После праздника по случаю драпа матроса и неисполнении приказа, можно.
Февральская революция пришлась точно на день Пурима,
23 февраля.Газеты конца февраля 1918 года не содержат никаких победных сообщений, также как и февральские газеты 1919 года не ликуют по поводы первой годовщины «великой победы».
А Ленин, в своей статье «Тяжёлый, но необходимый урок», опубликованной в "Правде" 25 февраля 1918 г., так характеризовал ситуацию тех дней: «Мучительно-позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о невыполнении приказа уничтожить все и вся при отступлении; не говорим уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности, разгильдяйстве (…) В Советской республике нет армии».
Там товарищ Дыбенко, который сбежал из-под Нарвы вместе со своим матросским отрядом в тысячу штыков и драпал до Петербурга. Оттуда подался в Москву, а затем за Волгу, в Самару, где поймали его и судили. За сдачу Нарвы, бегство с позиций, отказ подчиняться командованию боевого участка, за развал дисциплины и поощрение пьянства в боевой обстановке Дыбенко был отстранен от командования флотом и исключен из партии. После этого «герой» наш в подполье ушел, но благодаря хлопотам супруги был прощен и стал командармом, и вот он просит у американцев денег, за это шьют ему шпионаж в пользу США, а он оправдывается: «А я не американский шпион, потому что американского языка не знаю».
Таким образом, дата напоминает о начавшейся в тот день массовой мобилизации добровольцев в существовавшую тогда лишь на бумаге Красную Армию (её создание было декретировано 15/28 января). Мобилизация была объявлена согласно изданному накануне декрету Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!», в связи с немецким наступлением и повальным бегством остатков старой русской армии. Мобилизация, между тем, не принесла ожидаемых результатов.
Уже 23 февраля 1935 г. Ворошилов в статье в "Правде" утверждал: «приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и трудно объяснимый характер и не совпадает с историческими датами».
Тем не менее, 23 февраля 1918 года в историю вошло. Именно в этот день ЦИК Совнаркома принял условия Брестского мира. Это день капитуляции России в Первой мировой войне.
Однако, 23 февраля – это по старому стилю. Но, как только Россия перешла на новый календарь – 23 февраля стало 8 марта!
Не поддаваться на провокации!
15-го июня 1941 года в войска ушёл приказ «Не поддаваться на провокации!», подписанный наркомом обороны маршалом Тимошенко и начальником Генерального штаба генералом армии Жуковым. Приказ был сформулирован «в общем виде». Поэтому 17-го июня был издан дополнительный приказ, подписанный Жуковым, который уточнял: если кто-то поддастся на провокацию, тому — РАССТРЕЛ!
Опубликовано много мемуаров простых людей — военнослужащих (низкого уровня) того времени, которые рассказывали, что перед самым началом войны, т.е., 21-го июня, пришёл приказ: на аэродромах западных приграничных округов с самолётов-истребителей немедленно снять вооружение, боеприпасы и сдать их на склад под расписку.
Люди между собой говорили, что это – какая-то измена. Все знали, что вот-вот начнётся война… Но … приказ есть приказ!
Ещё раньше поступил приказ: снять с боевых позиций большую часть зенитной артиллерии и отправить на учебные полигоны (якобы для учебных стрельб).
А 21-го числа поступил приказ: с оставшихся зенитных орудий снять замки и сдать их на склад под расписку.
Лётчиков-истребителей (аэродромов западных приграничных округов), которых в течение последних нескольких недель держали на казарменном положении, 21-го июня отпустили «в увольнительную», т.е. по домам.
Совокупность этих (и некоторых других) сведений позволяет сделать вывод, что ПРОВОКАЦИЯ была запланирована на утро 22-го июня. Суть ее – немецкие самолёты, принадлежащие СССР, бомбят те же Киев, Минск и т.д. Эта бомбардировка в глазах всего мира явилась бы наилучшим предлогом для начала «операции возмездия», а фактически – для начала «освободительной войны».
Товарищ Сталин был не только «большой учёный», но и большой любитель грандиозных «театральных» постановок.
Почему приказ «Не поддаваться на провокации!» явился одной из причин разгрома? Дело в том, что военачальники и рядовые бойцы «на местах» очень хорошо знали, что за невыполнение приказа – РАССТРЕЛ! И поди разбери — начавшаяся пальба, грохот орудий, бомбардировки – это война или «провокация». Тем более, что командиры и политруки «долбили», что от немцев следует ждать провокацию, на которую «не сметь поддаваться!». Вот ни один и не решился оказывать сопротивление наступающим немецким войскам. Что оставалось делать?! Вот почему поворачивались и бежали, чтобы не быть убитыми. А чтобы бежать было легче (и эффективнее), да в случае пленения чтобы не обвинили в вооружённом сопротивлении, — бросали оружие, срывали с себя знаки различия и т.д.
Существует множество мемуаров и опубликованных писем с фронта немцев-участников тех событий, в которых они рассказывают, как в первые дни войны они были поражены реакцией красноармейцев, охраняющих мосты через реки: вместо ведения боя, вместо отпора наступающим — все поворачивались и бежали. Следует сказать, что уже в первые дни многие фронтовые и армейские пункты управления были разгромлены или захвачены наступающими немецкими войсками (т.е. связь была нарушена или прекратилась).
В первые часы войны некоторые военачальники высокого уровня разных фронтов звонили в Москву и просили разрешения начать боевые действия, уверяя, что началась война, но неизменно получали ответ: «Не поддаваться на провокации!». Разумеется, нет ничего беспричинного…
Почему некоторые военачальники «не подчинялись» грозным приказам «Не поддаваться…» и никто их не арестовывал и не расстреливал?
Адмирал Головко в своих мемуарах писал, что фактически начал боевые действия против немцев 17-го июня. Что многие друзья говорили ему, что он рискует головой, но он продолжал «рисковать»… Что Гитлер его «спас», начав вторжение… Ларчик, на самом деле, открывается просто: Головко не подчинялся ни Тимошенко, ни Жукову. Он подчинялся «своему» наркому. И если бы он получил приказ от Кузнецова, то «сидел бы, как мышка,» и точно так, как «сухопутные» генералы, не посмел бы и «мизинцем шевельнуть».
В ночь с 21-го на 22-е июня в штабе Черноморского флота раздался телефонный звонок. Из Москвы звонил нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Трубку взял начальник штаба адмирал Елисеев. Поговорив с Кузнецовым, он положил трубку и дал команду дежурному перезвонить командующему, которому доложил о разговоре с наркомом. Помолчав, тот спросил: «Есть ли наши самолёты в воздухе?». «Нет!» — ответил Елисеев. «Запомни! — сказал Октябрьский. – Если хоть один наш самолёт окажется в воздухе, ты завтра же будешь расстрелян!».
Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку. Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена. Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население. Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков. Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну! Павлов обращается ко мне: — Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь. — Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, — возражаю я. — Вы, товарищ Болдин, — переходя на официальный тон, говорит Павлов, — первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу. Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно. Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю: — Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию. Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями. Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них — ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты. Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед. В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит: — Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. — Как же так? — кричу в трубку. — Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди! Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов. — Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров, — говорит нарком. Докладываю, что фашисты на аэродромам первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации. Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров. Последние месяцы мне довелось особенно часто бывать в приграничных войсках. Я систематически знакомился с сообщениями нашей разведки, а они свидетельствовали, что Гитлер ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. После каждой своей командировки обо всем, что я видел, подробно докладывал Павлову, а он сообщал в Москву. В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной. Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие «Красный пакет», содержавший план прикрытия государственной границы. Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия. Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».
НЕВЫПОЛНЕННЫЕ ПРИКАЗЫ
Поняв, что Гитлер решился-таки на войну, Сталин не позднее вечера 18 июня 1941 начал отдавать соответствующие распоряжения руководству НКО (НарКомат Обороны).
Новая активность была замечена и чужим глазом, что подтверждается в записке Сталину, Молотову и Берии, направленной наркомом ГБ Меркуловым 21 июня 1941 года, с текстом беседы двух иностранных дипломатов, состоявшейся 20 июня. Там были слова: «– Здесь все беспокоятся – война, война. – Да, да. Русские узнали».
Да, русские узнали!
И узнали заблаговременно потому, что усилия множества крупных и мелких разведчиков, предпринимаемые в последние месяцы, увенчал успешный стратегический зондаж Москвы! Это был класс разведки в полном смысле слова на высшем уровне – информатором Кремля оказался лично фюрер.
Теперь надо было дать указание о срочном приведении – без особого шума – войск Особых округов в боевую готовность.
И вот тут, увы, далеко не все генералы оказались на высоте. Потом, в мемуарах, кое-кто ссылался на «размагничивающее»-де влияние заявления ТАСС от 14 июня.
Но любые политические заявления в прессе не могут быть руководством к действию для военных. Для военного человека таковым является только приказ!
С начала мая 41-го каждый старший командир и генерал в западных военных округах должен был быть как натянутая струна.
Это было также обязанностью «команд» Тимошенко и Жукова в Москве, Павлова в Минске и Кирпоноса в Киеве.
Но армия «готовилась» к войне так, что при незначительном на январь 1941 года мобилизационном запасе огнеприпасов в КОВО Генштаб и ГАУ предпочитали отписываться и «успокаивали» Киев, что, мол, в течение 1941 года все будет отгружено.
Страна дала армии крепкую броню быстрых новейших танков Т-34, но в предгрозовую пору рядовые танкисты не имели возможности эту технику в кратчайшие сроки освоить.
С другой стороны, новые механизированные и танковые корпуса формировались чуть ли не на границе.
Да, в целом РККА была крепка, но имела, как сейчас выясняется, ряд слабых звеньев. А ведь цепь рвется по ним! И Сталин ответственен за это лишь в той мере, в какой высший руководитель отвечает за все, даже не будучи виновным непосредственно.
Вина же генералитета была намного более конкретной.
Много, много неясного мы имеем в освещении предвоенной половины 1941 года и в особенности последней предвоенной недели.
Скажем, знаменитая «заслуга» наркома ВМФ Кузнецова в приведении флотов в готовность № 1… Так ли уж она была велика на деле?
Есть «Записки участника обороны Севастополя» капитана 1 ранга Евсеева, которые хранятся в Центральном военно-морском архиве.
И из них следует, что боевую готовность на ЧФ (Черноморском Флоте) объявили уже после того, как первые немецкие бомбы разорвались на Приморском бульваре Севастополя, заполненном гуляющими по случаю завершения больших маневров. Комфлота Октябрьский давал в ту ночь банкет…
Маневрами руководил адмирал Исаков. Он-то и засекретил в 1943 году записки Евсеева «с правом использовать всем, работающим по Севастополю».
Заметим: не отдал приказ наказать Евсеева за клевету, а «всего лишь» засекретил неудобную правду об адмиральском банкете под немецкие бомбы.
Зато начальник ГУ погранвойск НКВД генерал Соколов в ночь на 22 июня 1941 находился на участке 87-го погранотряда Белорусского пограничного округа.
Главный пограничник страны не мог быть там без приказа Берии и санкции Сталина, и ясно, что Соколов нужен был в Белоруссии для того, чтобы с началом боевых действий организовать боевую работу пограничников в условиях войны.
21 июня 1941 заставы, пограничные комендатуры и отряды вышли из казарм и заняли оборонительные сооружения.
Пограничники всегда умели воевать, и один опытный солдат границы (а их было в западных округах около 100 тыс.) в условиях сложного динамичного боя стоил, пожалуй, десятка обычных красноармейцев.
Так и вышло: погранвойска в начавшейся войне сразу же сыграли роль без преувеличений стратегическую.
Они сутками держались в обстановке, в которой многие армейские части катились назад через часы.
Однако стратегический подвиг погранвойск НКВД СССР в июне 1941 года не оценен по его значению до сих пор!
Генерал же Павлов в последний предвоенный вечер наслаждался опереттой в Минском театре, хотя в тот момент должен был быть не в ложе театра, а на фронтовом командном пункте.
Именно фронтовом, а не окружном, потому что не позднее 19 июня 1941 из Москвы в Минск и Киев поступили соответствующие распоряжения.
И общая неготовность приграничных военных округов НКО к 22 июня 1941 выглядит более чем странно на фоне готовности пограничных округов НКВД. Почему?
Ведь, судя по всему, Сталин дал за три дня до войны общее «добро»!
Не версия, а факт, что не позднее второй половины дня 19 июня 1941 из Москвы поступил в Киев приказ полевому управлению штаба округа немедленно передислоцироваться в город Тернополь, где в здании бывшего штаба 44-й стрелковой дивизии располагался фронтовой командный пункт.
Под Барановичами, в районе станции Обуз-Лесная, разворачивался фронтовой командный пункт ЗапОВО. Только Павлов там до начала войны так и не появился!
А вот в Одесском ВО генерал Захаров прибыл на свой полевой командный пункт в районе Тирасполя 21 июня вовремя и взял на себя командование.
И прибыл Захаров туда потому, что еще 14 июня 1941 (!) получил приказание из Москвы выделить армейское управление 9-й армии и 21 июня вывести его в Тирасполь.
Бывший замначштаба Одесской ВМБ контр-адмирал Деревянко прямо пишет о директивах Тимошенко и Жукова от 14 и 18 июня и сообщает, что командующие других западных округов получили их 18 июня 1941!
Однако в «Воспоминаниях и размышлениях» маршала Жукова об этих директивах не сказано ни слова… – упоминаются лишь директивы от 14 апреля и 13 мая. О директивах 14 и 18 июня – ни слова!
Да, следы заметали и заметают…
Например, сообщается, что 13 июня 1941 Тимошенко просил у Сталина разрешения привести в боевую готовность и развернуть первые эшелоны по планам прикрытия, но Сталин не разрешил.
Что ж, 13 июня так, надо полагать, и было. Сталин, понимая, что страна еще не готова к серьезной войне, не хотел давать Гитлеру повода к ней. Известно, что Гитлер был очень недоволен тем, что Сталина не удается спровоцировать.
Поэтому 13-го июня Сталин еще мог колебаться – пора ли принимать все возможные меры по развертыванию войск.
Потому и начались срочные зондажи начиная с заявления ТАСС от 14 июня 1941, которое Сталин скорее всего после разговора с Тимошенко и составил.
Затем последовал «момент истины» с полетом полковника Захарова и отказом Берлина принять Молотова.
В своих мемуарах Жуков писал лишь: «После смерти И.В.Сталина появились версии о том, что некоторые командующие и их штабы в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно веселились. Это не соответствует действительности. Последняя мирная ночь была совершенно иной…»
Во-первых, генерал Павлов и адмирал Октябрьский как раз беззаботно веселились.
Во-вторых, если в последнюю мирную ночь командующие и их штабы были на местах и в боевой готовности, то почему спали войска?
Притом одни спали, а другие уже выдвигались к границе… Как это понимать?
Приказ о неисполнении приказа №227.
