«Когда спустя 90 лет после Полтавы шведский кадетский корпус принимал делегацию русских гардемаринов, те были поражены множеством мастерских, где будущих офицеров обучали ремеслу столяров, слесарей, резчиков по дереву, переплётчиков, оружейников, золотых и серебряных дел мастеров и т.д.: – Почему в военно-учебном заведении обучают простым мастерствам? – поинтересовался один из русских гардемаринов. – Во время войны может случиться, что иной офицер попадёт в плен, – ответил сопровождающий швед. – И чтобы не унижаться и не выпрашивать себе кусок хлеба, всякий шведский офицер должен хорошо знать какое-нибудь ремесло. Тогда во всякой стране, куда бы ни занесла его война, он сможет собственным трудом добыть себе содержание до освобождения из плена». Вот таким практическим образом на шведской системе подготовки военных кадров сказался опыт долгосрочного пленения массы военнослужащих во время Северной войны.
Женевская конвенция обязательна для соблюдения государством её подписавшим, даже в том случае, если противная сторона её не подписала. До женевской конвенции внятного подхода к военнопленным не было нигде в мире. Отношение к ним регулировалось «обычаем и правом войны», что в условиях неразвитого гуманизма могло означать всё, что угодно: от «респект и уважуха» до «секир башка» через посажение на кол. Так что, как ни крути, а даже фашистские концлагеря в этом отношении – шаг вперёд, потому как определённости в отношении к статусу военнопленного добавили много и практически (Нюрнбергский трибунал тому порукой).
Правда со времён конвенции появились и новые вопросы. Является ли попавший в плен доброволец или наёмник военнопленным и в чём, собственно, между ними разница? Считать ли военнопленными захваченных боевиков организаций типа «Хезбаллы» или бойцов ЧВК? Вешать ли схваченных шпионов и является ли шпионом военнослужащий третьей, нейтральной стороны, передающий значимые сведения кому-либо из участников конфликта? А что делать с военнослужащими непризнанных государств или комбатантами гражданских войн? Они вообще военнослужащие? Подобные вопросы по-прежнему решаются на местах в меру местных же обстоятельств. Но, тем не менее, несмотря на эти коллизии, статус военнопленных сейчас более-менее определён. Тем интереснее проследить, как складывалась система отношений к военнопленным, особенно на исконно-посконном материале.
Впервые Россия столкнулась с вопросом военнопленных на государственном уровне во время Северной войны. Одна Полтава дала от 15 до 22 тысяч пленных (Как писал Е.Тарле: «Когда постепенно впоследствии выловлены были шведы, разбежавшиеся по лесам и полям еще до сдачи всей армии, то общий подсчет пленников дал цифру около 18 тыс. человек». Под Полтавой у Карла была армия в 31 тыс. человек, из которых всего 19 тыс. природных шведов. Сами шведы, кста, безоговорочно признали «своими» 3 тысячи, в большинстве – офицеров, но есть и исключения.) Всего же за годы Северной войны в плен попало, по усреднённым оценкам, около 250 тысяч «чухонцев шведской нации», в Россию было вывезено значительное количество гражданского населения в качестве «вестарбайтеров» (жители взятых Мариенбурга, Паниенбурга и других городов брались в плен целыми семьями, со слугами и отправлялись в Московию). Сразу следует отметить, что однородности в положении пленников нет, судьба их сложилась очень неодинаково, например, простая мариенбургская служанка Марта Скавронская в результате пленения стала императрицей Всероссийской Екатериной I.
Воспоминания шведских офицеров, переживших русский плен, были изданы в Стокгольме в 1818-1819 годах, а в 1853-м Я.К. Грот познакомил с этим изданием в своём пересказе русских читателей. Грот сетовал на то, что о простых шведских пленных нечего сказать, но ряд публикаций новейшего времени восполняют этот пробел.
Устроением судьбы офицерства занималось государство, на многих из них у Петра были свои планы. Положение же «взятых с меча» рядовых и гражданских определялось нормами Соборного уложения 1649 года (действовало вплоть до 1832 года), где прямо предписывалось их «в тягло имати» и чьё положение приравнивалось к положению полных холопов (например, гл. 20, ст. 61).
При этом, если взявший пленника имел вотчину или двор, то пленника он холопил на себя, если не имел – то на государя, при этом казна выплачивала ему стоимость «холопе смотря по чину и званию». Так, у подполковника А. Хоррета жил «швед, взятый на Полтавской баталии», а к нему были прикуплены два шведских мальчика; фискал Е. Комаров имел, по его словам, «человека польской породы Войта, а по крещению Трофим, которой взят был как ходил в платавской баталии за корелем швецким на Боге-реке».
Все шведские пленники проходили по ведомству Военной коллегии. Группа оказалась сильно специфической и непоседливой, с большим трудом встраивалась в структуру русского общества того времени. При этом, казна изначально не собиралась тратиться на пленников никоим образом. Они или передавались в частные руки, или использовались на государственных работах, или, «по инвалидности», сами зарабатывали себе на хлеб. Характерно, что на содержание пленников, переданных на строительство Санкт-Петербурга (около 2500 человек на 1714 год), выдавалась 1 копейка в день, а колодники тюремного двора получали 2 копейки в день на прокорм. Не удивительно, что к 1720 году число пленных шведов, занятых на строительных работах, упало до 800 человек. Вымерли.
В 1720 году государство попыталось разобраться в вопросе шведских пленных и переписать их хотя бы по головам (попытка не удалась в связи с утерей актуальности. В 1721 заключён Ништадский мир). Выяснилось, что к моменту заключения Ништадского мира всех пленных можно определить, как принадлежащих к одной из трёх групп: 1) проживающие на разных основаниях у частных лиц, 2) приписанные к казённым учреждениям и армии, 3) получившие ограниченную свободу и паспорта законным или незаконным образом. Понятно, что третья группа с трудом поддаётся учёту, легче всего со второй группой. Но документов, характеризующих положение пленников, оказалось больше как раз по первой группе. Государство передавало полоняников в частные руки «для разных нужд» под расписку и просто продавало. Так как пленные шведы оказались в полной собственности от русских хозяев, то их могли продавать, завещать, давать в приданое, дарить. Так, поп Василий Павлов прямо называл «жонку Марью Акимову дочь, родом шведку» своей «приданной» дворовой. Когда по Ништадтскому миру пленным была дана возможность освободиться безо всякого выкупа, возникли сложности с теми, кто попал в эту крепостную зависимость: хозяева давно считали их своими законными холопами и не желали таковых отпускать, что породило массу юридических коллизий, зафиксированных в судебных документах.
Шведов покупали те, кто не имел крепостных и больших доходов: подьячие, мастеровые люди, церковный клир. Перепись жителей Санкт-Петербурга 1718 года позволяет увидеть пленных шведов в составе дворни многих городских семей: в услужении у знати, купцов, ремесленников, подьячих, священнослужителей. Так, швед-слуга работал у тайного советника Андрея Ивановича Остермана; у сенатора князя Якова Фёдоровича Долгорукого шведы служили кучерами; у боярина Фёдора Головина швед учил детей. «Английские земли купецкие люди» (а «немцам» в принципе было запрещено владение землёй и холопами) Билим Стерлин и Петер Курланец не держали русскую прислугу, у них помимо двух иноземцев-приказчиков жили два мальчика-шведа из Выборга; у священника М. Самойлова — шведский мальчик 12 лет и девушка 17 лет. Священник Троицкого кафедрального собора Михайло Самойлов имел работников «шведской породы», а царский духовник Иоанн Хрисанфович содержал обширный штат прислуги, в котором находилось четыре «шведских девки», два шведа-мужчины и мальчик-поляк. У подьячего Василия Филиппова прислуга состояла всего из двух женщин и одна из них была сорокалетней шведкой.
Ряд историков считает, что уже с начала января 1710 года началась отправка предварительно сформированных тринадцати групп военнопленных в Ярославль, Ростов, Новгород, Владимир, Муром и на оружейные заводы в Тулу. По свидетельству Г.В. Шебалдиной, шведские военнопленные уже тогда были отправлены и в более отдаленные места: Арзамас, Симбирск, Вологду, Архангельск, Уфу, Чебоксары. Речь в документах об отправке военнопленных идёт об огромных партиях. Например, к марту 1710 в Воронеж было отправлено от 5 до 7 тысяч военнопленных. Шведы из пленных передавались в холопы дворянам разорённых войной прибалтийских, украинских и белорусских земель, туда же шли финны, литовцы, латыши, эстонцы. Их всех без разбору называли «чухонцами». Например, один из дворян жаловался, что от него сбежал работник «швецкой нации чюхонец крещёной Василей Петров».
Пленные, имевшие профессиональную квалификацию, находились «на пароле» (освобождались под честное слово) и жили в российских городах, приобретая здесь жильё и зарабатывая на жизнь ремеслом, часто таким, в котором русские ремесленники ещё не имели достаточных навыков (например, делали парики, пудру, табакерки, очки, записывались в ювелирный цех). Характерно и то, что они только платят налог в казну, а тягот на равне с мещанами не несут. Пять шведских мастеров были посланы от казны в Ярославль для того, чтобы организовать там полотняную мануфактуру, трое – в Смоленск, но дело кончилось неудачей. Более 2500 пленных были приписаны к оружейным заводам, около 1500 «ремесло ведающих» отосланы к Демидовым, столько же к Строгановым. Около 3000 числится за «армией и нуждами ея», 1000 мастеровых – за флотом. В то же время известно, что другой пленный швед Петер Вилькин взял на откуп в Петербурге так называемый вольный дом — место, где можно было посидеть и выпить недорогого вина. Вилькин попал в плен под Лесной, был определён казначеем в дом графа Апраксина, затем перешёл к английскому купцу Самойле Гарцину в качестве приказчика. Через шесть лет после пленения Вилькин освободился от хозяев и стал браковщиком юфти и содержателем вольных домов в Москве и Санкт-Петербурге. В этом качестве преуспел. В большинстве же своём «парольные» шведы селились кучно и в самых бедных районах городов. Перепись Петербурга 1713 года зафиксировала множество дворов шведских «арестантов» в Татарской слободе, где, как писал один из иностранных путешественников, «живут татары, калмыки, казаки, турки и другие подобные народы в соответствии со своими обычаями». «Изба с печью и с сенми арестанта Йогана Кроморова, в сенях очаг», «изба с печью и с сенми арестанта Нилсандраса Андреева» — так бедно, но самостоятельно обитали шведы в Татарской слободе.
Краткие сведения о себе для переписи 1718 года одного из таких шведских арестантов, мастерового человека Лукьяна Иванова, красноречиво свидетельствуют о его обособленной жизни в Петербурге. Он сообщил, что «живёт во дворе из найму» в Ружейной слободе, проживает только со своей семьей — женой и двумя маленькими сыновьями, родившимися, видимо, уже в России. Ни прислуги, ни других жильцов в его дворе, в отличие от большинства других петербургских дворов, не было. Переписчик, записавший его слова, отметил, что Лукьян «писать по-русски и по-немецки не умеет и руку приложить вместо него некому». Это, пожалуй, единственный случай во всей переписи, когда человек не смог найти никого, кто бы за него расписался. Рядом с Лукьяном жил свободный мастер «иноземец Саксонской земли» — портной Иван Ильин, у него с подписью проблем не возникло.
Особое положение в русском обществе заняли пленные шведские офицеры, их старались содержать как почётных пленников. После Полтавы царь в знак уважения послал шведским пленным офицерам угощение и вернул личное оружие. Он официально заявлял, что война против Швеции велась ради государственного интереса, но никакой «партикулярной противности» к шведскому народу царь не имеет. Сначала военнопленные офицерского состава были разосланы по сто человек в разные города России вместе с полковыми пасторами. Однако после попытки к побегу, имевшей место в Казани, их переместили в города Сибири, в основном в Тобольск и Томск. Пётр очень надеялся на то, что часть шведских специалистов перейдёт на русскую службу, и он обретёт в них помощников в деле модернизации России. Когда были организованы Коллегии, Пётр делал попытки привлечь к работе в них шведов. Он объявил через Сенат и губернские учреждения о приглашении пленных шведов на российскую штатскую службу. Известен указ князю Хованскому, в котором Пётр повелевал разыскивать «шведских арестантов»,
«а сыскав, призывать их в нашу гражданскую службу в Коллегии, а ежели которые из них не похотят, то обещай им некоторую награду и при том обнадёжь их нашим именем, что они, конечно, ни в какую военную службу употреблены не будут, и как скоро сними договоришься, то их и при них багаж и людей их привези сюда в Санкт Питербурх немедленно».
Однако шведы не поспешили на призыв российского царя, хотя какая-то их часть в Петербург действительно переехала.
На местах шведские офицеры, стремясь хоть как-то себя обеспечить пропитанием, брались за самые разные дела, овладевали мелкими ремёслами, занимались переводами, картографией, врачевали, музицировали. В истории педагогики примечательна тобольская школа, организованная пиетистом шведским капитаном Куртом Врехом, в ней учились не только лютеране-иноземцы, но и русские мальчики. Там же, в Тобольске, из шведов, перешедших на царскую службу, был сформирован драгунский эскадрон. Между прочим, когда пленных отпустили на родину, местные власти не просто переписали на себя школу и аптеку при ней, но выплатили за них 150 рублей (большие деньги). Филипп Страленберг составил карту Сибири, о которой, по его собственным словам, европейцы тогда знали не больше, чем ханты о Германии. Лоренц Ланг совершил 5 путешествий в Китай и дослужился в Иркутске до вице-губернатора.
Долговременное сожительство полоняников и русских породило особый вопрос – вопрос смешанных браков. Законный брак требовал православного венчания и, следовательно, перемены веры. Например, сообщая для переписи населения 1718 года о двух шведских супружеских парах, их хозяин, помещик Е. Дементьев, специально оговорил, что они «по желанию своему крестились и женаты». Однако многие браки оставались незаконным сожительством из-за нежелания шведов менять своё вероисповедание. Они стали столь распространены, что в 1722 году Синоду пришлось издать беспрецедентный для российского законодательства указ, разрешавший шведам сочетаться браком с русскими без перемены веры :
«…Шведским пленникам, которые имеют искусство в рудных делах и в торгах, и в службу государеву идти пожелают: и таким в женитьбе оной на русских девках, без перемены их закона позволение дать надлежит: понеже в чужих краях в рудных делах гораздо искусных людей достать трудно и мало таких сыскать можно, дабы кто, тамо оставя свои домы и промыслы и в Россию пошли в службы»,
что лишний раз указывает на масштаб вопроса и на то, что очень многие шведы в России осели и на родину не вернулись. Интересно отметить отраженные в «Послании Святейшего Синода» условия заключения такого межконфессионального брака. Под угрозой физического наказания шведский пленник должен был подписать обязательство, что в течение всей своей жизни не будет склонять своих русских жен к перемене веры, а также не будет укорять их за следование православию. Кроме того, детей обоих полов, возникших от такого брака, родители были обязаны воспитывать в православной вере. Те же положения впоследствии нашли отражение в известном «Православно-догматическом Богословии» Макария. Особенно интересно, что такие браки фактически были действительны только на территории России. Как пишет Ю.Л. Проценко:
«Если пленные шведы, получая свободу, покидали Россию, то жен с ними не отпускали. Если же в течение определенного срока они не возвращались, то согласно Указу от 21 октября 1721 г. браки расторгались».
Однако дети от этих браков обязательно принимали православное крещение. Характерно, что Синод после издания указа аж три раза обращается к теме насильного замужества шведок лютеранского вероисповедания, главным образом заостряя внимание на том, что они именно лютеранки. С крещёными видать, подобным образом обходиться можно было.
Источники:
- Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л. 1991.
- Грот Я.К. О пребывании пленных шведов в России при Петре Великом // Журнал Министерства народного просвещения. 1853. № 2.
- Долгова С.Р. Шведские пленные в Москве (обзор документов РГАДА) // Шведы в России. М. 2002.
- Кошелева О.Н. Одиссея капитана Старшинта // Родина. 2009. №6.
- Семёнова Л.Н. Быт и население Санкт- Петербурга (XVIII век). М. 1998.
- Сувырин А.С. Шведские военнопленные времён Северной войны 1700-1721 гг. // «Щёлково» №3-4, 2009.
