14 сентября 1932 года. Вторник.
Станция Дубосеково. Окрестности Волоколамска.
…Государь с небольшой свитой до окончания маневров разместился в царском поезде, заблаговременно поданном на разъезд недалеко от станции Дубосеково, что в верстах девяти к юго — востоку от Волоколамска. В поезде было удобно и комфортно. Из ближнего окружения было всего несколько человек, в том числе генерал Болтин.
Дворцовый комендант любил наблюдать, как Федор Алексеевич работал с депешами и срочными бумагами. Каждые десять — пятнадцать минут в рабочем кабинете государя бесшумно появлялся личный камердинер Федора Алексеевича — пожилой молчаливый мужичина, от которого, несмотря на дворцовый наряд, за версту несло деревенщиной. Он передавал государю папку с депешами, терпеливо ждал, пока тот просматривал их. Также молча камердинер исчезал, забавно косолапя.
Некоторые телеграммы царь передавал генералу Болтину, неизменно приговаривая:
-Ознакомьтесь.
Сам Федор Алексеевич тотчас комментировал просмотренное:
-…Неймется любителям кафешантанных певичек (о новом ресторанном скандале с участием наследников люксембургского престола);
-…Англичане утратили чувство реальности и трезвой перспективы (об очередных попытках Англии вмешаться в кокандские и хивинские дела);
-…Запросите немедля сведения о хлебных поставках в дунайские государства. Впрочем, когда требуют только хлеба, это не страшно (о волнениях в Трансильвании и Банате);
Камердинер принес очередные депеши и шепотком, склонившись к государю, сказал:
-Ужин готов, когда изволите подавать?
-Иностранные военные агенты еще не прибыли? — государь поворотился к дворцовому Коменданту.
-Никак нет, Ваше Величество. — ответил Болтин. — Где — то плутают, по — видимому. Состав Вашего Величества подан на Дубосеково, а иностранные наблюдатели ранее проследовали в Волоколамск.
-Что ж, подождем господ иностранцев на свежем воздухе. — сказал царь. — Но вы уточните по прибытию иностранных военных атташе.
-Слушаюсь.
Государь рывком поднялся из — за стола, накинул длинную кавалерийскую шинель и вышел в тамбур. Болтин последовал следом. Государь вышел из вагона.
Свита перед вагоном, под брезентовым навесом устраивала несколько столов бриджа. Но игра недолго продолжалась и свитские неторопливо беседовали о придворной ерунде. Флагманский штурман ВВС Свиты Его Величества генерал — майор Андрей Федорович Челяднин привычно поцеживал вино. При появлении Федора Алексеевича свита подобралась, все шумно поднялись, приветствуя государя. Тотчас подскочил начальник Собственного Его Величества Конвоя барон Александр Егорович Мейендорф. Царь сухо кивнул и направился к расположившемуся неподалеку штабу «синих». Мейендорф, приотстав на шаг, двинулся за государем.
14 сентября 1932 года. Вторник.
Станция Дубосеково. Окрестности Волоколамска.
…На прогалине, поросшей дикой травой, остановилось несколько больших машин. Приехали иностранцы — военные атташе, приглашенные по случаю завершения маневров на импровизированный ужин в царском поезде.
Итальянский генерал Больцано протянул руку генералу Архангельскому, исполнявшему обязанности Главного посредника, но генерал, показав взметом бровей на взвившуюся ракету, склонился над телефоном. Французский генерал Луазо посторонился и, сказал по — французски:
-Не будем мешать.
При этом он злорадно посмотрел на итальянца. Иностранные гости отошли в сторонку. Архангельский, глядя им вслед, негромко выругался:
-К черту под брюхо! Я не терплю эту братию с корня жизни. Тоже мне друзья! Союзнички!
Военные атташе приблизились к штабным палаткам, с любопытством рассматривая стоявшие тут же, замаскированные кронами деревьев, танки.
Танковый батальон Первой бронекавалерийской бригады расположился рядом со штабом «синих» и линейной конницей. Бригада, квартировавшая на Смоленщине (в Рославле), неофициально называлась «Белой», ее батальоны унаследовали славу «белых», «федоровских» полков, основанных при Федоре II, — Великолуцкого и Полоцкого: сформированные в начале Второго Крымского похода, они участвовали в сражении на Чонгарском дефиле и форсировании Сивашского озера, и в память об этом стали выделяться белыми, «флотскими» кантами на бортах и воротниках мундиров и на фуражках.
Тут и там сквозь изрядно пожелтевшую листву, торчали стволы сорока семи миллиметровых танковых пушек. Свернувшись калачиком возле гусениц, спали нижние чины. Повара в белых халатах раздавали бодрствующим экипажам завернутые в целлофан бутерброды. Разговаривали шепотом. Нарушали тишину лишь хруст сухих веток под ногами и крики потревоженных птиц.
И вдруг со стороны штабного автофургона, закрытого маскировочной сетью, несмотря на поздний час, донесся взрыв безудержного хохота. Надрываясь от смеха, штабные офицеры плотной стеной окружили командира Второго армейского корпуса, генерала Головина, всеобщего любимца. Худой, высокий и темноволосый человек, обычно говоривший и ведущий себя тихо и без эмоций, и внешне бесстрастный, с черными, по — монгольски раскосыми глазами, в полевой форме, с двумя боевыми орденами на груди. Головин был известен всей армии. Популярность его среди солдат и офицеров — окопников была запредельной. И те и другие за глаза называли его «наш Митя», чем генерал очень гордился. Он неоднократно проявлял беспримерную храбрость на полях сражений, возглавляя многочисленные атаки и увлекая за собой людей. В одну из кампаний генерал Головин, тогда еще батальонный командир, отдал приказ своим верным солдатам построиться в колонну, музыкантам играть марш и под ураганным артиллерийским огнём под развёрнутым знаменем пошёл в атаку. Было красиво и страшно…Он получил пять боевых ранений и две контузии, однако оставался в строю.
До недавнего времени Головин служил в Туркестане, где политика России в отношении Хивы, Коканда, Бухары и собственных колонизируемых среднеазиатских окраин была достаточно гибкой. Российские наместники и военные старались с пониманием относиться к местным традициям, хотя противоречия оставались. Старый политический класс — эмиры, ханы, шахи, влиятельные муфтии и политики, оставался незыблемым. Время от времени появлялись предводители низовых движений — курбаши, мутившие народ против «феодально — байских» режимов.
Отчасти басмачество в Туркестане традиционно связывали с происками Великобритании. В лондонских банках и торговых конторах хорошо знали цену туркестанского хлопка и поэтому у басмачей находили новенькие английские карабины и пулеметы с марками Виккерса и Армстронга. Стремительное развитие российской хлопковой индустрии было отмечено заинтересованными кругами в Англии уже давно, поэтому можно было говорить о том, что ситуация с производством хлопка на юге России представляла долговременный стратегический интерес для британских кругов, особенно для той их части, которая зависела от торговли египетским и индийским хлопком, и которой мешали столь мощные конкуренты, имевшие силы и средства демпинговать или вообще обвалить цены на хлопок на международном рынке. Показатели производства хлопка в Туркестане росли год от года, демонстрируя колоссальный потенциал. Россия вышла на третье место в мире по производству хлопка после САСШ и Китая.
Курбаши получали указания чинить расправу над дехканами Вахшской долины, угонять скот, уничтожать ирригационные сооружения и оросительные каналы, железнодорожную инфраструктуру и всё, что было связано с хлопковой промышленностью, орошением, уборкой, складированием и транспортировкой хлопка. Но на политическом горизонте долго они не задерживались. Наиболее удачливые из них, вовремя осознав вырисовывающиеся, отнюдь не радостные перспективы, становились влиятельными людьми в своих племенах и устраивались на «хлебных» должностях кази (судей), беев (глав местных сообществ) или сборщиков податей. Продолжавшие бесчинствовать — отправлялись на тот свет. Для этих целей в Туркестане и в вассальных анклавах были расквартированы русские войска, не привыкшие особо церемониться с врагами.
Генерал Головин, известный тем, что никак не мог привыкнуть к туркестанскому климату и мучительно переносивший тропическую жару, известный десятками своих обращений с просьбой перевести его служить куда — нибудь в более прохладные места, в Карелию, на Север, в Сибирь, куда угодно, только бы не было этой окаянной жары!, — командовал прославленной 1 — ой Туркестанской дивизией, весь личный состав которой, безо всякого исключения, имел знаки за восхождения на высоту не менее четырех тысяч метров. Дивизия была славна еще и тем, что участвовала в боевых действиях с наиболее непримиримым бунтовщиком, Мадамин — беком, численность банд которого в иные месяцы достигала десяти — пятнадцати тысяч человек. При Мадамин — беке состоял авторитетный кокандский мулла Катта Эргаш или, как его еще называли, Большой Эргаш, который стремился к объединению всех мусульманских и пантюркистских повстанцев. В 1924 году дивизия Головина вела ожесточенные бои в Алайской долине в зимнее время, когда температура ночью доходила до минус шестидесяти градусов. К концу февраля 1924 года Головин разгромил основные силы басмачей, принудив остатки отступить за границу, откуда те время от времени совершали новые рейды. После этого Головин наконец оставил Туркестан, пошел на повышение — принял армейский корпус, считавшийся элитным, стал ближе к государю…
Головин был в отличном расположении духа — дивизия его корпуса успешно отразила условное наступление «противника» и удержала позиции. Сейчас командир корпуса забавлял своих офицеров. Не было никаких сомнений, что там находился и сам государь.
Генерал Луазо, как старший из числа иностранных военных наблюдателей, направился к штабной стоянке. За ним гурьбой потянулись другие военные атташе: британец, голландец, немец, скандинав, испанский полковник, поляк…
Заметив француза, Головин, не меняя серьезного выражения лица, повел в сторону Луазо пальцем:
-Это, господа, не Лев Толстой, и вовсе не писатель. Но кое в чем опередил Толстого. Лев Николаевич в двадцать пять лет был командиром батареи, а господин генерал Луазо стал на Марне бригадным командиром…Сейчас исполняет обязанности военного атташе Франции вместо полковника — туеска Куркэ*…
Штабные офицеры вновь дружно рассмеялись. Головин хорошо знал Луазо, и знал также, что француз, несмотря на довольно длительное пребывание в России, не бельмеса не понимал по — русски, кроме слов «водка» и «хорош», и потому обижаться не станет. Но государь негромко заметил генералу:
-Брось паясничать, Дмитрий Аркадьевич!
-Крепкий смех — залог здоровья, Ваше Величество. — молодцевато ответил Головин. — Много есть мастеров вызывать у людей слезы. А я стремлюсь вызывать у людей смех.
-Говорили о тебе — только из — за этого мечтал ты в молодости стать цирковым клоуном. — сказал царь. — А получилось другое…
-Эх, язык мой — враг мой. Из — за него уже сто мест переменил…
Офицеры затихли. Эти слова командира корпуса, сказанные с какой — то душевной горечью, взволновали их.
-Шутки в сторону, — продолжал Головин. — Прошу любить и жаловать этого человека. — и он вновь указал на француза.
С недоумением посмотрел Луазо на Головина. Тот, ничего не говоря, подмигнул французу. И вдруг кто — то зашевелился в открытом «кегрессе»* командира корпуса. Послышался сладкий зевок. Из машины, с шинелью внакидку, с измятым после сна широким красным лицом, вышел начальник штаба корпуса полковник Глазенап. И вид начальника штаба, и сползшая с рукава шинель, которой он укрывался в машине, вызвали у офицеров новую порцию громкого смеха.
-Где ваш планшет, полковник? — загремел Головин, скорчив на лице разухабисто — грозное выражение. — Доложите обстановку. Что вам известно о механизированных силах «красной стороны»? Где передовые части гвардейской кавалерии? Что донесла разведка Четвертой кавдивизии? Бездельник! Для этого нас с вами командировали на маневры? Приехали сюда спать?
Полковник Глазенап растерянно посмотрел на Головина, заметил улыбающегося государя, начал лихорадочно приводить себя в порядок.
-Полковник, расскажите — ка нам лучше, как вы в училище на экзамене по русской словесности и литературе отличились? — воскликнул Головин. — Господа, вы слышали эту короткую историю? Нет?
Наступила гробовая тишина. Лишь беспечные синички, копошась на ветках березняка, беззаботно чирикали.
Головин поправил фуражку, подошел к Глазенапу.
-Расскажите, полковник. Или я не сдержусь, сам расскажу!
-Лучше вы, ваше превосходительство, поведайте господам офицерам, как вы год учили английский язык с американской учительницей. — не остался в долгу полковник Глазенап. — Право, смешнее будет…
-Ничего смешного. Это просто анекдот. — фыркнул Головин.
-Случившийся с вами на самом деле, генерал. — вставил царь. — Я, господа, слышал эту милую историю…
Генерал Головин подмигнув, тотчас выдал «историю»:
-Американская учительница, прожившая несколько лет в России, рассказывала: «I bought a venick, birch branches with leaves for the banya, at the market. I thought they were bay leaves and put them in my soup for a year. At least they aren’t toxic! Перевожу, господа! Перевожу! Я купила веник — березовые ветки с листьями для бани, на рынке и подумала, что это лавровые листья и добавляла их в суп в течение года. По — крайней мере, они не ядовитые…
-А, ха — ха — ха! — офицеры дружно громыхнули здоровым смехом.
Не выдержав, заулыбался и царь, но тотчас осекся, негромко пробасил:
-Ты чего раскипятился Дмитрий Аркадьевич? Слышишь, какая тишина кругом, а ты здесь сотрясаешь зря воздух.
Государь сделал паузу и добавил:
-Ну, а что же с экзаменом полковника Глазенапа по русской словесности случилось?
-Он, ваше Величество, на вопрос, как звали автора «Войны и мира», изволил ответить — «Иван Толстой»!
-Что?!
-А когда его спросили, что еще написал Толстой, ответил — «Всадник без головы»! Ей — богу, не вру!
-Ха — ха — ха!
…Генерал Луазо, потомок французских аристократов, небрежно цедящий каждое слово, по обыкновению прилизанный, напудренный и затянутый в военный мундир, церемонно поклонился государю, повернулся к иностранным военным представителям, следовавшим за ним небольшой группкой, и насмешливо сказал, по — французски, негромко:
-Видите этих веселых русских? Эти люди по — прежнему все еще мыслят категориями каменного века. Пещерная философия сквозит из каждой их фразы.
-Кому — то чудится, что русские дышат в затылок. — по — французски ответил итальянский генерал Больцано.
-Русский медведь только на картинках выглядит добродушным. — в тоне обаятельно улыбавшегося Луазо звякнул металл. — Поверьте, я знаю, о чем говорю…Мне довелось побывать в России в 1914 году, в составе дивизии генерала Пегю*. Правда, недолго…
-Это всего лишь ваше подозрение. — возразил итальянец.
-Оно небеспочвенное. Мы не преуменьшаем фактора России как державы, хотя и признаем царское правительство лишь с достаточной долей формальности. В настоящее время наши настроения в отношении России непреклонны и мы не можем представить себе полноценный «диалог с чумой». — сказал Луазо бесстрастным тоном.
-С русскими нужно уметь договариваться. О паритете. О равновесии… — итальянец возражал уверенно, увлеченно. — Сегодняшний враг — завтрашний друг…
Французский военный атташе смотрел на горячившегося итальянца со снисходительной улыбкой, понимая внутренние мотивы, заставлявшие генерала Больцано энергично защищать русских.
Старший брат итальянского военного атташе являлся председателем правления государственной нефтяной компании «Эни», чьи интересы лоббировало итальянское правительство. «Эни» нуждалась в сырье и итальянцы пошли на переговоры с «Русской генеральной нефтяной корпорацией — РГНК — «Ойл», подписав в 1928 году соглашение о закупке бакинской нефти. Рим считал Москву привилегированным собеседником по нескольким причинам: на Апеннинах было полно сторонников необходимости открытия итальянского рынка для русских, а русского — для итальянцев; русские развивали самостоятельную политику экспансии; итальянцы ставили перед собой цель ослабить позиции международных нефтяных компаний и полагались на поддержку России. Генералу Луазо было известно, что в Москве считали соглашение с «Эни» важным вкладом во влияние на политику и экономику Италии и пошли на включение в соглашение с итальянцами выгодного для итальянской компании пункта, согласно которому РГНК — «Ойл» обязалась не продавать нефть другим покупателям на Апеннинах в течение пяти лет. Соглашение «Эни» — РГНК — «Ойл», руку к которому приложил и генерал Больцано, стало ошеломляющей новостью и открыло двери Италии для русской нефти. Реакция Европы была решительной. Англия и Франция обвинили Италию в «слепом» выборе ради национальных интересов без учета последствий. Достигнутое соглашение позволяло «Эни» получать большие дивиденды, которые могли иметь катастрофические последствия для британских, французских и голландских импортеров нефти. Много тогда говорили о необходимости экономических санкций, об использовании Италии как инструмента русских, чтобы вытеснять с Апеннинского полуострова иностранные компании. Итальянцы понимали ситуацию, но ради выгодных экономических условий были готовы идти на компромиссы с Москвой.
Поучаствовал Больцано и в принятии решения итальянского правительства о выдаче России долгосрочных кредитов на экспорт военного снаряжения, обойдя в этом вопросе французов. Кремль воспринял такое решение положительно, тем более что Москва уже давно предлагала итальянцам пойти на подобный шаг. Итальянские экономические круги, а в некоторые моменты и военно — политические, сумели создать у России впечатление, что они ищут оригинальные решения в международных вопросах. Со своей стороны, Москва использовала стремление Италии к достижению дешевых природных ресурсов, чтобы предложить выгодные соглашения с высоким политическим потенциалом и надолго связать судьбу экономики Италии с российскими ресурсами…
-У меня вопрос по существу: неужели у объединенной Европы не хватит мозгов, средств, людей, оружия, чтобы перекрыть все пути этим русским? — вмешался в разговор иностранных военных атташе голландский майор, поигрывая на своем краснощеком лице легкомысленной улыбкой.
-Всего этого, пожалуй, у Европы хватит. Вы забыли одно условие для успеха. — в ответ усмехнулся Больцано.
-Какое?
-Решимость действовать.
========================
вместо полковника — туеска Куркэ* — куркэ (нанайск.) — туесок, берестяная коробочка.
в открытом «кегрессе»* командира корпуса — бронированный автомобиль «кегресс» на полугусеничном ходу. Во Втором армейском корпусе числилось четыре полугусеничных броневика фирмы Кегресс, их эксплуатация продолжалась не первый год, вплоть до полного износа материальной части.
Мне довелось побывать в России в 1914 году, в составе дивизии генерала Пегю* — в середине 1913 года французское правительство достигло соглашения с Россией о направлении на русский Кавказский фронт полудобровольческой дивизии генерала Пегю. Дивизия, составленная по большей части из киликийских греков, армян, левантийцев и небольшого числа французов, находившихся в Сирии и Ливане, через персидский Тебриз прибыла в 1914 году на русский Кавказский фронт в качестве «жеста доброй воли межсоюзнических отношений». Дивизия состояла из 1-го эскадрона 7-го Африканского полка конных стрелков, 16-го Черкесского эскадрона, 1-го эскадрона Ливанских конных стрелков, 3-го батальона 1-го полка марокканских стрелков, 1-го батальона ливанских стрелков, 3-го батальона ливанских стрелков,1-го батальона 17-го полка сенегальских стрелков, армянского стрелкового батальона, греческого стрелкового батальона, батальона киликийских греков, друзского батальона легких стрелков с полным комплектом вооружения и запасом патронов и снарядов на шесть месяцев, инженерной, саперной, технической рот, горно — артиллерийского дивизиона со своим транспортом для перевозки боеприпасов. Дивизия Пегю приняла недолгое участие в сражении за Эрзерум, после чего в военных действиях практически не участвовала.
