Осада Перемышля

Осенью 1914 года австрийцы оказались в тяжелейшем положении. Потерпев сокрушительное фиаско в Галиции, войско императора Франца Иосифа отступало по топким дорогам нынешней Польши на запад и юг. Отступало, теряя отставших, бросая пушки, пулеметы, даже раненых. Шел отвратительный мокрый снег, многие в отступающих колоннах болели, но продолжали брести: все они уже чувствовали дыхание донских лошадей за спиной, каждый заранее ощущал холод пики между лопаток. Вместе с остальными в наскоро сбитой колонне шел юный мадьяр, гусар Пал Келемен. Он записывал в дневник подробности своего скорбного марша.

«В ущелье уцелело только одно — маленький трактир на границе Галиции и Венгрии. В одной комнате установили военно-полевой телеграф, в другой были расквартированы штабные офицеры кавалерийского корпуса. Я прибыл туда в одиннадцать часов вечера и отправил в штаб-квартиру сообщение о том, что в настоящее время выступление невозможно. После этого я лег в углу, на матрасе, и укрылся одеялом.

Ветер с воем сотрясал ветхую крышу, под его порывами дребезжали оконные стекла. Снаружи — кромешная тьма. Во всем доме свет исходит лишь от трепещущего язычка пламени одной-единственной стеариновой свечки. Телеграф работает без остановки, передавая приказы перед завтрашним наступлением. В прихожей и на чердаке внавалку лежат люди, неспособные двигаться дальше, — обессилевшие, больные, легко раненные; завтра им придется повернуть назад.

Я лежу в полудреме, измотанный; несколько офицеров вокруг меня спят на копнах соломы. Дрожащие от холода люди снаружи развели костер, отодрав доски от стен конюшни, и пламя, горящее в ночи, привлекает к себе других солдат.

Входит унтер-офицер, просит разрешения привести погреться своего товарища; тот почти без сознания и, несомненно, умрет на морозе. Его кладут на охапку соломы возле двери, он съеживается, видны белки его глаз, затылок едва торчит из плеч. Плащ в нескольких местах продырявлен пулями, а край обгорел во время какой-нибудь ночевки у костра. Руки окоченели от мороза, изможденное, страдальческое лицо покрывает растрепанная, неряшливая борода. (…) Дверь во внутреннюю комнату распахнулась, и появился один из адъютантов, князь Шёнау-Грацфельд, чисто выбритый, в пижаме: затхлый воздух сразу наполнился дымом от его узкого, длинного турецкого чубука. Заметив неподвижного солдата в углу, князь шагнул было к нему, но в ужасе отпрянул. С возмущением он приказал убрать подальше тело этого человека, который, скорее всего, умер от холеры. Затем с оскорбленной миной князь удалился в свою комнату. Двое рядовых втащили к нему походную резиновую ванну, украшенную дворянским гербом и наполненную горячей водой».

Тем не менее, даже в ходе этого мрачного отступления австрийцы сумели создать опорный пункт, ставший крепким орехом для русских войск. Этим пунктом стала крепость Перемышль. Русские блокировали город в конце сентября, не подозревая, что им предстоит осаждать крепость еще долгие месяцы.

В районе Перемышля австрияков преследовали войска под руководством генерала Брусилова. Русский командующий действовал в своеобычном жестком и напористом стиле. Воинственность и наступательный порыв были сильной стороной Брусилова, но здесь Ставка вынуждена была придержать коней. Русские затеяли наступление на большую глубину, так что авангарды уже испытывали трудности со снабжением самым необходимым. Поэтому было решено брать синицу в руках вместо журавля в небе и вместо прорыва за Сан, куда успели отбежать австрийцы, осаждать Перемышль.

Что представляла собой крепость и для чего требовалось непременно ее взять? Перемышль перехватывал узел железных и шоссейных дорог, а также переправу через Сан. Крепость прикрывала Дуклинский перевал в Карпатах — ворота в Венгрию. В качестве узла коммуникаций Перемышль был попросту незаменим. Современные укрепления в городе начали возводиться еще в 1850-е годы, в период охлаждения отношений между Российской империей и Австрией. С тех пор ее непрерывно модернизировали, так что к 1914 году это был первоклассный «фестунг», мощный и современный опорный пункт.

В 1870-80-е годы вокруг цитадели и города была возведена целая система фортов на окружающих Перемышль холмах. Всего к началу Первой мировой войны было построено пятнадцать основных и множество вспомогательных фортов. Это были технически совершенные сооружения своего времени. Бронированные башни орудий приводились в движение при помощи электромоторов и могли быть притоплены под защиту многометровых бетонных стен на время неприятельского обстрела. К долговременным укреплениям была добавлена обычная полевая фортификация: артиллерийские позиции, траншеи, глубокие проволочные заграждения, управляемые при помощи электродетонаторов минные поля.

Такова была крепость, к обложению которой русские приступили в сентябре 1914 года.

На австрийской стороне положение дел рисовалось в самых мрачных красках. Через крепость отступали слабо организованные колонны австрийских войск. В городе и крепости распространялась паника. К счастью для австрийцев и несчастью для русских, у Перемышля оказался стойкий энергичный комендант.

Генерал Герман Кусманек до войны не выделялся какими-либо чрезвычайными талантами. Его «замуровали» в Перемышле еще до начала войны. В конце сентября, когда русские подступили к крепости, этот человек показал себя достойным противником.

Кусманек начал с того, что навел порядок в крепости. Дезертиры и мародеры были драконовскими мерами приведены к порядку, а наиболее буйные предстали перед расстрельными командами.

Нужно отметить, что причины для жестких мер у Кусманека были очень веские: войска начали разлагаться и в городе, по обыкновению, начались погромы «неблагонадежных».

Василий Ваврик, историк и публицист, сам пострадавший от погромов против славян, описывал одну из трагедий, разыгравшихся в Перемышле в эти дни полуанархии. «Отступая к Сану, солдаты пылали неугасимой местью к галицко-русскому поселению [sic]. Поэтому для арестованных не было пощады. 15 сентября 1914 года на группу арестованных, состоящую из 46-ти человек, набросились мадьярские гонведы. Перевязанных веревками людей они загнали с улицы Дворского в угол улицы Семирадского, и тут наступил бесовский погром, какого древний город не знал в своей богатой в горе истории: били и секли саблями гонведы-уланы, кололи штыками пехотинцы, били кулаками и камнями евреи, били и свои братья-украинцы чем попало. Улица наполнилась отчаянными стонами и криками. Девушка-гимназистка пала на колени перед статуей, находившейся в углу улицы, и подняла вверх руки: «Божья Мати, спаси нас!» Внезапно к девушке подбежал мадьяр и со всего размаха ударил ее револьвером по голове, а затем выстрелил из него прямо в ее чело. Как подкошенная она упала на землю. Выстрел в девушку был сигналом к кровавой расправе прочих арестованных. Началась стрельба. Брызги крови и мозга летели на мостовую и на соседние стены домов. Из тел изрубленных людей образовалась сплошная масса размозженного мяса».

После этого жуткого описания Ваврик приводит список убитых, в числе которых – семиклассница. Спасся только один человек: измазанного чужой кровью под грудой теплых трупов, его приняли за мертвого. Жизнь перемышльских славян превращали в ад не только стихийные расправы. В городе шли облавы. По обычаю, страшнее всех свирепствовали старающиеся выслужиться представители репрессируемого народа. Как замечал тот же Ваврик, «пакости немцев не могут сравниться с издевательствами своих соотечественников. Бездушный немец не мог так глубоко понять душу русина-славянина, как тот, который назвал себя украинцем, вроде официала полиции Перемышля Тымчука – интригана, провокатора, доносчика, раба-мамелюка — все в одном лице, который выражался о родном народе как о скотине».

Меры, принятые комендантом, несколько сбили волну насилия в городе. Гарнизон был приведен в боевую готовность и занял форты вокруг Перемышля. Кусманек получил от своего командования приказ, гласивший, что крепость «предоставляется собственным силам и должна держаться до крайности». Пожелания австрийского Генштаба должны были выполняться более чем стотысячным гарнизоном при тысяче орудий. Таким образом, Перемышль должен был стать трудно досягаемым объектом для штурма.

К началу октября крепость оказалась обложена частями формируемой специально для осады Блокадной армии. Связь крепости с внешним миром была перерезана. Русские направили Кусманеку ультиматум о сдаче. Австрийский военачальник ответил, что он поставлен защищать крепость, а не сдавать ее. Ответ был достойный, и лучшего ждать пока не приходилось. Русские начали бомбардировку и подготовку к штурму.

Не обошлось и без использования высоких технологий своего времени. 24-й авиаотряд постоянно выполнял задания по воздушной разведке крепости и корректировке артиллерийского огня. Летчики первыми обнаружили, что крепость значительно сильнее в фортификационном отношении, чем ожидалось. Авиаторы бесстрастно фиксировали форты, окопы и батареи, не нанесенные ранее ни на какие карты. Разведка оценивала Перемышль как крепость с не слишком упорным гарнизоном, но высочайшая огневая мощь артиллерии обложенного города не вызывала сомнений.

Стихией Брусилова как командующего были маневренные бои. К методичному прогрызанию обороны противника он не был склонен. Спецификой личности этого человека проникнут первоначальный план штурма Перемышля. В указаниях по штурму города требования к солдатам были сформулированы следующим образом: «Артиллерия должна стрелять, чтобы заставить противника скрыться, а пехота должна наступать, чтобы заставить его открыть живые цели. Поэтому командир корпуса требует от артиллерии высылки передовых наблюдателей к пехоте и от пехоты стремительного движения вперед». К сожалению, «стремительного продвижения» пехота обеспечить на практике не могла. Но ни Брусилов, ни командующий блокадной армией генерал Щербачев этого еще не знали. Поддерживать атаку должен был формально многочисленный артиллерийский кулак, на деле состоявший почти исключительно из легких полевых пушек и почти не располагавший серьезной осадной артиллерией.

Позднее Брусилов комментировал этот промах таким образом: «Я сознавал, что, в сущности, время для взятия Перемышля нахрапом прошло и что теперь это дело гораздо труднее и не сулит, как недели три тому назад, верной Удачи; но выгоды взятия Перемышля были настолько велики, что стоило рискнуть. Кроме того, было несомненно, что противник, ввиду общего положения дел и нашего бездействия на левом фланге, в ближайшем будущем предпримет сильные наступательные действия, для того чтобы освободить Перемышль — важнейшую первоклассную крепость Австро-Венгерской империи. С падением Перемышля этот момент отпал бы и мы могли бы развить безбоязненно дальнейшие наступательные операции, которые имели бы благотворное влияние на длительное сражение на Висле. Все вышеизложенное склонило меня согласиться на штурм Перемышля».

Пока Брусилов готовил удар, в Польше началась Варшавско-Ивангородская операция: Людендорф и Гинденбург попытались взять Варшаву и Демблин. Это наступление поддерживалось австрийским ударом на южном фланге. Атака на Варшаву привела к серьезному кризису, все резервы были брошены на парирование этого наступления, поэтому направление на Перемышль прикрывалось недостаточными силами. Наступление австрийцев в сторону Перемышля было веским основанием для того, чтобы поспешить со штурмом крепости. С точки зрения Брусилова, было бы весьма логично к моменту подхода австрийцев истребить сам предмет их мечтаний. 5 октября осаждающие начали штурм.

Русские уступали неприятелю количеством и калибром орудий, кроме того, уже начинал сказываться недостаток боеприпасов, который станет настоящим бичом войск в 1915 году, но все эти проблемы компенсировало искусство артиллеристов. На подступах к Перемышлю имел место просто феноменальный случай, когда одна из русских батарей подавила тридцать пять неприятельских орудий. Русские атаковали наиболее мощное укрепление – Седлисскую группу фортов к востоку от города. Генерал Щербачев, непосредственный руководитель штурма, рассчитывал, что после падения этого пункта оборона Перемышля станет бесперспективной для австрийцев. Удар оказался достаточно тяжелым для защитников укреплений. На ряде участков австрийцев застали врасплох. Огонь артиллерии оказался достаточно действенным: чтобы наладить взаимодействие пехоты и пушкарей, в передовые части отправили наблюдателей и телефонистов. Проблема состояла в том, что легкие орудия русских не могли подавить укрепления.

Одна из австрийских батарей находилась в зоне прямой видимости, ее осыпали снарядами, но пробить сталь и бетон, в который были «упакованы» орудия, так и не удалось. К вечеру 5 октября русские получили радиограмму с передовой, из которой следовало, что деблокирующая австрийская армия находится в паре дней пути. Щербачев и Брусилов должны были еще увеличить усилия, а потому на следующий день штурм продолжался с еще пущей ожесточенностью. К сожалению, слабость артиллерии наступающих оказалась фатальной. Хорошо защищенные крепостные орудия австрийцев так и не были подавлены. Русские обрушивали страшный огонь на все, что находилось между фортами, прицельно разрушая даже отдельные пулеметные окопы, но бронированные батареи так и остались недосягаемы. Одна из таких батарей получила 29 попаданий трехдюймовок, не причинивших ей ни малейшего вреда.

Добравшиеся до укреплений пехотинцы попадали в настоящее преддверие ада. Во рвах обнаружились вращающиеся пулеметные башни, выбивавшие всех, кто проникал туда. Из фортов велся пулеметный огонь в упор, солдат, прогрызавших проходы в колючей проволоке, целенаправленно забрасывали гранатами и расстреливали накоротке. А деблокирующая армия австрийцев все приближалась.

Вечером 7 октября Брусилов подвел неутешительный итог: авантюрный штурм потерпел фиаско. Сам Брусилов комментировал решение о прекращении атак следующим образом: «Имея в этот момент всего два корпуса, которые ни в коем случае не могли бы сдержать наступающего врага, я, обсудив с генералом Щербачевым положение дела, пришел к заключению, что штурм Перемышля требовал, по всей вероятности, еще дней пять-шесть, которых у нас в распоряжении не оказывалось, а потому пришлось отказаться от этой выгодной операции, отозвать 12-й корпус из Перемышля и приказать 11-й армии снять осаду этой крепости». Трем или четырем тысячам солдат штурм стоил жизни, еще не менее чем десять тысяч человек получили ранения, а крепость так и не была взята.

В чем причина такой трагедии? К сожалению, приходится констатировать, что ошибочной была сама идея штурмовать первоклассную крепость без достаточного количества осадной артиллерии. Брусилов и Щербачев переоценили степень деморализации австрийцев и напрасно понадеялись на штурм долговременных фортов одной лишь пехотой, нагруженной взрывчаткой. В полевых маневренных боях Брусилов был настоящим гроссмейстером, но попытка использовать те же методы при осаде привела только к неудачам и потерям.

Однако, не сумев взять Перемышля, Брусилов нейтрализовал австрийское контрнаступление энергичными маневрами по железным дорогам в своем тылу. Австрияки не сумели распространить свое наступление восточнее самого Перемышля, завязнув в мучительных боях. Это сражение стало звездным часом А.И. Деникина. Его бригада использовалась в качестве «пожарной команды» фронта, воюя сразу повсюду.

Характерный эпизод произошел у поселка Горный Лужек: Антон Иванович обнаружил ослабление охранения на австрийской стороне и немедленно по собственному почину организовал атаку. Удар был совершенно неожиданным, австрийцы со страху покинули не только передовую линию окопов, но и пустили стрелков Деникина и дальше, в самое село. Там как раз обедал эрцгерцог Иосиф. Нужно отдать должное мужеству австрийского аристократа, не побоявшегося расположиться так близко к передовой, но от плена его спасли только быстрые ноги: необходимость спасаться эрцгерцог осознал, только услышав работу русского пулемета на окраине поселка. В качестве «утешительного приза» Деникину достались еще горячий кофе, не выпитый эрцгерцогом, и Георгиевский крест за быстрый захват поселка.

Что интересно, русские и австрийские «окопники» за время боев прониклись уважением друг к другу. Позднее, уже в эмиграции, Деникин несколько раз встречался с бойцами бывшей габсбургской армии, и всегда эти встречи проходили во вполне дружелюбной атмосфере, а дочь Антона Ивановича лечил австрийский врач, чуть не попавший в плен во время боя за Горный Лужек.

Судьбу Перемышля определил исход боев на Висле. Об этом сражении мы рассказывали в предыдущей части. Поражение Гинденбурга, Людендорфа и Конрада под Варшавой и Демблином привело к быстрому откату германцев и австрийцев на исходные позиции. Увлеченные общим успехом, русские и под Перемышлем перешли в контрнаступление и выбили австрийцев обратно за Сан. Отступающие австрияки пополнили запасы Перемышля и оставили в крепости более сильный гарнизон, доведя его до ста пятидесяти тысяч солдат. Город снова попал в осаду.

Австрийцы были совершенно спокойны за свою судьбу. Офицер, вместе с другими засевший в крепости, спокойно писал супруге: «Мне жаль, что Вы не можете видеть спокойствие и уверенность, с которой мы идем на службу. Мне жаль, что Вы не можете видеть удобство и комфорт, в которых мы живем. У меня светлое небольшое помещение в каменном бастионе; под полом у меня достаточно пороха, чтобы стереть с лица земли весь Перемышль; сейчас, когда я пишу это письмо, над моей головой расположен лафет нашего большого орудия. Вы не думали бы о таких вещах в этой приятной комнате, где у меня есть свой письменный стол, кровать, умывальник и т.д., и единственным напоминанием, что мы находимся внутри форта, является тот факт, что командир запретил нам курить, пока мы находимся здесь. Вам это может показаться абсурдным, но на самом деле запрет очень мудрый, потому что у нас много газет, книг и иных легковоспламеняющихся вещей, и искра от сигары может легко вызвать ужасную катастрофу».

Русские собирались помаленьку покончить с этой благостной службой австрийского офицера. Поскольку недостаток артиллерии по-прежнему продолжал на них сказываться, новый командующий осадой генерал Селиванов решил уморить супостата голодом и систематическими обстрелами. Перемышль плотно обкладывался траншеями, артиллерийскими батареями, пулеметными точками. К городу стягивались свежие силы после победы в центральной Польше.

Болеслав Веверн, артиллерийский офицер, сражавшийся на Висле, среди прочих получил приказ о переходе под Перемышль. Его 6-я батарея совершала марш через зимний Львов. Город, совсем недавно оказавшийся в русском тылу, уже жил довольно благополучно, почти по-курортному: «Как только мы вышли на улицу, у каждого из нас — офицеров — появился, как из земли выросший, еврей-мальчишка для поручений. Эти мальчуганы не оставляли нас во все время нашего пребывания во Львове (около 3-х суток), терпеливо поджидая своих офицеров у порога гостиницы и получая за это вознаграждение 30–40 копеек в день. Благодаря им мы чувствовали себя здесь как дома, совершенно не боясь заблудиться в лабиринте улиц чужого большого города.

Что поразило нас, — это обилье австрийских офицеров, даже при оружии. Они, совершенно свободно, расхаживали по улицам города, часто под руку с дамами. Мы же были как бы на положении гостей. По вечерам, на одной из главных улиц, при полном освещении блестящих магазинов, густая толпа гуляющих сплошной стеной медленно двигалась по тротуарам взад и вперед. Здесь уже все перемешалось, — местные жители, и пришельцы, офицеры и русские, и австрийцы. Как их много и тех, и других, и что они здесь делают в таком числе, по крайней мере русские?»

Впрочем, за городом картина была уже не столь идиллической: «Чем дальше мы отходим от Львова, тем больше и ярче встают перед нами картины этих боев. В окопах начинают попадаться неубранные еще трупы, сначала одиночные, редкие, a затем все чаще и больше: наши, австрийцы в тех позах, в которых застала их смерть, с дико глядящими, открытыми глазами, часто с оскаленными, как будто в дикой злобе, зубами, с выражением боли и страдания на лицах. В одном месте, рядом с защитного цвета рубахами наших убитых пехотных солдат, серое платье убитой сестры милосердия. Она лежит, уткнувшись лицом в землю. Каким образом попала она в боевую линию для того, чтобы пожертвовать своею жизнью во имя Великой Любви, которой горела ее большая душа?

Сильный, дурманящий запах заставлял нас спешить все вперед, выйти, наконец, из этого царства смерти. Спускающиеся на землю сумерки и вечерняя прохлада несколько облегчают наше положение. Мы подходим к месту ночлега…»

Селиванов обкладывал Перемышль как медведя в берлоге. Связь между городом и «большой землей» поддерживалась только по радио и при помощи аэропланов. Начались воздушные бомбежки города. Великий князь Александр Михайлович указывал в донесении главнокомандующему: «Особенно энергичная деятельность была развита 18-го ноября… За этот день было совершено 13 полетов, сделано 14 фотоснимков крепости и ее фортов, сброшено 27 бомб общим весом взрывчатки 21 пуд 20 фунтов (353 кг). Бомбы были сброшены с высоты 1700-2200 м…, причем по результатам взрывов во многих местах начались пожары. Все летавшие были обстреляны шрапнелью противника…»

Осада в основном проходила в перестрелках. Среди живописных холмистых пихтовых лесов расположились орудия, периодически ведшие беспокоящий огонь. Очевидец оставил описание этих осадных перестрелок: «…Вторая шрапнель просвистала прямо над головой, в направлении одного из фортов, лежащего прямо на скалах. Разрыва не вижу. Я люблю, когда мои снаряды пролетают над самой моей головой. Мне кажется, что они поют в это время свою особую тихую песню. Мне тогда становится весело, и я чувствую, как во мне растет уверенность в несокрушимости и силе моей батареи. (…) Тяжело гремят орудия крепости, рассылая снаряды по всевозможным направлениям, но без всякой системы. У австрийцев почти нет определенных пунктов, которые систематически обстреливались бы ими. Их снаряды падают в большинстве случаев наудачу, куда попало: в овраги, в лес, залетают в глубокий тыл и, большею частью, пропадают безрезультатно».

Наступил 1915 год. Гарнизон проводил зиму в вылазках. Однако способность удержать оборонительный периметр не означала, что австрийцы смогут эффективно действовать вне прикрытия бастионов. Попытки проломить кольцо окружения терпели неудачу: на выходящих из-под защиты крепости австрийских солдат обрушивался огонь блокирующей армии. Австрийцы постепенно тратили драгоценные боеприпасы в этих боях и стычках, а потому вынуждены были ограничить действия своей артиллерии. Со своей стороны и русские не могли броситься на штурм и покончить с гарнизоном: осаждающая армия была почти в три раза меньше по численности, чем армия, запертая в городе.

Осада Перемышля шла неспокойно, но и на периметре продолжались бои. И русские, и австрийцы готовили друг другу новые сюрпризы. Брусилов задумал удар в сторону карпатских перевалов к Венгрии. Генерал не собирался завоевывать страну мадьяр, но хотел оттянуть противника на себя. Австрийцы же намеревались пробиться к Перемышлю. Это была своеобразная «гонка наступлений», и поначалу австрийцы ее выигрывали.

У австрийцев был веский стимул спешить с подготовкой удара. Дело в том, что на стороне русской армии воевал не только генерал Мороз — за Перемышль начал сражаться полковник Голод. Кусманек провел ревизию запасов и понял, что к весне ему придется капитулировать, если снаружи не будет нанесен деблокирующий удар. Сведения о бедственном положении крепости быстро попали в Вену. Вскоре войска Брусилова столкнулись с деблокирующим ударом. Бои в морозных Карпатах сопровождались страшными мучениями сражавшихся. Деникин писал об этих сражениях: «Это был один из самых тяжелых наших боев. Сильный мороз; снег — по грудь; уже введен в дело последний резерв Каледина — спешенная кавалерийская бригада.

Не забыть никогда этого жуткого поля сражения… Весь путь, пройденный моими стрелками, обозначался торчащими из снега неподвижными человеческими фигурами с зажатыми в руках ружьями. Они — мертвые — застыли в тех позах, в каких их застала вражеская пуля во время перебежки. А между ними, утопая в снегу, смешиваясь с мертвыми, прикрываясь их телами, пробирались живые навстречу смерти. Бригада таяла…»

Брусилов в очередной раз показал себя асом маневренных операций. Непрерывно маневрируя своими скудными силами (восемь дивизий против девятнадцати), он сумел стреножить австрийское наступление и по крайней мере не пустить неприятеля к Перемышлю. Бои кипели в узких долинах, заснеженные склоны Карпат содрогались от залпов среди густых горных лесов. Австрийцы жестоко страдали от холода: потери обмороженными составляли десятки тысяч бойцов. В итоге их беспримерные усилия оказались тщетными; русские удержались.

Ставка не оставила Брусилова своим вниманием: вскоре помощь перешедших в контрнаступление русских войск привела к тому, что австрийцам пришлось отходить. Спасти город не получилось. Провал последней попытки пробиться на соединение с Перемышлем сделал падение города вопросом времени.

Внутри крепости началось брожение. Солдаты славянского происхождения — чехи, русины и поляки – начали втайне, а потом и все более открыто выступать за капитуляцию. Нормы питания падали. Многие болели, госпитали не успевали обслуживать поток нуждавшихся в медицинской помощи. Вдобавок последовал «подарок» от интендантов: большая часть консервов в крепости оказалась испорченной. Кусманек приказал забивать на мясо лошадей (остались нетронутыми лишь две тысячи офицерских коней), а когда конина исчерпалась, в пищу пошли собаки, кошки и вороны. Все эти кулинарные изыски вели к еще пущему распространению болезней. Австрийцы дошли до того, что съели почтовых голубей. Одна из птиц была поднесена зажаренной в подарок коменданту.

Кусманек попытался пойти на прорыв, но дождь шрапнели быстро заставил австрийцев уйти обратно в крепость. 18 марта в крепости выдали последнюю порцию хлеба. Комендант понимал, что находится в шаге от катастрофы. В крепости началась эпидемия холеры. В середине марта Селиванов усилил нажим на крепость: русские подвели траншеи почти к самым укреплениям, артиллерия постоянно забрасывала форты снарядами.

Кусманек попытался вывести из Перемышля хотя бы бронепоезд. Эта попытка была заведомо обречена на провал: ночью, как только массивный «панцерцуг» покинул укрепления, услышавшие лязг и грохот русские осветили поезд прожекторами, а увидев, кто к ним едет, расстреляли из пушек прямой наводкой.

19 марта австрийцы предприняли последнюю вылазку: в атаку пошли двадцать тысяч человек, в основном венгры и немцы: чехов и поляков Кусманек просто боялся выпускать, чтобы не стать свидетелем массового перехода к братьям-славянам. Вылазка принесла полностью обескураживающий результат: четыре тысячи человек попали в плен, почти столько же солдат погибли, а у русских не удалось отобрать ни одного окопа.

Кусманек начал переговоры. Первоначально он хотел почетных условий, даже выхода осажденных из окружения на условиях сдачи крепости. Но Селиванов отлично знал, в каком состоянии гарнизон Перемышля: русские в один из последних дней сбили связной самолет, в котором нашлись в том числе рапорты самого Кусманека. Комендант понял, что на уступки никто не пойдет.

Кстати, нужно отметить «простого героя» австрийской стороны. Сбитый летчик был Ханс Ваннек, пилот, перевезший за время осады более пяти тысяч писем и открыток из крепости и обратно. В плену он совершил кругосветку, попав в Читу и вернувшись оттуда после войны.

22 числа в крепости начали взрывать укрепления. Русский пленник, лежавший в госпитале Перемышля, описал происходящее: «Мы услышали взрывы, сначала отдельные, а позже начался непрекращающийся адский шум. Мы открыли окна, чтобы они не вылетели сами. Солнце уже поднялось, и клубы дыма, сквозь которые оно пробивалось, представляли собой очень красивую картину. Вспышки и грохот продолжались непрерывно. Было невозможно находиться около окон; любого волной отбрасывало назад. При каждом взрыве распахивались двери. Мосты, пороховые склады, разного рода хранилища — все было уничтожено в какие-то два часа. Русины были вне себя от радости от победы русских. Мы больше не могли оставаться в больнице и впервые вышли на улицу. Наши солдаты обнимали австрийских солдат. В одном месте люди собрались в круг, в котором наши кавалеристы танцевали с женщинами-русинками».

Сделав все для порчи военного имущества, Кусманек отправился сдаваться.

Когда происходили все эти события, вдалеке от Перемышля близ линии фронта сидел молодой никому еще не известный связист, будущий изобретатель телевизора Владимир Зворыкин. Он разгонял скуку, слушая по запасному приемнику переговоры других радиостанций. Среди всяческой военной рутины Зворыкин неожиданно перехватил радиограмму, извещавшую Ставку о сдаче австрийских войск в Перемышле. «На радостях, — писал Зворыкин, — я тут же телефонировал в штаб, где началось всеобщее ликование, что, впрочем, не помешало кому-то из офицеров спросить, откуда мне известно об этой новости, если радиограмма была зашифрованной, а капитан, отвечающий за коды, ничего не знает. Пришлось сознаться, что я уже давно выучил все коды наизусть».

Сдались 9 генералов, 2300 офицеров и почти 123 тысячи нижних чинов. Впечатляющая награда за упорство. Трофеями победителей стала тысяча орудий. Правда, Кусманек постарался сделать их непригодными к стрельбе, так что четыре пятых из этих пушек нуждались в ремонте.

В России началось бурное празднование. На участников осады обрушился дождь наград. На австрийской стороне, напротив, наступило полное уныние. С военной точки зрения захват Перемышля означал высвобождение крупных русских сил для новых операций против Австрии. Но главный результат сдачи Перемышля относится скорее к области психологии.

Перемышль заставил немецкое командование серьезно пересмотреть планы. До сих пор русский фронт все же рассматривался немцами как второстепенный, отвлекающий от главных задач на Западном фронте. Теперь для Фалькенхайна, Людендорфа и иных немецких штабистов стала очевидной необходимость радикально усиливать немецкие войска на востоке. Русские ввергли австрийскую армию в перманентный кризис, и это обстоятельство сделало империю Габсбургов «чемоданом без ручки»: немцы не могли бросить союзника, но союзник только поглощал помощь без большого толка.

Людендорф выдал своим братьям по оружию убийственную характеристику: «Для Германии, во всяком случае, обернулся серьезной бедой союз с такими отмирающими империями, как Австро-Венгрия и Турция. Как сказал один еврей в Радоме сопровождавшему меня офицеру, ему невозможно понять, почему такой крепкий и здоровый организм, как Германия, связал себя с разлагающимися трупами. И он изрек истину; немцы не приобрели жизнестойких боевых союзников. Не смогли мы и вдохнуть в них новые жизненные силы. Реальное представление о действительном положении вещей в Австро-Венгрии я получил лишь в ходе войны, ранее у меня для этого не было ни времени, ни подходящего случая. Столь низкий культурный уровень просто поразил меня. Наши ответственные государственные деятели, вероятно, понимали, что двуединая монархия неизлечимо больна, только правильных выводов они не сделали. Нам следовало сохранять ей верность и вести за собой вместо того, чтобы соглашаться с ее высокомерной, но односторонней политикой».

С другой стороны, взятием Перемышля и постановкой Австрии на грань катастрофы русские, несомненно, разбудили лихо. Постоянная переброска германских корпусов и целых армий на восток привела к качественным изменениям на противоположной стороне фронта. «Поворот на восток» германской стратегии должен был сделать грядущие сражения чрезвычайно тяжелыми.

В Польше таяли снега. Начиналась самая трудная и страшная летняя кампания русской армии в Первой мировой войне — кампания 1915 года. Но это уже другая история.

источник: https://vk.com/@catx2-nroin7