Генеральный штаб эпохи объединения Германии

Реформы Шарнгорста и освободительная война 1813- 1815 годов создали аппарат генерального штаба, но вплоть до 60-х годов этот аппарат вел работу внутри самого себя, подготовляя для армии высоко квалифицированных оперативных работников.

Герхард Иоганн Давид фон Шарнгорст с первых же годов службы выделился своими рефератами и трудами по военным вопросам. Военной печати Шарнгорст придавал большое значение: « Без хорошей военной литературы не может быть ни разумной армии, ни большого развития военных талантов». ( Русский полководец Суворов в письме своему другу и куму венгерскому гусару Краю о книгах необходимых для прочтения его сыну, особо отмечал «Mes réveries» маршала Морица Саксонского — роскошное и удивительное для начала XVIII века мечтание о всеобщей воинской повинности и соединении колонн с действием рассыпного строя, как маршал толковал современный ему идеал легиона…)
С 1801 года Шарнгорст организовал в Берлине значительную аудиторию в виде военно-научного общества, с 1804 года руководил Берлинской военной академией, включавшей всего 20 слушателей и успевшей к 1806 году, когда она исчезла при оккупационном режиме, дать только один выпуск, но включавший таких выдающихся лиц, как Клаузевиц, Бойен, Грольман. Из рядов этого выпуска и бывших членов военно-научного общества ( Гнейзенау, Гетцен) и сформировалась партия реформ, когда Шарнгорст оказался призванным для организации прусской армии.
Оперативные работники прусских штабов эпохи Иены, так называемая «адъютантура», комплектовались по социальному подбору, из верхов дворянства. Вместо социального принципа Шарнгорст выдвинул требование специального научного и служебного ценза- в ряды генерального штаба был открыт доступ талантливым представителям третьего сословия. Реформа прошла при ожесточенных схватках с феодальной адьютантурой; реакционеры, несомненно были правы, указывая на отсутствие чувства феодальной верности, на недостаточную династическую лояльность нового генерального штаба. Им руководил германский, а не прусский патриотизм. Пруссия, в их глазах, являлась только орудием для освобождения и объединения Германии. Значительная группа офицеров, с Гнейзенау во главе, являлась членами «Тугенбунда», тайного патриотического общества, так некстати вдохновившего наших убогих «Декабристов». В 1812 году целая группа офицеров из союза реформ демонстративно ушла в отставку, надела русскую форму и сражалась под русскими знаменами против прусских полков «Великой Армии». Когда армия Бонапарта при отступлении погибла, один из них, Клаузевиц, добился того, что прусский корпус под командой непримеримого феодала Йорка совершил измену своему королю во имя германского отечества.

В 1814 и 1815 годах на постановления венского конгресса Гнейзенау предполагал ответить политическим и военным поджогом со всех сторон установленного в Европе мира, что, конечно, и сей час вызывает, товарищи курсанты, самую неоднозначную оценку.

Богатая Англия в первой половине XIX века являлась по организации своих вооруженных сил наиболее архаической европейской страной, а бедная, разоренная наполеоновскими войнами Пруссия занимала наиболее передовую позицию. Объяснение этого лежит в резких отличиях политических задач, лежавших перед названными государствами. Английская буржуазия, обеспеченная морями, отделявшими ее от Европы, и еще в большей степени — противоречиями между континентальными государствами, в использовании коих она приобрела огромный навык, нуждалась в армии лишь для поддержания своего колониального владычества, с одной стороны, и обеспечения своего господства над рабочими массами — с другой. Но борьба с ирландскими инсургентами и туземцами в колониях не являлись задачами, которые могли в то время подвергнуть британцев на новое творчество в области военной организации.

…Полную противоположность представляла небольшая, вся изрезанная границами, чересполосная Германия, не обеспеченная естественными рубежами от вторжения с запада, юга, востока. Господствующие классы Пруссии еще не имели никаких заморских интересов, но XIX век отчетливо поставил перед ними задачу — объединить в одно мощное государство разрозненные германские земли.
Только на почве этого стремления к национальному объединению Пруссия смогла в XIX веке найти в себе силы для преодоления вековых предрассудков и для совершения огромного скачка вперед в военном искусстве. Таким скачком явилась всеобщая воинская повинность и начальные формы организации вооруженного народа.

Мысль о том, что армия значительно усилится в количественном и качественном отношении, если круг комплектования ее не будет ограничен одними беднейшими классами населения, а распространится и на господствующие классы, едва ли можно назвать гениальным открытием, но проведение ее в жизнь нарушает весьма существенно привилегии феодальных и буржуазных кругов. Господствующие классы занимали по отношению к воинской повинности почти столь же отрицательную позицию, как и по отношению к мероприятиям социалистического порядка. Если мы видим после 1870 года безболезненное установление общей воинской повинности во многих государствах, то только потому, что, после того как прусская буржуазия пошла на эту жертву, она стала необходимой и для буржуазии других государств: без общей воинской повинности отстаивание вооруженной рукой национальных интересов являлось уже невозможным. Исключение представляли Англия и Соединенные Северо-Американские Штаты, обеспеченные морями, в которых и до сих пор воинская повинность лежит на плечах беднейших классов, и в которых буржуазия согласится нести бремя военной службы только в момент угрожающего ей кризиса.
Первый раз, в условиях новой европейской истории, общую воинскую повинность удалось осуществить в разгар Французской революции, когда сопротивление феодалов было раздавлено, а третье сословие отстаивало свое дело. Но уже в эпоху Директории буржуазия, введя институт заместителей, сумела откупиться от этого налога крови.
Прусский король Фридрих-Вильгельм II еще в 1792 году попытался использовать страх своей буржуазии перед эксцессами революции для распространения кантональной повинности «на всех верноподданных», но совершенно безуспешно. Особая комиссия, работавшая в Пруссии в 1803 году, также нашла невозможным ввести общую воинскую повинность: по ее заключению, « государственный строй и военные учреждения тесно связаны; выброси одно кольцо, и разрушится вся цепь; общая воинская повинность возможна только при реформе всего гражданского строя Пруссии». Такая реформа наступила после великого потрясения всего государственного организма Пруссии Иенской катастрофой. Французская революция принесла в Европу патриотизм в современном понимании этого слова и резко обострила национальные противоречия.

…Чтобы противостоять французам, надо было стать такими же патриотами и так же близко к сердцу принимать национальные интересы.
Чтобы дать государственному организму Пруссии возможность противостоять Франции, прусские феодалы вынуждены были допустить проведение Штейном освобождения крестьян от остатков крепостной зависимости и добровольно согласиться на уничтожение ряда феодальных пережитков. Прусские феодалы претерпели и создание военного министерства генералом Шарнгорстом открывшим третьему сословию доступ в офицерский корпус, получивший характер всесословного.
В 1807-1813 годах пруссаки могли наметить и обдумать многое. Но для проведения задуманных военных реформ в жизнь они не располагали необходимой политической самостоятельностью. По условиям Тильзитского мира, Пруссия была вынуждена сократить свою армию с 240 до 24 тысяч, и агенты Наполеона зорко наблюдали, чтобы резервисты не привлекались на учебные сборы, чтобы не создавалось никаких скрытых войсковых организаций. Попытка Шарнгорста обучать рабочих военному делу в крепостях и Штейна — организовать всеобуч — были ликвидированы Наполеоном. Однако Шарнгорсту удалось накопить в населении запас до 70 тысяч обученных резервистов посредством быстрого увольнения в запас солдат, признанных достаточно подготовленными, и замены их новобранцами. Были периоды, когда роты, имевшие мирный состав в 40- 60 человек, ежемесячно увольняли в запас по 5 человек.

Если идеи Шарнгорста об организации вооруженного народа удержались, хотя и в искаженном виде в течение долгого периода реакции, то это объясняется в значительной степени традицией войны 1813 года, особенно памятной в сознании народа, как приведшей к освобождению германских земель от наполеоновского ига.

В 1813 году группа реформ сосредоточилась в штабе силезской армии, где сумела завоевать симпатии старого рубаки, кумира всей армии генерала Блюхера.
[ Гебгарт Лебрехт фон Блюхер родился в 1742 г. в г. Ростоке (в Померании) и 16 лет поступил юнкером на шведскую службу, но через 2 года, будучи взят в плен пруссаками, перешел в прусский гусарский полк Беллинга, в котором в эпоху Семилетней войны и получил закваску гусарской лихости и отваги, отличавшей его до глубокой старости. В 1773 году он по ничтожному поводу возбудил против себя гнев короля и, будучи обойден производством, подал резкое прошение об отставке. "Ротмистр Блюхер уволен и может убираться к черту", — гласила королевская резолюция. Только в 1787 г., по смерти Фридриха II, Блюхер вернулся, майором, в прежний свой полк, через 2 года получил этот полк в командование, a еще через 5 за выдающуюся боевую службу в Рейнском походе поставлен во главе кавалерии обсервационного корпуса на нижнем Рейне. Ненавидя Наполеона, Блюхер громко высказывался за объявление ему войны. В сражении при Ауерштедте (1806 г.), командуя передовым кав. отрядом, он настойчиво советовал королю действовать наступательно, энергично, и сам со своей кавалерией неоднократно бросался в атаки против конницы и пехоты Даву. При отступлении же прусской армии от Иены и Ауерштедта Блюхер, объединив в своих руках остатки своей кавалерии, войска принца Евгения Вюртембергского и герцога Саксен-Веймарнского пытался пробиться к Пренцлау на соединение с войсками принца Гогенлоэ.]

В этом штабе заключались мозг и сердце всех усилий восставшей против Наполеона Европы. В самые ожесточенные минуты операций борьба внутри силезской армии между старым и новым, феодалами и генеральным штабом — не затихала.
Вот прошение об отставке, поданное командиром одного из корпусов силезской армии прусскому королю 25 августа 1813 года, в разгар кацбахской операции: « Я не могу быть полезен Вашему Величеству на Всемилостивейше вверенном мне посту командира I корпуса. Может быть, я не обладаю достаточно богатой фантазией, чтобы понять гениальность планов штаба генерал-лейтенанта Блюхера. Но я вижу и убеждаюсь, что марши и контрмарши, продолжающиеся в течение недели с возобновления кампании, привели вверенные мне войска в состояние, не обещающего ничего хорошего в случае энергичного наступления неприятеля… Это счастье, что сосредоточенную здесь армию еще не постигла участь, подобная 1806 году. Поспешность и непоследовательность в операциях, неверная ориентировка, мотание из-за каждой демонстрации неприятеля, притом незнакомство с практическим делом, что для командования большой армией нужнее высоких замыслов…»
На другой день разгром группы Макдональда ( кацбахская победа) явился лучшим ответом на эту оценку работы новых людей и подкоп под них комкора Йорка.

Принятие и провидение в силезской армии смелых решений оказывалось возможным лишь благодаря сплоченной группе единомышленников, сознававших свою революционную роль в создание вооруженной силы, в представительстве интересов германской нации, а конкретно — принимавших на себя всю ответственность за успех или провал операции. На этой почве родилась та удивительная самодеятельность, та богатая частная инициатива, которые характеризовали прусский генеральный штаб и стали главной определяющей чертой характера современных германских офицеров.

Общий подъем и решительность начатой войны, в которой на карту было поставлено само существование Пруссии, позволили Шарнгорсту побороть сопротивление консервативных кругов и ввести, как временную меру, общую воинскую повинность, распространявшуюся на все классы населения без изъятия. Так как господствующие классы, несмотря на предшествующие реформы и уничтожение феодальных пережитков, с трудом могли представить себе своих сыновей поставленными в части войск в тех же рядах, в которых стали и крестьяне, только несколько лет перед этим освобожденных от крепостной зависимости, — то, для сохранения естественного неравенства, были введены добровольцы-егеря, из которых развился институт вольноопределяющихся. Всякий состоятельный человек, берущий на себя обязательство обмундировать и содержать себя на свой счет ( а в кавалерии — еще купить и содержать строевую лошадь), мог отбывать службу вольноопределяющимся. Последним предоставлялись известные служебные льготы; в 1813 году, при наплыве большого их числа, они сводились в особые егерские и конно-егерские команды; пригодным из них открывалось быстрое продвижение в офицеры. ( Поэт Теодор Кернер получил звание лейтенанта через полгода после зачисления в конные егеря корпуса Лютцова).
Несколько позже для приема в вольноопределяющиеся был установлен и образовательный ценз.

…Ученик и преемник Шарнгорста на посту военного министра, Бойен, ( сам Герхард Иоганн Давид фон Шарнгорст скончался 28 июня 1813 года от ран полученных в сражении при Люцене) неоднократно настаивал на том, чтобы обязать состоятельных и интеллигентных молодых людей поголовной службой однолетними вольноопределяющимися.

Полевая прусская армия в 1813 году из 12 полков расширилась в 25; мирный ее состав с 42 тыс. увеличился до 142 тыс., впитав 70 тыс. резервистов и 30 тыс. не получивших заблаговременной подготовки. Однако такое расширение постоянной армии все же не позволяло вместить в нее весь тот поток воодушевленного народа, который закон о всеобщей воинской повинности и патриотический энтузиазм предоставлял в распоряжение правительства для ведения освободительной войны.
Надо было организовать народные силы и вне пределов кадров постоянной армии. Такая организация была создана в виде ландвера — земского ополчения. Каждая провинция обязана была призвать мужчин в возрасте от 17 до 40 лет, в том количестве, какое она могла снарядить в поход. Ландвер представлял правильно организованную народную милицию, чуждую каких-либо партизанских тенденций и призванную сражаться рядом с полками регулярной армии. В организационном отношении прусское военное руководство повторило удачный опыт эпохи Французской революции, при котором воодушевленные, но не подготовленные батальоны волонтеров объединялись в общие тактические единицы с батальонами старой армии. Полки регулярной армии стали разворачивать в смешанные бригады, в которые входили помимо одного регулярного пехотного полка и два- три ландверных и резервных, а также кавалерийские и артиллерийские части.
Ландверу пришлось действовать вначале с очень печальными материальными средствами. Ружья получили только одна- две трети: первая, иногда вторая шеренга ландверных батальонов имела ружья, третья шеренга- исключительно пики. Ландверные полки получили очень грубую и упрощенную униформу черного цвета и снаряжение из дешевой черненой кожи, да и того катастрофически не хватало. Многие вышли в поход без шинелей. Головным убором ландерманов служила фуражка с козырьком и цветным околышем по полковому прибору; на тулье носили кокарду в виде латунного креста с надписью « FUR KOENIG UND VATERLAND» («За короля и Отечество»). В общем виде фуражка не отличалась от головного убора русского ополчения 1812 года.
Без шинелей, в летних рубахах, в тяжелом осеннем походе 1813 года, под проливными холодными дождями ландвер полевой армии сильно пострадал и растаял от болезней, но ландверные части, получившие сначала более легкие задачи — блокаду и осаду занятых французами крепостей, постепенно сложились, снарядились, окрепли, втянулись и 1814 году, а особенно в 1815-м представляли уже грозную силу. Но и в 1813 году во время битвы под Лейпцигом, по преданию, в город Лейпциг через Гримовские ворота первым, на глазах регулярной армии, ворвался ландверный батальон.

Ландвер — это форма древнеримской милиции, осуществленная в XIX веке в масштабе большого государства. К сожалению, объективного к себе отношения ландвер ни с какой стороны не встретил, и вопрос о нем сразу же стал рассматриваться под углом зрения политических страстей. Консерваторов пугало связанное с ландвером вооружение народных масс, которое в их узких представлениях не согласовывалось с охраной интересов господствующих классов. Действительно, прусский ландвер, собранный в начале 1815 года под Кобленцем под командой Гнейзенау, относился с ненавистью к заседавшему в Вене конгрессу, реставрировавшему раздробление Германии на ряд мелких государств. Известные теперь данные показывают, что ходившее на конгрессе выражение: «лагерь Валленштейна в Кобленце» — имело основание.

Ландвер был разделен на два призыва. Для включения в состав полевой армии наравне с постоянными войсками предназначался только ландвер первого призыва; он комплектовался молодыми людьми 20- 25 лет, не попавшими в постоянную армию, и группою лиц ( 25- 32 года), отбывших срок пребывания в резерве постоянной армии. Ландверист, закончивший пребывание в первом призыве, перечислялся во второй призыв (на 7 лет), задача которого — образование крепостных гарнизонов и тыловая служба. Первый призыв собирался на ученье в назначенные дни с таким расчетом, чтобы ландверист мог ночевать дома и раз в год отбывал учебный сбор продолжительностью от 14 до 28 дней, в течение которого он участвовал в маневрах совместно с постоянной армией. Второй призыв обучался в течение 8 дней в году, одновременно с ним происходила допризывная подготовка 17- 20 летних. Это т.н. ландштурм первого призыва, представлявший запас людей для пополнения в течение войны действующей армии.

Демобилизованный в 1815 году ландвер получил такую организацию: на группу селений ( волость), которая должна была выставить ландверную роту первого призыва, устраивался предназначенный для учебных целей склад оружия и снаряжения; его сторожил фельдфебель роты — единственный ее кадровый солдат. По воскресеньям он руководил добровольными упражнениями ландверистов; эти воскресные упражнения привлекали очень многих и являлись важной составляющей общественной жизни германской глубинки.
Уезд — в среднем 50- 60 тыс. жителей — составлял батальонный ландверный округ. Стремление уменьшить участие в ландвере беднейших ( пролетариев) и деклассированных слоев городского населения находило свое выражение в том, что ландверные батальонные участки, включавшие большие города, нарезались значительно шире. Берлин с 180-тысячным населением, вместо того чтобы образовывать самостоятельный ландверный трех-батальонный полк, образовывал только части двух батальонных участков.
Командир ландверного батальона исполнял обязанности председателя уездной по воинской повинности комиссии; врач батальона обязан был подавать числящимся в ландвере медицинскую помощь на дому. В ведении командира батальона находилось его мобилизационное депо, представлявшее склад оружия, обмундирования и снаряжения. В каждом округе имелся инспектор ландвера; батальоны округа сводились в один или несколько полков. В каждой провинции ландвером командовал генерал. Вся организация ландвера была построена на дублировании административных районов военной ячейкой, что должно было обеспечивать ландверу возможную территориальную спайку.
В основу организации корпуса ландверных офицеров Бойен положил мысль, что вождями народа, когда он берет в свои руки оружие, должны быть те же лица, которые в мирное время являются организаторами и руководителями его труда. Особая делегация в каждом уезде выбирала трех кандидатов на очистившуюся вакансию, офицеры батальона останавливались на одном из них, назначение утверждалось королем. Кандидатами являлись, прежде всего, лица, отбывшие воинскую повинность вольноопределяющимися; по окончании действительной службы они зачислялись не в резерв постоянной армии, а непосредственно в ландвер первого призыва. Затем, кандидатами могли быть отставные офицеры, отставные унтер-офицеры, если последние владели, хотя бы минимальной недвижимой собственностью, и каждый гражданин, располагающий имуществом, стоимостью не меньше 10 тыс. талеров.

Интересно сопоставить с суммой в 10 тыс. сестерциев, являвшейся имущественным цензом для сословия всадников, составлявших «офицерский корпус» римской армии. Древний Рим возрождался на землях Германии — этой мыслью были равно воодушевлены и Моммзен и Гнейзенау, и все преподаватели классических гимназий. Те школьные учителя, «которым Пруссия обязана своими победами».

Исходя из необходимости иметь в армии, являющейся школой для всего народа, авторитетных офицеров, достаточно образованных, способных в мирное время подойти к обучению и воспитанию каждого новобранца с индивидуальной меркой, а на войне руководствоваться не шаблонами, а пониманием задачи и свободно каждый раз избирать наиболее соответственные приемы действия, в Германии, особенно со второй половины столетия, к офицерам были предъявлены высокие требования.
Еще Шарнгорст начал борьбу за замену ценза рождения образовательным цензом, но, прежде всего, весь офицерский корпус, комплектуемый теперь как из рядов дворянства, так и третьего сословия, в социальном отношении должен был представлять единый монолит, без малейших трещин. В социальной иерархии прусский офицер, несмотря на получаемый скромный денежный оклад, занимал высокое положение; социально все офицеры были равны, на развитие между ними товарищества было обращено большое внимание. Особым почетом была окружена строевая служба, и штабные работники смотрели на строевого офицера скорее снизу вверх, чем наоборот.
Чтобы не устанавливать каких-либо привилегий, всегда губительных для товарищеских отношений, ни образование, ни служба в генеральном штабе, ни служба в гвардии не давали твердых оснований на более быстрое производство. Это вело к тому, что первые 20 лет своей службы прусские офицеры продвигались по служебной лестнице очень медленно, и только в высших чинах карьера их развивалась быстро — и то не путем перескакивания младших через старших сверстников, а путем беспощадного увольнения с действительной службы всех офицеров, не пригодных для занятия подходящей к ним по очереди высшей должности. Это оказалось возможным лишь благодаря установленной удачной системе аттестаций. Таким же путем, с обращением большого внимания на морально-психологическую пригодность кандидата к занятию высокого социального положения, пополнялись из вольноопределяющихся и прусские офицеры резерва ( запаса)…

Чтобы дать прочные кадры своей армии и обеспечить энергичную подготовку призываемых, остающихся краткое время под знаменами, прусские части получили огромное число сверхсрочных унтер-офицеров и ефрейторов, представлявших одну шестую всего состава армии; число их в ротах достигало 30 человек. При таком сверхсрочном кадре нечего было опасаться, что призывы, быстро проходящие через армию, которая становилась для народа военной школой, останутся не переработанными, внесут в казарму свой дух, не усвоят требований военной дисциплины. Экономическая разруха и безработица позволяли, приблизительно за жалованье в 6 рублей в месяц и за обещание мелкой гражданской должности через 12 лет (швейцара, счетчика, журналиста и т.п.) удерживать на сверхсрочной службе наиболее ценные элементы из подлежащих очередному увольнению в запас.

При демобилизации 1814 года в Пруссиии штабы корпусов были сохранены, но штаб армии подлежал расформированию. Чтобы иметь ядро для формирования штаба армии в случае войны, штаб силезской армии обратили в «Департамент генерального штаба».
Еще Шарнгорст предостерегал от опасности обращения генерального штаба в цех; в этом случае силы, которые должны устранять трения, согласовывать все усилия войск, предназначенные быть коробкой передач всего военного автомобиля, оторвутся от армии. Служба будет нестись чисто механически, искусство станет ремеслом, офицер генерального штаба выродится в узкого специалиста-техника. Шарнгорст указывал и на предостерегающий пример — на цех военных инженеров.
Следуя указаниям Шарнгорста, Грольман придал корпусу офицеров генерального штаба открытый характер. Доклад Грольмана 1814 года рисует генеральный штаб в мирное время лишь как школу, через которую проходит значительное число отборных офицеров, приготовляемых к решению ответственных задач в ходе грядущей войны. Генеральный штаб не должен мыслиться отдельно от армии: он дает последней возможно больше офицеров с широким образованием, с знанием тактики всех родов войск, с решительным умом и характером. Никто не должен оставаться в генеральном штабе больше четырех лет подряд. Начальники, правда, любят поседелых в штабах работников, представляющих живой справочник законов и приказов, овладевших в совершенстве бюрократической рутиной. Но с этим надо бороться: за 10- 20 лет штабной службы, в вечных поисках законного основания для отдаваемых распоряжений, наилучше развитой мозг обледнеет и потеряет всякую инициативу. Поэтому одна четверть офицеров генерального штаба каждый год должна возвращаться в строй, но не для простого отбывания ценза, а для ответственного командования в звене полк – бригада, и работе в штабах дивизий и корпусов. Возвращаться в генеральный штаб будут только выдающиеся офицеры, избираемые вновь на старшие должности. Таким образом, будет избегнута опасность, что офицер, представляющий звезду второй или третьей величины, преодолевший в молодости академические испытания, тянувший лямку в русле генерального штаба, достигнет должностей, на которых требуются звезды первой величины.

Подготовка офицера генерального штаба растягивалась на 9 лет: 3 года академии и 6 лет причисления, в течение которых отбывался топографический ценз, выполнялись различные работы при большом генеральном штабе — составлялись военно-географические описания, разрабатывались особые задачи, зимой и на полевых поездках, отбывался стаж в штабе корпуса и 2 года неслась служба в строю, в родах войск, в коих причисленный еще не служил. В течение этого времени производился принципиальный отбор; прием в академию — по строгому конкурсу; оканчивают академию меньше половины принятых, а из причисленных переводится в генеральный штаб не свыше одной трети. После всех этих испытаний служба в генеральном штабе несется в течение короткого 3- 4 летнего периода, а затем отчисление в строй и новый отбор для высших должностей генерального штаба.
Отсутствие цехового, замкнутого характера было выдержано и в дальнейшем развитии прусского генерального штаба. Когда нарождались специальности столь сложные, что в течение короткого периода офицер генерального штаба не мог овладеть их техникой, то эти специальности не включались в круг должностей, занимаемых офицерами генерального штаба; так, например, служба по военным сообщениям, требующая глубокого знакомства с железнодорожной техникой, в Германии руководилась не офицерами генерального штаба, а преимущественно офицерами окончившими академию, но в генеральный штаб не попавшими. При этом в прусских штабах офицер генерального штаба был совершенно избавлен от канцелярской работы, от мобилизационных мелочей: вся канцелярия и техника мобилизации лежали на адъютантуре, специалистах бумажного дела. Благодаря этому прусский генеральный штаб мог себя всецело посвятить военному искусству и быть втрое малочисленнее, чем русский или французский генеральные штабы Немногочисленность генерального штаба важна в том отношении, что допускает более строгий отбор и укрепляет строевой командный состав толковыми оперативными работниками.

Еще в 1802 году виднейший деятель старого генерального штаба, Массенбах, предложил вменить в обязанность генеральному штабу составление планов кампаний на всех возможных прусских фронтах, при различных политических группировках. Эта мысль была чревата большими возможностями, так как из нее в течение XIX века создалось авторское право генерального штаба на план войны. Массенбах не имел успеха, так как работа генерального штаба про запас, на случай войны, представлялась несообразной до тех пор, пока политические условия грозящего военного столкновения не определятся окончательно. Грольман в 1814 году сформировал три основных отделения Большого генерального штаба, каждое из которых специализировалось на изучении французского, австрийского или русского театра войны. Эти отделения, если и разрабатывали какие-либо планы кампаний, во всяком случае были далеки от авторитетности, необходимой для проведения их в жизнь. Работа их имела преимущественно подготовительный характер.

В случае конкретной угрозы войны, как и в XVIII столетии, намечался кандидат на должность командующего армией, который со своими ближайшими сотрудниками и разрабатывал подлежащий осуществлению план кампании. Так, в 1830- 1831гг. на должность командующего армией против Франции намечался Гнейзенау, который пригласил начальником своего штаба Клаузевица; авторству Клаузевица принадлежит всего три плана кампаний против Франции — 1828, 1830 и 1831гг. Составитель этих планов, Клаузевиц, в Большом генеральном штабе не служил. Точно так же в 1840 году, когда революционное движение в Париже протекало очень бурно и грозило вызвать европейские осложнения, на пост командующего армией против Франции намечался Грольман, уже 19 лет вышедший из генерального штаба, который и воскресил план кампании, намеченный им и Гнейзенау в эпоху Венского конгресса. Таким образом, до Мольтке компетенция Большого генерального штаба в составлении плана оперативного развертывания и разработке основных идей войны была ничтожна и носила преимущественно характер учебно-подготовительных и статистических работ.
Чтобы питать эту подготовительную работу, Грольман организовал специальную военную агентуру. Первые шесть военных агентов, назначенные Грольманом, получили руководящее для всей деятельности военной агентуры указание — соблюдать абсолютный политический нейтралитет, сосредоточивая все внимание исключительно на военных вопросах. В 1819 году Грольман, в дополнение к трем основным отделениям, сформировал военно-историческое отделение; Большой генеральный штаб не включал в свои функции разработку уставов, наставлений и инструкций, но в своем военно-историческом отделении получил кафедру, с которой он мог влиять на развитие военной мысли в армии. Руководящее значение военно-историческое отделение получило уже при Мольтке. Одновременно Грольман организовал планомерную картографическую работу — по триангуляции и съемке всей территории государства. За исключением руководителей, офицеры, специализировавшиеся в составе Большого генерального штаба над военно-исторической или картографической работой, не подлежали переводу в генеральный штаб.
Реакция вынудила Грольмана уйти в отставку в 1821 году; однако удар по начальнику не явился ударом по созданной им организации. Преемником Грольмана был назначен его помощник по топографическому отделу, Мюфлинг. Благожелательное отношение монарха к генеральному штабу с его новым главой, человеком уравновешенным, умеренным и благонадежным, выразилось в том, что генеральный штаб был выделен из состава военного министерства, обратился из департамента в «Большой» генеральный штаб, а начальник генерального штаба получил право непосредственного доклада королю.
Из этого выхода генерального штаба из-под опеки военного министерства и установления его непосредственных сношений с верховной властью часто делают ошибочное заключение о начале новой эры для прусского генерального штаба.

Благожелательное отношение монарха к генеральному штабу с его новым главой, человеком уравновешенным, умеренным и благонадежным, выразилось в том, что генеральный штаб был выделен из состава военного министерства, обратился из департамента в «Большой» генеральный штаб, а начальник генерального штаба получил право непосредственного доклада королю.
Из этого выхода генерального штаба из-под опеки военного министерства и установления его непосредственных сношений с верховной властью часто делают ошибочное заключение о начале новой эры для прусского генерального штаба. Такое мнение глубоко ошибочно. С потерей Грольмана, голос которого веско, самостоятельно, даже тиранически звучал, и через средостение военного министерства, прусскому Большому генеральному штабу был нанесен тяжелый удар; фактически Большой генеральный штаб на 40 лет утратил руководящее значение в вопросах подготовки войны. Право непосредственного доклада королю, распространенное на начальника генерального штаба, принадлежало и всем прусским корпусным командирам, — как в России командующим войсками в округах,- и почти никогда не использовалось по серьезным вопросам. Если бы нашелся такой нетактичный начальник, который, пользуясь своим правом, стал бы обходить военного министра, то он подорвал бы свое положение, а его записки были бы из кабинета монарха неизбежно переданы на усмотрение того же министра.
Стремление прусских королей, не упускать из рук власть в армии развивалось в двух направлениях. Во-первых, в совмещении должности дежурного генерал-адъютанта с должностью начальника департамента личного состава, что впоследствии привело к созданию независимого от военного министра военного кабинета императора, ведавшего всеми аттестациями, назначениями и повышениями в армии. Вышеупомянутое выделение генерального штаба из военного министерства и было предпринято королем как удар по созданному Шарнгорстом объединению всех военных вопросов в руках военного министра. Во-вторых, в попытке обратить новый генеральный штаб в оперативный кабинет короля, в «свиту Его Величества по квартирмейстерской части».
Однако вместо возвращения к феодальному прошлому это выделение генерального штаба из военного министерства под влиянием условий эпохи империализма облегчило ему движение по новому пути.

Нарождались новые предпосылки, позволившие действительно воспользоваться правом непосредственных отношений с верховной властью, идеологически узурпировать власть в свои руки и открыть новую страницу в военной и политической истории Европы.

Реформы Шарнгорста и освободительная война 1813- 1815 годов создали аппарат генерального штаба, но вплоть до 60-х годов этот аппарат вел работу внутри самого себя, подготовляя для армии высоко квалифицированных оперативных работников. Задача развернуть работу этого аппарата выпала на долю Мольтке ( род.1800г., ум.1891г.)

Хельмут-Карл-Бернгард Mольтке 31 год, с 1857 по 1888 годы был начальником генерального штаба; за эти годы отношение генерального штаба к подготовке к войне радикально изменились.
28 октября 1857 года регенство в Пруссии взял на себя герой войны 1813-1814 годов принц прусский Вильгельм. Пост начальника генерального штаба был вакантен, за смертью генерала фон Рейера, уже в течение трех недель; на второй день своего регенства Вильгельм назначил начальником генерального штаба одного из младших в чине генерал-майоров — Мольтке, военного наставника своего сына.
Хельмут-Карл-Бернгард Мольтке из древнего но обедневшего германского рода последнее время обитавшего в Голштинии в 1812 году поступил на обучение в кадетскую школув Копентагене, окончил ее в 1818-м первым по курсу и в 1819 году произведен в лейтенанты. Прослужив 3 года в рядах датской армии, он перешел младшим лейтенантом в 8-й пехотный прусский полк. В датском кадетском корпусе Мольтке получил научную подготовку, не превышавшую объема знаний современной школы первой ступени, но ему удалось в 1823 году поступить в Берлинскую военную академию, начальником которой был в это время Клаузевиц, а затем всю жизнь настойчиво работал над расширением своих филологических, географических и исторических познаний. На 58 году жизни, когда он неожиданно для всех и самого себя оказался начальником генерального штаба, он владел семью языками ( германским, датским, турецким, русским, французским, английским, итальянским) и являлся настоящим ученым историком и географом.

Вернувшись в 1826 году по окончании академического курса со степенью "sehr gut" в свой полк, Мольтке в начале 1827-го был назначен начальником дивизионной школы, в которой вел подготовку фенрихов с таким знанием дела и усердием, что его уже в 1828 году причислили к генеральному штабу, a в 1833-м перевели в него. В этот период службы Мольтке работал в топографическом бюро и обратил на себя внимание солидным трудом: "Holland und Belgien in gegenseitiger Beziehung seit Philipp II bis Wilhelm" (1831) и "Darstellung der eineren Verhältnisse und des gesellschaftlichen Zustandes in Polen" (1832). Произведенный в 1834 году в капитаныны Mольтке добился командировки в Италию, a в 1835-м посетил Турцию, где принял видное участие в реорганизации турецкой армии, сопровождал султана Махмуда II в его поездке по Болгарии, руководил работами по укреплению Рущука, Силистрии, Варны и Шумлы, в 1838 г. участвовал в кампании против курдов, a в 1839 г. принял деятельное участие в войне Турции с вице-королем Египта, Мехмедом-Али. Здесь он впервые нашел приложение своих обширных теоретических знаний.

В 1835 – 1840 годах Мольтке, будучи командирован в Турцию, работал так же над теоретическими вопросами усиления обороны проливов, собственноручно выполнил первую топографическую съемку окрестностей Константинополя, и исследовал верхнее течение Тигра, до того неизвестное географам. После смерти Махмуда II в 1840 году Мольтке возвратился в Пруссию и был назначен в штаб IV армейского корпуса, командиром которого был в это время принц Вильгельм прусский, будущий германский император Вильгельм I. Принц оценил знания и жажду кипучей деятельности своего начальника штаба, a мечты о войне за объединение Германии, которые оба они питали, еще более сблизили их. По идее Мольтке в Магдебургском офицерском собрании была организована военная игра, которая обнаружила всю эрудицию Мольтке и его удивительную способность к разрешению стратегических и организационных вопросов. В 1850 году Мольтке был произведен в подплковники, а в 1851-м в полковники.
В 1841 году Мольтке издал "Письма с Востока", обратившие на себя всеобщее внимание, и выпустил в свет множество лично им составленных в Турции карт, а в 1845 году "Историю войны России с Турцией в 1828 — 1829 гг.". В этом же году он был назначен состоять при особе принца Генриха Прусского, с которым ездил в Рим. Так в возрасте 45 лет, не имея в Риме определенных занятий, в должности адьютанта принца Генриха, Мольтке собственноручно сделал съемку 500 квадратных верст окрестностей Рима и нанес на этот план все данные, имеющие интерес в археологическом и художественном отношении. Карта была издана Александром Гумбольдтом.
В 1846 году Мольтке возвратился в штаб VIII корпуса и издал свои путевые впечатления в двух отдельных сочинениях. В 1848 году он был назначен начальником картографического отделения Большего генерального штаба.

В 1855 году Мольтке был произведен в генерал-майоры и назначен сопровождать в Спб., Москву, Париж и Лондон сына пр. Вильгельма, пр. Фридриха (впоследствии Имп. Фридриха III). Это путешествие дало Мольтке возможность хорошо изучить быт, нравы и обычаи дворов важнейших государств Европы, увидеть и оценить их армии и командный состав. Свои впечатления он изложил в частных письмах, которые впоследствии были изданы ("Письма о России"). Прозорливый ум Мольтке подметил зародыши падения блестящей французской монархии с блестящей по внешности армией. От Мольтке не ускользнул либерализм дешевешого сорта, нелюбовь к военному мундиру, отсутствие познаний и застой военной мысли y большинства представителей французской армии. Но осуществить свои планы Мольтке удалось только тогда, когда принц Вильгельм сделался регентом Пруссии. Достигнув власти и получив в свое распоряжение старую военную организацию времен Шарнгорста, Мольтке усовершенствовал ее соответственно своим планам, поставив себе целью создать такую армию, которая всегда была бы готова к полному напряжению своих сил.

Служба Мольтке складывалась не по шаблону; она дала ему благодарный материал для сравнений и наблюдений, но, за полным отсутствием строевого ценза, лишала Мольтке надежды на получение должности командира бригады. У него было довольно много литературных и военно-научных трудов, начиная с перевода двенадцатитомного труда EDWARDа GIBBONа “THE DECLINE AND FALL OF THE ROMAN EMPIRE”; Мольтке напечатал под псевдонимом ряд очень серьезных политических статей; в 1843 году первым очертил военное значение новых тогда в Европе железных дорог, но широким военным и общественным кругам был известен лишь как автор «Писем о состоянии Турции и событиях в ней» — классического описания тех наблюдений, которые Мольтке сделал во время своих турецких странствий. В прусском генеральном штабе назначение Мольтке было встречено как победа кандидатуры придворного танцора. Что в этом наиболее добросовестном кавалере придворных балов скрывались широкий и острый ум, умение руководить, не погрязая в деталях, талант создавать школу, подготовлять учеников, самодеятельность которых не подавлялась бы, а развивалась, — об этом не знали ни армия, ни генеральный штаб; сам же регент Вильгельм придавал ограниченное значение должности начальника генерального штаба и выбирал на нее воспитанного человека с известными задатками к научной работе.

ЛЕКЦИЯ ПРОЧИТАННАЯ А.А.СВЕЧИНЫМ В АКДЕМИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА В 1934 году..

……………………………………………………………………………………………………………………….

Как и большинство здравомыслящих людей, мы ни в какой «фашистско-монархический», как и «жидо-массонский» заговор не верим. Но мы действительно уверены, что если русскому офицеру суждено быть расстрелянным, то лучше уж как монархо-фашист, чем троцкист какой-то. В окончательной гибели Тухачевского и некоторых других хитрых и подловатых троцкистов нанесших заметный ущерб боеспособности РККА мы ничего героического не видим, а смерть Свечина и Гумилева кажется нам прекрасной. DULCE ET DECORUM EST PRO PATRIA MORI.