«Глаголь» над Балтикой (Глава 8)
Дабы не предаваться нервическому ожиданию неизбежного, Николай с головой нырнул в служебные хлопоты.
Церемония подъема флага завершилась без происшествий, да и откуда бы им взяться? После приборки приступили к занятиям, в этот раз Николай решил посетить плутонги противоминной артиллерии. Кавторанг в последнее время уделял все свое внимание главному калибру линкора, но противоминная артиллерия также важна, и манкировать ее подготовкой ни в коем случае не следовало. Сегодня состоится очередная тренировка-обучение команды заряжанию палубных орудий, вот и посмотрим…
Тренировать расчеты собирались на верхней палубе и это было замечательно – погоды стояли отличные, светило небесное сияло совершенно нехарактерно для Петербурга, лаская своими лучами истосковавшийся по солнечному свету город. На бирюзовом небе – ни облачка! Легкий ветерок, теплая свежесть, запах моря… В общем, покидать нагретую солнцем палубу решительно не хотелось. Николай степенно, получая нешуточное удовольствие от прогулки на свежем воздухе, отправился на ют линкора, где, собственно, готовились сейчас к тренировке.
Человеку гражданскому такое учение могло бы показаться странным, мол, велика ли наука, суй снаряд в пушку, да стреляй. На самом же деле обучение заряжанию было делом чрезвычайной важности, процедура эта совсем не так проста, как может показаться неискушенному взгляду, и требует одновременной и слаженной работы многих матросов. Расчет и орудие в бою должны работать единым механизмом, ошибки и сбои тут недопустимы.
Дело в том, что новое стодвадцатимиллиметровое пятидесятикалиберное орудие, на максимальном угле возвышения бьет на семь с половиной морских миль. Эсминец способен атаковать линкор торпедами с расстояния в милю-полторы. Это значит, что под огнем миноносцу предстоит пройти всего лишь миль шесть-шесть с половиной, на что ему и четверти часа не понадобится, при его-то скорости,. И за это малое время нужно не только пристреляться по низкому, распластанному над водой силуэту, но еще и разбить вражеский корабль так, чтобы он потерял ход, а лучше бы и вовсе утонул. А ведь эсминцы не атакуют поодиночке…
Достаточно одному номеру расчета допустить ошибку – собьется ритм, и тогда наводчик, вместо того, чтобы осыпать атакующие миноносцы градом снарядов, будет, кусая губы, дожидаться нерасторопных заряжающих. А ведь ворочать тяжелые двадцатидевятикилограммовые снаряды на качающейся палубе – дело непростое, тут можно и покалечиться ненароком, уронив снаряд или случайно подставившись под откат орудия… и даже не то плохо, что пострадает матрос, а то, что расчет потеряет пару рук и темп стрельбы замедлится еще сильнее.
Вот поэтому заряжающих гоняют и в хвост и в гриву, не меньше чем наводчиков. Сперва – индивидуально, отрабатывая с каждым номером правильные движения вплоть до полного осознания и понимания. Затем приходит черед групповых учений «по приемам», когда каждое действие выполняется по команде кондуктора или офицера. И только когда всякая оплошность исправлена, и матросы до автоматизма отработали заученные движения – тогда расчету разрешается тренировать зарядку орудия от начала и до конца самостоятельно, без подсказок со стороны.
Для тренировок используется специальный прибор. Внешне (да и изнутри) он почти точно копирует казенник палубного орудия, отличие же состоит в том, что вместо ствола у него желоб с принимающим лотком.
Обычно орудие разряжается выстрелом – а вот если по каким-либо причинам пушку зарядили, а стрелять не стали, то разрядка превращается в танец с шаманским бубном диких северных народов, потому что требует времени и специального инструмента. Это значит, что на боевом орудии отрабатывать учение заряжающих никак невозможно, потому-то и нужен прибор. У него все просто, как только зарядили, так специально приставленный матрос тянет за рычаг – и снаряд вместе с картузом скатываются по желобу вниз, откуда другие матросы несут их обратно к элеватору и можно заряжать прибор по новой. И можно как следует гонять расчеты, требуя от них выполнения паспортных семи заряжаний в минуту, а то и более.
Два таких прибора установили сейчас на палубе и готовили их к работе. Подошедший на ют Николай наблюдал, как седоусый кондуктор расчерчивал мелом на палубе положения ног расчетов при всякой команде — так и самому матросу и проверяющему сразу видно, правильно выполняется упражнение или нет. В нескольких метрах от «орудий» организовали «элеватор», попросту уложив на палубу учебные снаряды с картузами.
Затем около «орудий» выстроились первые расчеты, по пять человек. Остальные толпились вокруг, ожидая своей очереди. Индивидуальную подготовку прошли все, сейчас же предстояло обучение «по приемам».
По команде кондуктора «Товсь!» матросы заняли свои места. Замочный, чистоту ладоней которого заранее проверил кондуктор, замер в полушаге от орудия. Его правая рука зависла над рукоятью затвора, а левой он извлек из специального своего пояса снарядную трубку, держа ее как сигарету меж пальцев. Николай сразу отметил ошибку – трубку полагалось держать не двумя, а тремя пальцами, большой палец должен придерживать ее за поддон. Кондуктор открыл было рот, но матрос сообразил сам и поправился.
Снарядная трубка – штука тонкая, грязи не терпит, потому и важна чистота рук, а поскольку в бою заляпаться недолго, из кармана замочного торчит ветошь. Все по уставу.
Прибойничный стоит напротив и в двух шагах от казенника, на левой его ладони — рукавица двойной парусины, а в руках — металлическая палка-прибойник, которую он держит двумя руками наподобие швабры, опустив ее обитым кожей утолщением-клоцем на палубу. Против замочного, по другую сторону казенника и лицом к нему стоит снарядный. Его грудь и живот прикрыты парусиновым передником, не доходящим уставных 20 сантиметров до колен, есть у него и рукавица, только носит он ее не на левой руке, на сгибе которой лежит сейчас снаряд, а на правой, придерживающий оный снаряд за дно. Второй снарядный, во всем копируя первого, стоит от него в шаге позади. Картузные замерли рядом со своими снарядными, так что локоть левой руки картузного едва не касается правой руки снарядного. Расчет занял свои места и затаил дыхание в ожидании следующей команды, застыли, прям как перепуганные зайцы перед лисой. Николай видел, как дернулся кадык первого снарядного… волнуется матрос.
Ничего, со временем выпестуем орлов и из зайцев.
— К заряду!
Замочный опускает правую руку на рукоять затвора и открывает его, левой рукой тут же вкладывает трубку и немедленно достает с пояса новую. Первый снарядный и первый картузный делают шаг вперед, а прибойничный поднимает свою палку-прибойник, держа ее теперь горизонтально, на уровне затвора.
— Снаряд, раз!
Первый снарядный вкладывает снаряд в казенник и сейчас же отступает полшага назад, а его картузный делает левой ногой выпад в полтора шага к тому месту, где только что стоял первый снарядный. Правая нога остается на месте, так что картузный слегка похож на фехтовальщика, пытающегося нанести укол. Прибойничный прикладывает клоц ко дну снаряда и сильным толчком левой руки вгоняет снаряд вглубь.
— Снаряд, два!
Первый снарядный делает еще шаг назад, и уходит за следующим снарядом. Картузный подтягивает правую ногу и замирает у разверстого замка, а прибойничный принимает первоначальное положение, вновь опустив клоц на палубу.
— Картуз!
Картузный вкладывает заряд и уходит влево.
— Замок!
Замочный закрывает замок и вскинув правую руку, кричит:
— Товсь!!!
— Выстрел! – отвечает ему кондуктор.
Тут второй снарядный и его зарядный, простоявшие соляными столбами все предыдущее действо, наконец-то приходят в движение и синхронно делают шаг вперед, занимая место первого снарядного и его картузного перед началом упражнения. Как раз в это время возвращаются первые снарядный с картузным, и встают позади них… Матрос у прибора дергает рычаг, и учебный снаряд вместе с зарядом скатываются вниз, все готово к повторению упражнения, и вновь звучит команда кондуктора:
— К заряду!
И все повторяется снова и снова, пока расчет не произведет двадцать заряжаний, после этого на его место становятся новый – всего на линкоре шестнадцать стодвадцатимиллиметровых орудий, так что через каждый прибор следовало прогнать по восемь расчетов.
В целом Николай остался доволен увиденным – конечно же были ошибки и промахи, ну так на то и учения… Видно было что лейтенанты поработали не за страх, а за совесть, откровенных неумех среди матросов не было. И организация учения также заслуживала похвалы – кондукторы бдительны, не пропускали ничего, где соленым присловьем, а где и личным примером показывая матросам что они делают не так и как надо делать правильно.
Николай любил наблюдать за тренировками расчетов, любил смотреть, как неумехи-новички постепенно обретают отточенную грацию профессионалов. В этом деле не нужно спешить, зато важно видеть каждую погрешность, и не лениться останавливать процесс, объясняя не только проштрафившемуся матросу, но и всему расчету причины ошибки. И тогда, в настоящем бою, матросу некогда будет бояться, тело все сделает само, повторяя отработанные до автоматизма движения, и расчет, действуя слажено и четко, станет настоящим конвейером смерти.
Против собственной воли Николай вспомнил юного мичмана из четвертой шестидюймовой башни броненосца «Бородино». Он бы очень напуган, чего уж там, поджилки тряслись от страха, но все же вбитое морским корпусом и тренировками умение превозмогало ужас битвы – мичман действовал, не задумываясь, и действовал верно. Так что пусть потеют расчеты, бой все окупит сторицей.
Учение закончилось, а там уже просвистали к вину. Николай не отказал себе в удовольствии вновь прогуляться по огромной, почти двухсотметровой палубе линкора и с ленцой наблюдал, как на баке организовалась матросская очередь за водкой. Вот и старший баталер – шагает важно и чинно, будто поп во время крестного хода. За ним бережно, словно икону, несут ендову «столового вина», проголодавшиеся матросы прямо таки пьют его глазами. Николай про себя хмыкнул – мало какой образ Николая Чудотворца или Божьей Матери удостаивался такого пристального внимания. Впрочем, что тут удивительного? Матросский завтрак — это чай, да хлеб с маслом, червячка, конечно, заморишь, но пуза не набьешь, а ведь после завтрака уже шесть часов прошло.
Ну а после чарки — обед, кормили на «Севастополе», как и на всем российском императорском флоте хорошо и сытно. Николай взял себе за правило иной раз заходить в кубрики в обеденное время, когда на металлических, покрытых линолеумом столах жизнеутверждающе возвышались баки с наваристым борщем. Суп был великолепен, ложка в нем замирала по стойке «смирно», словно наказанный матрос под винтовкой на шкафуте. Груды выловленного из борща мяса ожидали своей очереди на заляпанным жиром столах. Тарелок и вилок матросам не полагалось, ели ложками из общего котла, к мясу же приступали по команде бачковых: «По мясам», предварительно порезав его складными ножами. Николай неоднократно убеждался в том, что баталеры и коки линкора дело свое знают туго, исполняют на совесть. Казенных харчей хватало на всех с преизлихом.
Но в этот раз кавторанг не пошел в кубрики с инспекцией – воспоминания о наваристом матросском борще пробудили чувство голода, да и нехорошо было бы опаздывать к столу в такой день.
Войдя в кают-кампанию, кавторанг обнаружил, что прибыл в числе последних. Офицеры линейного корабля, с комфортом расположились на диванах и креслах расставленных вдоль стен, или стояли около, образовав небольшие кружки по интересам. Впрочем, иерархия просматривалась и тут — мичманы тяготели к мичманам, лейтенанты образовали отдельное собрание прямо под гобеленом, изображавшим героический прорыв броненосца «Севастополь», в честь которого линкор и унаследовал свое овеянное славой имя. Старшие офицеры стояли чуть поодаль. В этом не нужно было усматривать особенности этикета, никто не помешал бы мичману присоединиться к лейтенантам, но следовало понимать, что равенство в звании в большинстве случаев означало и примерное равенство в возрасте, да и по интересам. Слова многих разговоров сливались в негромкий гул, изредка прерываемый тихим смехом, когда кто-нибудь отпускал удачную шутку или каламбур.
Почти три десятка офицеров оставляли, тем не менее, еще немало свободного места. Посередине кают-компании расположился огромный стол, покрытый белоснежной скатертью, накрахмаленной и выглаженной столь тщательно, что ее краями, наверное, можно было бы резать краюху хлеба. Впрочем, из-за обилия закусок и напитков, цвет скатерти было не так-то просто различить.
Дверь распахнулась, пропустив старшего офицера «Севастополя», капитана второго ранга Беседина Александра Васильевича. Невысокий, но пухлый, с розовыми кругленькими щечками кавторанг важно прошествовал к центру кают-компании.
— Господа офицеры, прошу к столу! — произнес он басом, какового вряд ли можно было бы ожидать от человека, более всего напоминавшего своим видом чистенького, толстенького поросеночка.
Все тут же пришло в движение – вестовые ринулись выдвигать отделанные черной кожей стулья, офицеры занимали свои места. Отец Филарет, перед тем как воссесть напротив старшего офицера размашисто перекрестил трапезу. Николай в который уже раз возблагодарил Господа за то, что его место располагалось по другую сторону стола от батюшки – тот был чрезвычайно велик телом, настолько, что широкоплечий кавторанг решительно терялся на фоне его рясы, но кроме того обладал необычной и даже удивительной порывистостью движений. Вот и сейчас резкий замах его здоровенной руки, осеняющей крестом ломившийся закусками стол, заставил стоявшего рядом штурмана отшатнуться, прикрывая рукой голову в шутливом ужасе.
Николай не считал нужным распространяться о своей дуэли, рассказав о ней только тем, кому по службе положено было знать о его обстоятельствах – старшему офицеру и командиру корабля. Однако же сейчас выяснилось, что кают-компания в курсе происходящего.
Беседин встал, с рюмкой водки в толстеньких пальцах.
— Прошу внимания, господа! Сосвем недавно на наш линейный корабль прибыл новый старший артиллерийский офицер, капитан второго ранга Николай Филиппович Маштаков, и я имел честь представить его кают-кампании. Хотя времени прошло совсем немного, уверен, многие из нас успели узнать его с самой лучшей стороны. Кипучая энергия, с которой Николай Филиппович взялся за столь непростое дело, как артиллерия новейшего дредноута, снискала ему большое уважение. Все мы наслышаны о военных заслугах нашего главного артиллериста, не сомневаюсь, что наши лейтенанты горды возможностью обучаться под наставлением геогиевского кавалера… Николай Филиппович встречал любые превратности судьбы с присущим ему достоинством, как то и должно русскому морскому офицеру. Завтра Николаю Филипповичу предстоит защищать честь российского императорского флота еще раз, так давайте же пожелаем ему удачи!
Скрипнули отодвигаемые стулья, офицеры встали. Николай оказался в самом центре внимания, все взгляды сейчас скрестились на нем. Это было для него несколько неожиданно, так что кавторанг почувствовал легкий прилив крови к щекам.
Сразу после обеда Беседин попросил Николая чуть задержаться, тут же к ним подошел главный штурман, Виктор Сергеевич Дьяченков 2-ой.
— Простите за нескромный вопрос, Николай Филиппович, но где Вы собираетесь провести ночь сегодня? – ласково обратился к кавторангу Беседин.
— Это не секрет. Я полагал сегодня вечером покинуть корабль и переночевать в гостинице, — отвечал Николай и тут в разговор вступил Виктор Сергеевич:
— Николай Филиппович, но стоит ли Вам тратить время на какие-то гостиницы? Насколько я слышал, дело будет решаться в Лесном парке, и так уж вышло, что как раз неподалеку от него я снимаю квартиру. О нет, прошу Вас, не качайте головой – я холостяк, к тому же сегодня остаюсь на корабле, и Вы нисколечко меня не стесните. Прошу Вас, не откажите! – произнес Дьяченков протягивая связку ключей кавторангу. Николаю не оставалось ничего иного, как только поблагодарить сослуживца за проявленную заботу.
Затем слово вновь взял Александр Васильевич:
— Николай Филиппович, по соглашению с командиром корабля я готов предоставить Вам катер прямо сейчас, с тем, чтобы Вы могли бы как следует отдохнуть перед завтрашним днем. Дела подождут – ведь куда важнее, чтобы завтра Вы вернулись к исполнению своих обязанностей, чем все, что Вы успеете сделать сегодня!
Но от этого кавторанг попробовал отказаться:
— Позвольте поблагодарить Вас, Александр Васильевич, но я бы предпочел остаться до вечера на линкоре. Усталости я не чувствую, а чем же мне будет заняться в четырех стенах? Я лучше за своими присмотрю, как раз неплохо было бы с дальномерщиками повозиться.
Однако Беседин был неумолим:
— Дорогой Николай Филиппович, но ведь времени-то у Вас остается совсем немного! Пока отвезет Вас катер, пока из Кронштадта доберетесь до квартиры Виктора Сергеевича, а это не ближний свет, пока поужинаете, а ведь перед завтрашним Вам нужно лечь пораньше и выспаться как следует. Так что откладывать до вечера не надо. Ну а если Вы собираетесь еще возражать, тогда извольте рассматривать мое предложение как приказ, и немедленно приступайте к исполнению не щадя живота своего, в точности, как Морским Уставом предписывается!
Смеющийся Николай в знак капитуляции поднял ладони вверх:
— Ну, если это приказ, тогда конечно, буду исполнять.
— Только зайдите перед отъездом к командиру, Николай Филиппович, он обязательно хотел Вас видеть.
***
Николай поднялся затемно, а вот его верный Кузяков похоже и вовсе не ложился. Завтракать кавторанг не стал – не хотелось, да и не дело это, принимать пищу перед сабельным поединком. Раны в живот чрезвычайно опасны сами по себе, но иногда есть шанс на излечение, а вот если кишечник полон еды, тут дорога одна – в землю. Предки это знали, потому и старались рубиться натощак.
Медленно текут минуты. Страха нет, хотя внизу живота ворочается что-то холодное, но тело и сознание охвачены удивительной и какой-то даже радостной легкостью, каждый цвет удивительно ярок, каждый вкус – насыщен, а запах – отчетлив. Николай понимал, что все, что он видит и чувствует сегодня, вполне возможно происходит для него в последний раз, и потому впитывал происходящее вокруг, спеша насладиться отпущенным ему бытием. Каждая мелочь имеет значение – взгляд выхватывал такое, на что в обычной жизни никогда не обращаешь внимания. Жить здесь и сейчас, находя удовольствие в каждом мгновении своего земного существования – как же это прекрасно!
Теплая вода, мягкая белоснежная пена, ласковое прикосновение острейшей бритвы к коже – что бы ни случилось, офицер российского императорского флота должен выглядеть идеально. Затем пришел черед одежды. Николай решил, что слишком много чести будет штабс-ротмистру, чтобы надевать ради него парадную форму и ограничился обыкновенной береговой строевой. Но и она, стараниями Кузякова выглядела великолепно.
Рубашка с манжетами такой белизны, что хочется отвести взгляд на что-то менее яркое. Брюки черного сукна, отглаженные до совершенства, что если бы уронить на них наилегчайшее пуховое перышко, так оно, того и гляди распадется надвое, словно упало не на брючную стрелку, а на лезвие лучшей дамасской стали. Черный китель с золотыми пуговицами и золотой же вязью по стоячему воротничку, такой же черным ремень с золотой пряжкой. На плечах – желтые погоны с двумя черными полосами и тремя пятиконечными звездами. На золоте пуговиц – якоря, на золоте ременной пряжки – двухглавый орел. Черные туфли и черная же фуражка. Все – в идеальном состоянии, словно костюм еще даже не выносили из ателье, ни пылинки, ни соринки…
И, конечно же, сабля, с белым темляком. Парадная – для дуэли она не годится, оружие, которым собирается сражаться кавторанг, он повезет с собой.
Николаю вспомнился разговор с князем.
— Я понимаю, Алексей, что раз уж граф у нас оскорбленный действием, условия дуэли назначит он. Но вот о чем я тебя очень прошу: присмотрись, прояви дипломатию и попробуй уговорить его на два условия. Первое – чтобы дуэль велась неподвижно. А второе – на собственном оружии.
Алексей Павлович изрядно удивился.
— Николай, я понимаю что тебе есть резон просить графа о неподвижной дуэли, я бы и сам тебе это советовал. Если Вы будете вести бой не сходя с места, так это, конечно же, отнимет у него некоторые преимущества, потому что двигается он заметно лучше тебя. В неподвижной дуэли Вы будете постоянно в пределах досягаемости друг у друга, а если дать ему возможность разрывать дистанцию и атаковать по собственному усмотрению, так это тебе будет верный проигрыш. Но зачем ты просишь о собственном оружии? Я понимаю, что тебе будет удобнее работать своим клинком, но подумай, какое преимущество ты даешь графу!
— И все же, Алексей, я настаиваю на своей просьбе.
Князь только пожал плечами.
— Ну что , друг мой, я попробую. Но… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Николай глубоко вздохнул и улыбнулся:
— Дорогой Алексей, я тоже очень на это надеюсь.
Николай сбежал по старой уже деревянной лестнице вниз, вызвав к жизни целую симфонию жалобного древесного поскрипывания, хотя, вообще говоря, и квартира и дом были вполне приличны. Он вышел на улицу, на брусчатке которой прямо перед воротами во двор его уже ожидал экипаж – Николай договорился с возницей еще вечером и тот не подвел, приехал вовремя и, натянув фуражку на самые брови, ожидал сейчас офицера, позевывая в свою окладистую бороду.
Николай кивнул ему и устроился на сиденье, а его вестовой Кузяков, разместив саблю и взятую им сумку с кое-какой медициной да сменой одежды для Николая, занял место рядом с кавторангом. Убедившись в том, что пассажиры устроились с комфортом, возница задумчиво пожевал губами и несильно тряхнул вожжи — вороная лошаденка цокнула копытами по мостовой, увозя Николая к месту грядущей схватки.
Дуэль должна была состояться в укромном месте Лесного парка, неподалеку от Выборгского тракта, так что экипаж вскоре покинул городскую застройку. Почти тут же впереди зазеленели деревья, а там уже возница свернул на утоптанные парковые дорожки, и вокруг них зашумела свежая зеленая листва. Вчера погода была изумительной, солнце сияло в безоблачном зените, сегодня же сумрак уходящей ночи превратился в серое, промозглое утро. Низкие грязные облака затянули небо, солнца видно не было, а вода небольшого пруда, мимо которого проехала пролетка, выглядела совсем черной и мерзостно холодной. Это развеселило Николая: надо же, во всех романах дуэли происходят именно так – стылое небо, бессолнечное осеннее утро…
Еще только вороньего грая не хватает, успел подумать кавторанг. И тут же черная птица, сидевшая на ветке, под которой как раз проезжал экипаж, вдруг громко каркнула во все воронье горло и уставилась на Николая умным и черным глазом. Кузяков истово перекрестился
— Оборони нас царица небесная, накаркала, скотина паскудная…
Возница бросил на Кузякова задумчивый взгляд через плечо, но не сказал ни слова. Он и сам чем-то напоминал Николаю ворона – крупный и черный, с большим крючковатым носом, он словно большая птица нахохлился на своем сидении.
Но Николай, в отличие от большинства моряков, не был суеверным, эту черту он унаследовал от отца, который часто говорил ему:
— Есть только одна плохая примета – если безлунной полночью пьяная черная кошка разобьет зеркало полным воды ведром, то это к неприятности. Все остальное – к деньгам и удаче!
Не прошло и трех минут, как экипаж выехал на поляну, где должен был состояться поединок чести. Кажется, все уже в сборе – потянув за серебряную цепочку, Николай извлек из кармана луковицу часов, но время было без четверти восемь, так что он не опоздал, а значит никаких претензий к нему не было и быть не могло.
Человеку свойственен страх. Тем более – перед первой в своей жизни дуэлью. Тем более – если твой противник куда сильнее, чем ты. Страх – это естественная и нормальная реакция, но подавлять его нужно уметь, ибо бесстрашным зовут не того, кто ничего не боится, а того, кто понимает все, но тем не менее делает то, что должно.
Игла смертного ужаса уколола Николая прямо в сердце, когда он увидел фигуры секундантов на поляне, но затем эта игла истончилась и растаяла. Страх исчез, испарился, сменившись сосредоточенностью и готовностью к драке. Все чувства сейчас обострились, и, ступая на грешную землю, Николай ощущал как бурлит, заполняя его естество, предвкушение предстоящей схватки.
Кроме него с Кузяковым на поляне было еще пятеро. Конечно же здесь присутствовал друг и секундант Николая, князь Еникеев, с донельзя мрачной физиономией спешащий встретить вылезающего из экипажа кавторанга, а с князем – судовой доктор с «Баяна». Невысокого роста, маленький и кругленький, он был хирургом от Бога и Маштаков с удовольствием раскланялся с ним. Секундант графа, дородный и кряжистый офицер, изучал сейчас Николая, и во взгляде его не было и намека на какие-либо человеческие чувства, а на противоположном краю поляны над тюками суетился какой-то человек – наверное, слуга штабс-ротмистра.
Ну и, конечно же, сам граф Стевен-Штейнгель собственной персоной. Этот был уже готов к бою – сбросив сюртук, он стоял в одной лишь белой рубашке с широкими рукавами, слегка выставив вперед правую ногу и уперев руки в боки. Но его живописная поза задиры и дуэлянта категорически не вязалась с бледным лицом, темными кругами под глазами, и каким-то неестественно вымученным, хотя и решительным блеском во взгляде.
«Ты смотри-ка!» — подумал про себя Николай: «А ведь графенок-то наш, похоже, провел сегодня бессонную ночь…К чему бы это, интересно знать?»
Коляска и экипаж, на котором приехали граф и секунданты, вместе с их кучерами стояли поодаль.
-Здрав будь, Николай – произнес подошедший к нему князь и, внимательно оглядев друга крякнул:
— Вижу, что выспался и готов. Молодец!
— Здравствуй, Алексей. Что тут у нас?
— Все готово. Трава сухая, нога скользить не будет, места мы разметили с Петром Васильевичем – Алексей Павлович кивнул на секунданта штабс-ротмистра.
— Противник твой, словно конь застоявшийся, только что копытом землю не роет. Уж не знаю, что его так разволновало, но он как-будто малость не в себе.
— Так ему же хуже. И что, можно начинать? – спросил Николай, попутно снимая фуражку и китель, заодно уж избавляясь от цепочки часов-луковицы – сражаться полагалось в рубашке, причем в карманах дуэлянтов ничего быть не должно.
Князь Еникеев смерил Николая еще одним долгим, испытующим взглядом.
— А пожалуй, что и можно. Готовься.
Приготовления не заняли много времени – Николай завершил разоблачение, отдав одежду Кузякову, в то время как князь с секундантом графа осмотрели их оружие. Видимо, проблем не возникло, так как сразу после осмотра секунданты вручили шашки их владельцам.
Теперь следовало занять позицию. По правилам неподвижной дуэли каждому сопернику разрешены выпады и отступления, но левая нога при этом должна оставаться неподвижной. Поэтому дуэлянты, заняв удобную им дистанцию, вбили каждый небольшой колышек и привязали к нему левую ногу – если колышек будет выдернут или бечевка лопнет, это будет означать нарушение правил и проигрыш дуэли.
— Господа! – обратился к Николаю и графу его секундант:
— К моему глубочайшему сожалению, офицерский суд чести вынес решение о поединке, поэтому я не могу предложить Вам окончить дело примирением. Позволю себе напомнить правила. По указанию секунданта «En garde», Вы принимаете удобные для Вас стойки. Затем секундант спрашивает Вас о готовности «Êtes-vous prêts?» — давать ответ не нужно, но если Вы неготовы, Вы должны топнуть ногой или поднять оружие вертикально вверх. Если в течении двух секунд после вопроса «Êtes-vous prêts?» никто из Вас не подает такого знака, то по хлопку в ладоши Вы начинаете поединок.
— Поединок продолжается до результата, но если секундант считает необходимым прервать бой, он дает команду «Halte!», по Вы обязаны прекратить поединок. Если кто-то из Вас будет ранен, то секундант прервет поединок до тех пор, пока раненный не будет освидетельствован присутствующим здесь врачом. В случае, если врач посчитает возможным продолжение поединка, секундант вновь подаст сигналы «En garde!» и «Êtes-vous prêts?», после чего по хлопку ладоней поединок возобновляется. Во всяком другом случае, когда секундант прервал поединок, он возобновляется тем же способом.
— Есть ли у Вас какие-то вопросы?
Николай отрицательно помотал головой.
— Нет.
-Нет, — процедил граф сквозь зубы.
— Что же, тогда – к делу. En garde!
Граф встал на указанное секундантом место и, небрежно салютовав Николаю, поднял клинок в классическую позицию – рука, держащая оружие, чуть согнута, лезвие параллельно земле, на уровне глаз, острие смотрит в лицо кавторангу.
«Что же, самое время всем нам немного удивиться», — подумал про себя Николай и, не глядя, протянул назад левую руку. Кузяков не дремал, и в ладонь кавторанга немедленно лег туго свернутый комок материи.
Все присутствующие на поляне с широко раскрытыми от удивления глазами наблюдали, как Николай встряхнул белый комок и как он развернулся в белую матерчатую ленту, которую кавторанг и повязал поверх брючного ремня. Но это было только начало – Николай, не вынимая собственный клинок из ножен, засунул его за матерчатый пояс. Левой рукой он придержал ножны так, чтобы сабля располагалась почти параллельно земле, при этом рукоять его оружия смотрела в грудь графу. Правая рука Николая осталась вытянутой вдоль тела, он даже не прикоснулся к эфесу.
После этого кавторанг встал в классическую фехтовальную стойку – правая нога вперед, колени слегка согнуты, спокойно глядя в глаза графу Стевен-Штейнгелю, острие клинка которого пребывало на расстоянии вытянутой руки от лица Николая, и даже меньше.
Один только князь понял, что происходит и скорчил Николаю зверскую гримасу. Остальные же смотрели на кавторанга едва ли не открывав рты.
— Halte! – воскликнул Петр Васильевич, секундант графа.
— Господин капитан второго ранга, по моему, Вы не поняли условия поединка. По команде . «En garde!» извольте обнажить шашку и принять позицию, как это сделал Ваш соперник!
— Спасибо, господин ротмистр, но я принял нужную мне позицию.
— Но… но как это, Вы даже не взялись за клинок!
— Так что ж с того? Ведь правила этого не запрещают?
Ротмистр, помявшись, признал, что нарушения правил дуэльного кодекса в этом нет.
— Тогда за чем же дело стало? – мило улыбнулся ему Николай.
— Но Ваша лента…
-Это пояс. Я обязан выйти на дуэль, не имея ничего в карманах, но пояса правила не регламентируют.
— Но ножны…
-Слово чести, я не собираюсь использовать их в бою. Но если граф мне не верит, то может взять свои, я не возражаю.
— Ну… это… — только и смог вымолвить ротмистр и, разведя руками, воззрился на графа Стевен-Штейнгеля. А тот и вовсе не смотрел на своего секунданта, не спуская глаз с Николая, и в его черных зрачках медленно разгорался гнев.
— En garde! – повторил Петр Васильевич
Николай снова принял ту же позу. Ротмистр подождал немного, словно надеясь на то, что капитан второго ранга одумается и вынет-таки оружие из ножен. Этого не произошло, и Петр Васильевич чуть дрогнувшим голосом подал следующую команду:
— Êtes-vous prêts?
Николай молчал. Граф секунду пристально смотрел ему в глаза, но потом не выдержал, топнул ногой и поднял саблю вверх.
— Черт Вас подери, капитан, что за балаган Вы тут устраиваете?!
Тон Николая мог бы проморозить до дна средних размеров озеро:
— Держите себя в руках, граф. Если я сделаю что-то такое, что идет в разрез с правилами дуэльного кодекса, секунданты меня поправят. А от Вас я больше не желаю слышать ни единого слова.
Бешенство вспыхнуло в глазах штабс-ротмистра… и погасло, смытое каким-то иным чувством, для которого Николай не мог подобрать названия. Граф кивнул своему секунданту и тот в третий раз повторил
— En garde!
Штабс-ротмистр вновь замер, направив острие своего клинка прямо в лицо Николаю. А кавторанг продолжал стоять как стоял, только спокойно и чуть насмешливо смотрел прямо в ему в глаза.
— Êtes-vous prêts?
Николай молчал и граф тоже. Но через секунду лезвие сабли графа едва заметно дрогнуло и штабс-ротмистр тряхнул головой:
— Да чтоб вас! – буквально выплюнул он и опустил клинок вниз.
Ротмистр чуть не подавился, а Николай ощутил страшное желание прикрыть глаза, дабы торжествующий блеск не выдал его раньше времени.
Похоже, он рассчитал правильно. Сам по себе вызов и участие на дуэли не были для графа чем-то зазорным – дело чести, и ни один блюститель светских правил никогда ни в чем его не упрекнет. Хотя обстоятельства вызова все же были несколько сомнительны, но репутация графа не претерпела никакого урона. В выборе холодного оружия, тоже претензий быть не могло – граф в своем праве оскорбленного, но…
…но все же какой-то шепоток за его спиной уже мог бы возникнуть – кто-то наверняка обратил бы внимание на то, что граф «постеснялся» выбрать пистолеты, на которых противники были бы равны и предпочел клинки, где у морского офицера против кавалергарда практически не было шансов. Вообще говоря, это тоже ничего не значило – поболтали бы да и забыли, мало ли сплетен ходит в свете? Ха, да свет из них состоит более, чем наполовину. Но вот если бы к этому добавилось еще известие о том, что граф заколол человека, который даже не извлек оружия из ножен – вот тут последствия для его репутации уже могли возникнуть, причем весьма недвусмысленные.
Но самое главное было не в этом. В конце-концов граф действовал по закону и секунданты это подтвердят, никто и никогда не бросит обвинения ему в глаза, ну, может будут шептаться по углам, так ведь это не доставит особых затруднений штабс-ротмистру. Плевать он хотел на чужое мнение.
Настоящая загвоздка для него в том, что одержав такую победу, граф не имел никакой надежды вновь возвысить себя в глазах госпожи Абзановой. Благосклонности дамы можно добиться, поразив ее воображение, совершив что-то неординарное, а какое будет впечатление от хладнокровного убийства?
При этом граф уверен в своем превосходстве – и правильно уверен, так что с того, если он немного подождет, опустив клинок, пока неумеха-моряк не соизволит, наконец, обнажить свой? Конечного результата это все равно не изменит.
Так, или примерно так должен был думать граф — по мнению Николая.
— Êtes-vous prêts? – повторно спросил ротмистр. Ответа не последовало. Граф продолжал стоять, опустив клинок острием в землю, Николай также не менял своей позы.
Петр Васильевич в недоумении пожал плечами, и тогда князь Еникеев хлопнул в ладоши.
Свистнула сталь.
