Запах войны
В июле 1914 года рассыпались последние хрупкие надежды на сохранение мира
22 июля 2014 года 13:02 | Валерий Бурт
Ровно через месяц после выстрелов в Сараеве, оборвавших жизнь эрцгерцога Фердинанда и его жены, Александр Блок записал в дневнике: «Запахло войной (Австрия — Сербия — Россия)». Впрочем, о ней, проклятой, уже с нарастающей тревогой говорили все.
Сегодня, сквозь толщу лет приходиться горько сожалеть не только о разразившейся войне, многочисленных жертвах, которые она принесла, но и о том, что несчастье разразилось, когда Россия успешно развивалась, и были созданы предпосылки для внушительного или даже небывалого экономического подъема. Нет смысла утомлять читателей цифрами, подтверждающими этот оптимистический прогноз – их легко найдет любой желающий в открытых источниках.
В 1914-м нашей стране предсказывали светлое будущее многие. «Не было, пожалуй, еще никогда такого периода, когда Россия более процветала бы материально, чем в настоящий момент, или когда огромное большинство народа имело, казалось бы, меньше оснований для недовольства», — писал английский писатель Морис Беринг.
А вот фрагмент из работы французского экономиста Эдмона Тьерри «Россия в 1914 году»: «Если дела европейских наций будут с 1912-го по 1950 г. идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношениях». Он прогнозировал, что к середине столетия – разумеется, не предполагая, что впереди кровопролитные революции, опустошительные войны и прочие катаклизмы – население России превысит 343 миллиона человек. На огромном отдалении будет находиться Германия — 100 миллионов. Население Англии, по прогнозам Тьерри, составит 60 миллионов, Италии и Франции – соответственно — превысит 45 и 42 миллиона.
Мы знаем, что произошло в 1914-м и что случилось в 1917-м. Но не ведаем, что могло быть…
Накануне войны Валерий Брюсов написал стихотворение «Старый вопрос», в котором рассуждал об исторической роли России — кто мы «в этой странной Европе?» Дышащая яростью орда, которая губит все на своем пути, великий народ, давшей миру Пушкина, Толстого, Достоевского или народ-часовой, «сдержавший напоры монголов, стоявший один под грозой в века испытаний тяжелых?» Ответ на этот старый вопрос должно было дать ближайшее будущее:
«Не надо заносчивых слов,
Не надо хвальбы величавой,
Мы явим пред ликом веков,
В чем наше народное право».
19 июля 1914 года произошло событие, о котором британский политический деятель Дэвид Ллойд Джордж сказал: «Это самый величественный акт национального героизма, который я только знаю». В тот день Николай Второй издал указ о запрете на производство и продажу всех видов алкогольной продукции на всей территории России вплоть до окончания мировой войны.
В феврале 1917-го Временное правительство отменило многие из указов Николая Второго, но ограничение на алкоголь – смелое и своевременное — оставило в силе. Не тронули царский документ и большевики, вскоре пришедшие к власти. Запреты были сняты лишь в августе 1923 года – Указ о возобновлении производства и торговли спиртными напитками подписал председатель Совета Народных комиссаров Алексей Рыков. Народ своеобразно отблагодарил его и новую советскую водку прозвал «рыковкой».
С тех пор в государственную казну нескончаемым, бурным потоком лились «алкогольные» деньги.
В начале июля 1914 года Николай Второй, как обычно, с семьей отдыхал на императорской яхте «Штандарт» в финских шхерах. В это же время в Россию прибыла делегация Франции во главе с президентом страны Раймоном Пуанкаре. Было понятно, что он приехал проверить настроение будущих союзников. Однако в дневнике Николая Второго нет ни слова о содержании бесед. Как всегда, царя больше, чем политические проблемы, занимали сугубо бытовые, светские: «Григорович привез президента Пуанкаре на яхту…» «Утром занимался до 10 1/4 и поехал во дворец к Пуанкаре…» «Поехал с Пуанкаре на смотр войскам…»
Визит парижского гостя был долгим – более пяти дней, пышным, включавшим в себя бесчисленные торжества, встречи, приемы, обеды, и широко освещался в прессе. По пятам премьера следовало множество фотографов, оставивших десятки, если не сотни снимков, запечатлевших то, вовсе не судьбоносное событие.
Впрочем, есть мнение, что именно визит Пуанкаре, который, кстати, не подписал никаких важных документов, спровоцировал войну. Мол, правители Германии и Австро-Венгрии, озлившись, что Антанта сколачивает блок против них, стали активно готовиться к военным действиям…
Но это лишь хрупкая версия. Многие историки давно склонились к мысли, что Первая мировая была неизбежна в любом случае. Даже, если бы не случилось сараевской трагедии, Вильгельм Второй все равно нашел бы повод поджечь гигантский фитиль. Кайзер узнал о покушении в Сараеве во время празднования «Недели флота» в Киле. Пряча довольную улыбку под закрученными усами, он на полях сообщения вывел три слова: «Jetzt oder niemals» — Теперь или никогда.
Ну а историческое убийство в столице Боснии могло не состояться. Ведь и сербский премьер-министр Никола Пашич, и российская разведка сообщали в Вену о готовящемся покушении. Но на эти предостережения австрийцы либо не обратили внимания, либо намеренно проигнорировали…
К войне – и именно с Россией (в ненависти к славянам кайзер не раз признавался), Берлин готовил и немецкое общество. Генерал Алексей Брусилов вспоминал, что во время отдыха на курорте в Киссингене в мае 1914 года он побывал на городском празднике. На площади был построен большой макет московского Кремля, который затем был сожжен под восторженный рев толпы.
Кайзер, верно, думал о войне и в июле 1914-го, со злобной радостью взирая на потуги политиков, дипломатов, сочиняя благостные письма своему двоюродному брату Николаю Второму. Но «искренний и преданный друг и брат Вили», как он подписывался, тянул время, клянясь в родственных чувствах, уверяя, что прилагает все силы для сохранения мира. Но это были не более чем уловки, за которыми таилась одна цель – чтобы Россия, запоздав с развертыванием войск, хуже подготовилась к отражению германского удара.
Есть еще один красноречивый факт, говорящий о нежелании Вильгельма сохранить мир. Он даже не ответил на предложение русского царя передать конфликт между Сербией и Австро-Венгрией на рассмотрение Гаагской конференции. Можно вспомнить и слова профессора Лондонского университета Джеймса Джолла: «Стоимость вооружений и экономическое напряжение германского общества были так велики, что только война, при которой все правила ортодоксального финансирования останавливались, спасла германское государство от банкротства».
Тяга к войне Берлина была непреодолимой, даже при том, что российская армия в военном отношении представлял немалую опасность для многочисленной, вымуштрованной и хорошо обученной армии Германии. «Русский колосс оказывал волшебное действие на Европу, — писала в своей книге «Августовские Пушки» Барбара Такман. — На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы этой страны имели самый большой вес… Казаки и неутомимые миллионы упорных, терпеливых русских мужиков, готовых умереть, создавали стереотип русской армии. Ее численность вызывала ужас: 1 423000 человек в мирное время, еще 3115000 при мобилизации.
Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших новыми силами».
На вооружении русской армии состояла трехлинейная винтовка Мосина образца 1891 года, револьвер Нагана образца 1895 года и пулемет Максима, усовершенствованный тульскими оружейниками — образца 1910 года. Это оружие было лучше или, по крайней мере, не хуже зарубежных аналогов. В полку было по восемь пулеметов — как у немцев и французов. Всего в русской армии было 7030 орудий — из них 240 тяжелых. Для сравнения: в Германии – более девяти тысяч орудий — 1300 тяжелых и 996 осадных, в Австро-Венгрии свыше четырех тысяч — 960 тяжелых и 338 осадных, во Франции — 4800 – и лишь несколько тяжелых.
На русском флоте имелись отличные гидропланы М-5 и М-9, считавшиеся лучшими в мире. Перед войной на Русско-Балтийском заводе сконструировали многомоторный самолет «Русский витязь», затем -бомбардировщик «Илья Муромец». В армии было более трех тысяч автомобилей — в то время как немцы имели чуть более восьмидесяти.
…«Когда в тоске самоубийства народ гостей немецких ждал», Москва жила привычной, беззаботной жизнью. Длинными вереницами мчались по вечерним улицам лихачи, тройки и автомобили – они направлялись к ресторанам «Яр», «Метрополь», «Прага», Эрмитаж», трактирам Гурина, Егорова, Тестова. В Большом театре давали оперу «Руслан и Людмила», в Малом — комедию «Свои люди – сочтемся». В Театре оперетты на Дмитровке в «Веселой вдове» заглавную партию исполнял красавец-баритон Михаил Вавич, в синема шли новые фильмы с еще неизвестной Верой Холодной и кумиром публики Иваном Мозжухиным.
Необычайное оживление царило у московских граммофонных магазинов — братьев Патэ на Тверской, Роберта Кенца на Мясницкой, Алексеева — на Каланчевке. Пронесся слух, что на днях в продаже появятся новые записи Надежды Плевицкой и Федора Шаляпина. Дамы осаждали модные ателье на Кузнецком мосту и Арбате. На отдыхе за рубежом, скажем, в австрийском Карлсбаде или в германском Баден-Бадене, они выглядели бы просто умопомрачительно…
Сборная России по футболу вернулась из гастролей по Скандинавии, сыграв вничью с командами Норвегии и Швеции. В Стокгольме вышло досадное недоразумение. Гости вели в счете, однако, по словам очевидца, «рефери считает почему-то нужным прибавить еще лишних 5 минут игры и за 1,5 минуты до истечения их шведы сквитывают результат, забивая явный offside». Получается, что судьи нас невзлюбили еще сто лет назад! Но за что, господа?..
Мирное время неуклонно отсчитывает последние часы. Рокового сообщения о начале войны страна ждет со смешанными чувствами страха и облегчения. По Санкт-Петербургу с утра до вечера проходят многочисленные шумные шествия — люди поют «Боже, царя храни!», несут флаги России и ее союзников, иконы. Манифестанты прославляют Сербию и ее армию, выкрикивают оскорбления в адрес Германии и Австро-Венгрии.
Наконец, 28 июля 1914 года, Австро-Венгрия объявила Сербии войну. На другой день началась бомбардировка Белграда кораблями Дунайской флотилии и батареями крепости Землин, расположенной на другом берегу Дуная.
После этого Николай II объявил частичную мобилизацию.
Вскоре Анна Ахматова напишет:
«Только нашей земли не разделит на потеху себе супостат.
Богородица белый расстелет над скорбями великий плат.
Можжевельника запах сладкий от горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки, вдовий плач по деревне звенит.
Не напрасно молебны служились, о дожде тосковала земля.
Красной влагой тепло окропились затоптанные поля…»
Вместо послесловия
Многострадальная Сербия еще дважды в ХХ столетии подверглась агрессии. В 1941 году ее и другие республики, входившие в состав Югославии, атаковала гитлеровская Германия со своими союзниками по «оси» — Италией и Венгрией. После десятидневных боев правительство Белграда капитулировало.
В 1999 году, спустя 85 лет назад после начала Первой мировой войны, на Сербию напали страны Атлантического союза. Формальным поводом начала военных действий — casus belli — было неисполнение требования НАТО вывести сербские войска из сербской автономной области Косово.
Ни в первом, ни во втором случае Россия не пришла на помощь братьям-славянам. Правда, в 1999 году наши десантники, совершив неожиданный марш-бросок из Боснии и Герцеговины, заняли аэродром Слатина близ Приштины. Но эта операция имела лишь слабое психологическое значение. К тому времени агрессия НАТО против Югославии уже завершилась.
Времена, когда сильные державы защищали слабые страны, давно прошли. Место милосердию и благородству уступила практичность, политическая целесообразность.
А ведь летом 1914 года Россия не искала выгод и без колебаний пожертвовала собой. Но вправе ли она была так поступать?
С сайта "Свободная Пресса"
http://svpressa.ru/world/article/93205/
