Коррупция по-флотски: почему император Николай I с ней не справился
В шестом часу вечера 8 октября (по старому стилю) 1831 года в крюйт-камере 84-пушечного линейного корабля «Фершампенуаз», стоявшего на Малом Кронштадтском рейде при входе в гавань, раздался взрыв. Затем полыхнул пожар, корабль выгорел до днища. Погибли 48 членов экипажа и поручик корпуса морской артиллерии не из состава экипажа, пытавшийся спасать утопающих.
Сгоревший корабль с труднопроизносимым именем (он получил его в память сражения 1814 года союзных и французских войск у местечка Фер-Шампенуаз) только что вернулся из Средиземноморья, где входил в состав русской эскадры. Буквально накануне, как того и требовали правила, с него полностью выгрузили, перевезли на берег и сдали на артиллерийский магазин (склад) весь боезапас: порох, ящики с бомбами и брандскугелями, патроны для ружей и пистолетов. После выгрузки крюйт-камеры начисто вымыли от пороховой пыли.
Трудно описать гнев императора Николая I, которому донесли о гибели одного из самых лучших кораблей у домашней причальной стенки. Когда же государь узнал, что «Фершампенуаз» нёс на своём борту ещё и некий груз бумаг деликатного свойства, его негодование переросло в твёрдую уверенность: корабль умышленно сожгли, чтобы те бумаги уничтожить! Лишь в 1855 году историограф российского флота Александр Петрович Соколов в своей «Летописи крушений и пожаров судов Русского флота от начала его по 1854 год» приоткрыл завесу над тем, что считалось страшной государственной тайной: «В числе других корабельных и экипажеских дел, сгорел архив хозяйственной части плавания эскадры в Греческих водах, находившийся на корабле для доставления в Россию». Это стало первым дозволенным цензурой упоминанием того, что именно было на борту сгоревшего «Фершампенуаза». Что позволяет по-иному взглянуть на причины, вынудившие императора обратить свой знаменитый «взгляд Василиска» на дело о гибели «Фершампенуаза». Когда контр-адмирал Михаил Лазарев доложил императору выводы комиссии о том, что пожар возник из-за самовозгорания, Николай в ответ заявил: «А я тебе говорю, что корабль сожгли!»
Интендантские тайны
Поход эскадры Гейдена вошёл в историю как Третья Архипелагская экспедиция. Архипелагская – потому что действовала русская эскадра в районе Архипелага, как тогда именовали многочисленные греческие острова Эгейского моря. Начало ей было положено летом 1827 года, когда в разгар войны греков за свою независимость, согласно подписанному в Лондоне трактату, эскадры Великобритании, России и Франции двинулись в «горячую точку». Как гласило подписанное Николаем предписание, российские корабли должны были «наблюдать строгое крейсирование таким образом, чтобы силою воспрепятствовать всякому покушению выслать морем как из турецких владений, так и из Египта какое-либо вспомоществование войсками или судами и припасами противу греческих сил…». Разрешено было употребить силу и если османы «покусятся силою воспрепятствовать союзным державам исполнить роль примирителей». Далее, как известно, был разгром турецко-египетской эскадры в Наварине, Русско-турецкая война 1828–1829 годов, блокада Дарданелл, борьба с пиратством, участие уже в гражданской войне в Греции… Опираясь на Мальту, позже перенеся базу на греческий остров Порос, русская эскадра крейсировала в Средиземноморье до 1833 года. В сентябре 1828 года к ней прибыл «Фершампенуаз»…
Действуя, как сказали бы ныне, на коммуникациях противника, российские моряки, как это водится в военное время, захватывали и торговые суда под флагом противника, да и вообще всех, кто пытался прорвать объявленную блокаду. В полном соответствии с действовавшим тогда морским правом, захваченное признавалось законным призом, а с призами поступали так, как это было принято. Самые хорошие суда, если была возможность, использовали в качестве вспомогательных. Прочие, сняв вооружение и всё мало-мальски ценное, продавали по сходной цене, нередко его же владельцам. Груз также шёл с торгов. Про вооружение, военные припасы и снаряжение с амуницией и говорить нечего: изымалось всё, вплоть до последнего ржавого ятагана. Что же касается пленённого экипажа, с ним могли поступить по-разному. Если это был «официальный» военный корабль, пленных могли передать союзникам или отпустить восвояси. Командам «нейтралов» ничего не грозило, не считая конфискации груза и, возможно, судна. А вот что делали с экипажами разбойных галер, шебек, тартан и прочих фелюк, история умалчивает. Не исключено, что их путь, в духе традиций и времени, лежал на ближайший невольничий рынок. Туда же отправлялись гребцы-невольники и находившийся на борту «живой товар». Если кто думает, что «освобождённых женщин Востока» из какого-нибудь гарема ждала иная судьба, ошибается. Разве лишь могли освободить насильно вывозимых в Египет греков. Основная часть вырученного за призы распределялась между судовыми командами; если эскадра действовала вместе с союзниками, доля добычи выделялась и им.
Стоит ли сомневаться, что львиная часть этих «внебюджетных» средств растекалась по карманам и зарукавьям тех, кто непосредственно осуществлял все эти операции по реализации трофеев, флотских интендантов? Так что бухгалтерия на кораблях эскадры была даже не двойной, а тройной или пятерной, не обо всех трофеях доносилось, не всё фиксировалось в корабельной документации, если вообще фиксировалось. Знали ли об этом офицеры? А как же, хотя и фрагментарно. Но молчали, никогда не вынося сор из семейной избы. Это была самая спаянная каста Российской империи: флот был ещё невелик, а офицеров на нём не так уж много, да и все они знали друг друга со времён Морского кадетского корпуса, нередко и служили целыми семейными династиями. Это и была семья, а что в ней есть урод, ни в жисть не признали бы, да и доносительство у флотских не почиталось. К тому же офицеров, героев Наварина, не интересовало, откуда у них в карманах вдруг начинали звенеть «внебюджетные» червонцы. И кто их осудит? В конце концов, разве не требовали возмещения тяготы жизни – при их полунищенском содержании, ужасающих условиях корабельного быта, не говоря уже про смертельный риск, которому моряки подвергались не только в бою, но даже просто выходя в море на дающих течь прогнивших кораблях?
Но если офицерам «внебюджетные» червонцы и перепадали, жизнь нижних чинов оставалась столь ужасающей, что 27 декабря 1827 года на линейном корабле «Александр Невский», стоявшем в мальтийском порту, вспыхнул бунт. Матросы предъявили претензии ревизору, лейтенанту Алексею Бехтееву, который, как следует из рапорта Гейдена в Морской штаб, «отбирал из общего приёма лучшую зелень и мясо для кают-компанейского стола». Ревизор, выбираемый офицерами корабля, – корабельный интендант, отвечавший, среди прочего, за приём провизии и её сохранность, за содержание свежей воды, наблюдал, «чтоб привозимая с берега свежая провизия и зелень были лучшего качества и в определённом количестве, и чтоб раздавались по артелям правильно». Как же надо было достать боевых моряков, отличившихся при Наварине, – не из-за пучка же редиски они взбунтовались, в самом деле!
Эскадра, меняя состав, крейсировала в Архипелаге до 1833 года, но о её службе после Наварина не пишут практически ничего, словно она совершала курортный круиз. Может удивить и мизерное наличие информации о призах, словно после Наварина всё судоходство в Средиземноморье, ранее интенсивное, вдруг разом прекратилось. Но ведь во время предыдущих Архипелагских экспедиций призы исчислялись десятками, а с того времени мореходство в регионе стало лишь интенсивнее. Всё просто до банальности: настолько же интенсивнее стали применяться и методы сокрытия информации. Хотя кое-что просачивалось.
Император Николай I
Так, в конце апреля 1828 года корабли эскадры захватили египетский корвет «Насаби cабах» – практически новый, в отличном состоянии, построенный из лучшего дубового леса, обшитый медью в подводной части, с новёхонькими английскими орудиями. Корвет был признан законным призом. Но когда началась инвентаризация, тут же и обнаружилось, что корвет содержался в столь ужасном состоянии, что ему необходима дезинфекция. Для чего его отвели к маленькому острову близ Пороса, дабы разгрузить без лишних глаз. По официальной версии, извлечённые из трюма тюки с одеждой, ковры, шали и кожаные изделия «предали пламени», сожгли. Особенно «верится» в сожжение ковров, которые потом устилали адмиральские каюты и каюты командиров кораблей эскадры. Кстати, при той дезинфекции из трюмов извлекли 2000 дохлых крыс: не странно ли, что крыс подсчитали до последнего хвоста, а дорогие «сожжённые» ковры отчего-то не сочли… Неведомо куда испарился и другой ликвидный груз: в трюме корабля оказалось много «военных снарядов», а также семь тысяч ружей. Что с ними было дальше, скромно умалчивается. Ещё известно, что за первую половину 1829 года стоимость изъятой контрабанды, по оценкам призовой комиссии, составила 72,5 тысячи рублей. Скромно? Да как сказать, хватило бы на выплату годового жалованья всем офицерам эскадры. Но кто сказал, что это реальная оценка?
Мальтийские соколы
Впрочем, у флотских интендантов имелись и другие возможности позолотить ручку, например за счёт «усушки-утруски» средств, выделяемых на ремонт кораблей, питание и содержание личного состава. Разумеется, самые интересные «кунштюки» проворачивались на Мальте, где в 1827–1828 годах была стоянка эскадры. По указанию Петербурга местом починки русских кораблей первоначально предполагалось избрать порты Неаполитанского королевства, но, как написал в 1861 году в «Морском сборнике» его редактор, капитан-лейтенант Всеволод Мельницкий, адмирал Гейден предпочёл Мальту «по причинам богатства этого порта в сравнении с неаполитанскими». Красноречивая оговорка, особенно с учётом того, что все основные материалы для ремонта пришлось завозить из Англии, лес – с Адриатики, а мачтовые деревья – из той же Англии и Неаполя.
Зато некто Жермэн, «богатый судостроитель мальтийского порта, по отзыву графа Гейдена, занимался починкою судов наших весьма ревностно, за весьма сходную цену, отказавшись от многих других заказов более выгодных, в надежде получить за своё усердие медаль от русского правительства». Как же, медаль! Кстати, весь новый стоячий такелаж, приобретённый на Мальте, непрерывно лопался. «Перепрел и перегорел в здешних магазинах», – неловко оправдывался в своих писаниях официальный историограф эскадры капитан-лейтенант Кадьян. Перепрел, а флотские интенданты этого не заметили?
Какие деньги крутились в деле ремонта на Мальте кораблей русской эскадры, даёт представление цитата из уже упомянутого Мельницкого: в марте 1828 года Гейден доносил, что «на удовлетворение английского адмиралтейства, за все исправления мачт, рангоута и якорей, взято у банкира Рочлера, в счёт нового кредитива, 12 000 ф. стер.» – сумма по тем временам колоссальная. Но куда интереснее такое примечание: «Во сколько же обошлась вообще вся починка и снабжение эскадры в Мальте, – из документов, которыми мы пользовались, не видно»! Так потому и не видно, что ехали они на «Фершампенуазе»…
Как свидетельствуют мальтийские историки, по итогам пребывания русской эскадры на Мальте озолотились даже самые бедные мальтийские рыбаки, причём в буквальном смысле: вместо скромных кипарисовых крестиков обзавелись огромными золотыми крестами на солидных золотых же цепурах. Именно тогда и было положено начало состояниям целого ряда мальтийских семейств, процветающих и ныне. Поверим, что щедрые флотские интенданты при этом забыли себя любимых?
В 1829 году базу перенесли на греческий остров Порос. Это, конечно, не пуп цивилизации, но не потерялись и там. Вот свидетельство, в высшей степени красноречивое. В прощальном письме адмиралу Гейдену греческий президент Каподистрия писал, что «Порос был ещё недавно бедненьким местечком», не имевшим даже дорог, но «Ваше Превосходительство избрали этот порт местом для собрания флота, и вскорости этот остров оживился»: вознеслись «громадные строения», давшие «средства к честному существованию многим рабочим людям и многим бедным и неимущим», а «город Порос принял благоприятный вид проложением дорог, украсился площадями и выстроенными набережными…». Сколько же золота с русской эскадры осело в этой дыре и неужели при этом к рукам флотских интендантов не пристала даже золотая пылинка?
Мытая крюйт-камера
Для хранения боезапаса на парусном корабле – пороховых зарядов для пушек, ружей и пистолетов предназначено специально сооружаемое помещение, крюйт-камера. Морской устав гласил, что крюйт-камера должна находиться ниже грузовой ватерлинии и быть снабжена кранами для впуска и выпуска воды. Сама она всегда строго изолировалась от соседних помещений, её наружную поверхность обшивали листами жести, стыки пропаивали, а внутреннюю поверхность зашивали свинцовыми пластинами и тоже пропаивали. Нижнюю часть крюйт-камеры также защищали жестью и свинцовыми листами, поверх свинца всё помещение закрывали плотным войлоком. Вход в камеру представлял тамбур с двумя дверями, одну из которых дополнительно завешивали шторой из грубошёрстного сукна, чтобы воспрепятствовать проникновению воздушных потоков. Герметичность проверяли так: «в фонари пускают дым или жгут в них серу и, если заметят, что дым или серный запах проходит в крюйт-камеру, приказывают исправить их и вновь замазать скважины». Ключи от крюйт-камеры всегда хранились только у командира корабля, а при его съезде с корабля передавались старшему офицеру. Любое отпирание крюйт-камеры – чётко выверенная и отработанная процедура с обязательным присутствием «офицера, для сего посланного».
Адмирал Михаил Лазарев
Столь же дотошно Морской устав расписывает все этапы и звенья погрузки пороха и бомбовых погребов, правила хранения, выдачи, регулярного осмотра, выгрузки и сдачи боезапаса в портовое артиллерийское ведомство. Особо оговорено, что при всех работах с порохом обязательно присутствуют офицеры, а при выгрузке пороха и снарядов «артиллерийский офицер заботится, чтобы крюйт-камеры были чисто вымыты и нигде не оставалось пороховой пыли. Осмотрев оныя вместе со старшим офицером, он доносит о том командиру, который обязан лично осмотреть крюйт-камеры».
Данное Соколовым в «Летописи крушений и пожаров» описание пожара на линейном корабле «Фершампенуаз» с точки зрения известных нам уставных норм, правил и морских традиций выглядит нелепо. Что не случайно: Соколов – опытный морской офицер, прекрасно всё понимающий, но и цензуры никто не отменял. Вот он и написал так, что довёл официальную версию до абсурда: кто знает, тот поймёт. Итак, корабль на рейде, боезапас с него свезён, а крюйт-камера вычищена и вымыта. Фактический командир – Григорий фон Платер, но его произвели в контр-адмиралы, и, хотя он держит свой флаг на корабле, командует им уже вроде бы капитан-лейтенант Антон Барташевич. Который официально не утверждён и дел не принял, но свежий адмирал Платер спешит съехать на берег, что явно не соответствовало уставным нормам. «В это время, – сообщает Соколов, – приехал помощник капитана над портом, капитан 2 ранга Бурнашев, для осмотра крюйт-камер; он нашёл, что большая крюйт-камера не довольно хорошо вымыта, ибо в пазах много пороховой грязи, и, предложив командующему кораблём капитан-лейтенанту Барташевичу перемыть её вновь, уехал. Это предложение было сделано в кают-компании, где офицеры обедали, и Барташевич, отдав ключи старшему артиллерийскому офицеру, поручику Тибардину, приказал хорошенько перемыть крюйт-камеру. Тибардин тут же передал приказание цейхвахтеру (чин морской артиллерии, соответствующий 10-му классу по Табели о рангах. – Авт.) Мякишеву, и тот, взяв с собою пятерых канонеров (в помощь которым после ещё прислано пять), немедленно занялся этою работою».
Адмирал Григорий фон Платер
Тут сразу несколько нелепостей. Первая: Барташевич в кают-компании – если он командир, его там быть не могло! В кают-компании распоряжается старший офицер, и командиру туда путь заказан, разве лишь по приглашению. Если Барташевич был в кают-компании, то командовал ли он кораблём? Вторая: предлагается поверить, что капитан 2-го ранга Степан Бурнашев, матёрый морской волк, состоявший в службе с 1802 года, в кают-компании, куда его пригласили отобедать, во время трапезы дал указания по крюйт-камере. Но в кают-компании было нельзя даже заикаться о службе и служебных делах, а уж гость и подавно такого не мог сделать. Сказать же про плохо вымытую камеру, будучи гостем кают-компании, всё равно что облить хозяев помоями. Такого просто не могло быть. Далее нам предлагают поверить, что артиллерийский офицер Тибардин, грубо нарушая Морской устав, не присутствовал при работах. И при их приёмке не было старшего офицера, а командир лично не осмотрел крюйт-камеру…
Пороховая пыль?
По официальной версии, работа по помывке крюйт-камеры уже завершалась, «как вдруг сделался взрыв, и из большой крюйт-камеры повалил густой дым». Наверху взрыва не слышали, но тем, кто был в кубрике, он послышался «как пушечный выстрел, но только полегче», другим послышался звук, «как упавшая бочка», третьим – «как удар в турецкий барабан». Из чего следует, заключил Соколов, «что взрыв не был силён». О причинах его один из канониров дал такие показания: осматривали полки, где хранились картузы (никаких картузов, напомню, да и вообще ничего в крюйт-камере уже не было), как «вдруг сделалось пламя над площадкой трапа» и все бросились из крюйт-камеры. Слишком много всего, чтобы могло быть правдой. Не говоря уже про то, что выжила вся помывочная команда канониров – в эпицентре взрыва! Да была ли эта помывка вообще? Официально утверждалось, что сама по себе (или от ручного фонаря) вспыхнула засевшая в щелях пороховая пыль. Но с трудом верится, что в герметичной крюйт-камере, дважды выдраенной, абсолютно пустой и влажной, могло оказаться столько пороховой пыли, чтобы она, даже вспыхнув, произвела столь мощный эффект.
Тушение же пожара, судя по описанию, и вовсе скорее похоже на саботаж: словно и не тушили, а ждали, пока не выгорит то, чему должно выгореть. Скажем, почему-то не задействовали для тушения помпы, откачивающие воду из трюмов. В совете офицеров было «положено прорубить и затопить корабль».
А потом на корабль прибыл контр-адмирал Платер, поведение которого с точки зрения здравого смысла и морских порядков не совсем понятно. Он долго не давал команды спасаться, хотя вокруг полыхавшего корабля уже было множество шлюпок, высланных для спасения людей, а спасти корабль уже не было ни малейшей надежды. Затопить его не успели: и ветер был не тот, и после отрубания носового кабельтова корабль заворотило вправо, после небольшого дрейфа он сел на мель близ Лесных ворот, в 10 саженях от гавани. Потом адмирал приказал спасаться, но сам непонятно зачем заперся в своей каюте с корабельным доктором Корелиусом и боцманматом. Затем приказал боцманмату выбить раму и все трое спустились по концам – их заранее, что ли, вывесили?
Смотр Балтийского флота Николаем I. Алексей Боголюбов. 1848. Точно так же Николай I провожал эскадру в средиземноморскую экспедицию в 1827 году
Платера ответственным, разумеется, не признали: он же «был съехавши с корабля». Зато «к лишению живота» суд приговорил капитан-лейтенанта Барташевича, поручика Тибардина и цейхвахтера Мякишева. Но Аудиторский (то есть судебный) департамент Морского министерства Барташевича оправдал, а двух артиллеристов предложил «разжаловать в рядовые без выслуги». Адмиралтейств-совет оправдание Барташевича утвердить не решился, передав участь офицера «в милостивое воззрение государя императора», уже в его присутствии адмиралы предложили капитан-лейтенанта «извинить» и лишь «вменить в штраф бытие под судом».
Корабль сожгли, людей погубили, а виноватых, кроме пары артиллеристов, нет? Разъярённый император собственноручно наложил резолюцию: «Капитан-лейтенанта Барташевича, признавая виновным в пренебрежении к своей обязанности… от чего и последовала при пожаре корабля гибельная смерть 48 человек вверенного ему экипажа, разжаловать в матросы впредь до выслуги, а в прочем быть по сему». Артиллеристов разжаловали в рядовые, и дальнейшая их судьба неведома, а вот Барташевичу сослуживцы пропасть не дали: уже в 1834 году он вновь мичман, в 1837 году – капитан-лейтенант, переведён в 1-й Учебный морской экипаж, а затем командовал ластовыми (то есть береговыми) экипажами и умер в 1851 году в чине подполковника.
Герои распила
Но кто же реальные бенефициары этого распила? Имена их не стали достоянием публики, хотя сам Николай, безусловно, их узнал. Очевидно, те флотские интенданты, что ведали снабжением эскадры на Мальте и Поросе. Кто именно? Пробуем вычислить по старым справочникам и узнаём: интендантской частью на эскадре – на Мальте и Поросе – заведовал статский советник (чин 5-го класса) Сергей Михайлович Бровцын. Фигура любопытная: родился в 1779 году, в 1795 году окончил Морской корпус, служил на Балтике, участник нескольких войн и военных кампаний, в 1811 году удостоен ордена Св. Георгия 4-го класса за выслугу, во время войны 1812 года командовал тихвинской дружиной Новгородского ополчения, с 1820 года – по Министерству финансов, затем в Морском министерстве, где был правителем канцелярии Адмиралтейств-коллегии. Затем – главный интендант Средиземноморский эскадры, а после – …обер-интендант Черноморского флота! Свой человек, кто же его на съедение выдаст?
Но были птицы и покрупнее, без которых весь этот шахер-махер был невозможен в принципе: те, кто ведал довольствием для эскадры в Петербурге. Конкретно – директор соответствующего департамента Морского министерства – Комиссариатского. Во главе его с 1827 года служил Лев Александрович Симанский. Тоже фигура интересная – своими связями. Его папа, вице-адмирал Александр Лукич Симанский, в послужном списке которого тот же Морской кадетский корпус, участие в Первой Архипелагской экспедиции, командование придворной яхтой «Петергоф»… Не менее крут был и родной брат фигуранта, Лука Александрович: генерал-майор, герой войны 1812 года и заграничных походов, командир лейб-гвардии Измайловского полка, бывший даже адъютантом Николая I. Положим, доложили государю, что определённые подозрения могут иметь место, но ведь это сын и брат таких героев… Однако в 1836 году господина Симанского всё же попросили с этого места, наградив следующим чином действительного статского советника. А кто его сменил? Да тот же Бровцын, уже генерал-майор. Щуку бросили в воду: Комиссариатский департамент Бровцын возглавлял до своей кончины в 1852 году, став к тому времени генерал-лейтенантом.
Если покопаться, отыщутся и те, кто отвечал за финансовый контроль морского ведомства, но расхитителей флотского имущества в особо крупных размерах отчего-то в упор не замечал. В интересующий нас период это Контрольный департамент морских отчётов, который до 1834 года возглавлял генерал-контролёр тайный советник Даниил Яковлевич Башуцкий. На очень и очень многое он закрывал глаза. Но тоже ведь оказался брат своего брата – генерала от инфантерии Павла Яковлевича Башуцкого, лейб-гвардейца, героя Фридланда, одно время командира всё того же лейб-гвардии Измайловского полка. А ещё – комендант Петербурга и «за полное усердие и преданность», обнаруженные во время событий на Сенатской площади, пожалован Николаем в генерал-адъютанты; судил декабристов, в воздаяние чего получил кресло сенатора. Преданейший человек, исполнительный – прикажете тревожить его брата?! Тут нужно было дожидаться удобного времени, чтобы тихо спровадить в отставку, что и сделали, но лишь в 1836 году.
Иллюзия контроля
Было ещё одно контрольное ведомство, столь же удивительнейшим образом закрывшее глаза на хитрости флотских интендантов – специально созданная в Государственном контроле (аналог современной Счётной палаты) именно для «разбора полётов» Временная контрольная комиссия для счетов морского ведомства. Эту контору в 1831–1832 годах возглавлял статский советник Иван Дмитриевич Бардуков, кавалер орденов Св. Анны 2-й степени с алмазами, Св. Владимира 3-й степени и знака отличия беспорочной службы за ХХХV лет. Ранее, ещё с екатерининских времён, он служил в Счётной экспедиции Адмиралтейств-коллегии, потом в Контрольном департаменте морских отчётов, дослужившись там до обер-контролёра…
Такие вот реалии авторитарного режима «жестокого» Николая I: казалось бы, грозный самодержец, только пальцем шевельни, а ничего с коррупцией и коррупционерами поделать не мог, даже со своим III отделением. Ещё до событий на Сенатской площади Николай восстановил против себя гвардию – она его ненавидела, а после 14 декабря 1825 года расплевался с титулованной знатью. После «Фершампенуаза» вскрылось та-акое, но позволить себе конфронтацию ещё и со сплочённой кастой флотских офицеров Николай не мог: адмиралы не без греха, так ведь и служат-то как, и заговоров не учиняют, и миллионеров среди них нет. Император не мог себе позволить остаться в дураках, но не мог допустить и огласки, хотя по факту скандал был. Потому, как ему казалось, задача – получить информацию, чтобы контролировать. Но это оказалось иллюзией контроля, а деньги всё равно тратились так, что реальный контроль не предполагался – к бесконтрольности вело само устройство власти. Государю оставалось лишь знать, не делая резких телодвижений и ничего не расчёсывая – иначе до гангрены недалеко или до апоплексического удара табакеркой.
