«Глаголь» над Балтикой (Глава 4)

Глава 4, предыдущая тут, а самая первая  —тут

Тихий и ровный гул электромоторов убаюкивал, даря ощущение покоя. Но тут же загрохотало, лязгнуло, ударило по ушам. Из провала адским чертом  вынырнуло широченное рыло зарядника и, смирив свой разбег, замерло у открытого затвора двенадцатидюймовой пушки. Рванулся вперед прибойник, долженствующий вбить снаряд в камору, да только никакого снаряда не было. А когда толстенный железный стержень отпрянул назад, задев крышку медного ящика, из того не выпало шелкового картуза с порохом.  Резкие, злые движения стального механизма, долженствующие зарядить изготовленное к бою орудие, пропадали втуне. Впрочем, так и должно было быть.

Два дальше! Шесть вправо! – выкрикнул лейтенант.

Вновь загудели электродвигатели, башня шевельнулась, начав доворот к цели, но закончить его не успела. Николай резко кивнул, подав знак не сводящему с него глаз  кондуктору, тот повернул рубильник и башня замерла.  Николай повысил голос

— Сильный взрыв, лейтенант тяжело ранен. Пархоменко, принимай командование!

Рослый, широкий в плечах кондуктор с коротким ежиком волос пшеничного цвета, быстро зыркнул на «волею начальства преставившегося» командира, но теряться не стал:

— Перейти на ручное!

Вызванные из перегрузочного и рабочего отделений матросы, схватившись за розмахи, заработали быстро и споро – башня медленно продолжила вращение. Раздухарившийся Пархоменко продолжил:

— Проверить предохранители! Попов, главная цепь, Сидоренко, вспомогательные!!

Но если Попов «со всех четырех» бросился исполнять приказанное, то второй матрос замер в растерянности. Кондуктор побагровел и, пробормотав под нос что-то эдакое, заорал:

— Вон туды давай, не видишь, ящик взад тебя! Да куда полез, фефела! Правее смотри, правее…

Не выдержал, подскочил сам, распахнул металлическую дверцу – увы, вместо цепи вспомогательного тока  на враз побуревшего Пархоменко смотрели какие-то вентили, ветошь и смазка.

Так опозориться перед собственным лейтенантом в присутствии капитана второго ранга – это нужно было суметь. Кондуктор быстро взглянул в сузившиеся глаза своего командира и, не увидев в них ничего для себя хорошего, совсем было пригорюнился. Его багровое лицо пошло бледными пятнами, обретя сходство с вываленной в муке брюквой. Однако Пархоменко все же взял себя в руки, чем заслужил молчаливое одобрение Николая. Вернувшись на место и проверив показания приборов, кондуктор доложил о готовности к открытию огня.

— Отбой !

— От орудий отойти!

Николай внимательно и во всех подробностях изучил переносицу командира башни и задумчиво произнес:

— Лейтенант, оживайте.

Лейтенант Иванов-третий глубоко вздохнул и одернул китель:

— Пархоменко, ко мне !

А когда ставший совсем белым кондуктор подошел, лейтенант наклонился к нему и полушепотом, дабы матросы не слышали, произнес:

— Пархоменко ! Ты когда лево от право отличать научишься, а? Это в старых башнях предохранители вспомогательного тока расположены по правую руку. А в этой башне они СЛЕВА, и если ты мне еще раз такой цирк покажешь – я те сено-солому к рукам прикручу, верблюд астраханский!

Кондуктор тяжело сглотнул, а лейтенант уже вглядывался в показания приборов и говорил вслух

— Тааак, целик выставил правильно, а прицел…  прицел наврал на одно деление. А скажи-ка мне, Пархоменко, почему ты, чтобы перейти на ручное, не отправил посыльного к противоминному калибру?

— Так ведь… вашскородь… у нас же по упражнению вместо них матросы рабочего и перегрузочного!

— Верно. Но в настоящем-то бою их не позовешь, им своих дел хватит, снаряды с полузарядами кантовать. Надо будет вызывать из плутонгов, поэтому в следующий раз обязательно отправь кого-то посыльным. Так, учение закончено, сейчас матчасть повторять будем… А ты, Пархоменко, обязательно с Поповым подработай.

— Дозвольте доложить, вашскородь, он же правильно полез главную цепь проверять…

Иванов-третий тяжело вздохнул.

— Где расположены предохранители главной электроцепи – это он знает. Только не дошел он до распределителя.  Прибило его зарядником первого орудия, понимаешь? Куда он, козел горный, поверх выхода из подачной трубы сунулся? Там же как раз пушка заряжаться должна была. Ну-тко, процитируй-ка мне статью сто двадцать семь «Правил артиллерийской службы» за нумером два?

Кондуктор вытянулся в струнку и отбарабанил:

—  Прежде всего следует перед каждым человеком прогнать близ расположенные механизмы, чтобы он, по незнанию, не подвергся бы опасности. Особенно это важно в отношении…

— Соображаешь. Вот и позанимайся с Поповым дополнительно.

Николай выбрался из башни. Ситуация была решительно абсурдной – за такие «подвиги» на броненосцах кондуктора разжаловали бы в юнги и более к артиллерии на пушечный выстрел не допустили. А здесь – ничего не поделаешь, всем им, от него самого и до последнего матроса приходится учиться заново.

Капитан второго ранга бросил взгляд на титаническое сооружение, внутри которого он только что находился.

Конечно, двенадцатидюймовые пушки были и на старых броненосцах. Но, черт возьми, это были совсем другие пушки! Нет, кое-что общее у них конечно было. Например, затвор – и там и там одного типа, поршневой. Но на старых пушках приводы к нему были гидравлическими, так что замок открывался четырнадцать секунд, здесь же  — электричество выполняло ту же работу всего за четыре. А снаряды? В русско-японскую двенадцатидюймовки стреляли облегченными 331,7-килограммовыми снарядами, содержащем всего 5,3 кг взрывчатого вещества. Порочность этой тактики была усвоена, и сразу же после войны взялись за разработку нового боеприпаса. В 1907 году сделали снаряд потяжелее, весом в 389 кг, причем количество взрывчатки в нем выросло почти вдвое. Именно такими стреляли сейчас и балтийские и черноморские броненосцы.  Проектировщики сделали бы снаряды еще крупнее, да вот беда – хранилища и подачные устройства уже построенных броненосцев не могли обслужить «чемоданы» больших габаритов. Ну а для новейших линкоров, которые тогда еще толком и проектировать-то не начали, такие ограничения отсутствовали. И вот – пожалуйте бриться: новые куда более грозные, чем на старых броненосцах орудия, а к ним — бронебойные снаряды в 471 кг, и почти тринадцать килограммов взрывчатки внутри!

Впервые увидев огромные, почти метр с четвертью в длину снаряды, Николай мысленно присвиснул. «Эх, нам бы такое да в Цусиму» — была первая мысль, а вторая – наверное, каждый ветеран, увидев это чудо, наверняка подумал то же самое, что и он.

Но ладно бы только снаряды. На дредноутах типа «Севастополь» стояли невиданные ранее трехорудийные башни, где каждая пушка выпускала два снаряда в минуту! В Цусиме раз в полторы минуты стреляли.  Внутреннее устройство башен было другим. Другими были не только пушки, но и механизмы подачи, охлаждение погребов и прочее, а еще имелось много такого, чего на старых броненосцах и вовсе не было.

Все это было ново, современно, убийственно-эффективно так что сперва Николаю казалось, что он попал в артиллерийский рай. Но имелась у этого рая и оборотная сторона. Ведь было как? Матрос, поступая на флот, проходил обучение на одном из кораблей учебного отряда. Новейших кораблей в том отряде, конечно, не числилось, но все же устройство башен было более-менее сходно с тем, что стояло на вооружении боевых эскадр. Так что матросы прибывали на броненосцы и крейсера флота вполне подготовленными, а там их уже ждали кондукторы, фельдфебели, офицеры, отлично владевшие вверенным им оружием.  Поэтому подтянуть новичков не составляло особого труда.

А здесь? Да, тот же Пархоменко – из старослужащих, сколько лет флоту и артиллерии отдал, и Николай ни секунды не сомневался, что старые башни кондуктор знает отлично.

Ведь ошибка его в том и заключалась, что полез он туда, где электрокабели на старых двухорудийных башнях стоят. Подвел кондуктора рефлекс, отработанные до автоматизма действия – за что ж его ругать-то? А сколько времени нужно, чтобы кондуктор старые рефлексы забыл и с новой башней освоился? Вот то-то и оно. Офицер, конечно, должен его учить, какие разговоры, да только что сделаешь, если и командиры новейшие свои башни сами впервые видят?

Хотя тут у лейтенантов имелось преимущество перед Николаем – их-то на линкор пораньше назначали, было хоть немного времени с устройством башен ознакомиться, чертежи полистать, да и во время сдачи-приемки тут наверняка куча инженеров находилось, учили, всегда подсказать могли, если непонятно что-то. А Николай прибыл с опозданием, и о новом оружии, выходит, знал даже меньше собственных подчиненных.

Да и просто знать – мало. Нужно еще до автоматизма отработать действия на всякий, могущий возникнуть случай, нужно добиться слаженной работы десятков человек, обслуживающих башню. А башен таких на линкоре четыре. Поражающая воображение мощь… если находится в умелых руках.  Но сейчас назвать имеющиеся руки умелыми не позволил бы себе даже самый завзятый оптимист.

И ведь башни – это еще не все оружие линкора. Есть еще противоминный калибр — шестнадцать новейших стодвадцатимиллиметровых орудий в восьми плутонгах, по паре в каждом. Конечно, с ними проще – уж чего-чего, а казематной артиллерии во флоте предостаточно, это людям понятно и знакомо, но учить-то все равно нужно! А дальномерные посты? А управление огнем? Николаю казалось, что хотя бы с этим будет проще, чем с остальным. По слухам, на новейшие линкоры ставили систему Гейслера, каковую кавторанг изучил досконально в должности старшего артиллерийского офицера «Императора Павла I». Однако же и здесь его ждал сюрприз – приборы управления огнем Гейслера действительно имелись, но Николай в первый же день обнаружил, что техники устанавливают что-то еще. Как выяснилось — новейшую систему Поллэна, которая и будет основной, а Гейслер при ней так, про запас, чтобы все яйца в одну корзину не складывать . Даже самое поверхностное знакомство с возможностями новой техники открывало такие перспективы, что захватывало дух, но… это тоже требовало самого пристального изучения! А в сутках всего двадцать четыре часа.

За два года службы на «Павле» Николай привык к тому, что он и его артиллеристы обеспечивают боеспособность корабля – огромный броненосец готов был постоять за себя во всякий час. «Севастополь», покамест, был решительно не готов, а понимание того, как много предстоит изучить и сделать, а главное — сколько времени это займет, вгоняло в тоску. Пройдут еще многие и многие месяцы самой интенсивной учебы, прежде чем новейший дредноут станет по-настоящему боеспособным.

Николая переполняло желание в совершенстве овладеть возможностями, предоставляемыми новой техникой. Разумеется, он всегда и с интересом читал о прогрессе в военно-морском деле, особенно обращая внимание на то, что относилось к его артиллерийской специальности. Николай знал, конечно, какой огромный скачок совершила Англия, приступив к постройке дредноутов на смену эскадренным  броненосцам.

Давным-давно моря бороздили огромные деревянные линейные корабли, высокие борта которых в три ряда топорщились орудийными портами. Но пришла эпоха железа и пара, обернув корпуса линкоров тяжкой, непробиваемой для орудий броней. Это было самой настоящей революцией в морском деле — старые деревянные корабли были бессильны против такого противника. В ответ артиллеристы создали тяжелые и мощные орудия, которые могли пробить броню. Кораблестроители ответили увеличением толщины брони, но теперь ею нельзя было защитить весь борт – тогда корабль утонул бы под тяжестью защиты. Броней стали защищать только самые важные места, за которым стояли орудия, машины, погреба боеприпаса. Артиллеристы создали еще более мощные орудия, кораблестроители вновь утолщили броню, уменьшив площадь бронированного борта…

Вот так и определился облик броненосца – три-четыре самых тяжелых пушки, какие только можно было произвести и узенькая полосочка толстенного бронепояса, прикрывающая ватерлинию корабля, да и то не по всей длине. Но большие пушки получались неповоротливыми, стреляли редко.  Возникла другая идея – ставить куда более легкую и скорострельную артиллерию, чтобы засыпать вражеский броненосец массой снарядов. Конечно, толстенный бронепояс они пробить не могли, но легко крушили бы небронированный борт и надстройки, вызвали пожары и, наверное, могли бы утопить вражеский корабль, ни разу не пробив его брони. Так появился эскадренный броненосец – четыре больших двенадцатидюймовых пушки, чтобы пробить самую толстую броню, дюжина скорострельных шестидюймовок, чтобы ломать и жечь все, что броней не защищалось, да пара дюжин совсем уж мелких противоминоносных орудий. Именно такие корабли сразились в русско-японской войне. Однако же бои шли совсем не так, как это предполагали теоретики ведущих военно-морских держав.

Вместо того, чтобы сходиться грудь-на-грудь броненосцы предпочитали стрелять друг в друга с больших дистанций. Ценность среднего калибра оказалась ничтожной – слишком слабы были снаряды шестидюймовок, слишком уж велики стали эскадренные броненосцы, чтобы снаряд в сорок килограмм мог принести ему вред, слишком сложно оказалось корректировать огонь разных калибров на большом расстоянии. А еще неожиданно важной оказалась скорость, позволяющая выбирать и удерживать нужную дистанцию, отступать, если стало слишком горячо, и сближаться, чтобы добить неприятеля.

И теперь, в ответ на опыт последней войны – новая революция в военно-морском деле, новый тип линейного корабля. Его Величество Дредноут. Раз необходимо стрелять на большие дистанции, где бесполезны скорострелки – пусть тогда на корабле будут только самые тяжелые орудия, но не четыре, как на броненосцах, а не менее десяти,  среднего же калибра пускай не будет вовсе. Дредноут мог обрушить на противника град тяжелых снарядов с таких дистанций, откуда шестидюймовки старых броненосцев не могли бы даже дострелить до противника. А благодаря новейшим турбинам огромные дредноуты легко обгоняли не только старые броненосцы, но даже и некоторые крейсера, оснащенные паровыми машинами. В общем, эскадренный броненосец, даже такой совершенный как «Император Павел I» не был серьезным противником дредноуту. Новейший линкор мог бы на равных сражаться в одиночку даже с небольшой эскадрой старых кораблей.

Все это, разумеется, Николаю было известно. Но одно дело – читать обо всем этом в «Морском сборнике» и газетах и размышлять, представляя себе наилучшие способы использования открывающихся возможностей,  и совсем другое – воочию прикоснуться к плодам военно-технического прогресса. Линкор-дредноут «Севастополь» казался Николаю загадочным черным ящиком, скрывающим массу возможностей, и только от него самого зависело, насколько полно удастся эти возможности реализовать. Николай ощущал, какая огромная, превосходящая всякое воображение мощь будет ему подвластна, если он сможет овладеть заложенным в корабле потенциалом.  Но пока он чувствовал себя дикарем, в руки которому попал пулемет Максима.

«И кем же тогда должен чувствовать себя командир линкора?» — с сочувствием подумал Николай: «Я тут с ума схожу со своей артиллерией. Механики турбины впервые видят. У машинных команд – новые котлы, и так далее…  А командир – за всех в ответе».

«Первый после бога», надо сказать, Николаю понравился сразу. Командир, поблагодарив за рапорт, не стал задерживать своего нового старшего артиллерийского офицера, дав ему сутки на то, чтобы пообвыкнуться на новом корабле, быть представленным в кают-компании, да познакомиться хотя бы с частью своих подчиненных. А потом пригласил к себе.

Когда Николай вошел в шикарный командирский салон, командир корабля, кавалер ордена Святого Владимира с мечами и бантом, капитан первого ранга Анатолий Иванович Бестужев-Рюмин стоял, заложив руки за спину, около своего письменного стола. Прямо над столом висела наградная золотая сабля, коею каперанг награжден был за доблесть, проявленную в сражении в Желтом море.   А перед столом сидел невысокий человек, по виду — сущий гражданский.

Чуточку мальчишеское лицо, темные волосы с аккуратным пробором, большие глаза, внимательный и чуть дурашливый взгляд из под густых низко посаженных брови и совершенно шикарные, пышные усы.

— Знакомьтесь, господа. Николай Николаевич, представляю Вам капитана второго ранга Маштакова Николая Филипповича, нашего нового старшего артиллерийского офицера. Николай Филиппович, перед Вами – корабельный инженер, полковник Николай Николаевич Кутейников, главный строитель нашего «Севастополя»

Скрепив ритуал знакомства рукопожатием (рука у кораблестроителя оказалась на удивление крепкой) Кутейников произнес басом, которого Николай никак не мог бы ожидать от человека его комплекции

— Тезка, значит… Что же, будем знакомы!

— Я попросил Николая Николаевича помочь Вам войти в курс дел. – продолжил Анатолий Иванович и, заметив недоумение Николая продолжил:

— Конечно, господин Кутейников – очень занятой человек, но все же мы с ним знакомы еще в Артуре, где Николай Николаевич виртуозно подвел кессоны «Ретвизану» и «Цесаревичу».

При этих словах маленькие чертики заиграли в уголках глаз корабельного инженера, он с легкой усмешкой, чуть покровительственно прищурился и махнул рукой – какие пустяки, мол, дело-то житейское. Николай же смотрел на него с внезапно проснувшимся уважением – да и как иначе можно было отнестись к ветерану осады Порт-Артура, человеку, придумавшему как отремонтировать подорванные японскими минами броненосцы без постановки их в док, которого в Артуре не было!

—  Я понимаю Ваши сложности, Николай Филиппович. Вы не участвовали в приемке артиллерии и, разумеется, не сталкивались ни с чем подобным раньше. Но важность Вашего заведования невозможно переоценить! Поэтому я позволил себе убедить Николая Николаевича помочь Вам —  по старой дружбе, конечно.

— А Вам, дорогой Николай Николаевич, хочу сказать, что и Николай Филиппович, несмотря на юный возраст, успел повоевать, командуя башней шестидюймовых орудий в Цусиме.

— Шестидюймовой? – переспросил Кутейников, и не дожидаясь ответа обратился к кавторангу:

— «Орел»? Или «Олег»?

— «Бородино» — чуть склонив голову, ответил Николай. Кутейников сделался много серьезнее и, не сводя глаз с кавторанга, беззвучно вытянул губы так, будто хотел присвиснуть. Теперь в его взгляде сквозило нешуточное уважение и… понимание? Сочувствие?

— М-да. Ну что же, молодой человек, почту за честь. Давайте тогда не будем отрывать командира от важных дел, пойдемте, да и приступим, пожалуй.

Следующие три недели пролетели в единый миг. Николай изучил расписание учений, составленных его предшественником, и хотя нашел его весьма толковым, все же договорился со старшим офицером о внесении некоторых правок. Во время учений, если только не требовалось его присутствия на мостике или в боевой рубке, он всегда находился в башне, плутонге или на дальномерном посту – и таким образом смог оценить, насколько качественно проводят занятия его лейтенанты. С утра и до вечера Николай сбивался с ног, организовывая и проверяя хозяйственные и прочие работы, каковых было предостаточно, посещал занятия с нижними чинами, наблюдал за учениями, вместо послеобеденного отдыха возился с бумажками, разбирая записки и рапорты. Затем частенько собирал своих лейтенантов, гонял их до седьмого пота, натаскивая в управлении стрельбой. А вечером садился за чертежи и схемы, разбираясь в устройстве новейших механизмов, и вот здесь-то помощь Кутейникова оказалась неоценимой. Конечно, Николай Николаевич никак бы не мог постоянно заниматься с кавторангом лично, да и нужды в том особой не было. Но, выполняя просьбу Бестужева-Рюмина, главный строитель убедил помочь самого начальника проектного бюро, которое и проектировало башни «Севастополя». А иногда бывал и сам, так что между двумя Николаями вскоре возникла симпатия, и даже завязалось что-то вроде дружбы.

Казалось, что Кутейников знает весь огромный корабль до последней заклепки, он мог дать ответ практически на любой вопрос сходу, практически не задумываясь. Корабельный инженер более всего походил не на главного кораблестроителя, но на любящего отца, который знает все о своем чаде. Он задолго до начала строительства линкора принимал участие в его судьбе, он присутствовал на закладке. Он видел, как вырастал, раздаваясь ввысь и вширь гигантский корпус, как тяжкие бронеплиты крепили его борта, как сияло солнце на четырех огромных винтах, не вкусивших еще соленой стихии моря. Он был повитухой при родах величественного дредноута, когда тот, сойдя со стапеля,  впервые вспенил гладь морских вод.

Он был при нем неотлучно и позже, когда палубу корабля украсили тяжкие башни и аккуратные надстройки, борта ощетинились стволами многих орудий, когда вознеслись ввысь стройные мачты и линкор обрел свой неповторимый, рационально-грозный силуэт. И он не просто был, а направлял, указывал, распоряжался и контролировал, создавая и творя могучего исполина, коему предстояло бронированной грудью своей отстаивать интересы Российской Империи на бескрайних морских просторах.

А когда у Николая ум заходил за разум от бесконечных схем и таблиц, Кутейников отодвигал бумаги в сторону, откидывался на спинку кресла и, обрезав кончик сигары и прикурив ее, пускал вверх обязательное колечко табачного дыма. Вечная усмешка куда-то уходила из его глаз, сменяясь душевным теплом, когда он рассказывал Николаю историю проектирования и создания своего линейного корабля.

— Когда его высокопревосходительство Авелан Федор Карлович после Цусимы вынужден был подать в отставку, преемником его должен был стать Бирилев Алексей Алексеевич, адмирал. Да только вот не сложилось, человек предполагает, а Бог располагает. Заболел Бирилев сильно, так что пришлось ему в Европы на воды ехать, здоровье поправлять. Вот уж не знаю, каким бы морским министром сделался Бирилев. Как я слышал, адмирал он справный и достойный, но только в министерском кресле нужна особая распорядительность. Ну а Диков Иван Михалыч, дай Бог ему здоровья, что вместо Бирилева назначен был морским министром, этой распорядительностью обладал. Флот встряхнул, системный подход ввел, генеральный штаб учредил, чтоб морскую концепцию придумать и уж под нее корабли строить, а не так как раньше, когда строили без системы и порядка. К тому же и товарища себе подобрал толкового. Походил Иван Константинович в товарищах морского министра, пообвыкся, а когда пришло время Дикову на покой, сам морским министром стал. Хотя было известное беспокойство, что Воеводского поставят. А Григорович, доложу я Вам, Николай Филиппович, это голова! Лучшего министра и желать сложно. Флотское дело знает туго, производство и финансы превзошел, а уж в Госдуме выступает, что твой Цицерон.

Так вот, любезный Николай Филиппович, эта парочка крепко уперлась, чтобы линкоры наши получились в лучшем виде, лучше чем у других держав. Сперва проектировали с оглядкой на английский «Дредноут» — чтобы скорость 21 узел и десять пушек-двенадцатидюймовок главным калибром. Но только у нас ведь как? Чего бы мы строить не брались, получается корабль тяжелее, чем задумывали. Веса считаем плохо, мало оставляем про запас. Почему? Экономия! А экономия-то липовая выходит, потому что перегруженный корабль своему назначению плохо отвечает, про то Вы не хуже меня знаете. Строили броненосцы типа «Бородино в тринадцать тысяч тонн – получились поболее четырнадцати. «Павел» Ваш, на котором Вы служили, при закладке должен был шестнадцать с половиною тысяч тонн весить, а когда ввели в строй – на все восемнадцать с лишком вытянул. Вот и здесь — решили, что русский дредноут двадцать тысяч тонн весить будет. И опять просчитались, конечно водоизмещение сразу же вверх поползло.  А морякам и того мало, аппетит-то во время еды приходит: десяти двенадцатидюймовок мало – подавай двенадцать! Скорость в двадцать один узел плоха, давай двадцать три! Бронепояса в восемь дюймов недостаточно, даешь двенадцать! Это при том, что еще три года назад ходили на броненосцах с четырьмя двенадцатидюймовками, на семнадцати узлах, восемью дюймами брони прикрывались и не жаловались. Но вот построили англичане свой «Дредноут» — и понеслась душа в рай… Скрепя сердце, решили увеличить вес еще на три тысячи тонн. Все равно не получается корабль, хоть плачь. Особенно долго из за брони воевали. Одни говорят – мол, в русско-японскую такая броня двенадцатидюймовым снарядом не пробивалась, разве что с совсем малой дистанции, а потому – достаточно восьми дюймов! Другие отвечают – мол, против старых пушек да легких снарядов восьмидюймовой брони может и достаточно, а только пушки-то во всем мире новые разрабатываются, куда мощнее, чем сейчас. Так что давай двенадцать дюймов!  А первые им отвечают – это раньше, на броненосцах, воевать собирались с трех миль, чтобы из скорострельных пушек-шестидюймовок доставать было можно. А ныне-то придумали только большой калибр ставить, чтобы издалека бить. С дальностью снаряд слабеет, так что обойдемся восемью дюймами! И почти ведь победили, совсем уже собрались проектировать дредноут на 23 узла, с восьмидюймовым бронепоясом.

Только тут уже Диков вмешался самолично. Как раз тогда, в 1908 году новый снаряд поспел для броненосцев, вот он и приказал его на броне испробовать. Оказалось – восьмидюймовый лист новый бронебойный с пяти миль навылет шьет! И это — из старых пушек, а обуховцы уже вовсю новые проектируют, да и другие флоты не спят. В общем, оставили на линкоре двенадцатидюймовую броню. Но тогда надо скорость сокращать, чтобы в 23 тысячи тонн уложиться. И вот тут-то Диков с Григоровичем вновь себя проявили. Сказано было так – флоту нужен такой дредноут, чтобы двенадцать пушек главного калибра имел, и броню двенадцатидюймовую, и чтобы ходить мог 23 узла. А сколько он при этом весить будет, то дело десятое, в бою пушки, скорость и броня нужны, а за экономию на размерах мы всю русско-японскую кровавыми слезами умывались. Будет дороже – значит, так тому и быть, Государь одобрит, с Государственной думой как-нибудь решим вопрос. И ведь решили! Такую программу представили, все по полочкам, какие задачи решать морской силе нужно и сколько и каких кораблей для того потребно. В общем, не устояла Дума перед таким-то напором, выделили деньги, хотя и немалые, надо сказать…

…А как строили! Как строили! До того самые большие броненосцы балтийские, «Андрей» с «Павлом», по восемнадцать с половиной тысяч тонн весу имели. А новые линкоры – все двадцать шесть, и даже больше! Все перестраивать пришлось, новые стапели, новые цеха, мастерские  — эх, вот это было дело!

Так говорить Николай Николаевич мог часами, однако ж видя слипающиеся глаза Маштакова, тушил свою неизменную сигару и откланивался.

— Пойду я, Николай Филиппович, а Вы давайте, голубчик, спать. Дел завтра ох как много будет…

В общем, все было прекрасно, если бы не… Трусом Николай не был. Но ожидание дуэли все же беспокоило его, хотя и не мешало вкладывать все силы в любимое дело. По большей части кавторанг даже не помнил о «поединке чести», некогда, да и незачем, слишком много нужно было обдумать и сделать.  Мысль о будущей и неизбежной схватке свила, конечно, себе промозглое гнездышко где-то в глубине души, но Николай, отгородившись делами, не позволял ей часто выползать оттуда.

Но мешало другое – выкраивая время между работой и сном Николай написал и отправил целых четыре письма Валерии, но в ответ не получил ни одного. Такое небрежение и раздражало и нервировало. Да, Николаю отказали от дома в связи с дуэлью, да, это было правильно, но черкнуть хотя бы пару строчек Валерии Михайловне приличия не воспрещали! За три недели уж хоть одно письмо могло бы дойти, чай не во Владивостоке линкор стоит, а всего лишь в Кронштадте, от Гельсинки всего ничего. А может, все же было письмо от Валерии, да закралась какая-то ошибка в адресе? Впрочем, на душевные метания времени тоже не хватало, однако были ночи, когда Николай не мог заснуть едва ли не до первых петухов…

Впрочем, сколь веревочке не виться, а конец будет. Линейный корабль «Севастополь» завершал все потребные испытания и проверки, коие требовали его присутствия в Кронштадте. Как было объявлено в кают-компании, огромный дредноут должен будет вскоре присоединиться к флоту. По распоряжению адмирала, 30 июня «Севастополь» и его брат-близнец «Гангут» должны были бросить якоря на рейде Гельсингфорса. А там уж разберемся и с судом офицерской чести, и с милягой-графом, и с дуэлью, а значит можно будет заглянуть на огонек Валерии…

Но, черт возьми, до тридцатого числа еще целая неделя! Семь дней, сто шестьдесят восемь часов, а в минутах считать и совсем тошно.

Стоит ли удивляться, что «Баян», входящий в Кронштадт, показался Николаю истинным даром Судьбы? Встреча с князем, старым другом, новости из Гельсинки, а быть может – кто знает – весточка от Валерии?