Содержание:
1914 год перевернул судьбу Европы и мира. Еще в середине года казалось, что старый порядок стоит незыблемо, что в Европе и Америке продолжается эра всеобщего процветания, настоящее прекрасно, а будущее — восхитительнее всех ожиданий. На глазах одного поколения технический и социальный прогресс вывели человечество к его, как казалось, золотому веку. Мир, освобожденный от рабства и крепостного права, победивший хорошо знакомые пандемии при помощи вакцинации, мир, заставивший отступить призрак голода, невиданно для прежних эпох космополитичный и невиданно гуманный…
В последние годы перед войной многим казалось, что сбываются мечты человечества. Мало кто мог представить себе большую войну в Европе. Юный Уинстон Черчилль сокрушался:
«Родиться бы пораньше лет на сто — вот была бы красотища! Чтоб девятнадцать тебе стукнуло в 1793 году, когда впереди больше двадцати лет войн против Наполеона! Такое не повторится. После Крымской войны британская армия ни разу не палила по белокожим, нынешний мир делается все более рассудительным и миролюбивым (и вдобавок демократическим) — великое время отшумело. К счастью, остаются дикие и варварские народы. Остаются зулусы и афганцы, суданские дервиши. Если их как надо настроить, они вполне могут „показать себя“. Вполне могут начаться беспорядки или бунт в Индии. В то время туземцы усвоили таинственную практику мазать чем-то манговые деревья, и мы обнадеживались статьей в „Спектейторе“, вопрошавшей: не придется ли через несколько месяцев заново завоевывать Индию? Мы бредили всем этим. Скорее получить звание, отправиться на индийские равнины, заслужить медали и прочие отличия и, пока еще молоды, завоевать командные высоты, как Клайв! Эти мысли мало утешали: в конце концов, сражаться с жалкими индусами, а не участвовать в настоящей европейской войне — это все равно что играть в догонялки, вместо того чтобы биться за приз в „Гранд Нэшнл“».
Сладостные мечтания Черчилля сбылись в полном объеме. Золотой полдень человечества был расстрелян шрапнелью на Марне, отравлен газом у Ипра, изрублен шашками близ Львова и заколот штыком под стенами Варшавы. Цветущие луга Бельгии, уютные городки Лотарингии и давно не видевшие солдат польские равнины превратились в плацдармы, направления атак и отсечные рубежи. Все, что могло быть использовано для войны, использовалось для войны.
Характерный пример — судьба первого в мире пассажирского авиалайнера. Игорь Сикорский увлеченно проектировал этот самолет до войны, любовно устраивая каждую деталь. Его крылья имели в размахе около 15 саженей, поверхность их была свыше 300 квадратных аршин. Корабль с грузом весил около 300 пудов. Он приводился в движение 4-мя моторами системы «Аргус» по 100 лошадиных сил каждый. В большом корпусе этого аппарата было расположено несколько удобных и просторных кают. В передней части была комната рулевого, далее была гостиная, затем небольшой коридор и спальня. Из коридора открывалась также дверь в уборную. Во всех каютах имелись окна, через которые можно было смотреть во время полета. Потолок в каютах был настолько высок, что можно было стоять не нагибаясь. В них было тепло, так как было устроено отопление. Для этой цели часть горячих отработавших газов из моторов была пропущена через трубу, проходившую внизу возле стенки вдоль кают. Горячая труба достаточно нагревала помещения. На всякий случай на корабле были сделаны два наружных балкона, на которые можно было выходить во время полета. Один из них был расположен на корпусе над тем местом, где был коридор и уборная. На этот балкон можно было подниматься по лестнице из коридора. Кроме того, имелась еще передняя площадка, укрепленная впереди на лыжах аппарата. На нее можно было выходить в полете через люк, расположенный в полу каюты пилота. Воздушный корабль освещался электричеством. Ток получался от небольшой динамо-машины, которая была прикреплена снаружи к корпусу аэроплана. На ось динамо-машины был надет небольшой воздушный винт — около ½ аршина в диаметре. Винт этот служил двигателем, как крылья ветряной мельницы. Во время полета получался такой сильный ветер, что такого маленького винта было достаточно, чтобы динамо-машина вертелась быстро и освещала достаточно ярко все каюты. Так как дело было зимою, то аппарат был установлен не на колеса, а на лыжи.
Сложно поверить, но этот новаторский летающий отель с балкончиками, спальней и гостиной — будущий стратегический бомбардировщик «Илья Муромец». Аэроплан был построен в январе 1914 года, а уже в начале 1915 переделанные в тяжелые бомбардировщики «Муромцы» выполняли боевые задания, как отмечалось в документах, «сброшенными бомбами, стрелами и пулеметным огнем нанося потери обозам и войскам противника». Империя, ввергнутая в войну, решительно ставила на службу армии все, что могло помочь фронту и извести неприятеля.
БОЛЬШАЯ СТРАТЕГИЯ
В момент объявления войны и в течение ее первых недель общим местом и в окопах, и в штабах была уверенность в скоротечности конфликта. И поначалу операции действительно развивались стремительно. Падение Бельгии, молниеносное наступление немцев на Францию, с другой стороны — быстрое продвижение русских в Восточной Пруссии, а позднее в Галиции — все эти обстоятельства действительно внушали уверенность в том, что долго война не продлится и в течение нескольких месяцев удастся разрешить европейские противоречия мирной конференцией. Армии продвигались со скоростью 20-25 километров в день, захватывая за короткий срок большие территории. Это очень высокий темп операций, сравнимый с тем, какого добивались во Вторую мировую войну с ее развитой моторизацией, танковыми войсками и возможностью снабжать наступающие авангарды по воздуху. Однако во всех случаях терпящая катастрофу сторона находила в себе силы восстановить положение. Наступление русских в Пруссии провалилось, а сражавшиеся армии откатились на исходные позиции. С другой стороны, германцы потерпели поражение в наступлении на Марне, так и не сумев взять Париж. Спустя короткое время начался «бег к морю», когда немцы и французы пытались охватить ближайший к Северному морю и Ла-Маншу фланг противника. Результатом этого сражения стала взаимная нейтрализация сил сторон: французские и немецкие группировки, собранные для обхода, наталкивались друг на друга, и в итоге фронт за месяц удлинился на 180 километров и уперся в холодную воду, но успехов не добилась ни та, ни другая сторона. Западный фронт закостенел. Позиции превратились в лабиринты глубоких окопов и прочных блиндажей, обмотанных колючей проволокой. Попытки атаковать эти шедевры полевой фортификации раз за разом заканчивались тем, что атакующая сторона оставляла на колючей проволоке тысячи людей, но не добивалась никакого внятного результата. «Сражения за избушку лесника» стали символом бессмысленной бойни. Продвижение на несколько километров в глубину обороны противника оплачивалось многодневными боями и десятками тысяч жизней, а итогом этих странных «побед» становился захват нескольких пленных, десятка покореженных орудий и необходимость пробивать новый рубеж обороны, выставленный неприятелем взамен старого.
Немцы в окопах
На Восточном фронте дела обстояли совершенно иначе. Позиционный фронт сложился и здесь, но огромная протяженность самого фронта позволяла более активной стороне найти слабое место или хотя бы то, что выглядело как слабое место, в редутах противника и потрясти неприятеля внезапной атакой. 1914 год прошел под знаком непрерывной резкой смены обстановки. Немецкие войска то оказываются около Варшавы, то они уже вынуждены обороняться под Лодзью значительно западнее. Русские то оказываются на пороге катастрофы, с трудом удерживая Львов, а буквально через несколько недель они уже угрожают прорывом в Венгрию и к Кракову.
Зимний марш
Фронт не устоялся и не стабилизировался и в дальнейшем. Трагедия Горлицкого прорыва сменилась триумфом прорыва Брусиловского, даже на Турецком фронте с его чудовищными природными условиями и ужасным состоянием дорог армии непрерывно маневрировали в поисках слабых мест в позициях неприятеля и продвигаясь при успехе на большую глубину.
В течение 1914 года воюющие стороны израсходовали невиданное количество боеприпасов и поглотили неожиданно громадное количество оружия, снаряжения и техники. Все довоенные расчеты оказались опрокинуты. Во франко-прусской войне Германия истратила около 650 тысяч снарядов, России война с Японией обошлась менее чем в миллион. Начальный период Первой мировой войны стоил Германии девяти миллионов расстрелянных снарядов, вооруженные силы Российской империи истратили, по разным данным, от 2,5 до 7,5 миллионов. Генерал-квартирмейстер Ставки генерал Данилов констатировал, что «размер потребностей превзошел самые широкие предположения и потому удовлетворение их встречало все возраставшие затруднения. Тыл не поспевал за фронтом». В последние недели 1914 года промышленность давала только четверть необходимого объема боеприпасов.
Возможно ли было предсказать такой расход? Пожалуй, нет. Русские могли опираться только на опыт Японской войны с куда более скромными тратами всех расходных материалов. Понадобилось время, чтобы промышленность сумела преодолеть снарядный голод и вновь насытить войска.
По итогам 1914 года оба альянса пришли к той верной мысли, что война затянется на несколько лет. Ставки необычайно выросли. После короткой войны стороны в конечном счете нашли бы если не компромисс, то некие умеренные решения для устранения европейских противоречий. Теперь же было очевидно, что после долгих лет боев измученный победитель заставит неудачника испить полной чашей унижение и разор. Сейчас легко вспомнить, каким тяжким для Германии оказался Версальский мирный договор 1918 года; русские же до сих пор помнят, что Брестский мир был не просто тяжелым, а «похабным». В конце 1914 все уже отдавали себе отчет в том, что победа неприятеля означает огромные бедствия для побежденного, а собственные издержки можно будет хоть как-то компенсировать, только обложив проигравшего врага репарациями. Чем далее, тем более росли ставки, и чем далее, тем более отчаянной, кровопролитной и жестокой становилась борьба.
Фактически Европа потеряла контроль над собой. Логика войны возобладала над обычным здравым рассудком. Непредсказуемое развитие событий в кампанию 1914 года привело к тому, что правительства и армейские руководители великих держав скорее реагировали на ход событий, чем направляли его. Все планы рушились, попытки переломить ход сражений вовлечением в конфликт новых союзников, технические инновации, оперативные озарения — ничто не помогало выпрыгнуть из колеи войны на истощение, где победить должна была та сторона, которую позже других постигнет экономический и политический коллапс.
Война вовлекала все новые страны, распространялась на новые и новые театры боевых действий. На Балканах отчаянно отбивались от наседающих австрийских войск Сербия и Черногория. Маленькие балканские государства едва ли могли противостоять одной из крупнейших европейских армий, но им удалось долго удерживать свои оборонительные рубежи, буквально залив горы кровью. Балканские славяне потеряли более половины всех поставленных под ружье людей, вынуждены были оставить Белград, но к концу года еще стояли крепко и сохранили способность к сопротивлению.
Тем временем английские войска начали сражения против турок в Месопотамии. Турки, в свой черед, пробивались к Суэцкому каналу. Немецкие колониальные части в Танзании ушли в партизаны и продолжали свою отдельную войну в Африке до самого конца боевых действий. На Тихом океане немецкая колония в Циндао держала осаду до поздней осени и сдалась японским войскам только после серии кровопролитных боев. В Тихом и Индийском океанах немцы развернули крейсерскую войну, истребляя торговлю, а иногда и вступая в серьезные сражения с боевыми кораблями Антанты.
Пока шла борьба в тропических морях, русские сосредоточились на действиях в родных балтийской и черноморской акваториях. Уже в конце августа русские добились успеха, который не был грандиозен сам по себе, но имел значительные последствия. В Финском заливе немецкий легкий крейсер «Магдебург» был после краткого боя захвачен русскими крейсерами «Богатырь» и «Паллада». Немцы не сумели уничтожить сигнальные книги (топки, где их хотели сжечь, были затоплены), поэтому драгоценные шифровальные коды были выброшены за борт, откуда их подняли дотошные русские водолазы. В результате русские и англичане вскоре расшифровали германские морские коды.
Война на море, русские захватывают обездвиженный крейсер «Магдебург»
Расширение географии войны, разбитый крейсер у берегов Восточной Африки
География войны продолжала расширяться и в последующие годы. Государства мира одно за другим втягивались в воронку мировой бойни.
РОЖДЕСТВО В ОКОПАХ
На фронте мало кто задумывался о стратегических вопросах. Находившиеся на переднем крае солдаты и офицеры не имели достаточной информации о происходящем: единственным источником сведений о положении дел почти у всех была родная пропаганда да письма из дому. Бойцам не было чуждо ничто человеческое, так что на рубеже 1914 и 1915 годов воины просто праздновали Рождество. Широко известно «Рождественское перемирие» на Западном фронте, но такие же трогательные, а подчас комичные эпизоды происходили и на Русском фронте. Над осажденным Перемышлем русские зенитчики подбили австрийский аэроплан с необычным грузом: самолет вез в обложенную крепость рождественского гуся для коменданта. Командующий осадной армией Селиванов, посмеявшись над трофеем, отправил уцелевшую после жесткой посадки птицу с парламентерами в Перемышль. Ответный жест австрийцев не заставил себя ждать: на православное Рождество из крепости русским передали елки с украшениями, уже не нужные католикам.
Русские празднуют
Пока под Перемышлем осажденные и осаждающие обменивались любезностями, на других участках фронта люди тоже старались сохранить человечность и приверженность традициям. Капитан Успенский из 106-го Уфимского полка, стоявшего в Восточной Пруссии, рассказывал:
«Солдаты по „секрету“ рассказывали, что будто немцы накануне своего Рождества Христова (по новому стилю) просили, (написав на выставленном где-то в нейтральной полосе плакате), чтобы мы накануне и в день Р. X. не стреляли, обещая во время нашего праздника тоже не стрелять. В эти часы утром и вечером у нас и так редко открывался огонь, а в день Р. X. по нов.ст., действительно, почему-то целый день стрельбы не было».
Рождество в занятом русскими Львове
Другой офицер сообщил трогательную историю:
«12 декабря, в день немецкого Рождества, две древних старухи, о которых я упоминал, одной за 60, другой — около 80, пытались пройти в церковь. Дневальный их задержал и, опасаясь, что они хотят сигнализировать противнику с колокольни, привел их в штаб. Я разрешил пустить их в церковь. Помолившись там, они вернулись к штабу и что-то старались объяснить офицерам. Позвали меня. Оказалось, что они, растроганные до слез, благодарят за то, что их церковь не только не разорена, но даже украшена и русские, по-видимому, там молятся. Так говорила младшая из старух. Старшая же долго вычитывала мне какие-то отрывки из псалмов, видимо, призывая на нас Божие благословение… Даже немцененавистник, ген. Волкобой, был растроган и приказал отпустить старухам чаю и сахара, а также лекарств для жившего с ними и расхворавшегося старика».
Молебен
Большинство людей, выдернутых из привычного мирного быта, отчаянно тосковали по дому и душевному теплу семей. Уже знакомый нашим читателям артиллерист Болеслав Веверн рассказывал о трогательном эпизоде, разбавившем окопную меланхолию:
«У дверей землянки стоит маленькая девочка и плачущим голосом что-то просит.— Что тебе, девочка?— Хлеба, — растягивает девочка.— Ну, войди в землянку, отогрейся у печки, а тогда и хлеба дам.Девочка нерешительно входит, улыбается, тянется к горящей печке и начинает отогревать свои красные, зазябшие руки. На вид ей лет 6-7. Ноги в рваных громадных башмаках, чулок нет, кожа на ногах сильно покраснела. Хорошенькая, белокурая головка совсем не гармонирует с кучей грязных лохмотьев, которыми покрыто ее тело.— Замерзла, девочка?— Зимно…— Как тебя зовут?— Маринка.— А сколько тебе лет?— Не знаю.— Где же ты живешь?— Там, — и девочка показала рукой в направлении сожженной деревни внизу, под горой.Н. А. Тиличеев принес свою теплую рубаху и теплые чулки, и мы, втроем, с моим денщиком, стали обряжать Маринку в новый костюм. Рукава у рубахи надрезали, и из нее получилось для девочки целое платье. Чулки оказались, конечно, несколько велики, но, тем не менее, этой обновкой Маринка осталась очень довольна. Во всяком случае ее ноги не будут больше мерзнуть. Маринка с аппетитом голодного волчонка уплетает батарейные щи и кашу, закусывая ржаным хлебом. Это кажется ей необыкновенно вкусным. Долго в этот день сидела у нас девочка: не хотелось ей идти из теплой землянки в неприветливый и холодный шалаш из пихтовых веток. Она пила чай, с наслаждением сосала сахар, но всему бывает конец: надо идти домой, а то мать будет сердиться, и Маринка, в обновках, нагруженная половиной каравая хлеба, банкой мясных консервов и плиткой шоколада, довольная, веселая, отправилась к матери.— Приходи завтра Маринка.Она ничего не отвечает, только улыбается.На следующий день Маринка, много смелее, входит в землянку. Мы уже старые знакомые, и она нас больше не боится. Смело тянет табуретку к печке и, потягиваясь, греется. Маринка разговаривает мало, зато много ест и с большим удовольствием. Видимо, долго голодала девочка. Вечером она опять уходит и уносит с собой полкаравая хлеба, банку консервов и шоколад.Маринка стала нашей ежедневной гостьей и совершенно перестала стесняться.Кто тебя будет кормить, когда мы уйдем отсюда, бедная девочка?Под крепостью полная тишина. Лишь изредка доносится эхо от разрыва тяжелого снаряда, должно быть, от скуки выпущенного каким-нибудь австрийским лейтенантом, и снова все тихо.Да и кому придет охота вылезать из теплой, уютной землянки в такую гнилую, темную погоду, когда на десять шагов от тебя ничего уже не видно».
Константин Попов, гренадер, воевавший на другом конце фронта, не имел такого утешения. Рождественский вечер он провел под обстрелом. «Чемоданы», рвущиеся над траншеями, гренадер воспринимал как доказательство бренности всего земного. Попов скрашивал вечер, предаваясь эпистолярным упражнениям:
«Я принялся писать своей любимой бабушке письмо, стараясь вложить в него больше души; и никогда в жизни не чувствовал я себя таким одиноким, забытым, как в этот момент, который каждый из нас привык проводить в тесном кругу своих родных».
«Я вылез из теплой маленькой норы и пошел по окопам. На дворе было препротивно. Дул пронизывающий ветер. Один за другим обходил я взводы. Часовые бодрствовали, переминаясь с ноги на ногу; из нор землянок несся густой храп.
«Ну что, — спрашивал я часовых, — что-нибудь видишь?» «Никак нет, Ваше Благородие, мы слушаем. А когда немец пущает ракету, то смотрим». К сожалению, мы пользовались немецким освещением, ибо своих ракет у нас не было.Подойдя к пулемету, я увидел притаившуюся фигуру дежурного номера. В моей роте пулеметы были Грузинского полка.«Как твой пулемет, исправен? — задал я вопрос. — Так точно, пулемет хороший, только тот, что при Вашей 6-ой роте, бьет еще резче,» — был ответ. «Святые люди, — думал я, — никакого ропота, никаких признаков волнения, а ведь все переживают в этот момент, так же как и я, остроту одиночества, оторванность от семьи и домашнего очага.Так стоят и умирают неведомые серые герои в далеких и чуждых краях, отстаивая жизнь и счастье своей родины. И невольно в такой момент заговаривало чувство самоудовлетворения от сознания, что и ты внес свою долю в великое дело защиты родины, будучи в первых рядах ее верных сынов».В тылу развернулась кампания по сбору подарков воюющим на передовой. Сбор этих посылок курировали чаще всего жены офицеров, поэтому подарки обыкновенно оказывались весьма практичными. Популярностью пользовались теплое белье, почтовая бумага, табак, сладости — в общем, все те нехитрые мелочи, которым мало придают значения обыватели, живущие в благополучном мегаполисе, но которые становились величайшей драгоценностью на линии фронта. 145-й пехотный полк добросердечные сограждане, сверх обычных даров, облагодетельствовали запасом колбасы и четырьмя тысячами селедок. Такие подарки были повсеместным явлением. Скажем, тоску помянутого выше капитана Попова в итоге несколько рассеял пакет деликатесов, присланный женой его полкового командира.Жившие в весьма скверных условиях солдаты старались скрасить свой нелегкий быт. Федор Елисеев, казак, бившийся на Кавказе, рассказывал, как служаки Лабинского полка среди зимы вдруг пригласили его с сослуживцами на нечаянный банкет. Живописный офицер в тонкой черкеске и мягких чувяках с кинжалом с рукоятью слоновой кости за поясом, одетый будто на бал, распоряжался этим стихийным праздником. Лабинцы в убогой курдской деревушке угощали собратьев бараньим супом, чаем с коньяком и тушеным мясом.По казачьей традиции старшие офицеры сгруппировались у очень примитивного стола, а мы, молодежь, — далеко «на левом фланге», в очень неуютной курдской хане-норе. Сотник Бабиев, несмотря на то что был командиром сотни, не сел со старшими офицерами, а был среди нас, многочисленных хорунжих обоих полков. И он не только не сел на скамейку, но и не стоял на одном месте. Он распоряжался столом, суетился, говорил, цукал всех денщиков своего полка за то, что они якобы медленно подают к столу еду. Денщики суетились, так как на всех не хватало ни тарелок, ни вилок, ни ножей, ни чайных стаканов. Бабиев не унимался, сам бегал «на кухню», сам тащил оттуда что-то. Свою вилку он передал кому-то из нас, а сам, не садясь, «штрикал» куски баранины своим подкинжальным ножичком, как едят все горцы. Мы, молодежь-кавказцы, были в восторге от него, а лабинцы не раз повторяли ему:— Да присядь ты, неугомонный… Дай кавказцам покой!— А что же скажут наши дорогие гости, если мы плохо их угостим? — парировал он громко, и мы все весело смеялись.Час времени, проведенный в гостях у изолированных лабинцев, выпивка и легкая закуска сразу сроднили нас и сблизили, а угощение в такую непогодь так приятно дохнуло на нас кавказским гостеприимством, что мы сразу же полюбили их и подружились с молодецкими лабинцами.В холоде, в снегу, когда курдское сельцо потонуло в зимней стуже, когда всякий человек сам себе не рад, да еще в непосредственной близости к противнику — такой прием «на походе» многое сказал нам о благородном понятии воинской чести среди господ офицеров-лабинцев, их большой сплоченности и глубокой любви к своему полку».
Солдаты и офицеры не знали и не могли знать, что настоящий крестный путь Русской армии еще только начинается. Они просто старались выжить и победить в эту стылую зиму. Впереди их ожидали трагедии и триумфы, а через несколько лет — крушение огромной страны, за которую они сражались и умирали на огромном пространстве от балтийских берегов до диких пустошей Курдистана. Если бы некий пророк, новый Нострадамус мог заглянуть в будущее тех, кто бился за Россию в 1914 году, он мог бы поседеть. Он увидел бы, как пускает пулю в себя герой кавалерийских схваток Каледин и как мучительно умирает покоритель Галиции Алексеев. Как, превратившись в смертельных врагов, яростно сражаются друг с другом георгиевский кавалер, воевавший под Лодзью, бывший вахмистр Буденный и командир легендарных Железных стрелков, титан борьбы в Карпатах генерал Деникин. Как смотрит в лица людей из расстрельной команды бывший улан Гумилев и как с императорским достоинством принимает смерть от рук убийц рубака Келлер. Как те, кого пощадили пули, воспаление легких и трибуналы, тихо угасают в эмиграции.
Но наш провидец наблюдал бы и другое. Он мог бы увидеть, как на другом конце света, в Латинской Америке, тысячи людей поют по-русски во славу героя Парагвая, ученого и воина, а до того артиллериста Кавказской армии Ивана Беляева. Увидел бы научные и инженерные триумфы бывшего связиста царского войска Владимира Зворыкина. Наконец, он увидел бы, как сражавшийся в 1914-м под Варшавой драгун Константин Рокоссовский и пулеметчик, боровшийся за Восточную Пруссию, Родион Малиновский — тридцать лет спустя все-таки сокрушают оборону Берлина и Вены.
Но это все в будущем. Ни в горах Кавказа, ни на карпатских перевалах, ни в лесах Восточной Пруссии неоткуда было взяться пророку. Пока миллионы людей в серых шинелях просто выполняли свой долг на этой ломающей судьбы самой чудовищной войне в тогдашней истории. Перефразируя классика, велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1914, но 1915 был его страшней.
источник: https://vk.com/@catx2-norin14
