Еще одна интересная статья из жж коллеги Харитонова.
«Так-то так… Только, князь, есть обычай у нас,
Что велит зарывать без пощады
Всех, кто первым пройдёт в день начала работ
Там, где стену закладывать надо.
Тот обычай не вздор, он идёт с давних пор, —
Самый Новгород тем ведь и крепок,
Что под башней одной, за Софийской стеной,
Там зарыт был один малолеток.
Уж кому суждено, тот пройдёт все равно,
Будь то зверь, человек или птица;
А иначе стена ведь не будет прочна,
Да и строить её не годится».
А. А. Навроцкий, «Коромыслова башня»
Мастер, говоривший это князю, не представлял себе, с насколько "давних пор" идет этот обычай. Ко времени постройки кремля Нижнего Новгорода ("малолеток", на которого ссылается мастер, был зарыт в Великом) этот обычай имел характер т. н. "строительной жертвы", приносимой фактически возводимому зданию или местности (в итоге в фундамент нижегородского кремля ради прочности постройки закатали некую Алёну, жену купца Григория Лопаты). Сохранилось множество легенд, согласно которым при закладке строения требовалось принести жертву, причем в случае постройки какого-либо крупного сооружения (крепости, моста) эта жертва часто была человеческой. Обычно в легендах подобную жертву каким-либо образом требовали себе духи местности (например, вилы в сербских сказаниях) после того, как строящееся здание несколько раз рушилось без всяких видимых причин. Отголоски этих обычаев в разных формах сохраняются и в настоящее время. Современная традиция первой впускать в новый дом кошку – отголосок поверья, согласно которому во вновь построенном доме кто-нибудь должен скоро умереть. Чтобы избежать смерти кого-либо из людей, еще в XIX веке русские крестьяне, перед тем как войти в новый дом, не полагаясь на волю случая, сразу отрубали голову у курицы.
Коромыслова башня Кремля Нижнего Новгорода
Такое объяснение смысла жертвы – плата за землю духам места – является поздней трактовкой ритуала, когда первоначальный смысл его был давно утерян вместе с примитивизацией представлений о посмертном существовании и распространением христианского неприятия любых малых божеств. В более древнем варианте умерщвляемое существо является не приношением духам местности, а само становится таким духом. Целью ритуала изначально было получение духа-охранителя здания, точнее, обращение души жертвы в покровительствующего демона.
Способ получить для строения такого покровителя в исторически обозримое время заключался в том, что под углом, очагом, полом или порогом жилища (согласно русским поверьям именно в этих местах обычно находится «хозяин») хоронили умершего родича, который в дальнейшем и становится домовым. Но не всегда домовой – это умерший предок – у славян в поздней традиции так хоронили мертворожденных (и, соответственно, некрещеных) младенцев, по понятным причинам ничьими предками не ставших. Некоторые предания уточняют, что домовым становится первый умерший в доме, причем не обязательно человек – у мордвы дух-хранитель нового жилища – юртава – зарождается из крови жертвенной курицы, убитой при строительстве. У шведов и датчан в средние века существовал обычай живьём зарывать в фундамент строящейся церкви (!) животное (ягнёнка, жеребёнка, быка, свинью) – дух животного после обитал там, и называли его Kyrkogrimmen – «церковное привидение».
Обычай хоронить умерших в доме был известен и древним римлянам, и индийцам и даже майя – он древнее индоевропейской культуры. Могилы (именно единичные могилы, а не «кладбища») находят под полом жилищ первых земледельческих поселений – в том же Чатал-Хуюке, однако этот обычай древнее и земледелия: организующим центром крупных поселков еще позднего палеолита часто являлась единичная или парная (мужчина+женщина) могила, причем на такое погребение была сориентирована планометрия всего поселения – такое впечатление, что жилища не начинали ставить до того, пока не зароют кого-нибудь в землю в качестве "точки отсчета" (или по крайней мере, не наметят заранее место для этой могилы), причем место под нее отводилось наиболее удобное с точки зрения использования под жилое пространство. Подобная картина наблюдается в Мальте (той, которая под Иркутском), Костёнках и в других поселениях "эпохи мамонтов".
Не стоит думать, что принесение в качестве строительной жертвы животных было результатом некоего "умягчения нравов" и явилось позднейшим замещением человеческого жертвоприношения – в тех же палеолитических поселках кроме очень небольшого числа человеческих захоронений находят множественные погребения целых животных или разрозненных туш хищных видов – льва, медведя, волка, или крупных и сильных травоядных – мамонта или носорога, причем, судя по состоянию и положению останков, ритуал бывал весьма замысловат. Общая закономерность их расположения в связи с отдельными очагами позволяет (с точки зрения современной логики) сделать вывод, что дух человека являлся хранителем всего поселения, а духи животных (тотемных?) – хранителями отдельных жилищ. Кстати, тот же русский домовой часто является в виде кошки, козла и т.п., или же имеет черты животного – со временем, в многочисленных пересказах черты традиционных, но оторванных от основы мифологических образов смешивались, путались…
Дальнейшие выводы основаны на положении, что сохранившиеся до наших дней у отдельных этносов традиции шаманизма и "языческих" верований со множеством потерявших изначальный смысл ритуалов и наивных представлений – лишь результат деградации существовавшей в палеолите некой достаточно цельной и совершенной системы соответствующих представлений, знаний и практических умений, как и другие подобные осколки тогдашней культуры (о самом существовании ее я немножко писал в постах под меткой "доистория"). Соответственно, можно предполагать, что для кроманьонцев и их современников измененные состояния сознания были обычной практикой, применявшейся часто для вполне практических нужд, а значит, потусторонний мир для них был и близок, и реален, и более того, вполне доступен. Смерти как прекращения существования для кроманьонца не было – был переход в соседний мир, совершаемый достаточно часто и при жизни. Наши предки спокойно впускали мертвых людей и животных в свой дом, и существовали с ними рядом, среди них.
Среди таких потусторонних хранителей-людей часто представлены даже женщины и дети, поэтому говорить о физической силе, наследуемой хранителем, не приходится – сила духа-хранителя (и духа вообще) не зависит напрямую от телесной мощи, древние это прекрасно понимали. Впрочем, особого воображения им для этого не требовалось, примеры были перед глазами – сильный шаман вовсе не обязательно должен быть богатырем. Не берусь утверждать, что, если, например, при переселении никто из соплеменников помирать естественным путём пока не собирался, то кто-либо из живых решался превратиться в духа-хранителя добровольно (потому что если своего духа нету, это очень плохо!); во всяком случае, несогласие со своей судьбой или озлобленность на живых насильственно приносимого в жертву большой роли не играли – обладая определенными навыками, обмануть, убедить или заставить духа выполнять определенную функцию легче, чем живое существо – это вам подтвердит любой имеющий дело с демонами.
О практической пользе потусторонних хранителей, во всяком случае, об их эффективности как стражей (пусть даже чисто виртуальных) по отношению к чужакам, на мой взгляд, свидетельствует один из самых странных и иррациональных страхов человека современной культуры – страх перед привидениями и "живыми мертвецами". Причем страх этот не инстинктивный, а приобретенный – у детей нет страха перед проявлениями смерти, напротив, она им интересна (инстинктивно только отвращение к признакам разложения). С помощью набора архетипов социум учит своих детей бояться призраков, причем теперь уже без рациональной основы – это страшно, потому что страшно. Речь, замечу, идет именно о чужих призраках, и излюбленное место их появления – руины и заброшенные места, где раньше жили люди. Прибавьте сюда легенды о разного рода упырях, охраняющих клады покойниках и беспределе нечистой силы по отношению к охотникам, занявшим лесную избушку. Что собой представляла реальная опасность встречи с чужим хранителем и насколько она была велика? Трудно сейчас сказать, но образ ужасного призрака в коллективное бессознательное въелся намертво.
Вот такой вот он, дедушко Домовой…
