Авианосцы и аэрофобия
Интересная статья с блога naval-manual в жж.
Ещё немного психотерапии.
Одним из наиболее интересных и важных явлений Второй мировой на море можно считать аэрофобию — неадекватную оценку воздушной угрозы и вытекающие из этой неадекватной оценки ошибочные решения. Болезнь эта в принципе была аналогична субмерофобии — неадекватного страха перед подводными лодками. Эту болезнь, косившую лучших адмиралов Первой мировой (Джеллико пострадал больше других), к началу Второй удалось преодолеть — с аэрофобией же толком не справились.
Лучшим средством от аэрофобии считался тогда и считается теперь авианосец. Это действительно так, сильнее иных недужили итальянцы да немцы — те, у кого авианосцев не было. Ещё один тяжёлый случай — японцы в Гуадалканальской кампании — так же может служить подтверждением этого взгляда. Однако: если авианосец и был лучшим средством от аэрофобии, то он отнюдь не всегда был средством хорошим — и, более того, мог выводить эту болезнь на новый уровень.
Не единственным, но, наверное, самым ярким примером «авианосной аэрофобии» можно считать решение, принятое адмиралом Флетчером во второй половине дня 8 августа 1942 г., дня D+1 операции «Уотчтауэр» — и за несколько часов до сражения у о. Саво. Поначалу Флетчер, имевший в своём распоряжении три авианосца, собирался прикрывать амфибийные силы три дня, до вечера 9 августа. Однако события первых двух дней операции заставили его пересмотреть это решение. В 15.25 8 августа Флетчер — адмирал, осуществлявший непосредственное руководство всей операцией (officer in tactical command) отправил адмиралу Нойзу — который в тот момент исполнял обязанности командующего авианосцами — следующее сообщение:
In view of possibility of torpedo plane attack and reduction of our fighter strength I intend to recommend immediate withdrawal of carriers. Do you agree? In case we continue present operation I belive same area should be used tomorrow. What do you think?
Примерный перевод: В связи с возможными атаками торпедоносцев и ослаблением наших истребительных сил полагаю рекомендовать немедленный отвод авианосцев. Вы согласны? В том случае, если мы продолжим операцию, считаю, что завтра нужно использовать тот же район маневрирования. Что Вы думаете?
Нойз согласился по обоим вопросам, соответственно, в 18.07 Флетчер отправил сообщения адмиралам Гормли (командующий «Юго-западной зоны», осуществлявший «стратегическое» руководство операцией) и Тёрнеру (командующий амфибийными силами) следующее сообщение:
Total fighter strength reduced from 99 to 78. In view of large number of enemy torpedo and bomber planes in area, recommend immediate withdrawal of carriers. Request you send tankers immediately to rendezvous decided by you as fuel running low.
Примерный перевод: Число истребителей снизислось с 99 до 78. В связи с наличием в районе большого числав вражеских торпедоносцев и бомбардировщиков, рекомендую немедленный отвод авианосец. Прошу немедленно направить танкеры в точку рандеву по вашему выбору, поскольку топлива мало.
Реальные последствия этого решения являются предметом отдельного разговора — обычно Флетчера овиняют в том, что это решение если не прямо привело к трагедии у Саво, то как минимум исключило возможность ответного удара американской палубной авиации по крейсерам Микава. В изложении же Ландстрома ситуация выглядит ещё лююбопытнее: хотя он и пытается оправдать Флетчера, он, при этом, фактически показывает, что решение отвести амфибийные силы, не завершив разгрузку транспортов и даже высадку войск, Тёрнер принял именно из-за досрочного ухода авианосцев, до разгрома у Саво.
Так или иначе, решение это стало началом конца карьеры Флетчера. Хотя, как пояснял позже сам Флетчер, на принятие решения влияли многие факторы — сообщения о приближающихся подводных лодках, недостаток топлива, и, одновременно, довольно бодрые сообщения из зоны высадки, заставлявшие полагать, что поддержка авиации уже не так необходима — в целом это был типичный случай аэрофобии. Флетчер, в первую очередь, боялся воздушных атак — и, что ещё любопытней, он боялся, что японские самолёты атакуют его авианосцы (в первые два дня авианосцы не были обнаружены, и японцы атаковали транспорты в зоне высадки).
Почему этот случае можно говорить об аэрофобии, т.е. о неадекватной оценке угроз? В первые два дня боёв японцы добились ограниченных успехов в атаках против Амфибийного соединения — были повреждены два эсминца, один транспорт выбросился на берег — ценой тяжёлых потерь.Единственная торпедная атака на амфибийные силы 8 августа была отбита главным образом зенитной артиллерией, с тяжёлыми потерями для атакующих (были сбиты 18 из 23 атаковавших торпедоносцев, погибли 125 человек лётного персонала) и единственным торпедным попаданием в эсминец.
Это — то, что Флетчер примерно знал. Он, разумеется, не имел информации о численности японской авиации — однако мог сделать оценки на основе интенсивности атак в первые два дня (две атаки 7 августа, одна атака 8 августа). По факту, 9 августа японцы смогли выслать одну ударную группу из 17 топредоносцев и 15 истребителей, которая обнаружили и добили одинокий эсминец «Джервис», повреждённый накануне, при этом американский корабль сбил ещё два «смертоносных «бетти». Эта ударная группа в принципе не могла атаковать больше, чем один авианосец — при имевшихся у Флетчера трёх.
Однако Флетчер не смог адекватно оценить возможную угрозу 9 августа. Он был деморализован выявившимся 7 августа превосходством японских истребителей — в тот день из 18 F4F, прикрывавших транспорты в момент первой японской атаки были сбиты 9. Далее, он считал — точнее, так говорил позже — что ему по-прежнему следует руководствоваться «принципом расчётного риска»: не ввязываться в бои в тех случаях, когда нет возможности нанести противнику более тяжёлые потери. Бои с базовой авиацией к числу таковых не относились. Но, что ещё любопытнее, Флетчер — как минимум по мнению Ландстрома — так же опасался японских авианосцев, которые могли подкрасться к нему так же, как его авианосцы подкрались к Нагумо за два месяца до того. И, наконец, классика жанра — Флетчер имел в своём распоряжении 3 авианосца из 4, на которые американцы могли рассчитывать в ближайшее время, и не считал возможным рисковать кораблями в такой ситуации.
История в целом достаточно запутанная, но интересная — и кажущаяся мне важной иллюстрацией для трёх соображений.
Во-первых, действия Флетчера во время операции «Уотчтаэр» безусловно исключают любые попытки назвать Мидуэй генеральным сражением. При всей красоте и значимости успеха это сражение таковым не было — флот, выигравший desicive battle, не убегает от вражеских берегов при первом окрике.
Во-вторых, это — ещё один случай «тактической паранойи», характерной для командующих авианосными соединениями. Он особенно интересен потому, что является так же случаем «зеркального мышления»: в Коралловом море и при Мидуэе Флетчер внезапно атаковал японцев, пытавшихся высадить десант. И, когда ему самому пришлось прикрывать десантное соединение — он, естественно, боялся внезапной атаки уже со стороны японцев.
Наконец, в-третьих — это прекрасный пример того, что авианосцы как таковые не решают проблемы аэрофобии. И, более того, они могут аэрофобию усиливать: Флетчер боялся атак именно на авианосцы. И уводил их, оставляя амфибийные силы без прикрытия в зоне действия вражеской авиации — авианосцы для него были важнее операции в целом.
Для того, чтобы авианосец стал, наконец, достаточно сильным средством ПВО, британцам и американцам потребовалось примерно 3-4 года, перелом происходил между августом 1942 г. (операция «Пьдестал») и ноябрём 1943 г. (атаки на Рабаул). Американцев и британцев вместе я упоминаю не случайно — они активно обменивались опытом, при этом многие ключевые изобретения американцы прямо заимствовали у британцев. И даже это не устранило аэрофобию до конца.
В связи с этим немецко-итальянское «нам бы авианосец» всерьёз воспринимать невозможно. Ни у немцев, ни у итальянцев не было ни ресурсов, ни времени для того, чтобы их авианосец (даже два) стал эффективным средством ПВО — таковыми не были три авианосца Флетчера в августе 1942 г., таковыми, по большому счёту, не стали авианосцы японские до конца войны. Так что, появись и немцев или итальянцев единственный и драгоценный авианосец — он стал бы ещё одним предметом особой заботы, а не средством придания уверенности адмиралам.
