Дневник попаданца — Дневник Будущего/Дневник Прошлого (3-й день)
Новый день моей возни с дневником начался буднично. Меня срочно вызвонили на работу, так что утром я не успел прочесть ни страницы. Правда работа предполагала большой перерыв,точнее простой, так что я без особого стеснения прихватил отсортированные страницы с собой. Эти страницы шли в прямой, или почти в прямой последовательности. Мне должно было хватить стопки этих листов на час-другой. Читать их было очень не просто. Автор старался писать так, как писали окружающие, может карандашам не доверял, но с чернильной ручкой его почерк был ужасен. Он вообще писал как курица лапой, и это не удивительно для человека из середины 21-го века. Так что пока мои сослуживцы пили чай и кофе, разгадывали кроссворды и сидели в интернете со своих смартфонов, я читал эти пожелтевшие страницы. Не могу сказать точно, что я чувствовал. Должно быть выражение моего лица было довольно неприятным, ну так и автор не комедию описывал. В какой-то момент все уставились на меня, и Димка спросил:
"Что случилось?"
Я не знал что им ответить. Рассказать историю про дневник из прошлого? Засмеют, или за психа примут. Я ведь и сам не мог в это поверить, что всё было настолько страшно. В итоге я сказал что-то нейтральное, малозначительное и невнятное. Они отвернулись, а я подумал, что нужно будет отсканировать страницы и загрузить в сотовый. В этот самый момент он зазвонил. Звонила Марина. Честно говоря, у нас с ней сложные отношения. Мы уже не раз сходились, и не раз разбегались. Мостов не жгли, но сердце искололи друг-другу изрядно. Ей недоставало веры в меня, я не мог выразить свои чувства понятным ей способом. Временами она хотела страсти, временами тепла, а временами она хотела быть одной, и я никак не мог научиться различать эти её состояния со стопроцентной гарантией, не понимал, что заставляет её метаться. Обычные дела.
В этот раз я решил поговорить с ней серьёзно. Я не мог ждать, да и пожелтевшие страницы захватывали меня всё сильнее, я начинал бояться, что запрусь в этом то ли выдуманном в бреду, то ли существовавшем в действительности мире, повешу замок на вход и выброшу ключ. Мы о чём-то болтали, я говорил комплименты, слушал о её проблемах… Потом она заметила, что я какой-то задумчивый. Я начал не спеша рассказывать ей о дневнике. И впервые за долгие месяцы если не годы увидел в её глазах искру сильнейшего интереса к моему делу. Пожалуй нужно это признать, она никогда не считала мою работу чем-то серьёзным. Платили мало, ну по сравнению с её возможностями. Наверное она считала, что я просиживаю штаны, хотя мне просто нравилось. Когда мы были вместе я старался набрать всякой халтуры за которую неплохо платили, так что с деньгами у нас проблем не было бы. Но она считала, что мне стоило полностью посвятить себя подработкам, а это уже не нравилось мне.
И вот я начал рассказывать и показывать. У неё просто замечательный профессиональный взгляд, она смогла разобрать несколько слов и фраз, которые я никак не мог прочитать. И перед нами начала возникать картина блокадного города, голода, дистрофии, ужасов бомбёжки и артобстрелов, недостатка воды и шокирующих случаев гибели детей. Автор имел какое-то отношение к эпидемиологии. вроде бы он не был врачом, но разбирался в этом вопросе профессионально, хотя и как-то специфически, однобоко. Мне кажется, он был специалистом по обслуживанию медицинской техники, а не тем, кто чинит людей. По крайней мере в 1941-м году он занимался именно этим, и не жаловался на сложности. Он чинил рентгеновские аппараты, осветительные приборы для хирургов и много чего ещё. А потом он сконструировал магнитный прибор для поиска осколков. Прибор был не просто хорошим, а уникальным, но по какой-то причине его не пустили в серию. Этот прибор позволял хирургам максимально быстро и точно найти осколки.
Одновременно, автор дневника начал готовиться к тому, чтобы пойти на фронт пулемётчиком. Весь скопившийся в нём гнев требовал выхода, его нужно было смыть кровью. Смешно говорить о каком-то гневе еле передвигающегося человека, а он сам посчитал, что дорога, которую он проходил летом за пять минут, к весне занимала у него почти пол часа. Но гнев был. Тупая, упрямая злоба на тех, кто утопил город в крови и ужасе, о тех, чьими заботами город был завален трупами в самодельных саванах. Он воплощал этот гнев в том, что изучал местное радио-дело и санитарную службу, с которой, похоже, был знаком лучше, чем его учителя. Когда его направили на срочную уборку трупов, он скрипел зубами, но работал за двоих, помогал в борьбе со вспышкой инфекционных заболеваний, причём исключительно грамотно, чем ошарашил даже опытнейших врачей-эпидемиологов. А вот на фронт его не брали, он слишком хорошо делал своё дело.
Но то упорство, с которым он подавал рапорты, и его истощение, а был он человеком довольно крупным, и паёк для него был сущим наказанием, привели к тому, что однажды его отпустили. Главврач Сергей Иванович понимал, что останься он ещё на какое-то время и этот крупный, молодой и умный, умелый и волевой парень умрёт. Если не от голода и истощения, так от перенапряжения и злости. Он отправил его в эвакуацию. Так что в мае месяце блокадный период его жизни закончился. Ему предстояло набраться сил и взяться за оружие. Наверное в этот момент он впервые взялся за ручку и бумагу. До этого у него просто не было на это времени, да и сил. Ему некому было писать, и неоткуда было ждать писем, но излить эту боль и горечь на бумагу было необходимо. Знакомые лишь печально вздыхали, когда он говорил что ему некому писать, и нет смысла ждать писем. Впрочем он несколько ошибся. Сергей Иванович Карпов воспринимал его не только как отличного работника, но и как друга.
Мы с Мариной закончили читать собранные страницы дневника, и я заметил слёзы в её глазах.
