Настоящая АИ или страшная сказка, вдруг ставшая былью.

Вот нашел на ресурсе https://vk.com/strelkov_info рассказ. И пусть некоторые коллеги называют данный ресурс пропагандистским. тем не менее рассказ там от 9 декабря есть, каков он есть. Воспринимайте его в качестве страшной сказки, ставшей обыденностью наших дней. Или как "тупую агитку". или как просто АИ:

09.12.14 Письменные зарисовки войны от Павла Расты:

Хочу рассказать вам об одной из сторон жизни в осаждённом городе. И не важно, что осада не полная. Она есть, и это накладывает отпечаток на всё. Даже на вещи, кажущиеся нам прозаическими. Они преображаются, и из спокойной и безобидной банальности превращаются в жёсткую и бескомпромиссную игру со смертью. Игру, в которой не бывает сохранений и перезагрузить которую нельзя. Об этом и будет мой рассказ.
Показать полностью..

— А мы думали ты не вернёшься.
Крот, новый старший моей группы, сменивший раненого Шаха, жмёт мне руку.
— Рады тебя снова видеть, Шекспир.
— Я ж сказал, что еду домой максимум на пару недель.
— Многие так говорят. Но не все потом возвращаются.
Я об этом хорошо знаю. Хотя, слово «многие» — это, всё же, преувеличение. Большинство возвращается и это подавляющее большинство. Другое дело, что многие изначально едут сюда на какой-то определённый срок. Некоторые даже в отпуск. Нет, они здесь не отдыхают. Они хотят помочь всем, чем могут. Они воюют наравне со всеми. Они понимают, что эта война за будущее их детей. И хотят отдать ей свой долг. Но этих детей надо кормить. И взрослые мужчины, прошедшие войны, не могут уйти с работы, чтобы воевать здесь всё время. Они могут делать это только тридцать дней в году. Обманув семьи и, вместо моря и рыбалки, приехав сюда. Мы это прекрасно понимаем. Потому, что, кроме священного долга перед своим народом, есть ещё священный долг мужа и отца. И люди, не желающие им пренебречь, заслуживают не меньшего уважения, чем те, кто приезжает сюда надолго.
Есть и другие. Те, кто приезжает на Донбасс ради галочки в биографии. Для того чтобы было чем похвастаться потом в компании друзей и услышать в свой адрес: «Вай, красаучик!». Они отираются здесь какое-то время, получают армейскую ксиву Народной Республики, делают «героическую фотосессию» с автоматом и убегают за ленточку. Больше им здесь ничего не нужно. У нас в отряде такие были, причём, совсем недавно: поклялись мамой что вернутся, взяли документы на получение гуманитарки для отряда (во многом снабжаемого русскими благотворительными организациями) и были таковы. Документы не передали, телефоны отключили. В их адрес здесь не звучат ругательства или проклятия. Нет. Только тихое, молчаливое презрение. Большего они, наверное, и не заслуживают.
А случаются и вовсе банальные вещи. Люди, побывав в Аду, вдруг снова окунаются в мирную жизнь и уже не могут вернуться. Просто не находят в себе сил для этого. Что ж… Кто мы такие, чтобы их упрекать? Это странная война. И у неё очень странные отношения с окружающим миром.
— Готов вернуться в строй?
— А как же.
Я и правда соскучился по автомату. Этот параллельный мир затягивает и очаровывает, как мрак безлунной ночи, и многие действительно начинают скучать по нему на гражданке. Тем более, если на этой самой гражданке всё сгнило насквозь и ты, оказавшись там, вдруг пронзительно это понимаешь.
— Ну, тогда добро пожаловать, брат.
Крот улыбается. В отличии от совсем молодого Шаха, впервые взявшего автомат несколько месяцев назад (как и большинство здесь), Крот – опытный сорокалетний боец со взглядом волка. Спокойный, невозмутимый, уравновешенный. Крот хороший человек. Но не хотел бы я повстречать его на поле боя.
Невдалеке загрохотало. Мы на секунду замерли. Входящие. «Град».
— Близко кладут. Километр, не больше.
Крот задумчиво смотрит в окно. За время, пока я был в большой России и лечил застуженные лёгкие (стандартный военный диагноз – болезнь сырых окопов и холодных казарм), у отряда «Варяг» появилась новая база. Мы переехали с окраины в центр Донецка. В бывшее административное здание: двухэтажный особняк на одной из центральных улиц. Новая казарма была удобней, благоустроенней, теплее, но, при этом, находилась в зоне работы артиллерии свиней. Входящие здесь ложились близко. Очень близко.
И сейчас это было очень актуальным вопросом. Два дня назад бои за аэропорт вспыхнули с новой силой. И в этот раз оборона укров, наконец, хрустнула и начала заваливаться. Поняв это, враг словно обезумел. По городу начали бить с какой-то отчаянной, истерической злобой. Но и наши не оставались в долгу. Каждый день свиньи получали достойный ответ. Залпы «Градов» сливались в долгий, протяжный гул. Пальба из тяжёлых миномётов напоминала пулёмётные очереди. Гаубицы вливались в общий хор своим громким контральто. Эти звуки ласкали слух. Каждый из них красноречиво свидетельствовал: мразь, расстреливающая город, получает по заслугам.
— Парни, срочно нужно двое бойцов. – Голос Балу выводит из задумчивости.
— Какая задача? – Крот насторожился.
— Да ничего особенного. – Балу красный с мороза и как всегда пышет оптимизмом. – Хохлы где-то попали по высоковольтной линии. Два района без света остались. Сейчас поедет бригада ремонтников. Ну, чтоб хотя бы найти, где именно порвало. Им бы сопровождение дать.
— Зачем? Они ж не на передовую едут.
— Ну, мало ли. Всё ж таки не курорт. – Балу хохотнул. Если это можно так назвать. Хохочет он не тише гаубицы.
Крот кивает.
— Тогда пойдут Шекспир и Чудный. Ребята смелые, но боевого опыта у них мало – пришли недавно. Для твоих ремонтников самое то. Ты как, Шекспир? Или ты только статьи писать будешь?
— Ни фига. Я ополченец.

— То-то я смотрю, ты ополчился.
Смеёмся. Подходит Чудный. Мой напарник – примечательный персонаж. В Интернете и не только он известен, как «Стример Влад». Тот самый 17-летний паренёк из Мариуполя, который заснял и выложил в сети кадры кровавой расправы, устроенной правосеками в его родном городе в день праздника 9 мая. Когда бандеровские ублюдки из окон расстреливали людей, посмевших отмечать День Победы. Что в бандеровской бывшей «украине» вдруг стало преступлением, за которое можно безнаказанно убивать прямо на улице. Это был один из тех самых эпизодов, которые в итоге вылились в войну. За эту съёмку Чудный успел побывать в застенках СБУ. Откуда чудом же и спасся: его обменяли. Не смотря на все эти бурные события, свалившиеся на него, как снег на голову, Влад совсем ещё пацан. Его миновало то резкое взросление, что постигло всех детей Донецка. Детей войны. Детей ужаса. После освобождения он уехал в Россию, откуда вернулся лишь недавно, чтобы вступить в ополчение. Необстрелянный молодой перенёк. Который даже бриться ещё не особо умеет. Но жгуче желающий отплатить гадам, залившим кровью его город.
Нам выдают оружие. АКМ и АКС со складным прикладом, работы местных ремесленных дарований. 7,62 и 5,45. Бесцеремонно беру себе «семёрку». Молодому всё равно, а мне нравится. Вообще, личные предпочтения в оружии здесь появляются очень быстро. Я сделал выбор в пользу «неувядающей классики»: 7,62, «весло», 1972 год выпуска. Не смотря на это, машинка сияет, как новая. Она со складов длительного хранения. Не автомат, а мечта поэта.
— А это зачем? – Влад указывает на компенсаторный дульный срез. Что ж, для не знающего человека он и правда выглядит странновато.
— Я тебе потом объясню. Пошли.
Втискиваемся на заднее сидение машины. За рулём Егор, комендант Куйбышевского района. Они с Балу чем-то напоминают друг друга, не смотря на то, что совершенно разные и внешне, и по характеру. Однако широкие кряжистые фигуры, огромные кулаки и сходство с хозяином русского леса придаёт им похожести.
— Шекспир. – Егор не торопясь выезжает из двора казармы. – Они нас ждут возле райисполкома. Зелёная «таблетка». Просто проедитесь с ними. И, если надо, пройдётесь. Задача – фигня. Максимум на пару часов. Обычные коммунальные работы, по сути.
— Проза жизни. – Балу снова хохотнул.
— Только ты осторожней. Там может быть весело.
Егор задумчив. Он – кадровый военный. Сержант ВДВ, на этой войне за несколько месяцев доросший до майора. Заслуженно. По делам своим. Серьёзный, степенный, не особо склонный шутить.
— Чего именно ожидать?
— Может прилететь. Могут свиньи появиться. И то и другое маловероятно, иначе б вас было не двое. Укропов в том секторе давно нет, а стрелять там некуда. Разве что в местный дурдом.
— Там дурдом?
— Ага. Психлечебница. Поэтому местность называется Дурная балка. Это, типа, юмор.
— Понятно.
Название мне нравится. Настроение поднимается.
Ремонтники подъехали с небольшим опозданием. В том, что мы их сопровождаем, нет ничего нового: отряд «Варяг» давно взял под охрану коммуникации осаждённого города. А иначе здесь просто нельзя. Пересаживаемся в УАЗик коммунальщиков. Их бригада – трое усталых мужиков среднего возраста. Один (тот, что помоложе) за рулём. Задаёт нам привычный вопрос:
— Когда это кончится, ребята?
Привычно отвечаю:
— Когда Львов возьмём.
— Шутите? – водитель улыбается.
— Нет.
Я и правда не шучу.
— Пока мы не выжжем это гнездо заразы – они ведь не уймутся.
— Скажете тоже. – Мужики поёжились. – Их бы от Донецка отогнать. Чтоб хоть не обстреливали.
— Ну, парни, наши сейчас именно этим и занимаются. – Указываю рукой в сторону канонады.
— А чё так громко? – Влад прислушивается. – Исходящие совсем рядом.
Я тоже прислушиваюсь. Да, действительно.
— Так тут наши батареи рядом. Приехали и с утра по укропам бьют.
— Вон оно что. Обратка уже была?
— Пока не прилетала. Ну, так день только начинается.
Смотрю на часы. Половина одиннадцатого. Да, день ещё впереди. Свиньи пока отстреливаются по другим районам. Но всё может измениться в любой момент.
— Как-то мне не по себе. – Чудный на заднем сидении забеспокоился.
— Да успокойся. Здесь всё время так.
Это правда. Здесь фраза «Все под Богом ходим» приобретает на редкость экстремальное звучание.
Подъезжаем к первой остановке. Той самой местной психлечебнице. Я выходу из машины и закуриваю. Как же красиво вокруг. Выпавший ночью снег залил всё вокруг слепящим глаза кристальным сиянием. Вокруг деревья, как пушистые холмы. Под берцами музыкальный снежный хруст. И воздух словно ожил: он сам сверкает и искрится, как этот снег. И над всем этим бездонное степное небо. Чистое. Без единого облачка.

«Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на Солнце, снег лежит.
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит» (с).

Да, Пушкин – действительно наше всё. Лучше него никто не описал эту, холодную и жаркую одновременно, роскошную красоту русской зимы. И вряд ли у кого-то это получится лучше.
Смотрю на здание лечебницы. Особняк из красного кирпича, обнесённый высокой оградой и окружённый красивым парком. Да, местные психи живут красиво. Прямо, пасторальное место, от которого веет покоем и умиротворением. Хотя, может так оно и нужно. Может быть душевнобольным людям легче выздоравливать в таком месте?
Ремонтники возвращаются.
— Здесь всё цело. – Говорит старший. — Теперь поедем к самой балке. Наше начальство говорит, чтоб мы не съезжали с трассы. Подъезжаем туда, где линия её пересекает и смотрим по сторонам. Всё.
— А шо такое? – водитель явно не доволен. – Мы ж так ничего не увидим! Линия по самой балке идёт. Давайте быстренько вдоль неё проедем.
— Там неспокойно. – Старший настроен скептически. – На трассе нас только ленивый не срисует. Если что, как мы выберемся?
— Да не парься. Нормально всё. – Молодой шофёр настроен решительно.
Мы с Чудным смотрим друг на друга. Наша задача их сопровождать, а не определять маршрут. Но разговор этот нам нравится всё меньше. Тем более что мы оба не местные и эту часть города совершенно не знаем. Что там такое? Почему не спокойно?
Доезжаем быстро. Трасса пролегает по невысокому валу, с двух сторон обсаженному деревьями. Видно нас на ней действительно хорошо. Мы стоим чуть в стороне. Курим. Ремонтники продолжают оживлённо спорить. Шофёр что-то яростно доказывает. В итоге старший машет рукой и подаёт нам знак. Мы садимся в машину. Водитель долго разбирается с рычагами, переключая мосты.
— Мы куда это направляемся? — Моё беспокойство растёт.
— Да всё нормально! – неопределённо отвечает шофёр и вдруг резко трогается с места. Мы сворачиваем с трассы и быстро едем по просёлку, занесённому снегом. Машина скачет на кочках. Амортизаторы у неё явно не мерседесовские. Я ошалело оглядываюсь. Окружающий пейзаж с каждой секундой нравится всё меньше: он пуст. Словно вымер.
— Куда мы едем?
Я поворачиваюсь к водителю с явным желанием вернуть его на трассу… И вдруг вижу впереди чьи-то брошенные позиции. Ящики из под снарядов, разбитые брустверы, оставленные окопы, засыпанные снегом. И на белом снегу грязные чёрные пятна миномётных разрывов.
Стоп! Снег выпал сегодня ночью. Это свежие попадания.
— Поворачивай назад!
Поздно.
Омерзительный вой резанул по ушам и мгновенно сменился громкими хлопками.
— Это по нам! – буквально взвыл старший коммунальщик.
Машину ведёт юзом. Мы останавливаемся. Сидящие в ней замерли. Их словно парализовало.
— Наружу! Из машины, быстро!
Это мой голос? Это я кричу?
Да. Я. Мой приказ словно заново включает людей. Они сбрасывают оцепенение и с неимоверной прытью сыплются на снег. Я выпрыгиваю следом. Мы ныряем в белое покрывало. Снова вой. Чудный машинально тянет шею вверх, чтобы посмотреть на источник звука.
— Пригнись!!!
Он утыкается лицом в снег. И в этот момент я вижу вспышку. И слышу грохот. Резкий. Хлёсткий. Как удар кнута. И всё это в семи метрах от меня.
Мина… Восьмидесятка… Господи…
Земля вздрогнула, выбив из себя искрящиеся вихри колючей снежной пыли…
Свет погас.
Звуки стихли.

…Господь — пастырь мой и я не буду ни в чём нуждаться… Он упокоит меня на хлебородных пажитях Своих и водит чистыми водами Своими… Он направляет меня на стези праведные во имя Своё… И если я пойду долиною смертной тени, то не убоюсь я зла… Потому, что Господь со мной…

Как там дальше?… Я же помнил это полностью… Ладно, не важно, Господи…Ты и так всё знаешь… Просто не оставляй тех, кого я люблю. Если я оставлю…
— Шекспиииир… Шекспиииир… Шекспиииир…
Чудный… Кричит… Мне… Трясу головой. Звуки возвращаются.
Не понял, я что, жив? Но как?!!
…

— Шекспир, ты в порядке? – Чудный тоже трясёт головой и, почему-то, неистово трёт шею.
Сколько прошло времени? Часы? Минуты? Доли секунды?
— Вроде бы. А ты?
Показать полностью..
— Я, вроде, тоже.
Осматриваю себя. Потом остальных. Целы все. Ни царапины. Осторожно выглядываю из-за сугроба. Она упала в ложбину. В маленькое естественное углубление, заросшее низкорослыми деревьями, почему-то скрюченными и вывернутыми.
Наша смерть досталась им.
Достаю телефон и набираю Егора.
— Егор, б***!
— Ну, во-первых, не б***. – Егор не любит этот раздел русского языка.
— Извини. По нам прилетело. Причём, хорошо. И могут попытаться сделать второй заход. – Коротко излагаю ему суть ситуации.
Молчание в трубке. Затем напряжённый голос Егора.
— Шекспир. На войне так бывает. Мы с тобой оба всё понимаем. Ты старший. Принимай решение по обстановке.
— Принято.
Кладу трубку. И понимаю, что на меня не мигая смотрят четыре пары глаз. Трое гражданских и молодой боец. Три парализованных страхом мужика и зелёный пацан с автоматом. А рядом машина. И она – мишень. Эти люди должны жить. Любой ценой. И отвечаю за это я. Лично. Персонально. Они сейчас ждут моего решения. От которого зависит их жизнь. И которое надо принимать быстро.
Делаю глубокий вдох. Стараюсь, чтобы голос звучал твёрдо. Вроде бы, это у меня получается. Произношу громко, чётко, не запинаясь:
— Слушай мою команду. Машину бросить. Выводим гражданских из-под обстрела.
Они зашевелились. И даже сами начали двигаться в нужном направлении. Отползаем от машины. Движемся к шоссе. Ближайшее укрытие, за которым можно было бы хоть как-то подняться, метрах в ста. Ползём быстро. Гражданские начинают отставать.
— Вперёд! Не останавливаться! Головы не поднимать! Быстро!
Они ускоряются. Вовремя. В воздухе снова саднит мерзкий вой. Тихий. Но однозначный. Мы успели отползти метров на 50. Падает ещё одна мина. Далеко от нас. Плохо же они пристреливаются.
Я делаю рывок и время словно замирает. Мир вокруг смазывается и растягивается, словно по холсту с непросохшими красками кто-то провёл рукой. Всё справа, слева, сзади сверху и снизу как будто исчезло. От всего мироздания осталось только то, что впереди. Маленькое окно жизни, до которого надо добраться любой ценой. Быстрее, Паша, быстрее! Не останавливаться!
— Быстрее! Быстрее! Не останавливаться!
Снова мой голос. Снова звучит как из другого мира.
Вижу выпученные глаза Чудного. Парень гребёт по снегу, как безумный тюлень. Правильно делает: падает ещё одна. На этот раз ближе. Твою дивизию… Откуда они знают, что мы вообще здесь? Ведь и речи быть не может ни о каком визуальном контакте. Может это просто обратка? Ведь где-то рядом наша батарея. Или… Что там Егор говорил по возможное появление свиней?
— Парни. – Я говорю тихо, дыхание давно сбилось, но они слышат. Они ловят каждое моё слово. – Парни, если появятся укры, я приму бой. Без обид, ребята. В этом случае просто бегите.
Они понимают. В плен мы не сдадимся. Лучше лечь прямо здесь. И забрать с собой хоть одну свинью, если повезёт.
Доползаем до укрытия: зарослей вдоль нашей колеи. Поднимаемся, и, пригнувшись, почти на корточках, в невероятной позе начинаем бежать к трассе.
— Эй! – слышу голос водителя. – Слушай, как же так, нас же отымеют во все щели за то, что мы машину бросили. А вдруг она на ходу. Давай заберём! Я её разверну за две секунды…
— Ты что, дурак? – Я не злюсь. Эмоции словно выключились. – У тебя семья есть?
— Ага. – Он шумно гремит носом и вытирает его рукавом.
— Так чего ж тебе так жить не хочется?
Он замолкает. Словно в подкрепление моих слов там, откуда мы только что выползли, гремит ещё один «удар кнута». Поворачиваю голову и вижу прямо на нашей колее чёрный оттиск взрыва. Попадание из первого залпа. Шло чётко в нас. Мы разминулись со смертью не больше, чем на минуту. А может на полминуты. Я больше не чувствую ни время, ни расстояние.
Так значит это всё-таки не обратка. Бьют по нам. Именно по нам, а не по кому-то другому. И прорыва свиней, похоже, нет. Тогда как? Каким образом они смогли по нам прицелиться?
Вот она, трасса. Дорога жизни. По ней идут наши самоходки. Идут в сторону фронта. Парни на броне машут нам рукой. Мы выходим из зарослей и останавливаемся отдышаться. Пытаюсь восстановить дыхание. Не получается.
— Командир! Что нам дальше делать?
Поднимаю глаза. Рядом, привалившись к дереву, стоит старший ремонтников. Он бледный, как снег, по которому только что ползал.
— В город…
Отдаю Чудному приказ ловить машину. Он делает это очень быстро. Молодая супружеская пара на не новом «Опеле» берёт на борт троих ремонтников.
Всё. Гражданских мы спасли. Вырвали из пасти этой войны три человеческие жизни. Теперь надо выбираться самим.
— Шекспир… Я руки отморозил.
Удивлённо смотрю на Чудного. Он отдаёт мне свой АКС.
— Я рук не чувствую. Не могу его держать.
— А ты почему без перчаток?
— Я их в казарме оставил.
Громко и многоэтажно матерюсь, коротко, но подробно перечисляя все естественные и противоестественные способы комсумации, известные человечеству. Отвожу душу. Смотрю на руки Чудного. Да уж… Отдаю ему свои перчатки. Потом, подумав, снимаю шарф.
— Замотай сверху.
Рядом останавливается большая снегоуборочная машина.
— Ребята, вам помощь нужна?
Разумеется. Спасибо тебе, добрый человек. Уже в кабине набираю Егора:
— Егор, докладываю: мы вывели гражданских из-под обстрела. Двухсотых и трёхсотых нет. Сейчас возвращаемся в город на попутке.
— Шекспир! Спасибо тебе! Ты молодец. Всё правильно сделал.
— Мы машину бросили.
— Да и хрен с ней! Пусть они сами теперь своим имуществом занимаются. Вы людей спасли, это главное.
— Я чудного в медпункт везу. Он, по ходу, руки отморозил.
— Твою мать.
Заезжаем в автопарк снегоуборочной техники. Там должен быть медпункт. Чудный в шоке. Его трясёт. У парня сдали нервы. Это ничего. Главное, что там, на поле, он продержался столько, сколько нужно. Молодец, паренёк. Потом, после всего, можешь хоть на луну выть. Но когда надо – сделай всё, как надо. Под руку волоку его в диспетчерскую. Где-то там находится медпункт. Сидящая за пультом немолодая женщина видит нас и сразу же вскакивает. Начинает помогать. Судя по всему, вид у нас тот ещё.
— Вы что делали, ребята?
— Провода чинили. Задача — фигня. Проза жизни.
Пытаюсь криво улыбнуться. Не уверен, что у меня получается.
— Я в первый раз под обстрелом! – Чудный сидит и медленно раскачивается из стороны в сторону.
— Успокойся, братишка. Я тоже.
Женщина-диспетчер смотрит с недоверием:
— Вы так спокойно себя ведёте.
Пожимаю плечами. А что я могу ей сказать? Что так просто было надо? Что если бы я вёл себя иначе, то сейчас на заснеженном поле Дурной балки остывало бы пять трупов? Это ведь не так уж и тяжело: просто взять себя в руки. И сделать всё правильно. Я сегодня очень хорошо понял, что это на самом деле такое: быть командиром. Пусть даже такой маленькой и совершенно небоеспособной группы. В этом нет ничего заманчивого. Это всего лишь дикая, безумная ответственность. За жизни тех, кто на тебя смотрит немигающим взглядом. Ответственность перед Богом, перед их семьями, перед собственной совестью. Сегодня я вкусил этого в полной мере.
— Чудный. – Я вдруг резко расслабляюсь. – Так ты ещё хочешь знать, зачем нужен дульный срез?

***
Казарма. Я стою, уставившись в экран телевизора. Молча курю.
— …Сегодня в 11.30 установками залпового огня «Град» украинских силовиков была обстреляна Донецкая психоневрологическая лечебница. Огонь вёлся по детскому отделению. По удивительному стечению обстоятельств, убитых и раненых нет. Очевидцы свидетельствуют, что в том районе действовал наводчик: некая девушка, дававшая целеуказания артиллерии врага. В данный момент её разыскивают…
Смотрю в экран… Лес изуродован чёрными кляксами. Деревья парка срезаны, словно косой. В стене из красного кирпича зияют дымящиеся дыры… Звук в телевизоре почему-то вдруг пропал и я смотрю на безмолвную движущуюся картинку.
Девушка, значит… А не она ли сегодня по нам отработала? Сто пудов… По-другому они бы просто не могли узнать, что мы вообще там есть. В этой безлюдной Дурной балке, похожей на белую, холодную пустыню. Н-да. Поймать бы эту суку и пообщаться с ней хоть пару минут. Скажете, она же девушка? Да нет, ребята. Она не девушка. Она вообще не человек. Как и все они. Вся эта шушера, стреляющая «Градами» по детям.
-…Повреждения, нанесённые энергосистеме города при сегодняшнем утреннем обстреле, были обнаружены и устранены. В настоящий момент электроснабжение двух районов Донецка полностью восстановлено…
Вот так. Выкусите, гады. Донецк жив. И Донецк будет жив.
Не дождётесь, сволочи.