5 сентября 1932 года. Воскресенье.
Москва. Кремль. Теремной дворец.
— …русские архитекторы эпохи эклектики, с упоением и тщательностью копировавшие формы русских храмов середины XVII века, считали эти формы и весь стиль «узорочья» наиболее ярким выражением русского духа. Но представьте, каково же было бы их изумление, если бы они смогли увидеть в ширинках и колонках Исторического музея, с беспримерной археологической сухостью воспроизводящих те же детали из каких-нибудь боярских палат или церкви в Останкине, не столько народную тягу к обильной и разнообразной декорации плоскости, сколько чуждое влияние архитектуры немецкого маньеризма?
На лице говорившего, известнейшего московского зодчего Щусева, блуждала ухмылочка, а в словах его, в интонации речи, чувствовалась академическая снисходительность …
Государь Федор Алексеевич недовольно поморщился. Это не укрылось от взоров архитекторов, собравшихся на совещании Высшей Архитектурной Комиссии в Теремном дворце Кремля. Нетерпеливо заерзали Крюков и Фомин, «русский шотландец» Колли прикрыл глаза, Иофан уткнулся в разложенные на столе бумаги и чертежи, Жолтовский откинулся в кресле и тревожно вглядывался в лицо государя, а сидевшие чуть поодаль представители «архитектурной оппозиции» — конструктивисты братья Веснины и Ладовский, и лидер авангарда Мельников переглянулись между собой. Бертольд Любеткин снисходительно улыбался, Сергей Чермаев — русский дизайнер, который родился в Грозном, учился в Хэмпстеде, работал в Латинской Америке и Франции, а позже получил британское подданство, сосредоточенно разглядывал ухоженные кончики пальцев на руках…
Щусев, казалось, не замечая недовольства государя, продолжал:
-После недолгого Смутного времени русская архитектура опоминалась медленно и имела в качестве образца, кажется, только зодчество конца XVI века, эпохи царей Федора Иоанновича, Бориса и Федора Борисовича.
-Вы имеете в виду годуновский стиль? — быстро спросил государь.
-Да, Ваше Величество. Зодчие и заказчики как будто наводили мостик через годы Смуты.
-Но, как мне помнится, в течение второй половины XVII века в русской архитектуре происходило быстрое вытеснение маньеристических элементов интерпретацией барочных мотивов.- неожиданно сказал государь.- Вплоть до появления национальных барочных манер — нарышкинского барокко, в первую очередь. Русское зодчество XVII века приобретало всё больше декоративных черт, и в нём продолжалась дальнейшая трансформация мотивов, связанных с классической архитектурой. Ну, вспомните хотя бы церковь Троицы в Никитниках в Москве, в которой были определены основные черты образа русского храма. Впрочем, было место и для иных явлений, связанных с менее массированным заказом, например, постройками Голицыных.
-Ваше величество, позвольте возразить. — все с той же неизменной академичной снисходительностью в голосе, сказал Щусев, — Русское зодчество эпохи возведения церкви Троицы в Никитниках ещё недостаточно классично для барокко.
-Разве? — слегка удивленно спросил царь.
-В нем высока роль традиционного московского декора, чересчур свободна трактовка ордера и слишком легко соединяются в одну художественную смесь различные по своему происхождению элементы.
-Такое положение ближе северному маньеризму с его смешением позднесредневековых, ренессансных и барочных элементов. — вступил в разговор Жолтовский.
-При царе Федоре Борисовиче и типы храмов, и их декор повторяли сложившиеся еще в предшествующем веке схемы. Только одну своеобразную тенденцию можно отметить в первое десятилетие после восшествия на престол государя Федора Борисовича: стремление к умножению и дроблению изначально цельного и строгого итальянизирующего декора «годуновского» стиля. — сказал Щусев.
-Время правления царя Бориса и сына его, Федора Борисовича не вызывало стремления к изоляции и восстановлению всего обихода православного царства. — заметил государь. — Напротив, напомню вам — было понимание того, что без технических, военных, культурных и даже этикетных новшеств Запада существование страны не столько невозможно, сколько ущербно.
-Да, Ваше Величество. — усмехнулся Щусев. — Источником этих новшеств не могла быть соседняя Польша, столь близкая и опасная именно после беспокойных лет Смуты. А потому Польша и стоящий за ней католический мир, пожалуй, за исключением Австрии и союзных ей земель Германии и его архитектура на Московское царство влияния в первой половине века не оказывали. Гораздо привычнее были обеспеченные торговым обменом связи с протестантским миром Северной Европы: с Голландией, Англией, Германией и даже враждебной соседкой Швецией…
-Я понял, что вы хотите сказать. — перебил Щусева государь. — Что эти связи прямо отражаются в архитектурной ситуации. Но право, стоит ли перечислять и упоминать всех этих голландских, немецких и шведских мастеров? Тем более, с иностранными мастерами у нас происходили странные превращения. Итальянцы становились сдержаннее. Работы немцев приобретали «итальянизированный» характер. Швейцарцы склонялись к северным вариантам барокко. Но…Наше совещание посвящено обсуждению концепций формирования нового облика столицы- представительного, достойного и вместе с тем- приветливого и человечного.
-Ваше Величество, основа для формирования новой столичной архитектуры имеется. — возразил Щусев. — Я говорю о том, что заметно хуже дело обстоит со стилем. Собственно, мое вступление как раз о выборе архитектурного стиля. Архитектура есть, стиля — нет!
-Вы речь ведете о двойственной природе культуры времени первых Годуновых. — заметил государь.- А клоните к чему? Что использование западных форм носило тогда и носит сейчас характер эпизодический, что это не прямой подход к усвоению всего стиля, а отдельные попытки, пробы и декоративные вставки? Кто ж спорит, что это происходит только в отдельных случаях, а в основной массе памятников стиль оставался адаптированным?
-Нам потребуется новое обращение к западной архитектуре.
-То есть, применительно к вашим словам, нам вновь может потребоваться что — то эдакое, сопровождавшееся бы сменой ориентации? При ранних Годуновых речь шла о смене ориентации с немецкого маньеризма на маньеризм голландский, и в конце концов — о создании нового, «нарышкинского» стиля, первого стиля русской архитектуры? Я правильно вас понял, Алексей Викторович?
-Точно так, Ваше Величество. Стиля, в котором классические ордерные формы заняли ведущее место.
-Плоский ордер. — вновь подал реплику Жолтовский. — И линейный, графический характер фасадов. Стремление к простоте контуров и внутренней планировки зданий.
-Ну, это уже надобно адресовать вам, специалистам .- вздохнул Федор Алексеевич. — Трезвый анализ сложившейся ситуации приводит к непреложному выводу: Москва нуждается в серьезной и незамедлительной реконструкции. В мировой истории можно найти пример капитальной реконструкции огромного старого города.
-Ваше Величество, Париж?
-Да. Париж. Причем французская столица имеет схожую с Москвой радиально — кольцевую систему планировки. Префект Осман в середине прошлого века провел капитальную реконструкцию. Не будем сейчас говорить о том, удалось ли преобразовать Париж в город, пригодный для жилья. Очевидно — удалось. Перед нами же стоит совершенно другая задача. Застройка новых улиц и проспектов, капитальная реконструкция уже имеющихся улиц, должны сформировать совершенно иной облик Москвы. Решая данную задачу, мы можем опираться на парижский опыт, тем более многого для этого не требуется: выработать единый тип жилого дома и в соответствии с ним вести дальнейшую застройку улиц. Может быть, Москва в этом случае, при реализации единообразия, получит особый, московский стиль архитектуры.
-Но он лишь будет копией. — возразил Щусев.
-Я согласен с вами. Мне видится, что в Москве должны появиться не просто нарядные и чистые дома. Москва должна стать городом, имеющим собственный стиль и яркую архитектуру. Об этом мы с вами и переговорим, но прежде, господа, если не возражаете, сделаем небольшую паузу в ходе нашего совещания.
Государь взглянул на кабинетные часы:
-Сейчас около десяти часов утра. — сказал он, — Прервемся, господа, на сорок пять минут…
Царь вышел из залы. В соседнем кабинете государя ждал статс — секретарь, а по старинке — заведующий Собственной Его Величества Тайной канцелярией, Сергей Сергеевич Танеев…
…Должность заведующего Собственной Его Величества Канцелярией являлась весьма ответственной. И, пожалуй, незаменимой. Статс — секретарь зачастую представлял особу монарха в правительстве и на Земском Соборе. Он был ответствен за составление и проведение через Собор законодательной программы государя и правительства. Он осуществлял связь между государем, Государственным Советом, кабинетом министров и Земским Собором, вел всю деловую переписку царя. Статс — секретарь Танеев как никто более умевший глухо молчать о делах монарха, но при этом собиравший массу всяких полезных и интересных слухов и сплетен, был всегда собран, точен, неутомим, скрупулезен, держал в своей цепкой памяти все указания и пожелания государя, безошибочно угадывал настроение Федора Алексеевича. Всякий раз, зная какую и в каких пределах следует проявить инициативу, какие бумаги приготовить, кого и к какому времени вызвать, он ничего не забывал, не терял, следил за ходом дел государя, за его распорядком дня. И при этом он не был назойлив, заметен, словно бы его и не существовало вовсе…
У государя был сложившийся распорядок дня. Даже если светские мероприятия заканчивались очень поздно, Федор Алексеевич поднимался около семи часов утра. На первый завтрак (в семь тридцать утра) государь пил у себя в кабинете чай, а с восьми часов начинал рабочий день с рутинного доклада или приема. Как правило, утром следовало не более двух — трех докладов, коротких аудиенций по неотложным вопросам или приемов, которые занимали около трех часов. С одиннадцати часов в распорядок вклинивались «представлявшиеся» и аудиенции. Завтрак подавали в полдень. С часу дня работа возобновлялась. В три часа следовал обязательный чай. После чаепития государь вновь работал до обеда, который подавали к пяти часам вечера. Обед продолжался около часа. После обеда время могло распределяться по — разному. Все зависело от степени занятости Его Величества. В восемь вечера следовал ужин. Рабочий день завершался около полуночи вечерним чаем. Но и после чая царь уходил в кабинет и проводил час — два за неустанным чтением представляемых ему докладов и подробных записок. Разумеется, наряду с докладами и работой с документами, были и необходимые представительские мероприятия и инспекционные поездки.
Миф о государе, который «пахал твердой рукой и вспахал для нас русское счастье», как говорилось в одном детском стишке, начал складываться практически сразу после восшествия Федора Алексеевича на престол и, как предполагалось, должен был укрепляться с каждым годом, проведенным царем на троне. Миф поддерживался большим числом ритуалов. Сам государь был скромен в быту и не был создателем своего культа. Но ценность правления, исторические традиции, коим следовали и прежние монархи, — и себя на троне — царь очень хорошо понимал и не отказывался от почестей и ритуалов. Помпезные военные парады во главе с самим государем верхом на коне ( за глаза Федора Алексеевича изредка называли «лошадником» — он любил помногу часов проводить в конном манеже лейб — гвардии драгун, наблюдая за конными вольтижировками), ритуалы в дни государственных и религиозных праздников — против всего этого царь не возражал, не говоря уже о памятниках, портретах и так далее. На массовом уровне культ государя поддерживали в бесчисленных брошюрах для народного чтения, тематических сборниках, в которых, собственно, и создавали миф о безошибочном, мудром и бесстрашном национальном вожде. Государь был прежде всего символом, веками объединявшим людей внутри России…
-Ну — с, Сергей Сергеевич, что — то серьезное?
Танеев кивнул головой.
-Опять мой младший брат начудил?
…Беспокойство по поводу поведения младшего брата, его беззаботного упрямства и пренебрежения последствиями действий, присутствовало у государя. Особенно пугали его амурные похождения брата — неизменно с замужними женщинами. Много старше по возрасту. Крайности в романтических отношениях совпадали с постоянными перепадами настроения, которые колебались от эйфории до отчаяния. В конце концов, государь «закатал в службу» своего брата — отправил «дрянного мальчишку» в обычный полк, на Кавказ, под надзор самых строгих наставников, не дававших поблажки никому. Но братец умудрялся чудить и там: то самовольно распорядился отправить немецкого ботаника, изучавшего кавказские травы, обратно в Германию, в качестве «подарка» всучив ему несколько вагонов «кавказского гербария» — душистого сена, то подал прошения о представлении к награде сразу двумя орденами Святого Николая — Чудотворца четвертой степени душетского исправника по фамилии Пригожий, отличавшегося крайне безобразною наружностью, то велел на завтрак приготовить блюдо, названное шашлыком — монстром: зажаренного на вертеле цельного быка, внутри которого теленок, а в теленке барашек, а в барашке — индейка, а в ней — цыпленок, а в цыпленке дрозд, и все это приправлено артистически вкусно…
Статс — секретарь отрицательно покачал головой.
-«Будь готов к непогоде», — учил японский мастер Рикю, выросший в эпоху «брани княжеств». — сказал государь. — Жизнь течет своим чередом, но ничто не должно поколебать внутреннего равновесия истинного мастера. Давайте, ошарашивайте…
-Из Лондона. Только что получено…
-Излагайте. Но покороче…
…Вчера британский посол в Польше сэр Арчибальд Сандс, человек весьма информированный и с обширными связями, чьим коньком были всяческие великосветские сплетни, в интервью польскому правительственному официозу, «Ржечи Посполитой», заявил громко и довольно отчетливо: «Англия готова объявить Буг своей восточной границей. Россия готова в любой момент развязать войну, а поэтому вся Европа должна объединиться против русских. Это необходимо, если мы не хотим, чтобы в один прекрасный день сотни русских самолетов забросали Европу бомбами и задушили газами. Теперь вся Европа должна днем и ночью следить за Россией, которую следует окружить, чтобы привести в случае чего, к ее экономическому краху».
Словно по команде вечерние британские газеты внесли свой вклад в создание устрашающей не только общественное мнение, но и некоторых британских политиков, атмосферы, подсчитав, опираясь на цифры штаба ВВС, что имея 1230 самолетов в первой линии русские способны обрушить на беззащитные европейские города от семидесяти пяти до ста пятидесяти тонн бомб в день, а вскоре смогут сбрасывать и до семисот тонн бомб с возможным нокаутирующим ударом в три тысячи пятьсот тонн в первые двадцать четыре часа.
На ночь глядя русский посол в Лондоне посетил резиденцию премьер — министра на Даунинг — стрит 10 и вручил ноту, настоятельно требуя пояснить слова британского дипломатического представителя в Варшаве об якобы имеющейся угрозе со стороны России и дать ответ: официальная ли это точка зрения британского кабинета?
…Встреча происходила в сумеречных покоях британского премьера, при неярком освещении на старых деревянных панелях, звоне посуды, покашливаниях за стеной и трели телефонных звонков. Премьер — министр, высокий, чопорный, в сединах, стоял возле камина. Руки его были отведены за спину, во взгляде читалось полнейшее безразличие, какое только смог из себя выдавить глава британского правительства. Когда русский посол, тщательно скрывая усмешку, подошел к камину, премьер не без труда извлек руку из-за спины для рукопожатия. Посол церемонно — сухо кивнул и сделал мимолетно — театральную паузу перед тем как протянуть свою руку премьер — министру. Рука Первого лорда Казначейства* на мгновение оказалась протянутой в пустоту, затем посол и премьер обменялись рукопожатием — в меру радушным, в меру корректным. Однако посол знал, что у главы британского правительства остался «осадочек», неприятный, оттого, что висела в воздухе его рука, а не русского посла. Посол подивился мелочности обиды британца, и особо отметил это обстоятельство в своем ночном донесении в Москву. Британский премьер — министр умно и красиво заговорил о радужных перспективах развития англо — русских отношений и критически отзывался о политике других великих держав, о том, что при определении будущего политического курса Европы и мира в целом, споры неизбежны, что в Европе, в мире, есть две реальные могучие державы — Англия и Россия, однако Россия не желает заключить джентльменский союз, определяющий судьбу наций и ведет активную политику, имеющую антианглийскую направленность. Русский посол рассуждения премьер — министра проигнорировал и покинул резиденцию на Даунинг — стрит 10, молча. Без соответствующих инструкций он и не стал бы ничего говорить.
-Тэк — с. — сказал государь. — И это инспирировано Лондоном накануне прибытия в Москву лорда Милна со своей миссией? Любопытно…Выходит, что успехи России на международной арене, уважение, оказываемое руководителями многих государств мне, русскому царю, — миф? Мы в какой — то мере сами породили миф о «русских, как любимцах мира», пользующихся «наибольшим восхищением народе в мире», а на практике — все с точностью наоборот? Мы подобные взгляды поддерживаем официальной пропагандой, стремившейся не допустить и слуха о том, что международно — политические позиции России вовсе не так прочны в последнее время, везде и всюду вдалбливаем в голову, что вся Европа, разинув рот, ждет, что скажет Кремль и что сделает Москва, а на деле европейцы выкидывают подобные коленца? Пригласите — как вы, Сергей Сергеевич, главу внешнеполитического ведомства и военных. Сегодня, часиков на пять вечера. Подумаем, как реагировать и что можно предпринять в данной ситуации…
====================
Первого лорда Казначейства * — премьер — министр Великобритании исторически занимает должность Первого лорда Казначейства. И Даунинг — Стрит, 10 является официально резиденцией именно Первого лорда Казначейства.
