История броненосца «Niezależność»: нескладная карьера первенца польского флота

Польское восстание 1863-1864 года запомнилось в основном боевыми действиями на суше; однако же, поляки, силами своей эмиграции за границей, предпринимали попытки перенести свой мятеж и на море. Первая подобная попытка была совершена 14 марта 1863 года неким Огнржевским, который, вместе с шайкой из четырнадцати единомышленников, приобрел в Ростоке небольшой колесный буксир. Вооружив его одной допотопной медной пушкой и несколькими деревянными “орудиями” для устрашения, Огнржевский вышел в море 20 марта, поднял флаг польского национального правительства и провозгласил намерение “вести честную и справедливую войну возмездия против угнетения”.

28 марта, Огнржевский сумел захватить шхуну “Варфоломей”, следовавшую под русским флагом с грузом текстиля. Остановив шхуну выстрелом, поляки поднялись на борт, где изъяли корабельную кассу, изорвали русский флаг и призывали весьма скептически настроенных моряков к восстанию против царизма. Впрочем, карьера польского капера оказалась короткой; уже 2 апреля, датский винтовой фрегат “Юлланд” захватил корабль инсургента в открытом море и овладел им без малейшего сопротивления. Огнржевскому удалось скрыться; остальных его сподвижников датские власти отправили на каторгу.

Вторая, и гораздо более серьезная попытка, на самом деле могла бы считаться первой, ибо планирование и подготовка ее началась еще в 1861 году. На этот раз действовала уже гораздо более серьезная организация, располагавшая определенными финансами, и поддержкой (если не материальной, то по крайней мере в форме ценных связей) Польского Национального Комитета. Возглавлял эту группу богатый магнат Яршебинский.

Махинациями и обманом, группе Яршебинского удалось втереться в доверие к французскому промышленнику Меллеру, располагавшему предприятиями в Кале. Заручившись сочувствием Меллера, симпатизировавшего польскому делу, инсургенты замыслили строительство бронированной самоходной батареи, с помощью которой собирались сокрушить русский флот.

Строительство было начато в мае 1862 года. Чтобы скрыть его от французских властей, инсургенты распустили слух, что корабль строится по заказу египетского правительства как “Сфинкс”; дабы поддержать эту иллюзию, они даже подкупили несколько мелких чиновников египетского консульства, которые регулярно наведывались на верфь якобы с целью инспекции. В этом польские инсургенты совершенно явно воспользовались опытом инсургентов американских. Есть свидетельства, что агент Конфедерации Буллокс имел сношения в Париже с Польским Национальным Комитетом, и, вероятно, оказывал им консультации.

Не обладая достаточными ресурсами и временем для постройки корабля с нуля, польские инсургенты, по примеру американских конфедератов, импровизировали. Ими был приобретен в 1861 (вероятно, в результате некоторой махинации) в недостроенном виде крупный винтовой пароход “Королева II”, который перевели на верфь Меллера и начали достраивать как броненосец. Первоначальный проект предусматривал постройку полностью защищенного броней корабля, по примеру французских броненосных батарей типа “Палестро”; однако, в связи с нехваткой средств и сведениями, полученными от американских конфедератов, было решено пересмотреть проект.

В первоначальных документах, содержащихся в переписке Яршебинского с Национальным Комитетом, корабль был назван “Wola”(польск. Воля). Под этим именем, он, вероятно, и был начат постройкой. Однако вскоре после закладки, в июне 1862 года, Комитет решил дать броненосцу, на который возлагалось столько надежд, более славное имя, и переименовал его в “ Król Władysław IV ”. Однако, это название почему-то вызвало недовольство Яршебинского, который, в письме от 12 августа 1862 года напоминал, что корабль его, а следовательно, он и должен определять как его назвать., и предлагал в качестве альтернативы “Тадеуш Костюшко”. Комитет уступил; однако, это не было последней сменой имени в истории корабля.

Строительство:

По конструкции, это был низкобортный казематный броненосец, весьма похожий на французские броненосные батареи типа “Арроганте”, но выполненный из дерева а не из железа. Его полное водоизмещение после перестройки составляло 1550 тонн. При переделке в броненосец, борт парохода срезали до главной палубы, и поверх нее надстроили октагональный броневой каземат.

Каземат корабля был защищен 100-миллиметровыми железными броневыми плитами, раздобытыми в разных местах с большим трудом. По крайней мере часть плит была приобретена в Великобритании в 1861 году, и была снята со списанной броненосной батареи “Метеор”. Броневые плиты были установлены вертикально (в отличие от броненосных кораблей американских конфедератов) и закреплялись на 500-миллиметровой подкладке из тика. Уже в ходе постройки выяснилось, что имеющихся плит не хватит для бронирования по первоначальному проекту, и каземат был вынужденно уменьшен[1].

По исходному проекту, борт корабля должен был быть также прикрыт поясом из 100-мм броневых плит, однако нехватка брони сорвала эти планы. В итоге, сплошные броневые плиты были установлены лишь напротив машинного отделения, а остальной борт польского броненосца был защищен полосой из трех наложенных друг на друга и закрепленных болтами 25-мм броневых плит.

Вооружение корабля состояло из шести орудий различного калибра. Самыми мощными из них были две нарезные 7-дюймовые пушки Блэкли, купленные в Англии; по одному такому орудию стояло с каждого конца каземата. Благодаря подвижной установке, каждое орудие могло стрелять как через оба бортовых порта, так и через порты на угловых сторонах каземата. Еще три  50-фунтовых гладкоствольных орудия и одно 32-фунтовое орудие стреляли через боковые порты каземата.

В первоначальном проекте, корабль должен был иметь гладкую палубу, над которой выступал бы только каземат, имеющий таким образом погонный и ретирадный огонь. С целью улучшения мореходности было решено оборудовать корабль также откидным фальшбортом. Однако уже после спуска на воду, проект был неожиданно пересмотрен в связи с “невыносимыми условиями обитания”, и впереди и позади каземата были срочно надстроены легкие деревянные надстройки, в которых размещались офицерские каюты и салон. Погонный и ретирадный огонь, таким образом, отсутствовал; чтобы как-то решить эту проблему, на крыше надстроек установили по 12-фунтовой карронаде.

Силовая установка корабля состояла из двух горизонтальных паровых машин, работающих на единственный винт. Эффективность силовой установки была неважной; рассчитывавшийся на скорость в 8 узлов, корабль на мерной миле с трудом развил 6 и продемонстрировал себя ненадежным, плохо управляемым и не способным держать курс. Меллер по собственной инициативе предпринял ряд переделок руля, но судя по всему, ничего не добился и был вынужден признать, что “это… просто плохо построено”.

Строительство корабля продвигалось медленно, с постоянными задержками и остановками. Выделяемых средств систематически не хватало; те же, которые имелись, зачастую расходовались неразумно на неважные вещи, такие как “обитый красным бархатом с гербами Ягеллонов золотом диван для офицерского салона”. Сподвижники Яршебинского постоянно ссорились между собой и с Национальным Комитетом, требуя приостановить работы в случае малейшего несогласия. Меллер, несмотря на все свои симпатии к делу инсургентов, быстро начал терять терпение и осенью 1862 года потребовал, чтобы Комитет делегировал своего уполномоченного представителя, с которым и можно было обсуждать ход работ.

Нет нужды объяснять, что русское правительство с самого начала было преисполнено изрядных сомнений по поводу строящегося корабля. Несмотря на все усилия поляков соблюдать секретность, русские агенты во Франции довольно быстро установили причастность Яршебинского, после чего истинное назначение корабля стало довольно-таки ясным. Однако, всевозможные попытки обратить на это внимание французских властей так и остались безответными; настроенные враждебно к России чиновники Наполеона III с великой легкостью позволили себя обмануть “египетской завесой”, и раз за разом игнорировали все требования прекратить или хотя бы приостановить строительство. Точно так же осталось без ответа и предложение Петербурга выкупить строящийся корабль, как и аналогичное предложение от датского правительства.

Беспокойство русских властей по поводу новой польской авантюры было вполне понятным. Положение дел в самих польских землях постоянно ухудшалось, и многие подозревали, что все идет к новому большому восстанию – которое и началось зимой 1863 года, подтвердив тем самым все опасения. После этого, стало уже совершенно ясно предназначение строящегося Меллером корабля в планах польских инсургентов.

Хотя русский флот и был достаточно многочисленным, бронированных мореходных кораблей он в то время еще не имел. Броненосные фрегаты “Севастополь” и “Петропавловск” еще только строились, и не имели возможности войти в строй раньше 1864 года. В таком же положении находились и заложенные в Великобритании железные броненосцы “Первенец” и “Святая Мария” (исходно строившийся по заказу американских сецессионистов, но выкупленный русским флотом в 1863). В то же время, ухудшение отношений с Великобританией и Францией после начала восстания в 1863 было столь значительным, что Россия и Соединенные Штаты весьма опасались войны.

Выход был найден в сотрудничестве. Летом 1863, русская крейсерская эскадра, преодолев Атлантический Океан, перешла в американские порты, готовясь в случае начала войны с Британией, действовать против английской торговли. В качестве ответного жеста, американское правительство (крайне раздраженное поддержкой теми же Великобританией и Францией американских мятежников) обратило внимание на слабость российского флота и положительно отнеслось к просьбе военно-морского атташе России, контр-адмирала Лесовского направить в ответ один или несколько из (уже) многочисленных американских броненосных кораблей для защиты Финского Залива. В октябре 1863, недавно вступивший в строй большой монитор “Уихокен” был избран для перехода через Атлантику. Вооруженный большими орудиями Дальгрена, этот крупный 1850-тонный корабль должен был стать надежной преградой на пути британского флота, решись тот вторгнуться в русские воды.

Монитор "Уихокен"

Переход был успешно осуществлен с 10 ноября по 28 ноября, несмотря на бурную в это время года Атлантику. Для перехода, монитор был специально подготовлен; на его корпусе надстроили легкий деревянный фальшборт, и тщательно загерметизировали все отверстия, через которые вода могла бы просочиться внутрь корпуса. “Уихокен”, под командованием коммодора Джона Роджерса, прошел большую часть пути на буксире американского шлюпа “Оссипе”, и в сопровождении шедшего рядом русского корвета “Витязь”.

Появление эскадры Роджерса в европейских водах вызвало не меньший фурор, чем до этого появление эскадры Лесовского в Нью-Йорке. Британская “Таймс” писала о “могучем чудовище, появление которого у наших берегов было сколь неожиданным столь и устрашающим знаменованием”. Достигнув Шербура 28 ноября, эскадра зашла туда на два дня за новостями и углем, после чего отбыла в Кронштадт, куда прибыла (с остановками в Дании) 14 декабря. При этом “Уихокен” не без умысла прошел эту последнюю часть пути своим ходом, тем самым вводя англичан и французов в заблуждение относительно мореходности кораблей этого типа.

Приготовления:

Тем же временем, польские инсургенты буквально выбивались из сил (во всяком случае в их понимании), пытаясь снарядить для плавания свой строящийся корабль, в очередной раз переименованный, на этот раз в “Korona”. Ходовые испытания состоялись еще в июле 1863; однако, из-за выявившихся недоделок корабль не был готов и в октябре. Сильнейшей проблемой для поляков стал экипаж; ни один из сподвижников Яршебинского не был моряком, и очень немногие из них имели настоящую военную подготовку. Польский Национальный Комитет прислал некоторое количество своих добровольцев, однако же поляки в прискорбном большинстве изъявляли желание служить на корабле только офицерами или канонирами, но ни в коей мере не матросами или кочегарами. С большим трудом Яршебинскому удалось кое-как набрать команду из англичан, немцев и голландцев. Собранные отовсюду, эти случайные люди, конечно, не могли составить экипаж военного корабля, и не обладали для того должными навыками; единственными механиками были двое англичан, единственным артиллеристом – некий пожилой голландец, в молодости служивший на военном кораблей и сумевший преподать некоторую науку полякам. Меллер, на людей которого возлагали надежды инсургенты, в последний момент сдал назад и запретил своим механикам и рабочим как-либо участвовать в боевых походах корабля.

О каком-либо взаимопонимании между польскими офицерами и разношерстым экипажем не могло быть и речи. Некомпетентные в морском деле, инсургенты всюду создавали только беспорядок и помехи и “там, где какой-то моряк проявлял компетентность, всегда находился поляк, чтобы сейчас же все испортить”. Учений проводили хоть и много, но бестолково и неумело и в основном вместо того чтобы исправлять найденные недостатки, меняли в должности соответствующих офицеров. Офицеры постоянно ссорились и интриговали. Сам Яршебинский, видимо, начал понимать, что добром это не кончится, и всячески пытался убедить Комитет навести порядок; однако, польское национальное правительство, отвлеченное событиями восстания, не прислушалось к его словам.

8 ноября, злосчастный броненосец, наконец, был введен официально в строй под именем “Niezależność”. Яршебинский торопился как мог; осенью 1863 года, русские войска явно начали брать верх в противостоянии с польскими повстанцами, и нанесение удара на море виделось единственной надеждой повстанцев. Был составлен план действий; в целом, он сводился к тому, чтобы пройти датскими проливами в Балтику, и крейсировать там, “поражая губительной силой оружия” русские корабли и транспорты и угрозой бомбардировки принуждая прибрежные города уступать отрядам повстанцев. Первого января, после долгих проволочек, Комитет одобрил план, и Яршебинский с большим ажиотажем озвучил его перед собравшимися сподвижниками. Под громовые крики “Ура!!!” на мачте “Незалежности” взвился польский флаг; однако, на том дело опять застряло, ибо лишь часть требуемых запасов была заказана и в наличии. Пока шли все эти проволочки, Яршебинский развил бурную вспомогательную деятельность, купив и снарядив небольшой колесный пароход как канонерскую лодку “Воля” (вооруженную одним 32-фунтовым орудием) и организовав в Гавре “крейсерское национальное польское общество”, которое должно было заниматься реализацией призов и захваченных русских грузов.

Русское правительство, окончательно убедившись что Париж остается глух к его воззваниям, взяло ситуацию в свои руки. В Северное Море была послана эскадра под командованием контр-адмирала Руневского, с распоряжением захватить польские корабли немедля по выходу в открытое море и пресечь угрозу русскому судоходству. В ее состав входили: винтовой фрегат “Светлана”, старый винтовой фрегат “Илья Муромец” и винтовые корветы “Сокол” и “Зубр”.

Так как уверенности, что деревянные корабли сумеют справиться с броненосцем, не было, командование русского флота обратилось к коммодору Роджерсу с просьбой содействовать им посредством “Уихокена”. Роджерс, после некоторых консультаций с американским консулом в Санкт-Петербурге, дал согласие, и еще до этого распорядился изготовить монитор к кампании. 2 февраля, “Уихокен” вышел в море на буксире у винтового линейного корабля “Выборг”; его сопровождали колесные пароходофрегаты “Храбрый” и “Соломбала”.

Эскадра Руневского достигла французского побережья в январе 1863 года. Периодически ротируясь, два корабля стояли в Гавре, а два – дежурили у Кале ожидая выхода в море польских кораблей. Хотя Руневский и опасался встречи с польским броненосцем на деревянных кораблях, он деятельно готовился к сражению; корпуса кораблей укрепили цепными канатами и толстыми досками вокруг машинного отделения, орудия проверили на стрельбу двойными зарядами.

Сражение 18 февраля 1864

11 февраля 1864 года, “Незалежность” наконец-то была изготовлена к кампании – по крайней мере в той степени, в которой это было для нее вообще возможно. Корабль все еще был очень плох; корпус его, несмотря на все укрепления, сильно тек, он плохо всходил на волну и машины его работали не лучшим образом. Экипаж броненосца был плохо спаян и вряд ли можно было ожидать от него стойкости или храбрости в сражении. В довершение всех проблем, голландский артиллерист, видимо, понимая чем дело грозит закончиться, исчез за два дня до выхода корабля в море.

Однако, Яршебинский не считал себя способным ждать более. Общественное мнение в среде польских эмигрантов осыпало его постоянными нападками, обвиняя в трусости, неспособности, промедлении и ни на йоту не желая вникнуть во все сложности происходящего. Положение дел для инсургентов в Польше ухудшалось; русские войска успешно преломили ход войны, и поляки хватались за последнюю соломинку в виде “Незалежности”, возлагая на нее почти абсурдные надежды.

14 февраля, Яршебинский, собрав своих соратников на борту броненосца, объявил, что собирается выйти в море и начать кампанию. Так как русские корабли к этому времени уже стояли ввиду порта, он решил начать действовать с нападения на них. От своих агентов в Гавре, поляки знали, что Руневский пришел только с деревянными кораблями; они, однако, ничего не знали о  подходе “Уихокена”. Под громовые крики “Ура!”, поляки начали приготовления, затянувшиеся на три дня.

На рассвете 18 февраля, “Незалежность” развела пары и, сопровождаемая “Волей”, малым ходом покинула причал. Как только броненосец оставил рейд, египетский флаг (поднятый для конспирации на его мачте) был немедля спущен, и на его месте взвилось знамя польских инсургентов. Собрав офицеров на палубе, Яршебинский провозгласил здравицу за “грядущую и неминуемую победу польского оружия”. После чего “Незалежность” подняла пары и направилась навстречу своим противникам.

Русская эскадра ввиду Кале в тот момент состояла из винтового фрегата “Илья Муромец” и корвета “Сокол”. Контр-адмирал Руневский имел своих штатских агентов в порту, которые немедля просигнализировали на корабли о готовности польского броненосца к выходу и телеграфировали в Гавр с приказом остальным кораблям выходить в море по готовности. Бывшее при эскадре посыльное судно направилось полным ходом к Роджерсу, призывая его принять участие в сражении.

Парусно-винтовой фрегат "Илья Муромец"

Завидев приближающегося неприятеля, “Илья Муромец”, находившийся ближе, немедленно двинулся к нему. Около 11 часов, поляки начали бой, выстрелив по нему из передней нарезной пушки с дистанции в полторы мили, но промахнулись. Русские канониры, зная о слабости своих гладкоствольных пушек против брони, не отвечали, пока дистанция не сократилась менее чем до полумили. Тогда “Илья Муромец” переложил рули, развернувшись на контркурс к противнику, и тут же дал залп шестнадцатью 60-фунтовыми орудиями. Снаряды, по отзывам поляков “ударялись в бока батареи с невозможным, невероятным грохотом”, однако броневые плиты успешно отразили удар. Деревянные надстройки, однако, оказались не столь счастливы, и снаряды произвели сильное опустошение в них. Одно из ядер при этом засело в том самом красном диване с гербами Ягеллонов на нем.

Пытаясь достать противника, “Незалежность” отвернула влево и открыла частый огонь. Снаряды ее нарезных пушек проносились над фрегатом, вспенивая волны, но меткость поляков была очень слабой. Развернувшись, броненосец пересек путь корвета “Сокол”, капитан которого, Н.Ф. Вольц, немедленно воспользовался моментом. Отдав приказ “самый полный ход!”, капитан направил “Сокол” прямо, и на скорости в 9 или 10 узлов таранил “Незалежность”.

От страшной силы удара, оба корабля буквально подпрыгнули. “Сокол” въехал носом в борт польского броненосца, сломав бушприт и вмяв свой форштевень почти на полметра. К великому сожалению, удар пришелся под слишком острым углом, и не считая того, что на “Незалежности” открылось несколько новых течей, не нанес ожидаемого вреда.

Сцепившись, корабли замерли на мгновение. Воспользовавшись этим, стоявший на носу русского корвета мичман Дорогин прокричал “Братцы! За мной, на абордаж!”, и ловко перепрыгнул на крышу каземата польского броненосца, где, застрелив из пистолета польского офицера, бросился к флагштоку, надеясь завладеть знаменем инсургентов. Однако, стоявший у кормовой гаубицы поляк ударил Дорогина саблей, ранив в ногу, после чего храбрый мичман был схвачен. Несколько русских матросов, воодушевленных его призывом, попытались также перебраться на палубу “Незалежности”, но только двоим удалось это сделать; вслед за этим, остававшиеся на ходу корабли расцепились. Поляки, опомнившись, начали стрелять по “Соколу” в упор с совершенно разрушительным эффектом. Снаряды их пушек пронизывали русский корвет насквозь, калеча и убивая моряков и канониров.

Только плохая управляемость “Незалежности” спасла храбрый корвет от жестокой расправы. Продолжая двигаться, “Незалежность” ушла вперед, и искалеченный “Сокол” сумел малым ходом отойти. Вслед за этим, канонерская лодка инсургентов “Воля”, до этого державшаяся в стороне, напала на “Сокол”, но первый же залп с корвета обратил ее в бегство.

Тем временем “Незалежность” продолжила бой с “Ильей Муромцем”. Выписав циркуляцию, польский броненосец снова сошелся с русским фрегатом. “Илья Муромец” обрушил на поляков залпы своей мощной бортовой батареи, но его ядра бессильно отскакивали от брони. “Незалежность” стреляла плохо, и ее выстрелы в основном летели мимо цели; к сожалению, две тяжелые бомбы  настигли фрегат, убив восемь человек и сбив две пушки с верхней палубы. Еще один снаряд ударил в борт фрегата как раз над котлом, но застрял в цепных канатах. Продолжая вести интенсивную перестрелку, “Илья Муромец” развернулся, и занял позицию между поляками и медленно отступающим “Соколом”.

В польской литературе существует прискорбная тенденция определять эту первую часть сражения как “первую битву при Кале”, и на этом основании объявлять о польской победе. Однако, учитывая что “Сокол” пострадал от последствий неудачного тарана, а “Илья Муромец” был поврежден не слишком сильно, подобная формулировка вряд ли имеет право на существование. Задачей дежурных русских кораблей всяко было не одолеть польский броненосец самостоятельно, а выманить его в море и удерживать от возвращения в гавань до подхода резервов. Эта задумка полностью удалась: воодушевившись легкой “победой”, Яршебинский решил добить поврежденный корвет “Сокол” и двинулся в открытое море, все дальше уходя от французских вод.

Погоня (если можно ее так назвать) продолжалась почти два часа, и капитан Вольц уже начал беспокоиться за бедственное состояние “Сокола”, когда впереди показались мачты и дымы многочисленных кораблей. Спустя короткое время стало ясно, что это идет на помощь остальная эскадра Руневского; фрегат “Светлана”, колесные пароходы “Храбрый” и “Соломбала”, и винтовой линкор “Выборг”, буксирующий “Уихокен”. Последний, едва завидев неприятеля, бросил буксирный трос, и на всем ходу, достижимом его машиной, устремился вперед.

Поляки заметили русские подкрепления с значительным опозданием. Завидев же их, Яршебинский приказал немедленно отворачивать и возвращаться в порт, но сделать это было нелегко. Ветер крепчал, и “Незалежность”, с ее неважными ходовыми качествами, едва выдавала четыре узла. Становилось ясно, что ей не уйти от противника.

Первыми вступили в бой колесные фрегаты “Храбрый” и “Соломбала”. Устремившись на врага, “Храбрый” выстрелил в него из погонного 60-фунтового орудия, после чего начал осыпать частыми выстрелами своих карронад. “Соломбала” прошла мимо польского броненосца и преградила ему путь к отступлению. Ее канониры целились в носовую часть броненосца, разбивая деревянную надстройку и норовя попасть в подводную часть. “Незалежность” попытался таранить “Соломбалу”, но из-за своего малого хода и плохой управляемости не сумел этого сделать. Его артиллеристы оказались чуть более удачливы, сумев добиться попадания в “Храбрый”. Вслед за этим, большой русский фрегат “Светлана” прошел по корме броненосца, всаживая в него с ближней дистанции тяжелые 60-фунтовые ядра.

Окруженная врагами, осыпаемая снарядами, “Незалежность”, однако, чувствовала себя неплохо. Ее деревянные надстройки были расколоты и разбиты, но броня защитила каземат и никакого значимого урона жизненно важным частям нанесено не было. От тарана “Сокола” в корпусе броненосца открылась течь, однако учитывая что “Незалежность” текла с момента спуска на воду, это не ухудшило значимо ее положение. Но судьба ее уже была предрешена, ибо “Уихокен” подходил к ней на полном ходу, готовясь остановить инсургентов.

Приближаясь на шести узлах, “Уихокен” едва не столкнулся с “Светланой”, выбравшей неудачный момент, чтобы отвернуть. Коммодор Роджерс передал семафором с крыши рубки “Ради Бога, уберитесь в сторону и дайте нам пройти!”. Дав полный вперед, “Светлана” проскочила перед монитором, и, выписав циркуляцию, вновь вернулась на прежнее место. “Уихокен” вступил в действие.

Приблизившись на расстояние 300  метров к корме “Незалежности”, “Уихокен” выстрелил в угловую стенку каземата из своей 279-мм пушки. Снаряд со страшным грохотом ударился в броневые плиты, оставив на них огромную вмятину. Затем, подойдя еще ближе, монитор навел орудия и выстрелил с расстояния менее чем в двести метров из 380-миллиметровой колумбиады Дальгрена в борт польского броненосца. Снаряд вонзился в броневую плиту, проломил ее в центре и заглубился в подкладку, выбив потоки щепок, которыми был смертельно ранен польский канонир. Поляки в страшном смятении навели на “Уихокен”свое носовое 7-дюймовое орудие и выстрелили несколько раз, но единственный попавший снаряд срикошетировал от брони башни.

Пройдя мимо своего противника, “Уихокен” развернулся и вновь атаковал его, всадив два снаряда в правую переднюю угловую стенку каземата. Броневую ставню сорвало, и ударивший в край амбразуры 380-миллиметровый снаряд выбил град обломков, которые полетели внутрь каземата, калеча и убивая. Удар этот произвел страшное смятение; оробевшие артиллеристы отскочили от орудий и лишь после долгих понуканий вернулись на посты. Внезапное предательство казавшейся столь надежной брони, ошеломило поляков и подорвало их боевой дух; они сражались с отчаянием обреченных. Яршебинский был настолько удручен, что сошел вниз и на все вопросы отвечал лишь цитатами из Святого Писания и призывами “стоять до последнего”.

К этому времени, под непрерывной и меткой бомбардировкой с русских кораблей, броневые плиты “Незалежности” начали сдавать. Удерживающие их болты и заклепки, видимо, были нехороши. Очередной удар 380-миллиметрового ядра с “Уихокена” привел к тому, что две большие броневые плиты на боку каземата просто сорвало, открыв брешь. Затем, 60-фунтовый снаряд ретирадного орудия “Храброго” ударил в открытый орудийный порт, сбив с станка 68-фунтовую польскую пушку. Труба польского броненосца была сбита, и ход его уменьшился до двух или трех узлов. Надстройки впереди и позади каземата превратились в груды обугленных развалин. Подойдя почти вплотную, “Светлана” награждала врага нещадными залпами, вбивая ядра в его борта и сдабривая их картечными выстрелами по амбразурам. Продолжая обходить поляков, “Уихокен”встал на расстоянии менее ста метров, и прицельно выстрелил в угол каземата из 380-миллиметровой пушки Дальгрена с такой силой, что плиты отлетели а деревянная обшивка раскололась.

Не в силах больше продолжать сопротивление, “Незалежность”, тем не менее, продолжала медленно ползти вперед. “Уихокен” собирался нанести ей новый удар, когда на крыше каземата показался поляк, размахивающий над головой белым флагом. Так как одно из уцелевших орудий броненосца выбрало именно этот неудачный момент чтобы последний раз выпалить, капитуляцию поляков заметили далеко не сразу, и стоявшие поодаль русские корабли продолжали вбивать в нее снаряд за снарядом. Руневскому на “Светлане” пришлось обойти вокруг польского броненосца, сигналами приказывая прекратить огонь.

Вслед за этим, “Уихокен” и “Соломбала” приблизились вплотную к застывшей на месте “Незалежности”. Американцы были уже предупреждены о предательской двуличности польских инсургентов, и поэтому были настороже, зарядив орудия картечью и расположив на крыше башни, за противопульным щитом, десяток матросов с мушкетами. Нос монитора мягко ткнулся в борт броненосца; затем, по “Уихокену” как по мосту, на “Незалежность” перешла призовая партия во главе с коммодором Роджерсом и кондуктором Степаненко. На броненосце ее встретил некий Ружечко, назвавшийся артиллерийским кондуктором третьего ранга; старшие офицеры корабля не присутствовали. Поляки на борту были еще очень взбудоражены, и не смотря на капитуляцию, некоторые стреляли в русских и американских моряков из пистолетов и винтовок. Подобные случаи продолжались, пока потерявший терпение Роджерс не приказал отобрать у всех поляков, кто не сдался немедленно, личное оружие.

На нижней палубе корабля, призовая команда пленила сдавшегося без сопротивления Яршебинского и освободила храброго мичмана Дорогина. Установление контроля над броненосцем на некоторое время задержал некий поляк, размахивающий горящей спичкой над какой-то бочкой и угрожающий “поднять всех на воздух”. Присутствовавший кондуктор Степаненко с примечательным хладнокровием предложил поляку или взрываться немедленно, или не морочить людям головы; стушевавшийся поляк затушил огонь и сдался без сопротивления. В бочке оказался сахар.

Последствия:

Овладев “Незалежностью”, Руневский с большим торжеством отбуксировал ее обратно в Кале на ремонт. Французы встретили его с большим любопытством, указывающим, что несмотря на явную враждебность французских властей, простые люди были настроены достаточно дружелюбно. В порту собралось множество гражданских польских эмигрантов и сочувствовавших им французов; когда они увидели, как их броненосец бесславно волокут в гавань, по толпе пронесся ужасный стон и многие не смогли сдержать слез.

В Кале, “Незалежность” была разоружена и наскоро отремонтирована. Назначен командовать ей был тот самый Степаненко, который участвовал в ее захвате. Контр-адмирал Руневский решительно собирался доставить броненосец в Россию; его несколько задержали в этом удивительные тяжбы от месье Миллера, который вдруг начал заявлять, что броненосец его собственность. Выяснился презабавнейший казус – оказалось, что к моменту выхода в море, броненосец был оплачен немногим более чем наполовину, и Миллер согласился передать его Яршебинскому только заполучив от последнего гарантийное письмо. Письмо это оказалось фальшивым, и Миллер пытался получить причитающиеся ему деньги с России. Адмирал Руневский в ответ возразил, что корабль является законным призом, взятым во время враждебных акций против русского правительства, и если Миллер и должен предъявлять претензии, то разве что к египетскому паше (для которого, формально, и строился корабль). Понимая, что тут он ничего не добьется, Миллер отступил.

Переименованная в “Штандарт”, “Незалежность” вышла вновь в море в апреле 1864. Переход броненосца продолжался долго и трудно; волнение так сильно угрожало кораблю, что тот был вынужден часто заходить в датские и немецкие порты. Плохая мореходность “Штандарта” наглядно демонстрировала полную безосновательность надежд Яршебинского на какую-либо масштабную кампанию с его участием. В начале мая 1864, “Штандарт” прибыл на остров Анхольт, незадолго до этого выкупленный Россией для организации военно-морской базы. Дальше корабль не повели; весь остаток своей карьеры он так и провел у Анхольта, служа кораблем береговой обороны.

Летом 1864 “Штандарт” был вооружен двумя 279-мм орудиями Дальгрена и четырьмя 60-фунтовыми пушками. Русский флот считал его плохо сделанным и в целом, негодным к службе. В 1868 году, броненосец разоружили и поставили на хранение, сняв броню и механизмы. До 1880 года, “Штандарт” служил плавучим складом; в 1880-ом, за ветхостью, был отбуксирован в Копенгаген где и разобран.

“Уихокен” триумфатором вернулся в Кронштадт, где ему был оказан торжественный прием. За выдающуюся храбрость и отличную службу, коммодор Роджерс был награжден Святым Георгием 2-ой степени от российского правительства и Медалью Почета от американского. Контр-адмирал Руневский и капитан Вольц были повышены в звании; мичман Дорогин и кондуктор Степаненко были награждены.

Сражение у Кале, несомненно, самым существенным образом повлияло на настроения общественности, воодушевив народы России и Америки, и окончательно отбив у правительств Англии и Франции всякие мысли о вооруженном выступлении против них. Спустя короткое время, польское восстание было окончательно подавлено и угроза конфликта сошла на нет. Американский монитор оставался в Кронштадте до мая 1865 года, прежде чем отправился в обратный путь через Атлантику. “Уихокен” вернулся в Бостон 11 июня 1865 года.