… отдал часть румынской территории Болгарии, Венгрии и СССР (Бессарабию).
Это вызвало общественное недовольство и протест, на волне которых Антонеску и стал в 1940 году диктатором Румынии. Но утерянные территории можно было вернуть только в союзе с Германией и за счет Советского Союза, ибо Венгрия и Болгария также были сателлитами рейха. Поэтому румыны – главным образом офицерский корпус – с энтузиазмом вступили в войну, считая, что сражаются за освобождение своей земли: Бессарабии и Северной Буковины.
Однако энтузиазм быстро сошел на нет, ибо приведенные выше слова Гитлера о низкой боеспособности румынских войск подтвердили первые же дни войны. И Красная армия отступила от советско-румынской границы только в силу общей неблагоприятной обстановки, сложившейся летом 1941-го на Юго-Западном направлении.
Это никак не было связано с действиями румынских войск, битых всегда и везде, особенно под Сталинградом (тогда в плену оказались 200 тысяч солдат и офицеров Антонеску). В нетопленых лагерных бараках, вытряхивая вшей из давно нестиранного обмундирования, они вдруг осознали, что не желали сражаться с СССР. В интервью американскому журналисту пленный румын так и сказал: «Мы никогда не хотели воевать против русских. Это офицеры и продажное правительство заставили нас. Теперь война не по душе даже офицерам. Дома немцы управляют нашей страной, на фронте они командуют нашей армией».
Пленный передал настроение многих своих сослуживцев: румынским крестьянам откуда-нибудь из-под Тимишоары хотелось также воевать за освобождение Бессарабии, как и русским мужикам из-под Тамбова сражаться за Галицию в Первую мировую войну.
Румынские и немецкие военнопленные содержались вместе. По понятным причинам лагерная администрация к первым относилась лучше, нежели ко вторым. Например, румын ставили на хозяйственные работы и даже на должности надзирателей, что позволяло им лучше питаться и порой сводить счеты с бывшими союзниками. По словам историка Максима Кустова, немцы вспоминали, что в лагерях их третировала целая румынская мафия.
Все это, разумеется, никоим образом не свидетельствует о высоком боевом духе румын, однако говорит об их приспосабливаемости к нелегким условиям плена и способности выживать, в общем-то, в любых условиях, что свойственно бедным крестьянам. Для них ведь жизнь что в плену, что в нищей деревне не имела в бытовом плане существенных отличий.
Выживать – так всем миром и можно за счет других. Так румыны и делали, потому и смертность среди них была сравнительно невысока. Отметим, что многие румыны вступали в антифашистскую 1-ю румынскую добровольческую дивизию по соображениям весьма прагматичным: там лучше кормят и вшей нет.
Жестокие мадьяры
К 1941 году осколок некогда великой империи Габсбургов – Венгрия вот уже 23 года была маленькой и бедной страной без выхода к морю, но с правителем-адмиралом Милошем Хорти. Ни власть, ни народ к тому времени так и не изжили имперские амбиции, частью оправданные, ибо после Первой мировой войны территория Венгрии сократилась с 283 до 93 тысяч квадратных километров и соответственно население уменьшилось с 18,2 до 7,6 миллиона человек.
Ставшие гражданами Румынии и Чехословакии венгры с презрением относились к своим новым соотечественникам, ведь бедные и малокультурные в глазах венгров румыны долгое время находились под властью Турции, а славяне занимали в империи Габсбургов подчиненное положение. И венгры помнили об этом.
Русских мадьяры тоже ненавидели – ведь не прошло и ста лет с момента подавления армией Николая I венгерского антиавстрийского восстания.
Словом, Хорти пытался вернуть утраченные земли. При поддержке Гитлера частично ему это удалось через Венские арбитражи: в 1938 году Венгрия получила 12 тысяч квадратных километров территории южной Словакии и части Закарпатья. Спустя два года Будапешт приобрел северную Трансильванию общей площадью 43,5 тысячи квадратных километров.
Впрочем, несмотря на имперские амбиции, адмирал вел осторожную политику: он отказался поддержать Германию во время ее нападения на Польшу. Но вот против Югославии Венгрии пришлось воевать, несогласный с этим премьер-министр Пал Телеки застрелился.
Когда Гитлер развязал войну против СССР, Хорти занял выжидательную позицию, правда, ненадолго. 26 июня немцы организовали провокацию: якобы советские самолеты бомбардировали территорию страны. А тут еще большинство военных настаивали на присоединении к рейху в его «крестовом походе против большевизма».
И венгерские войска отправились в Россию, где проявили чудовищную жестокость. Архивные документы свидетельствуют: мадьяры не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей, включая грудных. Не менее садистским было их отношение к советским военнопленным: когда знакомишься с материалами – ныне опубликованными и доступными широкому кругу читателей, складывается впечатление, что дух древних кочевников-угров проснулся во внешне цивилизованных венграх, превратившихся на советской земле в нелюдей.
Творимые венграми преступления ставили их не то что вне Женевской конвенции – многие пленные мадьяры вообще не заслуживали человеческого отношения к себе…
Свыше 400 тысяч оказалось их в советском плену. Реализовать свою дикую жестокость в условиях лагерей венгры не могли, а вот ненависть к СССР сохранили вполне: в отличие от румын они категорически отказались вступать в антигитлеровские формирования, что, надо признать, свидетельствует об их несломленном боевом духе.
Непрошеные итальянцы
Февраль 1943 года выдался холодным и ветреным, мороз намертво прихватил льдом широкий Дон, только в некоторых местах черневший полыньями. Их и увидели сквозь бьющую в лицо вьюгу и хлопья мокрого снега смуглые и измученные люди и, невзирая на окрики конвоиров, кинулись пить. Они падали прямо на лед, в некоторых местах он не выдерживал тяжести тел и студеный Дон забирал на дно непрошеных гостей.
Как в сущности мирные итальянцы, не сумевшие завоевать Грецию и разбитые незначительными силами англичан в Северной Африке, оказавшиеся на грани поражения в уже разгромленной вермахтом Франции, попали в далекую Россию?
Ответ в мемуарах начальника кабинета итальянского министра иностранных дел и тестя Муссолини – Чиано Филиппо Анфузо: «Было уже четыре часа утра (22 июня 1941-го. – Авт.), когда возвратившийся Чиано сообщил, что едва Муссолини услышал сообщение своего министра, как предложил использовать итальянские войска против России. «Ему не терпится заработать в России чесотку», – комментировал слова своего тестя Чиано».
Да, не терпелось дуче «получить чесотку в России»: и в личном письме Гитлеру, и в пафосных выражениях в фашистской печати Муссолини заявил о готовности Италии присоединиться к рейху в его «крестовом походе против коммунизма».
Впрочем, несмотря на внешнюю эксцентричность, дуче был опытным политиком и осознавал – итальянская армия не готова к большой войне. Понимал это и Гитлер, рассчитывавший на участие в плане «Барбаросса» финнов, румын и венгров, но не итальянцев. И не только из-за их невысокой боеспособности – дивизии Муссолини нужны были фюреру в Северной Африке.
Дуче же боялся, что СССР будет разгромлен еще до прибытия его войск в Россию и Италия не примет участия в дележе огромного русского пирога. В конце концов Гитлер согласился на отправку незначительных сил итальянцев на Восточный фронт. И это решение фюрера, равно как и воинственный энтузиазм дуче, стало трагедией для десятков тысяч итальянских парней, частью павших, а частью плененных на бескрайних степных южнорусских просторах, где они дрались в составе 8-й итальянской армии.
После Сталинградской битвы, в результате которой в числе прочих были разгромлены и итальянские дивизии, в плену оказались около 50 тысяч солдат и офицеров Муссолини. После войны домой вернулись чуть более 10 тысяч.
Почему столь высокая смертность царила среди оказавшихся в неволе итальянцев? Причин несколько. Одна из них и, быть может, самая весомая – уныние, поводов для которого у наших незадачливых врагов было множество. Это и потрясение, испытанное жителями тесных апеннинских деревушек и старинных, почти игрушечных городов от огромных, ранее невиданных ими запорошенных снегом степных просторов России, и страшное впечатление от тяжелого поражения, особенно на фоне изначально невысокого боевого духа итальянцев.
Почему мы здесь?
Думается, для многих из них, равно как и для румын с венграми, на всю жизнь ночным кошмаром стали лязг гусениц ползущих сквозь вьюгу русских танков, пронзительный рев штурмовиков и «сталинский орган» – залп знаменитых катюш. Весь этот пережитый ужас, наложенный на тяжелые условия плена, вызывал у неподготовленных в психологическом плане итальянцев апатию и как следствие низкую сопротивляемость организма болезням, царившим в советских лагерях для военнопленных, например тифу.
Те же румыны, выше отмечено, проявили большую выживаемость в условиях плена, итальянцы – нет. Почему? И относительно высокий уровень цивилизации, и комфортные условия жизни отрицательным образом сказались на итальянцах в экстремальных условиях плена.
В этом плане весьма интересны воспоминания американского генерала Омара Брэдли о капитуляции немецко-итальянских войск в мае 1943-го в Северной Африке. Только в данном случае он описывает не подавленное, а напротив, приподнятое настроение итальянцев от перспектив, как выразился Брэдли, бесплатной поездки в Штаты: «Скоро в итальянском лагере воцарилось праздничное настроение, пленные сидели на корточках вокруг костров и пели под аккомпанемент аккордеонов, привезенных с собой.
Противоположное наблюдалось у немцев. Эти были заняты устройством лагеря. Унтер-офицеры отдавали приказы, и скоро кварталы палаток из камуфлированных плащей выросли в пустыне. Солдаты были сведены в роты, вырыты уборные, отведены места для кухонь и налажено нормированное снабжение водой».
Иными словами, немцы продолжали осознавать себя солдатами и потому сохраняли боевой дух. Румыны боевой дух потеряли, но сумели сплотиться в условиях лагеря. Венграм помогала выживать ненависть к русским. Итальянцы не имели ни ненависти, ни необходимой для выживания сплоченности.
Об их апатии и нежелании предпринять какие-то серьезные усилия для выживания свидетельствует и другой хорошо известный факт – осуществленный немцами массовый расстрел солдат и офицеров вчерашних союзников, в одночасье превратившихся в военнопленных, на островах Эгейского моря Кефалония и Кос, во Львове, на Балканах и в Польше. Произошли эти трагические события после свержения Муссолини и выхода Италии из войны 8 сентября 1943 года.
Прежде чем расстрелять своих бывших союзников, гитлеровцы предварительно их разоружили, и практически нигде, за исключением названных островов, итальянцы не оказывали сопротивления.
Разумеется, у педантичных и не потерявших солдатской выправки немцев толпа радующихся плену союзников не вызывала ничего, кроме презрения, которое в далекой России приняло иные, более жесткие формы.
По словам немецкого военного историка и философа Герхарда Шрайбера, ненависть ко всему итальянскому невозможно было объяснить только перемирием между союзниками и Римом. Действительно, дело не в перемирии, а в разнице менталитетов и, если так можно выразиться, боевого настроя немцев и итальянцев.
В чем это выразилось? Шрайбер отвечает на данный вопрос следующим примером: «В Северной Италии уже в марте 1943 года возникло стачечное движение, охватившее до 300 тысяч рабочих… Конечно, и в Германии имелись недовольные режимом рабочие, но до забастовок тут дело не доходило». Более того: «В конкретной ситуации лета 1943 года со всей непосредственностью проявилась решимость большинства немцев держаться до так называемого горького конца. Поэтому у них отсутствовало понимание того, что в сознании многих итальянцев сложилось свое представление о взаимосвязи между борьбой и победой. Большинство людей южнее Альп считали борьбу бессмысленной, потому что для держав «оси» победа уже давно была недостижимой».
К слову, не было стачечного движения не только в Германии, но и в Румынии – слишком тверда и беспощадна была власть Антонеску, и в Венгрии – слишком преданы были рейху мадьяры.
Понимание бессмысленности борьбы порождало понимание бессмысленности плена вообще. «Почему мы здесь?» – многие итальянцы задавали подобный вопрос в советских лагерях. И вряд ли находили ответ, способный вдохновить их на борьбу за выживание и даже за сохранение человеческого облика.
Бессмысленная и непонятная война, тяжкие условия плена, плохое питание и медицинское обслуживание усугублялись вот еще каким фактором. Дело в том, что из размещенных в СССР 116 лагерей для военнопленных собственно итальянских было всего лишь четыре. В остальных их сокамерниками стали бывшие союзники и даже поляки. И все они без исключения в той или иной форме третировали солдат Муссолини.
Боеспособные финны
Наконец, финны. Они оказались наиболее боеспособными союзниками Германии – именно союзниками, а не сателлитами, как венгры, румыны и итальянцы. И ничего подобного трагедии последних, после выхода из войны в массовом порядке расстреливавшихся нацистами, с финнами быть просто не могло – они не дали бы себя разоружить.
Более того, в своей книге «Психология войны в XX веке – исторический опыт России» профессор Елена Синявская пишет: «По многим свидетельствам, боеспособность финских частей, как правило, была значительно выше немецких».
О высоком боевом духе, равно как и о военном профессионализме финских войск, свидетельствует тот факт, что в период с 1939 по 1944 год в плену оказались всего три тысячи солдат и офицеров фельдмаршала Густава Маннергейма.
Воевали же финны жестоко. В своей книге Синявская отмечает: «В частности, были хорошо известны факты уничтожения финскими диверсионными группами советских военных госпиталей вместе с ранеными и медицинским персоналом».
Высокий боевой дух и сплоченность финны в целом сохраняли и в плену. В советских лагерях скончались до 32 процентов финских военнопленных – в основном от болезней, недоедания и переутомления из-за завышенных производственных норм.
Сравнительно невысокая цифра, обусловленная тем, что условия содержания, равно как и отношение со стороны советской администрации к финнам, были более лояльными нежели у немцев.
Но это бытовые условия, а каково же было моральное состояние финнов в плену? По словам профессора Виктора Конасова: «Поведение финнов в лагерях военнопленных принципиально отличалось от поведения, к примеру, немецких солдат и офицеров. Они, как показали наблюдения оперативников и лагерной администрации, были очень трудолюбивы, дисциплинированны, держались обособленно от военнопленных других национальностей, общались, как правило, только между собой. Не питали симпатий к немцам за их надменный, поучительный тон в поведении с окружающими и легкое, пренебрежительное отношение к женщинам, запомнившееся еще со времен расквартирования германских войск в Финляндии… Финнам свойственны чувство собственного достоинства, строгость нравов».
Приведенные строки – не свидетельство ли высокого боевого духа финнов в условиях неволи? Добавим к этому, что из советского плена финны в отличие, скажем, от тех же итальянцев возвращались как герои.
Более полувека прошло с того дня, как отгремели залпы Второй мировой. Итальянцы давно уже не видят в русских врагов, румыны, в общем-то, тоже, с финнами и венграми все сложнее. Но это уже другая история.
