29 августа 1932 года. Воскресенье.
Москва. «Старое Английское Подворье». Варварка.
Когда Каррингтон добрался до британского торгового представительства, на дворе был августовский день. Городовые у ворот представительства не подавали признаков жизни, укрывшись в своих будочках от неожиданно по — настоящему припекающего солнца. Ох уж эта изменчивая московская погода: то в холод бросала, то на исходе лета — в жар…
Должность коммерческого советника британского посла и по совместительству руководителя британской торговой дипломатической миссии являлась для Малькольма Каррингтона необременительным прикрытием его основного рода деятельности в России, осуществляемой в интересах правительства Его Величества и секретной службы «Интеллидженс Сервис». Именно эта деятельность доставляла ему многочисленные хлопоты и занимала практически все его время.
Каррингтон ни перед своими коллегами, ни во время официальных встреч и приемов не показывал, что в совершенстве владеет русским языком, и ограничивался его весьма приблизительным вариантом, к тому же говорил он на нем с сильным акцентом. Иногда это здорово ему помогало ловить обрывки весьма важных фраз, разговоров.
«Старое Английское Подворье» на Варварке было основным местом пребывания Малькольма Каррингтона, атташе по сельскохозяйственным вопросам, а также трех торговых атташе, секретарши, переводчика и технического сотрудника. Здесь же, на Варварке, располагалась и Российско — Британская Торговая Палата, в чьи задачи входило содействие по развитию и укреплению торгово — экономических связей между Россией и Великобританией, помогая компаниям в обеих странах находить торговых партнеров и представляя интересы компаний — членов Палаты независимо от размеров каждой отдельной компании.
Каррингтон поднялся в свой кабинет. Никого, кроме секретарши, не было, сотрудники торгового атташата разъехались на выходные кто куда. У себя за столом Каррингтон вспомнил прочитанный текст, переданный ему Кациусом. Сейчас углубленный анализ не требовался, суть была ясна. Передать шифровку в Лондон прямо сейчас или подождать до утра? А может быть, стоило выждать несколько дней? Каррингтон решил не суетиться, в конце концов несколько часов или дней ничего не решают. Он как мог, по памяти, воспроизвел текст материалов, с которыми ознакомился в Барвихе, на листках бумаги, внимательно перечел, подправил, переписал по — английски, набело.
Проверку полученных сведений Каррингтон решил начать с простого: с особняка на Спиридоновке, одной из самых респектабельных улиц Москвы. Особняк был лучшим творением в стиле неоготики в Первопрестольной. Его остроконечные башенки, стрельчатые окна, зубчатые стены, замысловатые фонари и кованая решетка, ограждающая территорию, будто переносили созерцателя в эпоху средневековья. Помимо готического стиля, в оформлении дома прослеживались и мотивы мавританской архитектуры, которые сводил воедино уже третий стиль — модерн. Оригинальность постройке придало и изящно выполненное смешение архитектурных элементов, живописи и скульптурных композиций. Автором проекта неоготического здания стал архитектор Федор Шехтель, построивший его по заказу марокканского султана Абд — Аль — Азиза IV, свергнутого с престола в результате восстания, начавшегося в 1907 году и пожелавшего найти убежище в России. До Москвы султан так и не доехал, скоропостижно скончавшись в Танжере, а особняк выкупило Министерство иностранных дел России под собственные нужды — для устройства больших дипломатических приемов и размещения иностранных делегаций с «особым статусом».
Наводить справки через протокольную службу русского внешнеполитического ведомства Каррингтон не стал. Он вызвал секретаршу Кристину Уинем — Рич.
Мисс Уинем — Рич была не только самой молодой в британской дипломатической миссии — всего двадцать семь лет, но и общей любимицей. Посольские мужчины млели при виде ее стройной фигурки и осиной талии, гадая, как же этот счастливец Каррингтон умудрился отхватить столь лакомый приз. При взгляде на ее беззаботное улыбчивое лицо с трудом верилось, что Кристина — широко образованный и очень опытный специалист. За плечами у нее был колледж Леди Маргарет в Оксфорде и семимесячная стажировка в Стокгольмском университете. Приехав в Москву прошлым летом, она не обманула возлагавшихся на нее надежд: напропалую веселилась на вечеринках с коктейлями, вконец измучила молодых и перспективных дипломатов в танцевальном зале, дочерна загорела на воскресных пикниках в Серебряном Бору. Но при всем этом мужчин всегда держала на расстоянии и аккуратно и точно выполняла собственные обязанности в канцелярии торгового представительства. Русские дипломаты прозвали ее Лебедушкой, хотя она была маленькой брюнеткой с большим ртом и вздернутым носиком.
Задачей мисс Уинем — Рич было отвлекать внимание и частично использовать легальные формы добычи информаций. Для этого она энергично рассылала запросы, письма, по научным учреждениям, банкам, кредитным организациям, коммерческим фирмам, концернам, предприятиям, в которых запрашивала об их экономическом состоянии, объясняя свой интерес необходимостью определения «форм будущего торгово — экономического и финансового сотрудничества».
Кристина Уинем — Рич явилась через несколько минут и молча положила на стол синюю кожаную папку.
-Что там?
-Как вы и просили вчера. Справка на Киемуру Юдзуру, представителя японской фирмы «Ицуми».
-Ну, зачитайте…
-«…Юдзура снимает большую квартиру в доме, где также проживает японский торговый агент, на Нижегородской улице. За последние четыре дня Юдзура посетил представительство завода «Гаррис» в Солдатском переулке, контору мерительных мастерских Иванова, техническую контору фабрики «Эльмер». Все предприятия по трем вышеуказанным адресам никакими секретными заказами не занимаются, деятельность Киемуры законна и оговорена в соответствующих инстанциях»…
Каррингтон жестом руки остановил секретаршу и суховатым тоном предложил Кристине отправиться на Спиридоновку.
-Что я должна буду сделать? — спросила мисс Уинем — Рич, недипломатично и громко шмыгнув носиком.
-Поразнюхайте там все под благовидным предлогом, как вы это умеете. — недовольно сказал Каррингтон, и в голосе его явственно послышались издевательские нотки. — Выясните, кто, что и как. Зарезервирован ли особняк, кем, на какое время и с какого числа.
-И все?
-У вас какие — то планы на вечер?
-Нет, но…
-Исполните мое поручение и отправляйтесь по своим делам. Позже сообщите мне о своих успехах.
-Когда именно позже?
-Когда захочется. Вам, как блудному сыну, хотя вы наоборот, — блудная дочь, времени не назначаю. Но, прежде чем вы отправитесь вынюхивать, — Каррингтону очень понравился этот оборот и он, вручая Уинем — Рич записанный по памяти текст, не отказал себе в удовольствии воспроизвести его снова. — Перепечатайте эту записку в двух экземплярах и принесите мне…
Надежду на получение достоверных и точных информаций Каррингтон связывал с Кациусом, но в первую очередь — с «Региной».
Пожалуй, своим нынешним устойчивым положением он был целиком обязан «Регине». Все началось с того, что пару лет назад кто — то подбросил журналисту издания «Таймс» в Литве Тому Парфитту любопытное письмо, которое расторопный щелкопер немедленно отправил в Лондон, где уже через несколько дней оно было опубликовано на первой странице утреннего выпуска «Таймс».
Письмо, адресованное русскому военному министру, вполне заслужило такой громкой подачи своим содержанием: «Я знаю, что под руководством моего отца вооруженные силы нашей державы будут реконструированы и усилены. Мы в Акционерном обществе Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», хотели бы участвовать в этом процессе. Мы надеемся, что станем вашими поставщиками запасных частей и небольших сборочных линий». Подпись под этим кратким, но исчерпывающим призывом гласила: «Дмитрий Измайлов, товарищ председателя правления по сбыту».
Компания Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», находившаяся в городе Рига, была известна, как производитель авиационных двигателей и запасных частей для самолетов. Дмитрий Измайлов являлся одним из самых молодых русских предпринимателей и заодно, так уж вышло, — старшим сыном председателя правительства России Александра Александровича Измайлова.
Вступление старшего сына премьер — министра — ему было тридцать пять лет — в должность фактического вице — президента компании «Мотор» состоялось за полгода до публикации занимательного письма в британской прессе. Обосновывая это назначение, глава компании Федор Георгиевия Калеп с обезоруживающей искренностью заявил: «Все мы пытаемся заработать на жизнь».
Тогда — то, после опубликования письма в британской газете в Москве начал завихряться очередной политический скандал. Разумеется, не потому, что кто — то пожелал погреть руки на предстоящей «реконструкции и усилении» авиации. И даже не потому, что имело место явное злоупотребление семейным положением со стороны автора письма.
Общественность, сначала британская, а после и российская, была шокирована циничной формой этого уникального образчика эпистолярного жанра. Кроме того, в памяти еще свежи были воспоминания об аналогичных эскападах прошлого премьер — министра, обогатившего себя приличной суммой в рублях за содействие отечественным лесопромышленникам.
Реакция Кремля на разоблачение «Таймс» была в основном предупредительно — защитительной: поскольку, мол, Дмитрий Измайлов — «частное лицо», он имеет право заниматься «свободным предпринимательством», невзирая на свои родственные связи. Однако несколько позже представители аппарата председателя правительства заявили, что впредь юридический советник премьера «будет давать время от времени неофициальные консультации Дмитрию Измайлову, чтобы он мог полностью пользоваться своими правами как частное лицо, не нарушая при этом своей особой ответственности как член семейства главы кабинета, близко стоящего к особе Государя».
В Лондоне письмо неизвестного доброхота, вызвавшее политический скандал в Москве, признали было «борьбой компроматов», попыткой какого — то авантюриста свести счеты с русским премьер — министром и заодно сорвать куш.
Затем последовало второе письмо: на сей раз речь шла о разрабатываемых русской стороной мерах противодействия чересчур энергичному, нахрапистому нажиму британского промышленника Хеерварта на переговорах о предоставлении медных концессий. Письмо снова «слили» в прессу через Тома Парфитта: «Таймс» радостно опубликовала его.
Лесли Хеерварт, шотландский миллионер и промышленник, половину жизни проведший в России, свободно владевший русским языком, отзывавшийся с неизменной улыбкой на «Лесли Ивановича», но в свое время потерпевший неудачу с концессионным проектом (участвовать капиталом участвовал, но исключительных концессионных прав не имел), после публикации послания в «Таймс» вмиг ставший яростным ненавистником Москвы, заявил, что иностранный капитал не должен иметь доверие к русской экономической системе. Сказано было сильно. И сказано человеком, совсем недавно являвшимся горячим «русским поклонником».
Передача некоторых объектов государственной собственности во временное пользование, или концессию, иностранным компаниям представляла собой коммерческую сделку. Концессионными объектами могли быть предприятия добывающей и обрабатывающей промышленности, сельскохозяйственные работы, рыбные промыслы, лесозаготовки, транспортные предприятия. Государство ограничивало монопольное положение концессий, их деятельность определенными районами, лимитировало прием на службу иностранцев. В обиходе концессионные объекты назывались просто концессиями, а получившие их иностранные фирмы -концессионерами. Для управления концессиями в России открывались представительства этих фирм. Концессионерам создавались благоприятные условия, концессионные предприятия имели некоторые льготы, например, право беспошлинного ввоза и вывоза сырья, материалов, машин, оборудования.
Однако иностранный капитал в форме концессий так и не стал одной из важных составляющих российской экономики. Концессий с правом исключительной разработки и пользования иностранными частными владельцами в России было немного, по пальцам можно было пересчитать. Но эти немногие «частные владельцы» — иностранцы, получавшие баснословные прибыли, являлись самыми верными и ревностными сторонниками сближения с Россией, самого тесного сотрудничества и крупных политических уступок в пользу Москвы. В их числе был и Хеерварт, наговоривший России столько любезностей, что казалось порой, вот — вот в русское подданство запросится и орден выхлопочет. Но потерпев поражение в борьбе за контроль над крупнейшими медными, цинковыми и железными рудниками на Урале, в Восточной Сибири и в Казахстане, он в одночасье превратился в жгучего ненавистника всего русского.
Биржу лихорадило несколько дней, котировки на медь скакали вверх — вниз…И тут последовало третье письмо. Снова полученное британским журналистом в Литве. Помимо некоторых сведений экономического и политического характера, оно содержало приписку. Неизвестный автор желал получать регулярные гонорары за передаваемые информации. Он готов встретиться в Москве с представителем английской секретной службы для обсуждения условий сотрудничества, с оговоркой, что в случае отказа автор послания найдет других заинтересованных лиц, готовых платить.
Том Парфитт передал письмо резиденту Интеллидженс Сервис в Литве Майклу Кэрриеру, а тот спешно отослал его на Чаринг — Кросс*.
Прошедшее по инстанциям письмо отправили в резидентуру в Москву. В русскую столицу срочно прибыл глава русского отдела Интеллидженс Сервис Дени Гамильтон. Экспертиза, проведенная в Лондоне, заключила, что все материалы, полученные от «Регины», подлинные. Перепроверка сведений, занявшая достаточно много времени, показала, что источник данных «Регины» — высокопоставленное лицо либо из Департамента Государственной Охраны, либо аппарата председателя правительства, либо военного министерства. Повторная, глубокая перепроверка привела к выводу о том, что «Регина» имел также доступ и мог точнее отслеживать на товарной бирже объемы закупок и номенклатуру некоторых стратегических товаров.
Ознакомившись с письмом, Каррингтон настоял и вызвался сам встретиться с неизвестным, выбравшим псевдоним «Регина». Он с горечью вынужден был признавать, что агентурная сеть резидентуры в России была слабой, конечно же, бездеятельной, если нескольких жалких паразитов вообще можно было назвать агентурой. Британская резидентура в Москве — аванпост разведки, наиболее придвинутый к секретам, которые необходимо добывать. Главную ставку в своей работе британские разведчики делали на работу с агентурой. Их вербовке, «обустройству» на нужных сообщениях придавалось большое значение. Каррингтон действовал, скорее по наитию, горя жаждой настоящего дела. Он пошел на встречу один. Так было оговорено в приписке «Регины», но так бы не поступил ни один опытный профессионал. Ведь «Регина» мог оказаться сотрудником русской политической полиции, в задачу которого входила вербовка агентов из числа работников британского посольства. Каррингтон решился пойти на развитие контактов с «Региной» и посмотреть, что из этого получится. Подобные контакты были необходимой частью в оперативных играх противоборствующих сторон, и если появлялись какие — то шансы по вербовке человека, нельзя было упускать такую возможность
Встреча прошла на одной из дальних аллей Аптекарского сада, недалеко от Грохольского переулка: Каррингтон передал вознаграждение — две тысячи фунтов и получил небольшой пакет с бумагами и документами.
Вербовка и последующие контакты с «Региной» стали серьезным успехом Каррингтона и всей британской резидентуры в Москве, а сведения, которые английская секретная служба получала, являлись весьма ценными и зачастую использовались при планировании и осуществлении политических акций Великобритании. Чем больше Каррингтон занимался «региной», тем больше он увлекался этой операцией. Мысль о том, что перед ним открываются блестящие возможности сделать карьеру и наверстать упущенное, подстегивали малькольма. Его охватила творческая лихорадка, подобно той, которая овладевает писателем, приступающим к произведению, или художником перед полотном, на котором прорисовываются первые контуры его замысла. Пожалуй, ради таких минут, Каррингтон и любил свою профессию.
За полтора года сотрудничества Каррингтону так и не удалось узнать ни настоящего имени «Регины» — кроме денег для продолжения контактов ( а выплачивались суммы и в три и в пять тысяч фунтов стерлингов), тот требовал строжайшего соблюдения своего инкогнито. Собственно, для дела это было несущественно, но Малькольм Каррингтон хотел знать, кто этот человек, так дешево и легко продающий русские политические и экономические секреты? Он предпринимал попытки установить личность агента, пытался производить скрытое фотографирование, чтобы затем сравнить снимки с фотографиями из картотеки резидентуры, устраивал скрытую слежку, анализировал, несколько недель изучал телефонные справочники, но это не помогло.
Британский информатор «Регина» имел обыкновение встречаться со своими московскими кураторами из британской дипломатической миссии в самых неожиданных местах: прогуливаясь в парках воскресным вечером, в торговых пассажах, в пустых купе поезда столичного метрополитена, в безлюдных боковых пределах немногочисленных протестантских церквей и даже на кладбищах. Собственно, встречами, короткий, мимолетный контакт, обычно продолжавшийся менее трех — пяти минут, назвать было нельзя: «Регина» быстро передавал пакет с материалами, забирал вознаграждение и назначал время и место следующего свидания. На встречи «Регина» являлся всегда загримированный, и образы предпочитал самые разные: то однорукий старик — инвалид, то немолодая грузная женщина, то добродушный бородатый увалень — крестьянин, то степенный чиновник в очках с тяжелой и дорогой оправой, то немного рассеянный приват — доцент, то усатый шоффер в кожаном реглане. Наиболее удавались «Регине» имитации инвалидности — отличное конспиративное прикрытие.
Все встречи, а происходили они нерегулярно, когда один раз в месяц, когда два раза в три месяца, тщательно обставлялись и планировались, а при проведении задействовались все наличные силы резидентуры. Два раза встречи происходили в Литве, и тогда туда приходилось выезжать сотрудникам московской резидентуры британской секретной службы, остальные — в Москве.
Кроме встреч, происходили и передачи информаций через тайники. Один из тайников был оборудован на Немецком кладбище, в надгробной плите на купеческой могиле некоего Франца Розенберга. Плита была закреплена четырьмя медными винтами, один из которых представлял из себя тонкую гильзу, полую внутри, с наружной резьбой. Британские техники в Лондоне заранее изготовили два совершенно одинаковых винта. «Регина» вывинчивал один винт, вставлял другой, принесенный с собой, с уже вложенными в полость листками тончайшей папиросной бумаги, и уносил пустой с собой. Вся операция по закладке занимала менее тридцати секунд. Нехитрая и не слишком оригинальная штука, достаточно хорошо известная в практике тайниковых операций разведки…
Каррингтон постарался свести до минимума число лиц, посвященных в тайну «Регины». Кроме того, жесткая слежка со стороны русских за персоналом посольства и торгово — дипломатической миссии делала маловероятной возможность того, что высокопоставленному лицу, коим, несомненно, являлась «Регина», свободно будут дозволены контакты с британским дипломатом, а значит, придется проводить тайные операции, и лучше, если о них будут знать как можно меньше людей…
Картинки из прошлого — XII.
…Тесно, по — восточному пестро и шумно в Казанных рядах, что в Кожевниках, недалеко от Саратовского вокзала. И там и тут купчишки в цветастых халатах, стеганых куртках, чалмах, тюбетейках, тростниковых шляпах, войлочных колпаках и фесках, криком заходились, орали, перебивая друг друга, предлагая свой товар. Не накричишься — не расторгуешься. Вокруг народ — Москва город людный. А это и вовсе столичное чудо — Московский восточный базар…Для каждого вида товара здесь существовали отдельные павильоны — лари, лари, лавки, ковровые, ювелирные, мебельные, фруктовые, золотые, с пряностями, с восточными специями, всевозможные ремесленнические мастерские, где обрабатывали медь и делали из нее различные восхитительные работы, чайные со вкусным чаем со специями и сладостями (сахаром, домашним козинаком, халвой, орешками и изюмом). В Казанных рядах найти можно все, что угодно: рисовую и тростниковую бумагу, кожу, благовония, тибетские амулеты, индийскую бронзу, шелк, атлас, ювелирные изделия тончайшей работы, ковры с причудливыми узорами, расписную посуду и резные сундуки. Торгуют здесь товарами со всего Востока, со всей Азии, а покупатели приезжают чуть ли не со всего мира.
Московский восточный базар издревле были не только местом торговли, но и местом встреч деловых людей. Общеизвестно, что одна из первых мусульманских общин в Москве сложилась на месте «посольского квартала», или Ордынской Татарской слободы, и служила интересам международных торговых связей Москвы. Там же, в Замоскворечье, имелись конные рынки, а позже мастерские по выделке и обработке кожи, отчего и весь район получил название Кожевники. Из Ногайской степи татары приводили тысячи голов лошадей, которые использовались как тягловая сила для городского транспорта вплоть до конца XIX — начала XX века. Понятно, что именно в Татарскую слободу прибывали не только крымские и ногайские торговцы, но со временем и казанские, и астраханские, и персидские, и вообще восточные, а позже и азиатские купцы…
…Сергей Владимирович Чечель, тяжело ступая, прихрамывая на правую ногу, прошелся неспешно по центральному, ковровому ряду, что ему надо увидел и шагнул к лавке, в дверях которой стоял невысокий улыбающийся мужчина в пестром теплом халате и линялой турецкой феске. Тот, сложив руки у груди, с почтением низко склонился. Быстрые, острые глаза его без страха глянули в лицо Чечеля и спрятались под опущенными желтыми веками. Отступив назад, он широко распахнул звякнувшую хитрыми колокольцами дверь. Сергей Владимирович шагнул через высокий порог. В лицо пахнуло щекочущими запахами пряностей. Здесь, чувствовалось, не на копейки торговали. В лавке на полках тускло поблескивали длинногорлые медные кувшины, отсвечивали льдистым холодом серебряные пудовые блюда, чеканенные на жарком Востоке, лежали персидские, туркменские, афганские, бухарские, ручной работы, ковры. Далек был путь этих товаров, и цена им в Москве была велика.
Чечель прошел через всю лавку прямиком в конторскую комнатку. Купец вошел вслед за Чечелем, тщательно притворил дверь и хлопнул в ладоши. Тут же невесть откуда вынырнул юркий, чернявый мальчишка, расстелил перед гостем белый анатолийский ковер, разостлал скатерть, бросил подушки, принес бронзовые тарелки с миндальными пирожными и вяленой дыней. Купец округло, от сердца, показал гостю на подушки. Чечель грузно опустился на ковер. Купец легко присел на пятки, и его бескровные губы зашелестели неразборчивые слова молитвы. Сергей Владимирович поморщился и негромко буркнул:
-Асаф, заканчивай ты это представление.
Но тот и бровью не повел. Помолившись, купец из великого уважения к гостю сам наполнил чашки крепким, как вино, чаем. Чечель поднес чашку ко рту, отхлебнул глоток.
-Выкладывай, Асаф, что за разговор у тебя ко мне? — сказал Чечель и отщипнул от пирожного, бросил сладкую крошку в рот. Купец по — восточному мягко улыбнулся, отпил чай, едва касаясь губами края чашки.
-Не тяни, Асаф. — устало сказал Чечель, прикрыв глаза.
-Сергей Владимирович, дорогой, погодите, дайте соблюсти традиции и приличия восточного торгового гостеприимства. — ответил купец, поправляя линялую феску.
Он запустил руку в складки стеганого халата, достал блестящую коробочку и бросил щепотку порошка на угли. Порошок зашипел, и из жаровни поднялись тонкие струйки текучего ароматного дымка.
-Считай, что ритуал полностью соблюден. — махнул рукой Чечель. — Хотя от тебя, бухарского еврея, сие и не требуется. Молчать ровно столько, сколько того пожелает гость тоже не нужно. Говори, чего звал? Что за дело? — и упираясь кулаками в ковер, подался вперед.
Асаф Соломонович Ачильдиев, выходец из еврейской общины в Бухаре, один из тех еврейских купцов — «азиатцев», к коим российское законодательство поощрительно относилось, всплеснул руками:
-Эх, Сергей Владимирович, сколько ж мы не виделись — то? С полгода наверное?
-Восемь месяцев.
-Стороной мою лавчонку обходите, будто обидел я вас чем — то. А ведь вы всегда можете рассчитывать на мою откровенность и искренность.
-Асаф, кончай мне этих одесских штучек! — рассердился Чечель. — И прекрати строить из себя всю мудрость востока.
-Ох, как ни тяни, а разговор надо начинать. — вздохнул купец, гибкими пальцами перебирая четки.
-Начинай не издали.
Но Асаф Соломонович не начинал, как будто собирался с мыслями. Он вновь наполнил чашки, откинулся на подушки. Неожиданно он взглянул прямо в зрачки Чечеля и спросил:
-Сергей Владимирович, дорогой мой и уважаемый гость, не поможете ли советом добрым?
-Излагай.
И Асаф стал излагать суть дела…Одна иностранная девица, по всей видимости англичанка, в достатке, время от времени посещала лавку Асафа, прикупая разную медную утварь. Иностранцы, а тем паче англичане, в Казанных рядах не в диковинку. Но эта кувшинами маскировала свои, отнюдь не благопристойные похождения, афишировать которые было нельзя — девица тайно встречалась в лавке с другой иностранкой, помоложе. Две респектабельные женщины превратили конторское помещение Асафа в щедро оплачиваемое место для экзотических амурных эскапад похотливых любовниц. Предприимчивый Асаф Соломонович Ачильдиев вел своеобразный журнал и дневниковые записи, и даже сделал несколько фотографий, разумеется, тайно от девиц. Записи, со временем превратившиеся в набор компромата, торговец рассчитывал продать за хорошую цену.
-Значит, их утехи происходили прямо тут? — поинтересовался Чечель.- Где мы с тобою так чинно распиваем чаи?
Асаф виновато развел руками.
-Давно твой тайный бордель функционирует?
-Месяца два, Сергей Владимирович.
-Показывай «судовой» журнал и пикантные фотографические карточки. — вяло сказал Чечель.
Торговец запустил руку под белый анатолийский ковер, на котором он с гостем восседал, и протянул Чечелю небольшую тетрадку в кожаном коричневом переплете. Сергей Владимирович открыл тетрадь и в сердце его возникла необъяснимая тяжесть: на первой странице лежали плохенького качества черно — белые фотографии, на одной из которых в лесбийском поцелуе сплелись две совершенно нагие женщины, на другой они же, голые же, лежали в умиротворенных, нецеломудренных позах, распластанные на изящном ширазском ковре. Приглядевшись, Чечель, узнал на этой фотографии одну из женщин — это была секретарша британской торговой миссии в Москве, двадцатишестилетняя Кристина Уинем — Рич…Вот так поворот…На прочих других фотографических карточках девицы вытворяли друг с другом разные непотребства…
-Поможете мне с этим? — спросил Асаф, пытливо заглядывая в глаза Чечелю и надеясь увидеть в них потрясение от увиденного. — Узнайте, сколько за это могут заплатить?
-Асаф, ты вроде бы неглупый человек, торговлю ведешь не грошовую, и не где — то там, а в Казанных рядах. В Москве. Зачем размениваешься на такое?
-Может, не размениваюсь…
-Я чай допью и сообщу тебе, сколько это стоит. — сказал Чечель и посмотрел в свою чашку. — Но ты и сам знаешь, сколько.
-Помилуйте, Сергей Владимирович, откуда мне знать?
-У тебя есть телефон? — со значением спросил Чечель.
-Есть. — Асаф удовлетворенно вздохнул, будто свалил с плеч тяжкий груз.
-Я сейчас протелефонирую одному своему знакомому раввину и узнаю, во сколько обойдутся похороны одного, будто бы хитрозадого, бухарского ишака. Ты, что, джаляб*, возомнил себя Сеид — ханом?!**Бурдюк с навозом! Кому еще ты показывал эти фотографии и эти записи?! Чертова бухарская собака!
-Сергей Владимирович, да я …
-Что да я?! Идиот. Это может стоить совсем не золота, как ты полагаешь, а головы. Твоей головы. Кому ты это показывал?
-Аллах свидетель — никому. Вы — первый.
Чечель поставил недопитую чашку и придвинулся к растерянному купцу:
-Как думаешь, что с тобой сделают, когда узнают, как и на чем ты решил сделать гешефт в Казанных рядах? А узнают очень скоро, ежели ты все — таки эти фотографии и эти записи кому — нибудь показывал…
Асаф прямо на глазах покрывался липким потом.
-Что же делать? — уныло спросил он.
-Что за ковер? — спросил Чечель, помахивая фотографической карточкой перед носом Асафа.
-Королевский кашан. — ответил купец. — Выткан из высококачественной, мягчайшей шерсти, переливающейся, как шелк…
-Прочитай надпись, украшающую кайму ковра. — попросил Сергей Владимирович, отхлебывая чай.
-«Мубарак бад»…Благопожелание…
-Ты дважды идиот. — тихо сказал Чечель. — Ты, соблазнившись большими деньгами, положил двух иностранных шлюх на ковер, который представляет собой изображение райского сада с фантастическими растениями и экзотическими птицами. Ты всмотрись в фотографию, всмотрись. Мастер украсил ковер королевскими птицами. Вон там павлины, вон фазаны, вот попугаи с лирохвостами. Это не случайно. Полагаю, ковер был соткан для особого, торжественного случая, возможно для представителя шахской семьи. А может быть и для самого шаха. Ты видишь фигурные клейма? В них размещены каллиграфические надписи на фарси. И без эксперта могу тебе сказать, тебе, торговцу коврами со стажем и опытом — почти все надписи принадлежат придворному персидскому поэту Хафизу Ширази!
Асаф Соломонович поднял руки и закрыл ими свое внезапно потекшее потное лицо.
-Тебя удавят персы. — деловито сказал Чечель и откусил миндальное пирожное.
-Клянусь богом, я…
-Если ты хоть кому — то эти записи показывал и хвалился пикантными карточками, ты труп. И сделать ничего, что могло бы спасти тебя, увы, нельзя.
-Я клянусь богом. Аллахом клянусь, я всеми богами мира клянусь, никому и ничего, кроме вас, Сергей Владимирович, не показывал. — всхлипнул купец. — Спасите, я заплачу сколько надо…
Неловко подавшись вперед, он опрокинул чашку. Темно — красная жидкость пролилась на ворсистый белый ковер.
-Ты решил действовать вне правил. От жадности или по глупости. Мне собственно, все равно, отчего и почему. Но тебя следовало бы поставить на место, потребовать расплатиться собственной головой.
Асаф весь был в ожидании.
-Что еще у тебя есть, Асаф? — спросил Чечель. — Я уверен, что у тебя есть еще кое — что, чем ты хотел меня приятно удивить. Выкладывай, не мешкай.
Торговец коврами снова запустил руку под ковер и вытащил смятый листок.
-Так ты еще и в ее сумочке копался? Воистину, Аллах решил тебя лишить разума. Слышал историю про вора, укравшего два огурца? Вора связали, выстроили вокруг стенку из сырцового кирпича, после чего залили эту форму известью. Шесть часов спустя несчастный был еще жив, и его пришлось пристрелить.
Чечель небрежно взял листок из рук оцепеневшего от страха торговца и бегло просмотрел. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одним движением не выдал он своего состояния. А оно было близко к шоковому. Один листок. Всего один листок с текстом на английском языке. Но какого взрывоопасного содержания!
-Записи я заберу. — сказал Чечель. — И листок. Вместе с фотографиями и негативами. Иностранку не смей пускать даже на порог своей лавки. Но сделай это деликатно, по — восточному. Рассыпься в рахат — луккум и с улыбкой пошли ее ко всем бухарским чертям. И упаси тебя Господь когда — нибудь вспомнить про этот несостоявшийся гешефт. Я не дам тогда и ломаного гроша за твою жизнь и, вероятно, за жизнь твоих близких.
=====================================
Чаринг — Кросс* — штаб — квартира британской секретной разведывательной службы Интеллидженс Сервис. Расположена на Чаринг Кросс роуд, в Вестминстере, недалеко от знаменитого вокзала Чаринг — Кросс.
джаляб* — сука (тюрк.)
возомнил себя Сеид — ханом?!** — Бухарский эмир Сеид Абдулахад — хан был известен мастерским политическим лавированием.
30 августа 1932 года. Понедельник.
Москва. Софийская набережная.
— …Ну — с, собственно здесь, я и предлагаю разместить японского принца… — Чебышев широким жестом указал на бывший особняк первогильдейского купца Харитоненко на Софийской набережной. Прямо напротив Кремля, рядом с резиденцией датского посла.
Товарищ министра иностранных дел Хитрово приехал на Софийскую набережную для осмотра будущего места пребывания принца Кая в русской столице. Сам визит, как и его сроки, еще не были обговорены, и далеко еще было до этого, но, как говорится, сани лучше готовить летом…
-Японскую сторону вы уже как — то уведомляли об апартаментах?
-Само собой разумеется. — кивнул Чебышев. — Давеча привозил сюда госпожу Абгар…Старушка осталась довольна…
Хитрово улыбнулся. Он хорошо знал первую в мире женщину — посла, Диану Ованес Абгар, родившуюся в состоятельной армянской семье в городе Рангун, после свадьбы обосновавшуюся в Японии, в портовом городе Кобе, на берегу Тихого океана. Там же она с мужем основала компанию, которая занималась ввозом и вывозом товаров, а также открыла гостиницу «Great Eastern». Находясь в Японии, Диана Абгар обнаружила в себе дар написания романов, в 1882 году был опубликован её первый роман «Сусанна», а несколькими годами позднее в свет вышел роман «Рассказы с родины», с описанием жизни японского народа. Здесь у них родились пятеро детей, из коих двое умерли в раннем возрасте. После внезапной смерти своего супруга в 1906 году Диана продолжила свою деятельность на литературном поприще, одновременно до совершеннолетия сына взяв на себя управление делами компании. В скором времени Диана Абгар с детьми переехала в самый оживленный портовый город Японии — Йокогаму, что в тридцати километрах от Токио. Здесь, в районе Ямате, она открыла большой торговый дом, который вёл торговлю с Китаем, США и Европой. Вскоре ей начали заказывать статьи и влиятельные ежедневные газеты Европы — английская «Таймс» и французская «Фигаро». Объективность ее экономических и политических обзоров, публикуемых в этих и других изданиях, обращала на себя внимание и в Америке. Через несколько лет Диане предложили работу в протокольном отделе Министерства иностранных дел Японии. Она охотно согласилась и в скором времени стала заметной фигурой в дипломатических кругах. Яркая внешность «армянской леди» в сочетании с тонким умом и безупречными манерами позволили ей блистать на посольских приемах и проводимых правительством встречах для высокопоставленных лиц и дипломатов. Когда ослепительная Диана входила в зал приемов, мужчины невольно вскакивали с мест, втайне надеясь на тур вальса…С 1920 года Диана Агбар являлась дипломатическим представителем и генеральным консулом Японии в Палестине. Откликнулись на это событие ведущие газеты мира, запестрев сообщениями о первой в мире женщине — после. А в 1927 году Диана Абгар, будучи уже в преклонном возрасте, оказалась в Москве на должности председателя Российско -Японской торговой палаты…
Между прочим, с легкой руки госпожи Абгар, в начале 1926 года батумский предприниматель Георгий Беридзе, вдохновленный примером братьев Джеймса и Норманна Найрн (новозеландцев, которые организовали в Бейруте фирму «Nairn Transport Company» и наладили первое на Ближнем Востоке междугородное такси — легковые машины, курсирующие между Бейрутом и Хайфой, значительно сократили время в пути: вместо изнурительного трехдневного путешествия на лошадях предлагалась поездка на машине, совершаемая менее чем за двадцать четыре часа) учредил фирму и получил подряд на организацию автобусного регулярного движения от Яффы до Дамаска. Первые три автобуса, построенные американской фирмой «Six Wheel Company» из Филадельфии, были крепкими трехосными машинами, имеющими надежные амортизаторы и оснащенные шестицилиндровым мотором фирмы «Континенталь», мощностью в сто десять лошадиных сил и с восьмискоростной коробкой передач. Автобусы развивали скорость до шестидесяти верст в час и были предназначены для перевозки шестнадцати пассажиров и двух тонн багажа. Салоны автобусов были оборудованы мягкими комфортными сиденьями с высокой спинкой, а использование двух водителей обеспечивало длительную безостановочную езду днем и ночью. Дело пошло успешно и для удобства пассажиров было налажено ежедневное курсирование машин по расписанию. В 1929 году фирма Беридзе в дополнение к имеющимся автобусам пустила на линию более скромные «народные» автобусы, изготовленные Русско — Балтийским вагонным заводом, предназначенные для перевозки двадцати четырех пассажиров и оборудованные удобными сидениями, спинки которых могли откидываться назад в полугоризонтальное положение.
-Ну, ежели ей пришлось по вкусу, то… — Хитрово не договорил, оборвал себя на полуслове. — Что с «киноканалом»?
…Поскольку общение по официальным каналам по интересующему вопросу практически не велся, да и наладить такое общение без утечки информаций было довольно трудно, тем более был затруднен обмен информацией, в этой особой ситуации появилась идея «киноканала».
-Госпожа Абгар изложила предлагаемую схему. — сказал Чебышев. — Вкратце, идея такова: под так называемым киноканалом подразумевается следующее: японское внешнеполитическое ведомство и русское посольство в Токио выделяют по одному сотруднику в качестве контактных лиц, которые под предлогом передачи кинофильмов для просмотра будут регулярно встречаться, передавая друг другу сообщения. Во время передачи пленок с кинофильмами связные могли бы спокойно беседовать.
-Где предполагается проводить беседы?
-Сначала, полагаю, эти беседы будут происходить в приемной посольства, а потом следует подумать на этот счет…
-Неплохо было бы, ежели связные встречаться станут в обычных японских ресторанчиках. Вместе бы сидели за столом и беседовали бы — так всем было удобно.
-Хорошо, предложим такой вариант.
-Через госпожу Абгар…- уточнил Хитрово и отправился осматривать особняк.
…Готическая лестница вела в главный холл. На ее перилах были выгравированы сидящий на жердочке орел, восседающий дракон, а также год сооружения дома — 1892-й. Частные апартаменты принца предполагалось расположить на втором этаже. Они состояли всего лишь из двух основных помещений — большой гостиной и уступавшей ей по размеру спальни. Помещения соединялись небольшой комнатой, разделенной в свою очередь перегородкой. По другую сторону перегородки находилась ванная, а также умывальник и уборная.
«Общие» комнаты «резиденции», предназначенные для служебных нужд, были обставлены в невероятно эклектичном стиле. На втором этаже, рядом с лестницей, помещалась роскошная столовая. «Белый с золотом» бальный зал в стиле рококо выходил окнами на реку и на Кремль.
Ренессансная комната, обшитая тяжелыми панелями, была украшена целой коллекцией картин английских маринистов XVIII века, которые очень понравились Хитрово, художнику — любителю. Из этой комнаты можно было выйти на террасу, с которой открывался вид на реку, или пройти в гостиную. Последняя была обшита еще более толстыми панелями, в ней находился громадный камин, на котором были выгравированы средневековые сцены охоты, а на потолке — гротескные садовые гномы. Однако все это было достаточно уютно для повседневной жизни. На этаже имелась разукрашенная ванная, откуда можно было пройти в комнату для гостей, где еще смутно угадывались художества в стиле Art Nouveau. На третьем этаже находились еще комнаты для гостей, переделанные из чердачного помещения. Попасть туда можно было только через кухню.
На первый этаж великолепие не распространялось. Слева от входа в здание находилась столовая и обшитая панелями библиотека с винтовой чугунной лестницей, по которой можно было добраться до верхних полок. Направо находилось еще несколько комнат для приемов.
В конце парадного холла начинался коротенький коридорчик, который вел в еще одну большую комнату, выходившую окнами в сад. Это был отдельный кабинет, предназначенный, по словам Чебышева, для уединенной работы принца с документами.
Внешний вид особняка был довольно приятным. Два отдельных флигеля вплотную примыкали к Софийской набережной, где и был возведен весь особняк. Оба флигеля стояли впритык к соседним зданиям. Главная часть здания, выкрашенная в светло — желтый цвет с архитектурными деталями белого цвета, с приподнятым навесом для экипажей и террасой сверху — располагалась в глубине двора. Сзади находился сад с аккуратным ухоженным теннисным кортом.
-Неплохо. — одобрительно сказал Хитрово. — И очень хорошо, что без японского колорита, всяких там циновок, пейзажей на стенах и прочих импозантных деталей. Впрочем, когда дело подойдет к решающей стадии, думаю, можно будет запросить мнение японской стороны на сей счет…
30 августа 1932 года. Понедельник.
Москва. Шведское посольство.
…Свен Бернер осушил свой бокал, но это не помогло…Он приехал в Москву из Стокгольма как член делегации шведской торговой делегации для переговоров по заключению нового пятилетнего торгового соглашения и не ожидал от визита ничего хорошего. В Москве делегацию встретили по первому классу, но было ясно, что переговоры будут довольно напряженными. Русские на фоне обострения отношений со Стокгольмом, весьма неохотно шли на уступки, хотя шведская сторона предполагала предложения сделать с учетом фактических потребностей России в тех или иных импортных товарах. Более того, в период подготовки к визиту в Москву, шведской прессе были даны указания относится к русским со спокойствием и сдержанностью, участились высказывания представителей шведских деловых кругов о том, что Швеции необходимо придерживаться традиционно сложившегося географического распределения своей внешней торговли, что у правительства остается все меньше возможностей регулировать внешнюю торговлю страны в соответствии со своими торгово — политическими соображениями…Но русские, похоже, оставались глухи. Москва дипломатично давала понять, что рассматривала двусторонние торговые отношения лишь как основу для дальнейших мер по расширению торгово — экономических связей со Швецией и тактично намекала, что готова к еще большим трудностям в торговле со Швецией.
Обед по случаю прибытия шведской делегации произвел сильное впечатление на Свена. Он отведал копченую форель с голубиной грудкой, и оленину, копчёную на яблоне. Прием в посольстве продолжался до позднего часа, за обедом последовал концерт Алексея Грановского — немного актера, немного пианиста, но больше известного в качестве театрального режиссера европейского масштаба. Он много работал в Швеции. В Германии, в Америке, его брат стал модным американским сценаристом и режиссером, его двоюродная сестра была актрисой во Франции. На прием явилась большая часть дипломатического корпуса и московского бомонда. Царила внешне сердечная атмосфера, и казалось, только трудности с языком несколько мешали разговорам.
Бергер упросил атташе по культуре, сногсшибательную Гудрун Нильссон быть его гидом во время посольского приема и по возможности посвятить его в полезные знакомства. Первой в списке представленных Свену оказалась пани Гонсевская, супруга польского посла. Она пребывала в волнении и сразу же заговорила о том, что ее муж выбивается из сил на службе и что вообще они живут как на вулкане:
-Англичане, — это просто сумасшедшие люди. Они снова хотят ввергнуть Европу в войну.
-Да, что — то тревожное в воздухе носится. — дипломатично — осторожно согласился Свен.
От пани Гонсевской Гудрун и Свен переместились к Грановскому, готовящемуся сыграть несколько вольных музыкальных этюдов.
-Вам ведь доводилось бывать в Америке? — поинтересовалась Нильссон.
-Да.
-Ну и как? Каковы впечатления?
-Музыка и театр отсутствуют. Их заменяют синематографы, кафешантаны и местный футбол. При встречах американцы обычно толкуют о сплетнях и о футбольных встречах. Еда невкусная и дорогая. Живут люди с материальным комфортом и вполне обходятся без газеты, без театра, без книжных магазинов. Жизнь тусклая и скучная. — разглагольствовал Грановский.
-Исчерпывающе. — рассмеялась Гудрун Нильссон. — Ну, а народ каков, американцы?
-Я американцев не считаю настоящими людьми. Какой — то заклепки у них явно не хватает. Хищники, прагматики, накопители. Вся доброжелательность помещается в практический интерес. А так…Убогая духовная жизнь…
Бергер попытался вставить в разговор свою реплику, но Гудрун Нильссон перехватила его с полным стаканом и наиболее соблазнительной из своих улыбок и отвела в сторону, чтобы познакомить с британским коммерческим советником Каррингтоном.
-Малькольм, как дела на Даунинг — стрит?
Каррингтон печально покачал головой.
-Боюсь, очень плохо, дорогая Гудрун. По правде говоря, я думаю, что наш премьер — министр не вполне понимает, как всё работает. Между нами, парни в Сити жутко недовольны нынешним ходом событий. Я даже могу зайти дальше и сказать — они встревожены.
Гудрун Нильссон машинально кивнула, но внимание ее было обращено на залу — она кого — то высматривала среди гостей.
-Настоящий дипломат должен быть настолько в курсе всех текущих дел, что одна фраза — шведская торговая делегация едет в Москву — объяснит ему многое. — сказал Малькольм Каррингтон, обменявшись со Свеном Бергером приветствиями. — Определит важное: зачем едут шведы в Москву?
-Мой коллега и соотечественник хотел бы испросить вашего совета относительно русских. -сказала Гудрун.
-Я глубоко убежден, что времена, когда дипломат был салонным шаркуном, прошли. — улыбнулся Каррингтон. — Теперь ценность дипломата определяется его знаниями о стране пребывания, и не только знаниями, так сказать, парадного входа, но и с противоположного. Дипломат должен видеть и понимать увиденное в стране, в которой аккредитован.
-Малькольм, поможете Свену рассмотреть противоположную сторону? — улыбнулась в ответ Гудрун Нильссон.
-О, да, безусловно! Хотя не уверен, что сегодняшний вечер будет способствовать возможности обсудить более важные дела.
Гудрун наклонилась, и Каррингтон посмотрел в вырез её платья.
-Господину Бергеру может понадобиться ваша консультация. — сказала Нильссон.
-А вот и деловое продолжение? Что ж…Получение обстоятельной консультации может стоить бог знает сколько денег. — засмеялся Каррингтон. — По этой причине я часто имею дело с правительством, с правительственными учреждениями, как с клиентами. Ибо только на таком уровне подчас возможно оплатить мои гонорары.
-Совершенно справедливо. Логично и справедливо.
-Хорошо, что вы это понимаете, прекрасная Гудрун.
Нильссон пожала плечами, но вид у нее в это время стал серьезно — сосредоточенный.
-Кого — то высмотрели, милая Гудрун?
Каррингтон глянул на нее, и ему показалось, что глаза у Гудрун не зеленые, какими он увидел их раньше, а льдисто — голубые, цвета утреннего озера.
-А, вижу, наш знакомец, коего мы повстречали в американском посольстве? У русских даже есть поговорка: идешь как рупь двадцать. — заметил Каррингтон с едва уловимыми нотками ревности в голосе, глядя, как Гудрун неотрывно смотрит на Чечеля, русского юриста из экономического департамента внешнеполитического ведомства, увлеченно беседующего о чем — то с французским консулом.
-Как? — удивленно спросил Бергер. — Как вы сказали?
-Рупь двадцать. — невозмутимым тоном ответил Каррингтон и пояснил, — Если подумать над этимологией выражения, то можно предположить, что «идешь как рупь двадцать» может означать, что человек хромает. Так и с нашим общим знакомым. Он немного хромает, хотя мужчина видный…Предлагаю подойти поближе и познакомиться, если, конечно, очаровательная Гудрун будет не против и позволит нам это. Она явно благоволит этому русскому…
Каррингтон подмигнул Бергеру и тот, хватив из бокала изрядный глоток вина, глуповато осклабился.
-Это так заметно? — спросила Нильссон.
-Очень. И кажется, он тоже…
Бергер снова хлебнул из бокала, на что Каррингтон ободряюще кивнул головой.
-Известно давно: все плохое тянется нестерпимо долго, зато все хорошее пролетает, как один миг. — сказал он. — Господин Бергер, могу ли я в дальнейшем рассчитывать на то, что наше знакомство не примет вид мимолетного свидания, но перерастет в более доверительные отношения?
-Конечно…
…Чечель ответил на улыбку Гудрун Нильссон жалкой усмешкой…
-Я, кажется, действительно попала под небольшой спор, да? Или мне показалось, господа? — подошедшая к Чечелю и французскому консулу Гудрун одарила обоих ослепительной улыбкой.
-Как новорожденный котёнок. — пошутил, исключая колкость, Сергей Владимирович Чечель, и покосился на подошедших следом за шведкой Каррингтона и Бергера.
-Позвольте представить вам господа, Свена Бергера. Одного из тех, кому мы обязаны сегодняшней вечеринкой. — громко произнес Каррингтон, церемонно раскланиваясь с Чечелем и обмениваясь рукопожатием с французским консулом. — Итак, мы невольно прервали ваш увлекательный диалог? Или, как заметила милая госпожа Нильссон, спор?
-Не скрою от вас, господин Каррингтон. У нас действительно возник небольшой спор.-ответил Чечель.
-Надеюсь, не на политическую тему? — улыбнулся Каррингтон.
-Нет. Вопрос о переводе специальных терминов. Речь идет о некоторых буквализмах в русском тексте издания Пьера Тиссе о материалах инквизиционного процесса Жанны д’Арк.
-«Орлеанской девы»? Любопытно.
-Перевод специальных терминов — вообще самое слабое место издания. — сказал Чечель. — Увы, но наш русский автор перевода, и я признаю это, не знает и не берет на себя труд узнать, что inguisitio in officio — не просто «инквизиционный процесс», а только первая его часть, представляющая собой собственно допросы обвиняемого. Что collecta нельзя переводить как «сборный молебен» — это, скорее, совместная молитва. Что не существует никаких «духовных юрисдикций», «духовных судей» и «духовного суда», во всех этих случаях используется прилагательное «церковный». Что термин confession не всегда переводится как «исповедь» — в тексте судебного протокола это слово обозначает прежде всего «признание»…
-Русские эквиваленты для средневековых судебных должностей давно подобраны и не нужно изобретать их заново, не так ли? — поинтересовался Каррингтон.
-Вместо «публичного имперского присяжного» вполне можно написать «секретарь инквизитора», вместо «публичного нотариуса» — секретарь суда» — радостно подхватил французский консул. -Тут я согласен!
-А как по — вашему нужно переводить monition — «увещевание» или «увещание»? — лениво пробросил Чечель.
Гудрун наклонилась к Чечелю и прошептала ему на ухо:
-Теперь, если хотите отомстить Малькольму, уведите меня с вечеринки. Это неплохо его осадит, а я снова смогу увидеть ваш страшный шрам…
Чечель, казалось, был потрясен услышанным.
-Прежде чем мы начнем спорить, скажу, что глагола «увещать» вообще нет в русском языке, господа. — пробормотал он. — Как впрочем, и глагола «обетовать», существительного «обетование»…
-А «пророчество», а «предсказание»? — французский консул чуть ли не вскричал и схватил Каррингтона за локоть…
-Малькольм будет тосковать, конечно. — продолжила шептать в ухо Гудрун. — Хотите попробовать?
Она немного потёрлась о его плечо.
-И поставить вас под удар? — шепнул он в ответ.
Брови Гудрун Нильссон удивлённо поднялись:
-О, вы говорите милые вещи. Вы ведь джентльмен, не так ли? Я тронута, правда…
Чечель пожал плечами, посмотрел на Гудрун с некоторым подозрением, будто она дразнила его, но искренность ее была очевидна.
-А как остальные отреагируют на наше исчезновение? — прошептал он, одновременно внимательно глядя на французского консула, распаляющегося толковать о термине reconfort, используемом во французском переводе протоколов процесса Девы.
-Как — нибудь…
Картинки из прошлого — XIII.
Ночью их, двенадцать человек, отвезли на окраину Вилянува. Предварительно связали за спиной руки проволокой. В Вилянуве им освободили руки от проволоки, велели рыть яму. «Не ройте мелкую, чтобы лежать было удобней!» — смеялись «ягеллончики». Копать было трудно, мешали корни деревьев. Замучились. «Ягеллончикам» надоело ждать. Снова связали им руки за спиной. Велели встать лицом к яме. Стреляли в затылок. Все упали в яму, кроме Чечеля. Он застыл, не шевелясь. Офицер скомандовал: «Кругом!». Потом сказал с издевкой: «Видишь, как там, русские, твои соплеменники, в яме корчатся? А тебя, дипломат, мы много раз расстреливать повезем, и ты не будешь знать, когда это случится. Мы дождемся той минуты, когда ты начнешь скулить и ползать у наших ног, умоляя, чтобы жалостливая пуля тебя пронзила»…
