продолжение главы первой.
Суббота. В лето 7435 — го года, месяца августа в 1 — й день ( 1 — е августа 1926 — го года). Седьмица 8 — я по Пятидесятнице, Глас шестый.
Москва. Кремль. Тайницкий сад.
-Так — то оно так. — произнес Ромодановский. — И все мы действительно хотим и все говорим, что по первому зову бросим все и куда — то пойдем спасать Россию. Пойдет ли действительно большинство по первому зову?
-Пойдет, если будет знать наверное, что предприятие увенчается успехом. Очень жаль, что право первого выстрела мы галантно предоставляем врагу, а сами потом только реагируем, едва ли не в последний момент, когда мгновения остаются до оплакивания безвозвратно потерянного. У нас некоторые «борцы» со страниц некоторых газет обращаются исключительно к Западу, даже тогда, когда вопрос касается внутренней жизни России. Очевидно, эти «борцы» исходят из предположения, что Запад очень заинтересован во всяческом преуспевании России, а западные правительства поголовно состоят из гуманистов, альтруистов и поборников справедливости, и потому «борцы» призывают их, в целях демократизации русского общества, влиять на Кремль экономически и всеми другими способами. Такова, судя по всему, их исходная позиция, содержащая на мой взгляд, элементы опасной наивности.
-Ну, нет, я нисколько не горю желанием предостерегать их от безоглядного и добродушного раскрытия объятий Западу. — ответил Пафнутий. — Западные правительства и политики вовсе не лишены собственных интересов, и безусловно, даже у лучших правителей стран Запада на первом месте стоит забота о своем народе и своей стране. Можно, конечно, верить в добрую волю западных правительств. Я не верю. Вообще, верить безоглядно нельзя. Из двух благ — благо России или собственной страны любой глава государства, любое правительство западных стран предпочтет естественно благо собственной страны и ее подданных. В случае столкновения интересов все соображения альтруизма или гуманности будут отброшены.
-Критиковать Россию легко и просто, тем более, что у нас такая обнаженная история: бери и нацеливайся, и сразу попадешь, куда надо. — вздохнул князь Ромодановский. — Но понять ее гораздо труднее, и тут одного ума, особенно когда со стороны смотришь, хотя ты и живешь в этой стране, недостаточно.
-Будем считать, что наш «обмен мнениями» носил предварительный характер. — сказал Пафнутий. — Такой обмен позволяет, по — моему, если и не найти ответы на вопросы, то хотя бы правильно расставить акценты. Это уже половина дела. У меня есть основания вам доверять, поэтому кое — какие материалы дам. Предвижу в вас надежного помощника. У нас многие чехвостят власть, и царя, по салонам, да по ресторанам. Толку от этого, конечно мало. Слыхали, поди, такую пословицу: пальцы у каждого к себе гнутся. Вот и у многих свой интерес. Ныне России как никогда, нужны люди, способные не к прислуживанию, и не ко службе, а к служению. Люди, не только видящие дело и постигающие требования Предмета, но преданные Делу…Люди не только не безразличные и не бесчувственные, но вдохновляющиеся и вдохновляющие других. Люди, не уступающие интересов Дела ни за деньги, не за честь, ни за власть, ни по просьбам, ни за одолжения — неподкупные в полном и высшем смысле этого слова. Это люди, для которых долг не каторга, и обязанность не постыла, потому что в их душе обязанность покрыта личной преданностью и долг потонул в страстной заинтересованности Делом. Люди, не боящиеся ответственности именно потому, что они вкладываются в Дело целиком и совсем не ищут во что бы то ни стало личной удачи и преуспеяния. Люди волевой идеи.
-Да уж, волевой идеи…
-Что, князюшка? Не дают развернуться или лень одолевает? Лени берегитесь. Лень — это мать всех пороков. Все у нас держится на почве лени. Нет охоты русскому человеку шевельнуть пальцем и он скорее смолчит и стерпит, лишь бы не действовать. Прикажут — горы свернет. Нет приказа — сидит на печи и ждет. Нынче даже умеренные элементы, понимающие значение крепкой власти, двинулись в оппозицию. А как реагирует на это верховная власть? Правительство висит в воздухе, балансирует, не имея опоры ни сверху, ни снизу. В совете министров совершеннейшая кислятина. Правительство по большей части непригодно для управления державой.
-Не нам судить о действиях высшей власти. — осторожно возразил князь Ромодановский. — У нас более скромная задача: изобличить подозреваемых в преступных действиях.
-Нужна диктатура, а не примирительная политика. Наша обязанность сказать государю, что для спасения державы от бедствия надо вступить на путь вправо. Внутреннее положение страны в скором времени уже не допустит сидения на двух стульях.
-Диктатура? — быстро спросил Ромодановский.
-Она так естественно напрашивается.
-Многие не допустят опасности возникновения диктатуры.
-Э, князь, да вы, кажется, испугались? В политике нет ничего хуже прекраснодушия. Оно опасно тем более, что является чуть ли не главным свойством многих наших, да и европейских тож, деятелей. Боязнь всякого решительного слова, всякого решительного действия. А нужны: воля, инициатива и талант. Особенно — воля. Без воли нет государственного деятеля, а есть только сладковатая, противная, тошнотворная размазня.
-Будут воздействовать на государя, на его самолюбие.
-Пока выхода фактически не найдено. Верховная власть колеблется между разными влияниями и последовательно держаться не может. Ей малодоступно искусство управления бархатной перчаткой на железной руке. Согласитесь, сложно говорить о необходимости власти с хлыстом, которая сама находится под хлыстом.
-Констатированием этого факта приходится ограничиться?
-Слишком сложно все. — уклончиво ответил игумен Пафнутий. — Мы пока имеем то, что имеем. Инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность.
-Инстинктивный голос довольно часто может звучать фальшиво. — заметил, как бы между прочим, князь Ромодановский. — Но, возможно ли оказать на государя соответствующее воздействие? Мне кажется, что царь вас еще слушает.
-Слушает. И вы очень правильно заметили — еще слушает.
-У вас, поди, уже и кандидатуры под заговор намечены? — спросил Ромодановский.
-Я скажу вам, Борис Викторович, но пусть это останется между нами: по моему опыту, когда кто — то выдвигает теорию заговора, у этого человека весьма серьезные проблемы и он не вполне нормален. Но вот вам новый слух, новая сплетня…Будто бы накануне в государевом дворце в Больших Вяземах побывали четыре человека. Они заперли дверь на ключ и предложили подписать государю манифест об отречении, в целях достижения умиротворения и восстановления согласия, с последующей передачей трона наследнику, а заодно распустить правительство и сформировать новое.
-Это слух, сплетня, или это действительно имело место?
-Сами как думаете?
-Мне ничего неизвестно.
Борис Викторович вспомнил, как сам государь, во время обычной аудиенции, спросил его, глядя прямо в глаза: «Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить престол». И видя замешательство Ромодановского, продолжил: «Да, впрочем, вы ведь ко мне хорошо относитесь, правды не скажете»…
-А слух известен. Слух о том, что государю надо помочь уйти.
-То есть как «помочь»? — не скрывая озадаченности, полушепотом спросил Ромодановский. — Предъявив государю ультиматум с требованием уйти на покой?
-Каково? Будто бы они хотели заставить царя, помазанника Божьего, выступить по радио! Царь на это ответил категорическим «нет». Спустя день он слег и сегодня едва жив был.
-Этого никто не позволит и не одобрит. Государь по — прежнему фигура.
-Ну и что? У нас все возможно, ежели с умом провернуть. После стала распространяться сплетня, что этих четверых к царю будто бы пропустил Дворцовый комендант, генерал Матвеев.
-Это было до отставки Игнатьева?
-Да, до нее.
-Откуда такие сведения? — спросил Ромодановский, а про себя подумал: «У меня на прослушивании телефонных разговоров сидят молодые девушки. Им иногда трудно слушать то, о чем говорят и что делается…Ведь прослушивание ведется круглосуточно…». — Общеизвестно — составляются партии, плетутся интриги, обсуждаются варианты…Все против всех и каждый сам за себя. Союзы же — временны и непрочны. Или не борьба, не грызня идет, а спектакль ставится? Завязка спектакля, планируемого к постановке Кремлем, с эффектной сменой политических декораций и тонкими психологическими мизансценами? Может быть, все это лишь предположения, домыслы, не имеющие под собой достоверных оснований?
-Основания есть, вам ли не знать, Борис Викторович? — с легкой укоризной в голосе произнес игумен.
-Мало ли распространяется ложных слухов? — растерянно произнес Ромодановский.
Игумен усмехнулся — известно даже служителям церковным, что одной из распространенных задач всех секретных служб является придумывание разного рода ложных слухов, и если возможно — их массовое тиражирование.
-Когда не собираются смещать правительство, не принимают тех, кто обвиняет существующее правительство. К тому же, деятельность этой доморощенной оппозиции уже получила широкую огласку в иностранной печати. По Европе ползут слухи о возможности долгожданной победы оппозиции.
-Кто же эти «кто»?
-Несомненно, кто — то из Тридцати родовитейших.* Но кто? Не знаю. Среди них хватает людей с большими политическими амбициями и отсутствующим критическим отношением к своим возможностям. Такие люди опасны. Точно знает тот, кто хранил казну, кто вел списки. Технический исполнитель и доверенное лицо. Вот это лицо вам и надо установить. — Пафнутий протянул Ромодановскому конверт малинового цвета.
-Задачка…
-Вы справитесь, Борис Викторович…Надобно справиться…Все должно идти, как испокон веку шло. Не нами порядок установлен, и не нам его менять. Государь должен быть государем до конца.
-Верно. Да где такое видано?! Так чудить не дозволено даже государю. В вопросе отречения даже воля государя заканчивается.
-Мы люди подневольные. Государевы люди. Но что будет за стенами Кремля? Народ не поймет. Шатость начнется, брожение. Потом начнется самое неприятное — грызня за власть.
-Без «моря крови» у власти нельзя продержаться. — сказал, после долгой паузы, Ромодановский.
-Верно говорите, Борис Викторович, верно. Понимаете ситуацию? Сегодня есть горькое и тревожное понимание того, что в ближайшее время могут произойти радикальные события. Выиграть могут, увы, не самые лучшие. Точнее говоря, выиграть сможет тот, кто окажется наиболее жестоким, коварным, тот, кто будет лишен каких — либо сопливых сантиментов и принципов. Допустить этого нельзя. Вам известна основа, Борис Викторович…Надо понять требования эпохи, направлять по нужному руслу народные усилия, укреплять в народе нашем веру…Многие неверно понимают слово «Отечество»…Они думают, что это башня, которой не страшны никакие бури. Они лишь гордятся ее внешним видом. Мы же отдаем отчет в том, что за нами самый великий со времен сотворения мира государственный корабль — Россия! И прежде, как вы знаете из истории, были государственные корабли, целые империи, что в Европе, что в Азии. Где они? Пропали. Канули в небытие. Тому виной были неразумная политика и бессмысленные действия. Всякие преобразования, столь необходимые, в этом нет никакого сомнения, повлекут за собой ряд серьезных осложнений. В обществе сильны ожидания либеральных преобразований. На европейский манер. Реформы, реформы, реформы…Будущие реформаторы желают все в распыл пустить. Это плохо. Держава у нас большая, но увы, и бестолковщины хватает. Коли все в распыл пойдет, запустение начнется и мерзость повсеместная. А посему нужна крепкая рука. Хозяйственная. Рука, которая не даст пойти государству вразнос. Мы переживаем опаснейший момент. Но чувствуя силы свои, мы спасем Россию от захвата власти людьми, которые все равно удержать в своих руках ее не сумеют.
-У нас очень немногие твердо и точно знают, чего именно они хотят. — сказал Ромодановский. — Может быть, Константинополя и проливов, а может, парламентской республики? Или парламентской республики, но с Константинополем и с проливами. Россия страна неограниченных возможностей.
-Пока еще в частных беседах, а не публично, хотят они английских государственных порядков. Но до парламента мы не доросли, а говорильни Земского Собора нам с лихвой хватает.
-Отец Пафнутий, согласитесь, немного все — таки странно все это…
-Что именно?
-В мире слепых, кривых, близоруких, дальнозорких, один только и оказался зрячий: игумен Чудова монастыря!
-Два зрячих, смею надеяться.
-Кто второй?
-Русский охранитель! Похожий на таинственного, насмешливого умника, который поведет дело государственной важности.
-Только двое?
-Заезжайте — ка к Игнатьеву, завтра.
-В котором часу?
-Да как соберетесь. — игумен помолчал немного, поколебался, затем, понизив голос, продолжил совсем доверительно. — Блудному сыну часов не назначают…Как надумаете и соберетесь, так заезжайте. Будет небольшой домашний концерт. Будет Дмитрий Алексеевич Смирнов. Будет Монтвид. Будут Шаляпин с дочерьми, Зилоти**…Поговорим… — подняв палец кверху, игумен закончил на высокой ноте, глубоко вздохнул и замолчал.
Глаза его погасли, и только глубокие складки у рта еще продолжали некоторое время подрагивать, прежде чем все его лицо приняло выражение сонливой задумчивости.
===============================
кто — то из Тридцати родовитейших* — Тридцать родовитейших старобоярских фамилий России имели почти безусловное право и особые привилегии при дворе, в знак традиции соблюдения знатности происхождения и влиятельности. Это Долгоруковы, Барятинские, Лопухины, Хитрово, Ромодановские, Куракины, Воротынские, Голицыны, Мстиславские, Морозовы, Одоевские, Пронские, Романовы, Темкины — Ростовские, Буйносовы — Ростовские, Репнины, Трубецкие, Урусовы, Хованские, Вельяминовы, Сабуровы, Салтыковы, Воронцовы, Бутурлины, Черкасские, Шеины, Оболенские, Шуйские, Стрешневы и Шереметевы.
Будет Дмитрий Алексеевич Смирнов. Будет Монтвид. Будут Шаляпин с дочерьми, Зилоти**… — Дмитрий Алексеевич Смирнов — выдающийся русский оперный певец, лирико — драматический тенор; Екатерина Дмитриевна Воронец — Монтвид — артистка оперы (лирико — драм. сопрано) и концертная певица; Фёдор Иванович Шаляпин — русский оперный и камерный певец; Александр Ильич Зилоти — русский пианист, дирижёр и музыкально — общественный деятель.
Суббота. В лето 7435 — го года, месяца августа в 1 — й день ( 1 — е августа 1926 — го года). Седьмица 8 — я по Пятидесятнице, Глас шестый.
Москва. Кремль. Тайницкий сад.
Игумен Пафнутий уже ушел, а Ромодановский все еще стоял у скамейки, молча, сосредоточенно мял в руках свою шляпу, потом начал ходить по дорожке. Навстречу ему шагала Елена Дмитриевна Стасова.
Ромодановский подумал: женщина шла легко и пружинисто. Сколько ей лет — за сорок? Черт, забыл, запамятовал…Да, наверное, около пятидесяти, может, чуть больше. Казалось, по мокрой от дождика дорожке идет не человек, не женщина, а дрессированный леопард, послушный и в то же время ощущающий собственную силу и неотвратимость молниеносных, всесокрушающих бросков.
Эффектная женщина Елена Дмитриевна Стасова. Высокая, стройная. В глазах и движениях — властность. Каштановые волосы спадали на ее плечи аккуратными волнами. У нее была длинная шея, стройная талия и несколько широковатые для женщины плечи. Елена Дмитриевна производила впечатление не столько красотой, сколько манерой держаться с достоинством. Ее лицо и походка выражали целеустремленность и силу воли. С загорелым, умело подкрашенным лицом. Загар был подлинный. Лет ей было за сорок или чуть больше, однако выглядела она, изящная и утонченная, настолько, что можно было дать чуть больше тридцати. Она всегда носила хороший дорогой костюм, наподобие англезе, из тонкой шерсти. Сшитый по моде темно — синий костюм свидетельствовал не столько о чрезмерных затратах, сколько о хорошем вкусе. Синие кожаные туфли с Т — образным ремешком и кожаной пуговицей сбоку выглядели скромно, но стильно. Темно — русые, со светлыми прядями, волосы, губы, тронутые помадой цвета фуксии, нитка жемчуга вокруг шеи… Елена Дмитриевна Стасова иногда бывала в рinse — nez, ходила всегда с портфелем, обладала навыками конспирации, и запросто меняла внешность. Каких только прозвищ (разумеется, за глаза) не дали Елене Дмитриевне: и «Цербер», и «Секретная половина», и, наконец, «Абсолют»!, за исключительную память. Все знали, что Елена Дмитриевна — дама твёрдая, независимая — позволяла себе иной раз такое, что другим и в страшных снах привидеться не могло. Кроме того, была она внимательна, контактна, воспитанна и, кажется, далеко не глупа. Ее вид говорил о спокойных решительных манерах.
Елена Дмитриевна Стасова — своего рода свидетельство эмансипе, явления, уверенно набирающего ход в России. Раньше это было немыслимо, невозможно, непостижимо, теперь становилось повсеместным, обязательным и, пожалуй, где — то необходимым. Женщину на службе надо было терпеть — новинка чиновничьей моды: брать в службу в качестве секретарей и референтов женщин. Моде этой, по слухам, благоволил сам наследник престола, часто бывавший с неожиданными «заездами» в различных учреждениях и ведомствах, старательно вникая в механизм в работу механизма государственного аппарата. С наследником и его вкусами приходилось считаться.
В глазах Ромодановского Елена Дмитриевна пользовалась непререкаемым авторитетом. При этом Елена Дмитриевна рьяно несла службу, пребывая в уверенности, что ничто не должно ускользнуть от ее бдящего ока. Она могла работать днями и ночами напролет. Ромодановский не раз думал, что если вообще можно говорить об энтузиастах и романтиках охранительной службы, то таким энтузиастом была Елена Дмитриевна. Он знал ее давно и мог смело сказать, что до сих пор не встречал сотрудников, которые, вступивши на поле охранительной деятельности, сразу оказались такими великими конспираторами и организаторами — совершенно зрелыми, умелыми и беспровальными. Борису Викторовичу не однажды доводилось с ней работать и всякий раз она пугала его своим ледяным спокойствием, терпеливостью и скрупулезной, без суеты и потерь, дотошливостью. Только Стасовой Ромодановский мог открыться, только ее считал верной и преданной ему лично, другом, соратником, разделявшим его взгляды.
-Ну, Борис Викторович, что скажете? — спросила Стасова вместо приветствия.
-Присаживайтесь.
-Мокро. Постою.
-Прошу вас, не распускайте свои волосы. — неожиданно попросил Ромодановский. — Мне больше нравятся ваши каштановые волосы, кольцами уложенные вокруг головы.
-Хорошо. — Елена Дмитриевна Стасова ответила спокойным, естественным голосом, как будто услышала нечто само собой разумеющееся.
-Устал, страсть как. Чувствую, опять подступает приступ мигрени…
По воскресеньям — и так тянулось последние несколько лет — к Ромодановскому действительно приходила мигрень. Била молотом по голове, лупила наотмашь по вискам, а потом долбила молоточками до тех пор, пока в глазах не начинали прыгать свиные рыла.
-Кофе хочется.
-Я распорядилась. Поедем в Хлудовский дом*, там накроют легкий завтрак: постная ветчина, зелень, подогретый черный хлеб и кофе с настоящими мологскими** сливками и сахаром.
-Себе тоже заказали?
-Похлебку по — петровски, красной икры, масла, горячих калачей и водки. — не моргнув глазом мгновенно ответила Стасова.
-Ежели это ветчина, то пусть лучше будет хороший кусок свежайшей нежирной ветчинки. — мечтательно сказал Ромодановский. — Кофе — это хорошо. Кофе понадобится много. Придется много думать. Чем вы сейчас занимаетесь? По — прежнему древними греками и античными временами?
-Меня теперь больше увлекает социология.
-Что вы говорите?! Наверное интересно?
-Я работаю над темой «Миграция между Россией и Швецией: женские стратегии».
-Даже так?! Так вы занимаетесь женскими стратегиями?
-Представьте. В своих размышлениях по поводу женских брачных стратегий, я выделила несколько путей, используемых русскими девушками для достижения брачной цели: поиск партнера через брачные агенства, поиск работы, поиск учебы, стажировки. И пришла к выводу, что основная возможность для эмиграции русских женщин в Швецию — это брак.
-И есть подвижки?
-Есть.
-Бросайте про социологию, сейчас будет не до нее.
-Опять какую — нибудь кашу завариваете?
-Не мы. Другие заваривают, а мы будем расхлебывать ее.
-И я?
-Мы все. Я рад, что вы не воскликнули в сердцах: «Молодец! Хорошее дурацкое дело затеял!».
-За этим дело не станет. — пробормотала Елена Дмитриевна.
-Что?
-За этим дело не станет. — повторила Стасова чуть громче. — В офис?
-Ох, не люблю я этого американизма — офис, офиса, в офисе. — деланно рассмеялся Ромодановский. — А что делать? Приходится шагать в ногу со временем, отказываться от приятных слуху доморощенных старомодных анахронизмов. Не так ли?
-Так ли, так ли. Дело пахнет политикой?
-Еще как! Пока это болтовня о некоем документе и, как говорится, предназначена она исключительно для наших ушей.
Глаза Стасовой заблестели, а ее рinse — nez даже запотело. Она достала из дамской кожаной вализки*** платок и принялась сосредоточенно протирать рinse — nez.
-Очень, очень интересные вещи вы мне рассказываете, Борис Викторович…Неожиданные вещи рассказываете.
-Это же Россия. Здесь все причастны к секретам и ни черта не знают, что под носом творится.
-Итак, дело заключается в следующем?
-Погодите — ка, Елена Дмитриевна. — Ромодановский поморщился, словно от зубной боли. — Правильнее излагать в таком роде: «сущность дела едва ли не сводится к следующему». Боже упаси сказать просто «Дело заключается в следующем». Это нескромно, невежливо по отношению к более осведомленной высшей власти.
-Вы сердитесь, Борис Владимирович?
-Сердятся на городовых, которые штрафуют за неправильный переход улицы. — ворчливо ответил Ромодановский. — Наверное, большинство так и думает — полиция для того и существует, чтобы переходили улицу в положенных местах.
-Я вас поняла. Иными словами, возвращаясь к делу, требуется убрать двух зайцев? — глаза Стасовой сверкнули. — Я имею в виду неугодных чиновников, царедворцев, и разыграть в нужном ключе интригу с далеко идущими последствиями?
-Иногда вы напоминаете мне машину. Иногда. — со вздохом сказал Ромодановский. — Спите шесть часов в сутки, не больше и не меньше. Засыпаете мгновенно, редко просыпаетесь ночью. Но утром, едва открыв глаза, сразу, в это же мгновение, вы, по всей вероятности, обретаете все свои способности. Вы не знаете половинного состояния между сном и действительностью.
-Игра рефлексов. — ответила Стасова. — Слышали ли вы о теории игры рефлексов?
-По правде говоря, довольно смутное у меня представление о теории рефлексов. Желаете прочесть мне лекцию по этому вопросу? Нет? Вы зрите в корень. Но я бы сказал иначе — бить из пушек по воробьям. Словом, предстоит разыграть политическую комбинацию.
===================
Хлудовский дом* — дом владельца бумагопрядильной фабрики в Егорьевске, на углу Старопанского переулка построенный в начале XIX века на месте старых палат, возведенных для грузинского царевича Ираклия Георгиевича и его брата Окропира. Пятиэтажный дом, построенный по проекту П.П.Скоморошенко в псевдорусском стиле, гармонировал с Троицким подворьем, стоявшем напротив. В первом этаже располагался простецкий с виду ресторан «русской пищи», работавший круглосуточно.
с настоящими мологскими** сливками — Мологский уезд в северо — западной части Ярославской губернии имел исключительно сельскохозяйственную специализацию, и главным его достоянием были заливные луга, сочная зелёная трава на которых достигала высоты по грудь человека. Сена здесь собирали по восемь миллионов пудов. Помимо использования на корм скоту, оно считалось и важным предметом сбыта. Мологское сено закупалось в столицы, а также приобреталось для императорской кавалерии. Мологское сено вывозилось на продажу и стоило в два раза дороже обычного из-за своего отменного качества. Питательность мологского сена из — за малого наличия осок, была очень высокой. Молоко, сливки, масло, полученные от коров, выкормленных на мологском сенном корме, так и называлось — «мологскими».
из дамской кожаной вализки*** — сумка, небольшой чемодан, из франц. valise «чемодан, сумка».
