Дискуссия о том, какой должна быть Российская армия: призывной или контрактной, — возник в 90-х гг. и не утихает в нашем обществе по сей день. Однако большинство участников дискуссии, как ни странно, приводят, как правило, аргументы сугубо эмоционального характера, начиная от «не служил – не мужик» и «армия – это незаменимая школа жизни» до «призыв – узаконенное рабство» и «кто не откосил, тот лох». Но, так как войны и вооруженные силы – вещь столь же древняя, как и человеческий род, в связи с этим хотелось бы рассмотреть вопрос: был ли выбор различных способов комплектования вооруженных сил разных стран в разные эпохи обусловлен представлением о роли вооруженных сил в обществе или же на данный выбор оказывали влияние иные факторы?
ТЕМНЫЕ ВРЕМЕНА
В эпоху Античности основной общества было рабовладение. Рабы выполняли такую важнейшую функцию, как обработка земли. Преимущественно рабовладельческий характер сельского хозяйства обуславливал относительно высокий уровень развития городов и дифференциацию города и села. Государство как институт было, скорее, крупной корпорацией по обеспечению свободного населения рабами. Стало быть, основной функцией армии в обществе была добыча рабов и предотвращение порабощения собственного населения. В связи с вышеизложенным становятся понятны две особенности ее тогдашнего комплектования.
Во-первых, каждый воин армии времен Античности в случае успеха кампании мог рассчитывать на определенную долю военной добычи, в первую очередь рабов. Поэтому военное дело не было обязанностью, но от желающих отбоя не было: благосостояние любого человека зависело от числа имевшихся у него рабов.
Во-вторых, чем четче была дифференциация между свободными и рабами, тем выше была организованность действий войск. И это легко объяснимо. Выучка пехоты, обуславливающая способность ее действовать в сложных построениях, таких как фаланга или легион, напрямую зависит от числа городского населения, потому что только в городах есть возможность обучать войска в той или иной степени планомерно и централизованно. В свою очередь, уровень развития городской жизни напрямую зависел от степени непроходимости разницы между свободным человеком и рабом. Если сравнить Грецию с Персидским царством, то свободный человек в Персии по социальному статусу отличался от раба куда меньше, чем грек или македонец той же эпохи (рядовой перс мог быть запросто продан в рабство за банальный долг, а вместе с ним и его родные). Поэтому уровень развития городов в странах Азии был ниже, а армии куда менее организованы и управляемы.
Те же закономерности были характерны и для армии Древнего Рима. Бронелегионы под стягами с надписью «S.P.Q.R.» огнем и мечом прошли от ворот Рима до Испании, Британии, Германии, Причерноморья и Африки, отовсюду собирая рабов, трудом которых обогащались свободные граждане Рима. Казалось бы, ничто и никогда не изменится.
Но приблизительно в сер. III века нашей эры (к моменту прихода к власти династии Северов) изменившиеся технологии сельского хозяйства привели к сокращению занятости рабов в данной области и замене их т.н. колонами (букв. пер. «рабы с хижинами»). Колоны были рабами, но имели свои дома, семьи и земельные участки и с этих средств производства «отстегивали» хозяину определенный процент того, что наработали. Спецификой колонов было то, что они, были кровно заинтересованы в том, чтобы результат их труда был выше, чем у рабов. К тому же колоны, имевшие семьи, в отличие от рабов, были ресурсом возобновляемым.
Поэтому когда колонов стало много, крупные землевладельцы перестали нуждаться в рабах, добываемых армией, а посему и в самой армии — тоже. А так как Империя была по сути своей корпорацией по добыванию рабов, в ней тоже не стало необходимости. В самом деле, если колоны обеспечивают землевладельца в Испании, зачем ему делиться своим с Римом? Надо помнить, что еще со времен Пунических войн в Риме наблюдалась тенденция к сокращению числа свободных малоземельных крестьян и постепенное поглощение их наделов крупными землевладельцами. Теперь, с появлением колонов, мелкие хозяйственники (составлявшие значительную часть личного состава римской армии) окончательно проиграли конкуренцию владельцам латифундий и слились с колонами. К тому же сокращение оборота рабов привело к упадку городской жизни: богачи предпочитали жить в загородных виллах, а городская торговля рабами замерла.
Все эти обстоятельства, так или иначе связанные с кризисом рабовладельческой системы, к кон. III — нач. VI вв. привели к упадку и деградации некогда непобедимой римской армии, а с ней и Рима как цивилизации в целом.
С ликвидацией Западной Римской Империи в 476 г. нашей эры наступила эпоха, названная Средневековьем. Вместе с новой эпохой пришла новая форма организации общества – феодализм. Владение землей и крестьянами, прикрепленными к ней, давало феодалам в условиях господствовавшего натурального хозяйства определенную экономическую автономность, что обусловило невозможность длительного существования крупных империй.
Отсутствие развитой городской жизни затрудняло формирование и обучение войск. Это обстоятельство привело к тому, что родовые дружины ярлов и конунгов ранней Европы, сходные с древними армиями по социальным механизмам формирования (до времен Карла Великого существовали как лично зависимые, так и свободные крестьяне, а также рабы), не доросли до уровня фаланг и легионов.
Но уже к сер. IX века все сельское население оказалось в личной и поземельной зависимости от феодалов разного калибра, причем, в отличие от русского крепостничества, не имевший собственного сеньора стоял вне закона, а сеньор был обязан защищать интересы собственных вассалов (в частности, согласно капитулярию Карла Лысого, «нет человека без господина»). Это обстоятельство в корне изменило концепцию существования вооруженных сил: теперь основной целью войны был захват территории, населенной зависимыми крестьянами как основным тогдашним трудовым ресурсов. Стало быть, вести войну в таких условиях могли только земле- и душевладельцы. Так возникло то, что мы сегодня называем рыцарством.
С сер. VIII века в военное дело вмешался еще один фактор, технического характера: конница получила седла и стремена. Конница древности таковых не имела и могла атаковать только легкую пехоту (например, лучников) или же забрасывать врага стрелами или дротиками. Конница Средних веков – закованные в броню копейщики – имели куда бОльшие возможности: они могли атаковать даже тяжелую пехоту, если таковая находилась на проходимой для конницы местности (как я уже упоминал, образовывать непроходимый для всадников строй-стену пеших копейщиков возможности не было ввиду упадка городской жизни). Тяжелая пехота стала использоваться лишь для штурма крепостей (впрочем, на примере Крестовых походов видно, что конные рыцари могли успешно действовать и в пешем строю, если была тактическая необходимость).
Таким образом, войны в Европе с сер. VIII в сущности свелись к стычкам относительно малочисленных отрядов тяжелой конницы (за исключением тех случаев, когда речь шла о подавлении антифеодальных восстаний простонародья). Следует также отметить, что сами отряды рыцарей были немногочисленны, но за каждым рыцарем шло от 1 до 10 оруженосцев и от 20 до 100 лиц военной челяди, которые занимались хозяйственными делами. И тем, и другим в бой вступать по рыцарским правилам категорически запрещалось; в случае поражения рыцарей они, как правило, были обречены на гибель или плен.
Рыцари на территории Европы не знали поражений. До великого и страшного для всей Европы дня 11 июля 1302 г., когда сиволапое неотесанное мужичье из городов Фландрии разгромило и уничтожило весь цвет французского высокородного рыцарства. Чтобы понять, как и почему это стало возможным, нужно опять-таки обратиться к социально-экономическим факторам.
С нач. XI века в Европе снова расширились производственные возможности, и повысилась продуктивность сельского хозяйства; на этом фоне расширялась торговля и усилилось отделение сельского производства от ремесленного. Эти процессы привели к возникновению и интенсивному росту средневековых городов (все это довольно подробно было изложено еще у двух знаменитых бородатых немецких евреев и менее подробно, но более понятно – в учебниках истории для шестиклассиков). Городское население не было ни дворянством, ни духовенством, но, категорически отвергая подчинение феодалам, не укладывалось в формулировку «нет человека без господина», что неизбежно вело к началу их борьбы за самоуправление, направленной в первую очередь против крупных феодалов. Поэтому вопрос о формировании боеспособных сил самообороны встал перед городами и их жителями, что называется, ребром.
Так как городское население не было феодально зависимым в такой степени, как сельское, возможности сформировать собственную рыцарскую армию для противодействия феодалам у городов отсутствовала. Но в городах часто «оседали» по тем или иным немногочисленные обедневшие рыцари (как по А. Толстому, «кто без коня, кто без сабли, кто гол начисто»). Разумеется, воевать против хорошо подготовленных рыцарских войск эти немногочисленные воины не могли, но они знали о характерных для рыцарей тактических приемах и могли обучать горожан-добровольцев мерам противодействия таковым. И вскоре городские ополчения, в целом не способные сражаться с рыцарями в открытом поле, стали серьезной силой, способной защитить свои города. На службу они поступали добровольно и получали за это деньги (в принципе, никто в ополчение силком не тянул, но всякий понимал, что если город возьмет штурмом неприятель, мало никому не покажется, а если даже и не возьмет, жить в городе с клеймом труса и потенциального предателя – малоприятная перспектива).
Однако рост городов имел еще одну сторону: вместе с ним постепенно стали доминировать тенденции к ликвидации разобщенности и формированию централизованных государств. Королевская власть была лучшей гарантией того, что твой город или идущий на вашу ярмарку торговый караван не разорит ближайший герцог. В связи с этим городские ополчения стали в большей степени не средством обороны городов, а силами поддержания внутреннего порядка (если резать правду-матку: карательно-полицейские функции).
Но по мере того как потребность в вооруженной самообороне городов стала снижаться, а количество желающих повоевать не уменьшалось, наемные пешие отряды потеряли связь с городами и с функцией их обороны. Теперь их стали более активно использовать короли и крупные феодалы. Пехота могла эффективно штурмовать города и укрепления, и при этом не нужно было жертвовать драгоценной кровью благородного сословия. Наконец, пешие наемные подразделения в полевых боях бесполезны, но неплохи на подсобных работах, а собирать их проще, чем рыцарскую челядь, которая не желает воевать.
Все это привело к тому, что наемные отряды из людей незнатного происхождения заняли прочное место в военном ремесле. Но стоит заметить, что взаимодействие рыцарей с наемниками вело к ряду серьезных последствий. Наемники наблюдали за рыцарями, выясняя силу и слабость их тактики. Если упомянутая мною выше битва при Куртрэ современникам казалась чистой случайностью, то тактические успехи англичан в ходе Столетней войны и, конечно же, мои любимые Гуситские войны продемонстрировали: теперь пешие армии далеко не так беззащитны перед тяжелой панцирной конницей.
Между тем рост влияния королевской власти привел еще к одному явлению. В XII-XIV вв. король собирал на войну армию опосредованно, т.е. путем призыва к крупным феодалам и городам (знаменитый принцип «вассал моего вассала не мой вассал»). Ясно, что часть феодалов могла если не игнорировать, то как минимум не выказывать рвения во исполнение королевских приказов (по причине банального нежелания тратить свое бабло на королевские амбиции). К XV веку ситуация несколько изменилась: теперь рыцари числились на службе у самого короля, в мирное время они кормились с ограниченных поместий, а их военная служба финансировалась из казны, саботаж карался отнятием поместья. Разница между богатыми и знатными феодалами и простыми рыцарями в плане службы состояла лишь в тех должностях, которые они занимали в армии, но не в возможности использовать служебное положение для навязывания своей воли королю.
В сер. XVI века аналогичное (и очень многочисленное) войско было создано и в Московском Царстве молодым царем Иоанном Васильевичем Грозным.
Таким образом, к нач. XVI века европейские королевские армии состояли из конных рыцарей, наемных пехотно-стрелковых бригад (аналоги современных ЧВК, только с вагенбургами и пиками), а также промежуточного звена: вербованных частей, в которых рядовой состав служил за деньги, а роль командиров играли дворяне. Это был очень важный шаг в военном деле: в рыцарских и наемных подразделениях в бою никто не управлял, поэтому шанс послать их в атаку был только один: собрать их после неудачной атаки или необходимости повторить ее было крайне проблематично.
Но к этому времени на военном деле стал сказываться опять-таки технический фактор. Массовое применение огнестрельного оружия в полевых боях отмечалось еще со времен уже упомянутых выше Гуситских войн, но это оружие было все-таки вспомогательным: ручницы и гаковницы лишь в крайне редких случаях могли пробить броню рыцарей. Появление такого вида оружия, как аркебузы, в корне все изменило. В битве при Павии 1525 г. аркебузиры Священной Римской Империи без помех расстреляли из аркебуз французскую тяжелую рыцарскую конницу.
Тактика применения пехоты против рыцарей сводилась к тому, что в первой линии стояли копейщики и щитоносцы, за ними стояли стрелки с аркебузами. Смысл всей тактики сводился к тому, что основная масса пехоты заряжает аркебузы и передает их стрелкам. С этого времени комплектовать целые армии из дворян-рыцарей стало нерационально: преимущества у них уже не было, а потери были очень высокие.
Сразу оговорюсь, что армия Московского Царства, созданная Иваном Грозным, в его эпоху имела как минимум два положительных отличия от той, что была расстреляна из аркебуз при Павии: во-первых, в ней могли служить все православные поданные русского царя, кроме тех, у кого была задолженность за использование не принадлежавшей ему земли (которую полагалось выплачивать в Юрьев день); во-вторых, Иван Грозный не полагался на доспехи и не стеснялся использовать огненный бой везде и всюду, где только это было удобно. Эти обстоятельства позволили русским войскам разгромить и уничтожить троекратно превосходящие крымско-турецкие силы в битве при Молодях (думается, это обстоятельство не позволило сарацинам серьезно вмешаться в события Смутного времени).
Вместе с тем, стоит отметить, что конница в доспехах все же нашла себе применение. Благодаря появлению укороченных аркебуз с колесцовыми замками из итальянского города Пистойя всадники в латах стали использоваться для прорыва вражеского строя копейщиков, но уже не рукопашной схваткой, а огнем с коня с последующим переходом в маневр, называемый караколь. Такие конные части были наемными и получили название рейтаров.
В то же время был бы несправедливым говорить, что таранные удары дворянской конницы совсем ушли в прошлое. В Европе эту роль взяли на себя кирасиры, которые в то время комплектовались преимущественно из дворян. Разница по сравнению с прошлыми временами заключалась в том, что для прорыва строя пехоты нужно было взломать первую линию строя, чтобы лишить противника возможности стрелять по дальним целям и колоть копьями тех, кто приблизится. Этим обычно занималась так же наемная пехота, и лишь после этого в бой вступали кирасиры. Поэтому тяжелая кавалерия с палашами и копьями сохранила свое прежнее значение лишь в тех странах, которые вели бой против мусульман с их относительно слабым ружейным огнем (в частности польская Гусария и московское дворянское ополчение). Стоит отметить, что наемники-рейтары также имели возможность достать палаш и ступить в рукопашную схватку, так что кирасирская конница была в общем-то данью моде, но едва ли более.
Таким образом, к началу XVII века рыцарский компонент включал кирасир и личную гвардию монархов, собственно армии же состояли из вербованных частей с дворянами в роли офицеров, а также наемные бригады. С такими армиями европейские государства вступили в Тридцатилетнюю войну. Все, кроме одного.
РОЖДЕНИЕ РЕГУЛЯРНОЙ АРМИИ
17 сентября 1631 г. в Саксонии, недалеко от Лейпцига, на поле вблизи деревни Брейтенфельд произошла битва между шведско-саксонской армией короля Густава II Адольфа и армией Католической Лиги под руководством генералиссимуса Тилли. Главной изюминкой, оказавшейся полнейшей неожиданностью для командования католических сил, была необычно высокая огневая мощь шведской пехоты. Секрет ее был не таким уж сложным: пехота шведской армии была выстроена в линию из нескольких последовательно сменявших друг друга шеренг, из которых первая стреляла, а задние заряжались. Развиваемый шведами сокрушительный огонь позволил отбить атаку католиков, построенных в виде «испанских терций» в центре фронта, после чего остальные силы Лиги были обращены в бегство или сдались в плен.
Это сражение мало что изменило в ходе самой войны, но оказало огромное влияние на способы ее ведения. Элементы линейной тактики неоднократно использовались и ранее (с сер. XVI века). Но на ее прочное внедрение оказал огромное влияние переход от использования аркебуз к мушкетам. Если аркебуза делала 1 выстрел в минуту на дальность 60-70 м, то мушкет делал 2-3 выстрела в минуту на дальность 100-120 м. В подобных условиях терции и передача заряженных мушкетов (как было описано у Гоголя в книге «Тарас Бульба») по сравнению с линейным строем оказывались в проигрыше.
Но линейная тактика требовала одного непременного условия: подготовка к действиям в рамках такой тактики должна была быть постоянной. Не периодической, а именно постоянной. Суть в том, что если обученных солдат отпустить на долгий срок домой, а потом вернуть в армию, то заряжать-стрелять они смогут, а вот учить их синхронно маршировать и выполнять все эволюции придется заново. Если же солдаты пойдут в бой необученными, они, не имея возможности развивать высокий темп огня, неизбежно этот бой проиграют. В свете вышеизложенного становится понятно, почему после этих событий пошло на убыль распространение наемных частей. Сама суть наемных бригад исключала возможность каждодневной боевой подготовки, поэтому о победе над полноценно обученными регулярами речи уже не шло.
В ряде государств, таких, как Англия и Франция, армия сохранила вербованный характер (правда, добровольность вербовки была весьма условной, чаще – обратно пропорциональной потребности в рядовом составе). Но в Швеции, некоторых княжествах Германии, а позже и в России получила распространение совершенно новая система набора – рекрутская. Суть ее сводилась к тому, что каждая городская или сельская община обязывалась указом короля поставлять в армию некоторое количество (соответствующее численности самой общины) кандидатов для службы. При этом предполагалось, что община несет ответственность за то, чтобы эти кандидаты не дезертировали, едва только фельдфебель напьется и забудет запереть казарму. Король принимал на себя ответственность за рекрутов, они не платили налогов и выходили из подчинения своим дворянам, становясь после службы совершенно свободными людьми.
Важно отметить один не всегда уточняемый момент: введение рекрутской обязанности широкими массами населения воспринимался как несказанное облегчение по сравнению с тем, что было в период распространения наемничества. В странах с рекрутской или даже вербованной армией правители понимали, что если взять в армию того, кому есть что терять, силой или обманом, из него будет плохой солдат. У командиров наемников подобного вопроса никогда не было. Отряд наемников в случае необходимости пополнить поредевшие ряды приходил в деревню, собирал дееспособное мужское население и показывал им веревку с петлей. Это был выбор: или их вешают, или они идут в наемники. Иногда поступали еще проще: сжигали дома, вырезали баб и детей, а оставшихся мужиков связывали и отправляли в бригаду. Спецификой тогдашних условий было то, что человек, не имевший имущества, сбежать от наемников не мог никуда, как бы он их ни ненавидел. Ибо земля и сам человек принадлежал дворянину-землевладельцу: наемники – не моя проблема, а налог изволь платить (сбежавшему из наемников светила виселица как обычному разбойнику). Этот принцип был сформулирован еще Альбрехтом Валленштейном, но фактически он существовал еще за два столетия до этого. Приобретение армией регулярного характера избавило простой народ в Европе от подобного извращения, что не могло не восприниматься положительно.
Все вышеизложенные обстоятельства привели к тому, что к нач. XVIII века армии стали регулярными: рекрутскими, вербованными или смешанными. Наемничество практически исчезло.
Говоря о России и той регулярной армии, которую в ней создал Петр Великий, надлежит отметить несколько местных специфических моментов. Если в Европе срок службы рекрутов или вербованных солдат обычно ограничивался 12-15 годами (организм человека имеет свойство изнашиваться и с возрастом становится все менее выносливым, а она для солдата даже важнее, чем сила или ловкость), то в России он был фактически пожизненным (по идеям Петра, даже покалеченные: однорукие и одноногие солдаты не увольнялись со службы и были должны заниматься обучением молодых солдат, или солдатских детей). Россия не знала таких вещей, как наемничество, и рекрутчина воспринималась в народе не как избавление от него, а как новая форма кесарского хомута, повешенного на шею православного человека (при Петре рекрутов свозили в рекрутские депо под конвоем в цепях). Но, несмотря на это, российская армия сохраняла дееспособность, главным образом за счет того, что ее бойцы и командиры занимались боевой и практической, а не парадной службой и были обучены действовать инициативно, а не по шаблону (как минимум до нач. XIX века, до печально известной аракчеевщины).
Как уже упоминалось, регулярный (постоянный) характер вооруженных сил был связан с необходимостью постоянного поддержания выучки войск линейной тактике. Так вот, во второй половине XVIII века, через почти полтора столетия после Брейтенфельда, появилось новое техническое обстоятельство, на этот раз связанное с артиллерией. Увеличение количества и качества используемого пороха и совершенствование металлургии привели, с одной стороны, к расширению использования разрывных снарядов (их изобрели намного раньше, но трудно было производить их в товарном количестве), поражавших противника шрапнелью и осколками, а с другой, к увеличению числа используемых артиллерийских орудий в боях (если в ходе Северной войны и войны за испанское наследство на 1 тыс. бойцов было 1-3 орудия, то на исходе Семилетней войны – уже 8-10 орудий). Тут стоит заметить, что линейный батальон из трех ротных шеренг хоть и движется (в отличие от вынужденно неподвижного каре аркебузиров), но довольно медленно, и представляет собой не такую уж трудную мишень для расстрела артиллерией. Последние сражения Семилетней войны и война за независимость США наглядно это продемонстрировали. В связи с этим европейскими военачальниками были разработаны новые тактические построения войск, в частности, вместо линий и каре войска стали действовать колоннами и рассыпным строем. Колонны давали возможность быстро сближаться с противником, навязывая ему штыковую атаку (стрельба линиями по колоннам не так эффективна, как по каре или по другой линии). Рассыпной строй пехоты позволял нести значительно меньшие потери под артиллерийским обстрелом, а в случае атаки вражеской линии стрелки в россыпи могли вести прицельную стрельбу по противнику.
Изменение тактики действий войск привело к изменению представлений о возможных принципах их комплектования. Дело в том, что рассыпной строй или даже колонну пехота может выстраивать без многомесячной постоянной подготовки. В связи с этим в революционной Франции усилиями участника американской войны генерала Лафайета возникла мысль о возможности превратить в армию практически весь народ. Предполагалось, что служба в армии будет общеобязательной (за исключением специально оговоренных случаев), но непродолжительной по срокам, по истечении же такового дальнейшая служба будет сугубо добровольной. В случае острой необходимости может быть осуществлена мобилизация тех, кто уже отслужил, в специальные второочередные части, либо как маршевое пополнение для уже существующих полков и дивизий. Если уж быть до конца справедливым, стоит указать, что Лафайет эту систему не придумал: она уже существовала в США, но возникла там сугубо стихийно, в связи с тем, что США были не монархией, а добровольным союзом отдельных колоний, и существование вооруженной самообороны из добровольцев там было явлением само собой разумеющимся.
Насколько были оправданы идеи превращения всего народа в армию таким способом? Практика показала, что идея себя не оправдала: даже развитые в промышленном отношении державы в условиях мирного времени испытывали серьезные экономические трудности, когда число находящихся на военной службе переваливало за 1 из 60-70 граждан страны. Но даже такое соотношение давало значительно бОльшую численность армии, нежели раньше. Другой вопрос: насколько были оправданы ожидания возможности проведения мобилизации тех, кто уже отслужил, и формирования из них эффективных военных сил?
После сокрушительного разгрома Пруссии осенью 1806 г. император Наполеон навязал королю Фридриху Вильгельму III условие: его поверженная страна не имеет права содержать армию числом более 42 тыс. человек. В связи с этим военные реформаторы Шарнхорст и Бойен приняли простое и адекватное решение: призывать молодежь на малый срок, но с возможностью принудительного возвращения в воинские части в случае военной необходимости. Для этих целей были сформированы специальные части, получившие название «ландвер» (помимо этого было и чисто народное ополчение из добровольцев, названное «ландштурм», которое предполагали собирать во время войны в случае острейшей необходимости). На основании этого опыта немецким военным теоретиком К.Клаузевицем была разработана теория мобилизационной армии. Суть ее в целом сводилась к тому, что кадровая армия мирного времени служит для трех целей: осуществлять подготовку населения до начала войне, быть ядром развертывания многочисленной армии в случае начала войны, и, наконец, бесславно и без вреда для противника полечь костьми при его первом внезапном ударе, но выиграть время для развертывания основной массы войск в тылу.
Если рассмотреть вопрос на примере наполеоновских войн, то вывод будет отрицательным: мобилизованные призывники безусловно проигрывали в бою рекрутским и вербованным частям. Причина тому была простая: ограничение подготовки россыпью и колоннами приемлемы тогда, когда противник может действовать только линиями и каре. Если рекрутские или вербованные армии сами имеют возможность использовать такие построения, то тактически они становятся более гибкими и эффективными, потому что в эпоху доминирования гладкоствольного оружия есть ряд ситуаций, в которых войска все же должны действовать в линиях и каре. Поэтому всю первую половину XIX столетия теория мобилизационной армии по Клаузевицу была не особо применимой на практике.
Тем более обидным является то, что в России попытка развернуть некое подобие «Ландштурма» была реализована в виде т.н. военных поселений, похожих на мобилизационные части европейских армий, как орки на эльфов в сказках Дж. Р. Толкиена.
Ничто не вечно в подлунном мире. Все вышеописанные закономерности существования армий были справедливы в это время, когда основная масса армии была вооружена гладкоствольными мушкетами, не слишком сильно изменившимися со времен Тридцатилетней войны и первых Романовых. Вместе с тем, уже в ту эпоху в армии появились первые серийные образцы нарезного огнестрельного оружия: штуцера (как их чаще называли), хотя примитивное промышленное производство затрудняло массовое насыщение армий этим оружием. Их преимущества в дальности и точности прицельной стрельбы (300-400 м против 100-120 м у гладкоствольных мушкетов) были очевидны, но был у них один серьезнейший недостаток: низкая скорострельность. Дело в том, что штуцер, как и мушкет, заряжался только с дула. Пулю надо было загонять в ствол, прокручивая ее по нарезам, и делалось это с помощью специального молотка, с соответствующим падением скорострельности. Там, где штуцерник делал один выстрел, мушкетер делал 3-4. Поэтому бойцы со штуцерами, как правило, были немногочисленны и играли роль снайперов, уничтожающих командиров и знаменосцев противника.
Казнозарядные нарезные ружья отдельными изобретателями создавались и ранее, в частности, британская винтовка Фергюсона. Но в силу сложностей производственного характера массовым это оружие так и не стало.
Проблему скорострельности штуцеров удалось решить в 1853 г. путем внедрения в производство пуль Минье. Аналогичные пули с чашечкой были созданы и для гладкоствольных ружей (пули Нейслера), что сократило потери энергии выстрела и увеличило дальность стрельбы мушкетов до 200-250 м. А в сер. XIX века в промышленности получили широкое распространение паровые приводы, что позволило нарастить производство нарезных ружей, что привело к вытеснению мушкетов из армий мира: сперва дульнозарядные штуцеры, затем (в нач. 1880-х) казнозарядные винтовки под унитарный патрон. И вот это обстоятельство в конечном итоге положило конец рекрутским и вербованным армиям.
Если в ходе обороны Севастополя нарезным оружием боле или менее массово была вооружена только одна из сторон, то первой войной с массовым обоюдным применением нарезных стволов стала гражданская война в США, известная у нас как Война Севера и Юга. В ходе первого же крупного решительного столкновения 21 июля 1861 г. (вошедшего в историю как Первое сражение на реке Булл-Ран) и последующих боев выявилось, что плотные построения наступающей пехоты (линии, колонны и каре) легко выкашиваются огнем нарезного оружия, если таковой велся россыпью пехоты, укрывавшейся в складках местности и за зданиями. Таким образом, регулярные части утратили то преимущество, которое у них было перед подразделениями мобилизованных резервистов. Хочешь — не хочешь, а о колоннах, линиях и каре пришлось забыть: только россыпь и разуплотненный линейный порядок!
Но у мобилизационных войск над регулярными (рекрутскими и вербованными) в условиях тактической равнозначности было очевидное преимущество: численность. Россыпь стрелков с мушкетами могла быть уничтожена натиском решительных пехотнцев-регуляров и даже конной атакой (типичным примером такого боестолкновения служит разгром повстанческих войск Емельяна Пугачева в сражении у Солениковой ватаги корпусом генерала И.И. Михельсона, численность которого уступала пугачевскому ополчению почти втрое). Но, так как мобилизационные армии в случае войны разворачиваются из состава проходившего ранее подготовку гражданского населения, рекрутские или вербованные части априори не могут иметь даже численного равенства с ними, не говоря уже о превосходстве. Это, в сущности, означало, что в случае войны рекрутские части будут попросту окружены и захлебнутся в массе атакующей россыпи мобилизованной пехоты.
В связи с этим откорректированная концепция Клаузевица была вновь поднята на щит: все войска комплектовались рядовым составом из призванного на службу гражданского населения, но небольшая часть войск содержалась в полном комплекте (им предстояло в случае войны принять первый удар на себя), а основная масса дивизий содержалась в сокращенном составе и восполняла его лишь при объявлении приказа на мобилизацию. В сер. 60-х — сер. 70-х аналогичные меры были приняты во всех армиях мира. Но была как минимум одна развитая страна, в которой армия осталась вербованной – это Великобритания. И для этого были достаточные основания: «Владычице морей» сухопутное вторжение не грозило.
Чтобы меня не упрекнули в жонглировании фактами, сразу вспомню, что русские войска, невзирая на тактическую бесполезность, даже и во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. тренировались и первоначально вели бой линиями и колоннами, неся чудовищные в своей неоправданности потери от турецкого огня. Но это уже сила привычки!
Вот так, собственно, и возникла современная призывная армия: в силу своей исторической своевременности и адекватности.
Таким образом, из всего вышеприведенного длинного и нудного исторического экскурса можно сделать простой и очевидный вывод: способ комплектования войск в различные исторические эпохи определялся социальными и техническими факторами, действовавшими в конкретный исторический момент, а вовсе не представлениями широких масс населения (либо их руководителей) о роли и месте вооруженных сил в обществе. Представления о военной службе по призыву как о священном долге каждого честного и порядочного человека в данной ситуации были сугубо вторичны и являлись результатом того, что деликатно именуют информационной политикой, а по правде это стоило бы называть промывкой мозгов.
ВЕРШИНА ЦИВИЛИЗАЦИИ
Призывная армия как принцип, как я уже писал выше, сложилась во второй половине XIX века в целом как рационализационная реформа рекрутской системы. Учитывая все вышесказанное, становится очевидным, что существование призывных армий в том виде имело смысл и было вообще возможно лишь при соблюдении ряда жестких условий.
Во-первых, не существовало никаких способов в корне сорвать мобилизацию вражеских сил. Максимум, на что можно было рассчитывать – это некоторое упреждение врага в развертывании, причем даже больше не в мобилизационной, а в оперативной.
Во-вторых, призывная армия по умолчанию предполагала, что «отмотавший срочку» лет этак 12-15 назад резервист в случае объявления приказа на мобилизацию может быть в спешном порядке без проблем найден и отправлен в часть, после чего его навыки будут восстановлены за 2-3 дня, и он будет отправлен на фронт.
В-третьих, тактическая эффективность подразделений резервистов должна быть не ниже (или чуть ниже, но некритично), чем подразделений солдат-срочников, которые проходят службу в момент приказа на мобилизацию (т.е., спят в казармах, знают своих командиров и ходят на учения несколько раз в неделю). Спаянность и сработанность подразделений была, безусловно, положительным моментом, но не являлась обязательным условием выполнения задач, предусмотренных боевыми уставами и наставлениями. Эффективность прорыва обороны определялась в этом случае умением командиров высчитать уверенное (не менее чем троекратное) превосходство в силах над противником в избранном пункте атаки (позднее в условиях разуплотненных боевых порядков речь стала идти уже не о пункте атаки, а о фронте наступления и о плотности построения войск на данном участке).
В-четвертых, призывная армия рассматривалась военными теоретиками не как благодать Божья, а исключительно как суровая необходимость: вербовкой контрактников никогда нельзя было обеспечить даже минимально достаточную численность войск, а в столкновении с многократным численным превосходством даже слабо обученных мобилизованных резервистов части из контрактников могли быть просто окружены и уничтожены. Исключение составляли только армии Британии и США, которые не ввязывались в крупные сухопутные сражения вплоть до Первой Мировой войны, а вели в основном локальные войны за удержание влияния в колониях.
Первое время (франко-прусская и русско-турецкая войны) со всем этим не было никаких проблем. Каждый армейский офицер был уверен, что в случае приказа он получит людей и за считанные дни сформирует из них успешное подразделение, которое уверенно поведет в бой к победе. Так было и на Западе в 1914 г., до тех пор, пока к октябрю наступательные действия не привели к образованию сплошного фронта, который обе воюющие стороны тут же принялись укреплять всеми имеющимися средствами. И когда к зиме он оказался готов, выяснилось, что держать оборону от вражеского наступления каждая из сторон может без особенных проблем, если не считать за оные падение морального духа и нарастающую неприязнь к офицерскому составу (как ни странно, это явление имело место далеко не только в русской армии вследствие деятельности большевиков, как об этом говорят сегодня апологеты монархизма).
А вот попытки вести наступление на оборону противника раз за разом заканчивались неудачами и провалами. И более всего удивляли не сами по себе провалы атак, а то обстоятельство, что проваливались они совершенно независимо от того численного превосходства, которое имели наступающие. В битве у деревни Нев-Шапель против 48 наступающих батальонов британцев немецкое командование имело лишь три своих батальона, но никакого сокрушительного разгрома не произошло: немцы просто подались назад, фронт не был прорван, а потери британцев были просто чудовищными.
Таким образом, упомянутое мной правило под пунктом три было нарушено: простое численное превосходство уже не помогало решать задачи прорыва вражеского фронта. Как и во многих других случаях революции в военном деле, данное явление тоже возникло не спонтанно, а в результате более ранних событий. Еще в ходе англо-бурской войны стали применяться средства усиления пехоты: пулеметы, колючая проволока, противопехотные мины, снайперы, малокалиберные пушки, стреляющие навесным огнем (у французов такие орудия получили название «коса смерти»). Сложилась ситуация, когда малочисленность пехоты могла компенсироваться в обороне могла быть компенсирована техническими средствами. Т.е. троекратного (и даже большего) численного превосходства для прорыва фронта уже было недостаточно.
Многие историки, не являющиеся профессиональными военными, были в то время склонны винить во всем генералов и фельдмаршалов. Именно тогда в ход пошли такие выражения, как «завалили мясом и трупами» и т.д. Но если рассмотреть вопрос объективно, такой упрек выглядит несправедливым. Генералы делали то, что должно было сработать в теории, которую разрабатывали без учета появления пулеметов. Так было у Нев-Шапель и у Дарданелл: генеральские решения были сами по себе вполне адекватными. Причина была в том, что войска элементарно не могли подавить вражескую оборону.
«Зима в нашей области, как и всегда, застала врасплох коммунальщиков». Так было и с позиционным кризисом Первой Мировой войны: еще до ее начала многие военные теоретики догадывались о ее грядущем характере. Незадолго до ее начала в России вышла брошюра, в которой было заявлено: будущая война будет похожа на один сплошной и почти непрерывный штурм вражеских укреплений. там же были даны рекомендации по тому, как не положить костьми все роты и батальоны перед вражескими полевыми укреплениями: предполагалось формировать небольшие отряды разных типов: одни должны были взламывать оборону, другие – закрепляться в прорыве, препятствуя контратакам противника. Аналогичные инструкции выпускались и в других армиях европейских держав. Но лишь ко второй половине войны удалось выработать систему тактической подготовки войск, которая бы позволяла успешно прорывать позиционную оборону.
Может сразу возникнуть вопрос: почему до тактики штурмовых групп реально дошли только к концу войны, если ее необходимость была ясна еще до ее начала? Увы, как показала мировая практика, такие вещи приходят только со временем, по мере отправки миллионов похоронок родным и близким погибших бойцов. Это я — к вопросу о том, что ни во Франции, ни в Великобритании, ни в США не было массовых репрессий, продразверстки и колхозов, но там тоже не избежали таких проблем, которые мы потом имели подо Ржевом и Ленинградом, где наступательные действия советской пехоты разбивались, словно волны океана, об немецкую оборону.
Раз уж речь зашла о позиционных кризисах РККА в первой половине Великой Отечественной войны, нужно также осветить это обстоятельство. Как я уже упоминал, тактика штурмовых групп в армиях стран Запада была реализована на практике лишь после крупномасштабных позиционных мясорубок Вердена, Соммы и Арраса. В итоге в ходе Первой Мировой войны был накоплен тактический опыт, и войска Британии и США более уже не попадались в эту ловушку (то же самое можно было сказать и об армии Германии, даже несмотря на ее преобразование в малочисленный Рейхсвер). Но дело в том, что такие позиционные мясорубки на Западном фронте стали возможны в силу невозможности эффективно выигрывать бой маневром. На Русском фронте Первой Мировой ситуация была совершенно иная: ни русские, ни немецко-австрийские войска не обладали достаточным количеством для выстраивания прочного сплошного позиционного фронта. Кайзеровские войска выигрывали сражения у русских не за счет прорыва обороны, а за счет обходов и фланговых ударов в слабые места. Т.е. основным фактором тут было не высокое качество немцев, а феерическая недееспособность русского офицерства, нерешительность и неумение организовывать бой. К слову, в русской армии в 1916 г. перед наступлением Брусилова все же были созданы штурмовые отряды, но они применялись лишь для вывода из строя отдельных узлов обороны. Они не стали общей практикой, а в 1917 г. их вообще пришлось перевести на положение заградительных отрядов по ловле дезертиров и пресечению паники.
Таким образом, перед русской армией той эпохи вопрос уверенного прорыва обороны просто не ставился. Ясно, что не мог он встать и в эпоху Гражданской войны с ее лихими рейдами конных масс Буденного или Топоркова. Исключение составили только единичные случаи: бои под Варшавой, прорыв обороны на Перекопе и некоторые другие, которые на общем фоне отчетливо маневренных действий роли не играли. Если исходить из имеющихся данных, ряд военных теоретиков СССР, такие, как М.Н. Тухачевский и А.И. Свечин, имели теоретическое представление о тактике штурмовых групп, но реализовать все это удалось только в конце Великой Отечественной войны. Но, так как численность войск, их маневренность и огневая мощь выросли не только количественно, но и качественно (за счет новых форм организации, сделавших возможными осуществление боевых действий на оперативную глубину), становится очевидным, что намного бОльшие, чем в Первую Мировую, потери РККА никак не связаны с существовавшим в стране социально-политическим строем и уж тем более со степенью адекватности руководства армии и флота (это к вопросу о хрусте французской булки и о том, что «а-а, краснопузые воевать не умеют»).
И вот тут возник вопрос: штурмовая тактика, в отличие от индивидуальных навыков солдата, требует групповой подготовки. Помимо того очевидного факта, что, в отличие от солдатских навыков, привычка к действию в группе с течением времени, после службы проведенного на «гражданке», банально затухает, было ясно, что в условиях «пожара в бардаке», коим является мобилизация, едва ли удастся свести в прежние соединения тех резервистов, которые проходили вместе срочную службу. Понятно, что развернутые по мобилизации соединения резервистов нужно было на протяжении некоторого времени (от 4 до 8 недель, но уж никак не 2-3 дня!) интенсивно тренировать, отрабатывая навыки действий в группе. Требование обеспечивать этот срок напрямую противоречило приведенному выше условию под пунктом два.
К чести европейских военачальников, они внимательно перечитали труды Клаузевица и убедились, что вышеописанная трудность сама по себе не противоречит никаким канонам. Просто в новых условиях предполагалось, что часть воинских соединений в мирное время будет содержаться в полностью укомплектованном по штату состоянии и в случае внезапного нападения противника своим сопротивлением должна выиграть время (те самые 3-8 недель), в ходе которого будут развернуты и должным образом подготовлены основные силы, содержащиеся в мирное время неукомплектованными.
Идея была в обще-то хорошая, но сразу же возникла новая трудность. Нельзя забывать еще об одном обстоятельстве, связанном с тактикой штурмовых групп: вооружение. До Первой Мировой подавляющее большинство мобилизуемых резервистов составляли обычные рядовые стрелки, вооруженные винтовками, которые к 1914 г. вместо однозарядных стали магазинными с ручным затвором. Но в ходе Великой войны ситуация изменилась: появилось множество различных должностей, исполнявшихся рядовыми солдатами: саперы, связисты, снайперы, санитары, пулеметчики, автоматчики и т.д. По итогам войны было очевидно, что все вышеназванные специальности должны быть подготовлены в мирное время и в подразделениях должны присутствовать в определенной пропорции. В связи с чем возникал вопрос: как в условиях определенной неизбежной доли хаоса обеспечить, чтобы в разворачиваемых по мобилизации подразделениях резервистов эта пропорция соблюдалась?
Самым простым и надежным способом обеспечения вышеуказанной пропорции является метод «покупателя»: резервисты собираются в общий лагерь, куда приезжают представители воинских частей и отбирают бойцов нужных специальностей: кому сколько и чего требуется. Главный недостаток: на подобный метод требуется время, которого всегда не хватает. Отправка заявок из воинских частей с указанием текущей потребности на подобные сборные пункты тоже чревата потерей времени. Но выход есть: как известно, мобилизационная система имеет территориальный характер. Стало быть, каждому отслужившему срочную службу выдается документ с указанием воинской специальности, им освоенной, и учет этих специальностей ведется строго в территориальных мобилизационных управлениях. Каждое такое управление по идее точно знает, сколько оно имеет резервистов каждой специальности. В идеале каждый военкомат должен сформировать 2-3 полноценных пехотных батальона, которые могут либо получить полковое управление и стать полноценным полком, или же будут отдельными ротами использованы как маршевое пополнение для уже повоевавших и понесших потери частей и соединений. Для обеспечения этих целей в рамках призывной армии любой резервист при смене места жительства должен отмечаться в местном военкомате.
Главной проблемой тут являются ключевые слова «по идее» и «в идеале». Суровая реальность заключается в том, что люди не идеальны: чем больше времени проходит с момента окончания срочной службы, тем выше вероятность, что потенциальный резервист окажется умершим / больным / алкоголиком / бомжом / политэмигрантом / пацифистом или просто тихим оппозиционером-дезертиром, не желающим вылезать из теплой кровати с персональной женой ради интересов всяких там монархов-олигархов. Каждый год после окончания срочной службы сокращает число «дембелей», пригодных для восстановления в армии в рамках мобилизации, на определенный, и весьма значительный, процент. В современной Российской армии он составляет не менее 15% ежегодно (хотелось бы узнать реальный процент для НОАК и армии КНДР, но там действуют несколько иные законы, к тому же НОАК нельзя считать полностью призывной армией).
Эту проблему военачальникам Европы удалось худо-бедно решить. Была разработана практика содержать в частях мирного времени минимального комплекта рядовых-специалистов, который компенсирует возможные издержки и «гримасы» мобилизации. Это позволило сгладить напряженность проблемы, хотя и не сняло ее полностью.
Все вышеприведенные трудности стали очевидны уже по итогам Первой Мировой войны, тем не менее, последовавшая два десятилетия спустя Вторая Мировая война стала апофеозом призывных армий. После нее перед призывными армиями встала масса новых трудностей, в первую очередь связанных с появлением такого нового средства ведения войны, как ядерное оружие. К концу 50-х гг. сложилась ситуация, когда с его помощью в считанные часы после начала войны могли быть уничтожены и кадровые, и кадрированные войсковые соединения, транспортная инфраструктура, обеспечивавшая их логистику, а также всю промышленность (как сугубо военную, так и гражданскую, без которой народ не сможет прокормить ни себя, ни свою армию). Более того: стало возможным уничтожение самих городов, в которых в мирное время проживают массы резервистов, вместе с массой гражданского населения.
Но если в 50-е гг. такими возможностями обладали только США, то в нач. 60-х. ситуация изменилась: ядерными боеприпасами разных типов были оснащены и вооруженные силы СССР. С конца 1962 г. на боевое дежурство заступили серийные и боеготовые МБР Р-16, в результате чего под угрозой удара оказались уже города в самих США, а не только их союзники. При этом все реалистично мыслящие люди понимали, что в недалеком будущем ядерным оружием могут обзавестись очень многие.
Ядерное оружие нарушило основы существования призывной армии под пунктом один. Если война начиналась с обмена ядерными ударами, то, возможно, что кто-то или что-то после этого уцелеет, но воевать им в сложившейся обстановке придется с радиацией, холодом и все это – в условиях полного отсутствия снабжения и далеко не дружественно настроенного местного населения. Если же война начнется без применения «спецбоеприпасов», то она либо останется в виде бесперспективной мясорубки, либо одна из сторон таки добьется успеха, но другая сторона при этом неизбежно применит ядерное оружие. Эта неизбежность была связана с тем, что проигравшая и не решившаяся на применение атомных бомб сторона на международном уровне окажется в положении слабака, и ее дальнейшее «поедание» уцелевшими «акулами» мировой политики становилось абсолютно неизбежным (с последующей зачисткой всей территории от населения, не пожелавшего войти в клинч ради победы). Тактические ядерные удары в подобных условиях были выбором наименьшего из зол, а не ответить на таковые означало поставить себя в положение проигравшего, т.е. возникал заколдованный круг.
Политики 60-х гг. хорошо понимали опасность, которая может возникнуть, если одной из сторон применение ядерного оружия покажется плохим, но безальтернативным выходом. А генералам надо было думать, как теперь обеспечивать политические цели путем проецирования силы: воевать обычными средствами теперь не получалось. В 1964 г. решение нашлось само, и пришло оно, как и всегда, оттуда, откуда не ждали.
О войне США во Вьетнаме, продолжавшейся с 1964 по 1973 гг., написано и снято очень много. Причины и ход войны я сейчас описывать не стану, но отмечу самое важное и интересное в контексте рассматриваемой темы: в этой войне призывной армии впервые за всю историю (насчитывавшую к этому моменту уже почти столетие), пришлось противостоять широкомасштабной и непрекращающейся партизанской войне. Конечно, не следует забывать о масштабных наступательных операциях армии Северного Вьетнама, но по факту они закончились неудачами и сами по себе ни к чему бы не привели, если бы не постоянная, тлеющая, как не затушенный костер, мелкоочаговая война в тылу. Впрочем, понятие «тыл» в той войне тоже было более чем условным: американские солдаты оккупационных сил не могли чувствовать себя в безопасности нигде: ни в частях, ни в увольнениях. С обочин патрулировавшихся дорог по транспортным колоннам то и дело открывали огонь силы местного сопротивления.
Парадокс этой войны заключался в том, что в открытом бою (если его удавалось навязать), американцы всегда одерживали полную и убедительную победу. Партизан ловили и расстреливали, громадные пространства тропических лесов южного Вьетнама выжигались дефолиантами, чтобы затруднить маскировку. Но от этого воля бойцов к сопротивлению не угасала. Не угасало и регулярное снабжение с территории Северного Вьетнама и Камбоджи. Бойцов сопротивления меньше не становилось, и с каждым разом в выявленных схронах было все больше оружия и амуниции частей армии ДРВ, бойцы которой постепенно подменяли собой редеющие ряды местных коммунистов.
В конечном итоге расходы на содержание группировки американских войск, нарастающие потери и потеря поддержки этой войны в самих США вынудили руководство страны вывести войска, предварительно заставив ДРВ путем массированных бомбардировок подписать соглашение о прекращении боевых действий. Но в 1975 г. армия Северного Вьетнама мощным наступлением разгромила южновьетнамские войска (развал их сопротивления стал намного большей неожиданностью, чем само по себе наступление северян) и овладела Сайгоном. На этом война завершилась, и Вьетнам стал единым государством.
Отличием этой войны от других войн прошлого стало то, что все предшествующие войны предполагали наличие некоего шверпункта, достижение которого означало прекращение сопротивления и выполнение побежденным навязанных условий. И стратегия, и тактика были нацелены на захват территорий и уничтожение соединений врага, после которых сопротивление становилось бессмысленным и автоматически прекращалось. Во Вьетнаме все было иначе: территория была захвачена с самого начала, а армии, которую можно было разгромить в бою, просто не было. Отличить партизана среди местных жителей было совершенно невозможно.
Я намеренно не коснулся того обстоятельства, что можно было бы атаковать те страны, которые оказывали партизанам помощь. Но это не всегда эффективно, и чаще всего крайне проблематично в плане политическом. Наступление армии США на ДРВ могло бы привести к повторению корейского сценария, не говоря уже о возможных демаршах СССР против союзников США, таких как ФРГ или Израиль.
Ранее в истории человечества уже имели место случаи, когда партизанский формат войны становился доминирующим. Но такого, чтобы местное полуподпольное сопротивление активно обеспечивалось извне и продолжалось годами… С этим последний раз сталкивались еще до призывных армий.
Профессиональные военные довольно быстро поняли, что изменилась не столько форма войны, сколько ее цели. Теперь целью ведения боевых действий стало удержание влияния в интересующем регионе мира на достаточно длительный срок. За этот срок формировался марионеточный режим, позже он становился дееспособным в военном, политическом и экономическом отношении. После этого оккупационные войска выводятся, а местный режим поддерживается уже сугубо экономическими и политическими средствами.
Проницательным людям было очевидно, что такой формат боевых действий не мог возникнуть случайно. Армии развитых государств в условиях возможного применения ядерного оружия использовать напрямую друг против друга стало опасно. Решение поддерживать местное подпольное сопротивление в этой связи было абсолютно логичным. Но сокращение рисков войн между крупными державами на фоне пышного расцвета финансируемых извне локальных войн (не менее жестоких, чем Вторая Мировая, но, что называется, «незнаментых») в конечном итоге подорвало основы существования призывной армии.
Как уже ранее говорилось в пункте четыре, призывная армия создавалась в условиях, когда вербованные армии были слишком малочисленны, чтобы эффективно противостоять призывным. Предполагалось, что в условиях растянутого фронта даже хорошо подготовленные вербованные части будут окружены и уничтожены не столь подготовленными, но многочисленными частями призывников. Но в противопартизанской войне количество солдат ничего не решало. Во Вьетнам можно было бы нагнать не 500, а все 800 тыс. американских солдат, и это, возможно, помогло бы уничтожить больше партизанских отрядов, но никак не предотвратило бы быстрое формирование новых в условиях политической, военной и экономической недееспособности сайгонского марионеточного режима в случае вывода оккупационных войск.
Было еще одно, куда более важное и поистине парадоксальное обстоятельство: слабость партизан делала их сильными. Как следовало все из того же пункта четыре, призывная армия мыслилась не как идеальная форма комплектования вооруженных сил, а как суровая необходимость: отказ от таковой грозил военными поражениями и переносом войны на нашу территорию. Так вот: с партизанами все было иначе. Вьетконговцы были крайне жестоки к американским пленным и планировали таранить на советских МиГах американские авианосцы, но Хо-Ши-Мин никогда не планировал высаживать десант на Манхэттене. Равно как и Ахмад-Шах-ом-Массуд тоже не планировал провести своих муджахиддинов парадным маршем по Красной Площади и согнать всех неверных урусов в зинданы. Партизанское движение даже в случае формальной победы не планировало никакой агрессии против бывших оккупантов.
В силу этого, а также вышеописанного «ракетно-ядерного» обстоятельства призывные армии перестали быть столь безальтернативными способами обеспечения безопасности страны, как это было ранее. Но, так как существование призыва как чего-то малоприятного ранее оправдывалось его незаменимость, теперь легитимность его была поставлена под большой вопрос. По какому праву государство, которое по идее должно защищать рядового гражданина, требует от него, чтобы он, гражданин, защищал государство (ведь все должно быть наоборот!)? Почему государство ради своих амбиций, а то и своекорыстных интересов власть предержащих (а вовсе не потому, что меня кто-то где-то хочет убить, а мою семью угнать в рабство), заставляет людей отказываться от своей свободы, добровольно превращать себя в средство достижения целей, которое потом можно выбросить просто в силу того, что это его долг?
Ранее всех это поняли военные и политики Великобритании. В 1964 г. ярый сторонник призывной армии и опыта Второй Мировой фельдмаршал Б.Л. Монтгомери-Аламейнский был отправлен в отставку. Но чем заменить призыв? Решили поступить проще: ввести в армии ту же систему, которая была до 1914 г. – вербовку. Но ранее вербовкой комплектовался только рядовой состав, а офицерами были аристократы, теперь доступ к военному образованию и получению офицерского звания был значительно шире. Положение вербованного добровольца-рядового (того, кого теперь называют контрактниками) было аналогично офицеру: служба стала работой.
В сер. 70-х гг. аналогичное преобразование произошло и в Армии США, но сразу стоит оговориться, что оно не было безболезненным: на протяжении нескольких лет многие командиры рапортовали, что многие подразделения существуют только на бумаге. И тем не менее, руководство страны довело дело до конца, а заодно и избавилось от многих военачальников, «умственно застрявших» в эпохе Второй Мировой войны. Постепенно совершенствовались механизмы привлечения, отбора и адаптации контрактников, формировались части постоянной готовности, успешно показавшие себя в ходе в последовавших вскоре локальных конфликтах. К 1991 г. армия была полностью укомплектована и по сей день успешно и с минимальными потерями выполняет боевые задачи по всему миру.
НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ
Думается, всем понятно, почему идеи контрактной службы были в СССР строжайше табуированы. В СССР солдат стран НАТО нарочито именовали «наемниками» (даже тогда, когда это были самые что ни на есть призывники). Призывной характер вооруженных сил официальной пропагандой позиционировался не только как священный (в атеистической стране J) долг, но и как механизм «достижения социальной зрелости» и формирования «достойного гражданина». Предложить что-то подобное для «армии страны трудового народа» было не то, что крамольным, а реально опасным для жизни. Гражданский человек, заявивший подобное, автоматически попадал в сферу действия советской психиатрии, а военнослужащий – под трибунал (для офицера – с гарантией расстрела за измену Родине и попытку подрыва морального духа Советских Вооруженных сил, рядовой мог рассчитывать на 25 лет строгого режима).
Раз уж речь зашла об официальной пропаганде в СССР и ее роли в обществе, следует также оговорить ряд вопросов, напрямую с нею связанных. Дело в том, что ряд положений этой пропагандой внедрялся в наше массовое сознание довольно ненавязчиво, причем многие до сих пор продолжают в них верить, даже невзирая на то, что вся мировая практика их опровергла. В частности, усилиями многих военных мемуаристов настойчиво внедрялась идея, что не существует в реальности таких вещей, как военный талант: все успехи знаменитых героев войны рассматривались исключительно через призму их упорства в достижении целей, тренировок, самовоспитания и самообразования. Фактор врожденного таланта в той или иной сфере деятельности если и не отрицался, то максимально ретушировался (если читать мемуары А.И. Покрышкина и И.Н. Кожедуба, это прямо-таки режет глаза).
Ни одной стране официальная пропаганда не нанесла столько вреда, сколько нам в советские времена. Вместо того, чтобы воспитывать в людях умение терпеть временные проблемы и преодолевать трудности, в СССР она возбуждала негативное отношение к тем, кто не желает мириться с неурядицами, кто готов предпринимать действия без указки начальства – одним словом, к любому проявлению человеческой индивидуальности.
Далее, надо отметить, что военная пропаганда в СССР была, как это ни парадоксально, абсолютно антивоенной. Об участии русских офицеров, добровольцев и инструкторов в локальных войнах ходили легенды, но официальные власти категорически это отрицали, хотя это секретом и на Западе не было ни для кого. В Будапеште и Афгане наши бойцы сражались с безжалостными ублюдками, люто ненавидевшими нас, а по центральному советскому телевидению говорилось, как мы раздаем афганцам гуманитарную помощь. Солдаты вытаскивали своих товарищей из горящих БТРов, а домой приходили письма, в которых они писали, что целыми днями чистят картошку и прокладывают дороги между афганскими кишлаками.
Официальная печать под лозунгом «Угроза миру» издавала красочные журналы с пылящими по дорогам американскими танками и парящими в небесах самолетами, подробно расписывая их характеристики, публиковались сведения о том, что в США уже готовятся к запуску Шаттлы с боевыми спутниками для космической войны. И все это завершалось очередным бла-бла-бла за подписью Епишева, Суслова, а потом и Горбачева, что СССР совсем-совсем мирная страна, что советские люди мыслят по принципу «лишь бы не было войны», «ядерному взрыву — нет», «мы за мирный космос».
О подлинной военной мощи СССР советские граждане не только не знали: она сама рассматривалось официальной пропагандой как нечто постыдное, что СССР тратит деньги на оружие вместо мирного строительства. Крохи информации просачивались из журнала «Техника — молодежи», но этот журнал было невозможно достать в библиотеке, а на подписку были введены законодательные ограничения. в результате само понятие военной мощи стало ассоциироваться с США и НАТО. Понятие «американская угроза миру» стала восприниматься не как угроза миру как состоянию, а как способность силой навязывать всему миру свою волю.
Советский человек усилиями официальной пропаганды оказывался в идеологической вилке. С одной стороны, он должен был не просто принять как должное, а быть не по гроб жизни благодарным стране и Партии за возможность служить по призыву, которая сделает из него нормального человека и достойного защитника Родины. Не только не служившие по здоровью, но и те, кто по какой-либо причине плохо интегрировался в армию, официальной пропагандой рассматривались как самые презренные отродья; к ним подогревалась ненависть и презрение со стороны крепких простых парней. Это в конечном итоге выливалось в привычку почти официального неприятия свободы мнений и презрительно-подозрительного отношения к тем людям, кто способен критически подходить к тому, что говорят начальство и СМИ.
С другой стороны, желание человека служить предполагалось строго ограниченным сроком призыва, после чего об армии, оружии и возможной войне полагалось накрепко забыть и думать только о том, как бы побыстрее освоить максимально далекую от армии профессию. Желание стать профессиональным военным официально не осуждалось, но лишь в контексте желания стать «нянькой» для призывников, то есть опять-таки в контексте того, что «у нас очень мирная армия». Желание стать военным в смысле реально воевать, если бы о нем стало известно начальству (а в СССР начальства нет только у Генсека ЦК: у всех остальных оно есть), могло бы доставить молодому человеку очень много проблем (в том числе и с правоохранительными органами).
Подобное шизофреническое явление в советской официальной пропаганде имело вполне понятное объяснение. После Войны власть в СССР была поделена между двумя кланами. Один – это бывшие военные, уставшие от страшной войны, через которую они прошли. Второй – это те, кто войну просидел от войны подалее, или же просто подленькие душонки, дорвавшиеся до власти за счет аппаратных интриг. После смерти И.В. Сталина между ними образовался определенный компромисс. Так вот, первый клан хотел, чтобы войны не было, а второй пообещал первому что если первый клан поделится властью со вторым, то войны и не будет. И эти личности, дорвавшись до реальной власти, сделали все, чтобы в стране было как можно меньше пассионариев, готовых проявить патриотизм не только словом, но и оружием. Тех, кто был готов не только разить врага, но и пускать пулю в затылок предателю, даже если это был кто-то из числа власть имущих. А для того, чтобы таких людей в стране было бы как можно меньше, следовало бы запретить в стране все, что могло бы внушить гордость за свою Родину, а уважение это у нас всегда основывалось на военной мощи и космосе (но о нем разговор вообще отдельный).
Вместе с тем не следует забывать и сугубо объективный факт: военная мощь СССР никогда не использовалась как средство выбивания экономического профита из вассалов СССР. Между тем в США именно это и делалось: армия помогала удерживать влияние, за счет чего доход американцев увеличивается. Поэтому потеря уважения к военной мощи как к выдающемуся достижению нашей нации имела вполне серьезные основания. Печально, но факт: чтобы сохранить свое Отечество, нам придется отобрать таковое у других народов, иначе его отнимут у нас. Надо помнить, что за исключением, возможно, русско-японской войны, наши враги никогда не являли рыцарства и милости победителей к нам, когда мы терпели поражения.
PRO ET CONTRA
Какие можно сегодня привести аргументы в пользу сохранения призывной армии? Сразу оговорюсь, что я буду разбирать только те аргументы, которые разбирать вообще имеет какой-то смысл. В одной из работ на тему выбора между призывом и контрактом я встретил утверждение, будто угроза со стороны ядерного оружия сильно преувеличена. Посему призывная армия абсолютно необходима, так как никакие ядерные удары армию не остановят. В качестве доказательства этого тезиса приводились… стратегические бомбардировки Рейха американской авиацией в 1943-1945 гг. Многие настолько «застряли мозгами в СССР», что не учитывают: в каждом доме есть интернет. За годы ВМВ на Германию упало ок. 1,5 млн тонн взрывчатки, что эквивалентно 3 (прописью: трём) боеголовкам ракеты «Тополь-М». Число современных развернутых боезарядов исчисляется трехзначной цифрой. По сравнению с современными арсеналами ядерного оружия бомбардировки Рейха сравнимы с выстрелом новогодней хлопушки.
Также я умышленно исключаю из рассмотрения т.н. смешанную армию, где рядовые должности занимаются как призывниками, так и контрактниками. Но концептуально это та же самая призывная армия. Контрактная армия – это армия из 100% контрактников, и никак иначе!
Итак, по порядку!
Контрактная армия дорогая. Контрактная армия действительно дорогая, но суть в том, что в современной России это неважно. Средства, которые отпускаются государством на содержание контрактников, заранее предполагается конвертировать в их определенный процент. Если деньги выделены, а контрактников меньше, чем планировалось, сразу станет ясно, что какую-то сумму украли. С призывниками ситуация сложнее: они в принципе не могут пожаловаться, что вместо тушенки им выдали собачий корм, а «сэкономленные» деньги разошлись по карманам генералов. Так что дороговизна контрактников – не так уж плохо! Наконец, на армию всегда придется тратить много ресурсов, но кто-то тратит деньги, а кто-то – человеческие жизни.
Нельзя забывать еще один момент: современная Российская армия из 1 млн человек своего личного состава имеет лишь ок. 300-350 тыс. призывников в своем составе. Т.е. наша армия укомплектована по контракту рядовым и офицерским составом на 2/3.
Контрактник – это наемник, не способный умереть за Родину, когда это нужно. Это мнение длительное время было общепризнанным, но после Второй Мировой и Корейской войн британские психологи тщательно изучили этот вопрос с теми военнослужащими, которые оказались в крайне тяжелой обстановке или совершили подвиги и уцелели. Ученых интересовало, что в этот момент ощущали солдаты и что заставляло их сознательно идти на смерть. Как ни странно, это оказались не родители, не жена и дети, не Родина и не вожди. По результатам этих исследований был сделан вывод: у солдата в бою есть только одно, за что он реально готов отдать (и иногда отдает) жизнь: это боевые товарищи, которых он видит непосредственно в бою. Трусость непосредственно в бою боец проявляет по причине психологической подавленности перед боем, но так или иначе на готовность принять смерть ради победы фактор денег сколько-нибудь ощутимо не влияет.
В качестве мысленного эксперимента предлагаю вопрос: за кого более готов умирать солдат? За своих товарищей, которые сознательно пришли делать трудное и опасное дело, или за мразей, которые пинали его берцами под ребра в туалете после отбоя?
Контрактников теоретически можно перекупить. Попробуйте! Если не понимать принципиальной разницы между современными контрактниками и наемниками XVII века, можно договориться до любой глупости. Впрочем, чего жать от тех, кто даже Вермахт называл «профессиональной» армией (подразумевая наемную). Ни в XX, ни в XXI вв. нет ни одного случая перекупания полноценных контрактников. «Дикие гуси» и ЧВК не в счет: они никому не присягают!
Вопрос о том, сколько пленных призывных солдат РККА перешло на сторону Вермахта и сколько призывных солдат Вермахта после разгрома в Белоруссии перешли к сотрудничеству с русскими, я оставляю открытым.
Россия – слишком большая страна, чтобы можно было оборонять ее силами немногочисленных контрактников. Данное высказывание имело бы какой-то смысл, если бы существовал риск, что на нашу страну будет совершено нападение в разных точках одновременно. Но проблема в том, что подобное преимущество не ликвидирует главного: русского ядерного оружия! Стало быть, не так уж и важно, какова ширина фронта. А самое главное: население и экономически важные объекты России расположены не по ее периметру и далеко не равномерно по ее площади. Поэтому в условиях нападения на Россию использовать преимущество в логистике противник может лишь для демонстрации самого факта нахождения на нашей территории (даже если это бесплодный и бездорожный берег Ледовитого океана).
Контрактная армия маленькая и лишает страну возможности создания мобилизационного ресурса. В современной Российской армии наличие мобилизационного ресурса не имеет смысла уже с 2009 г., когда были расформированы кадрированные соединения, которые в мирное время содержались в состоянии неполной комплектности и должны были пополняться резервистами в случае мобилизации или БУС. Даже если сегодня мы проведем мобилизацию, сформированные маршевые подразделения будет некуда направлять. Связано такое решение было с тем, что содержание кадрированных частей стоит дорого, а реальная их ценность в условиях современных скоротечных конфликтов и контрпартизанской войны околонулевая. При этом стоит отметить, что в рамках полномасштабной войны никто не отменял фактора ядерного оружия, вот только отследить удар низколетящими Томагавками куда труднее, чем массированный пуск МБР или налет B-52 в 60-е гг. Благодаря реформе Сердюкова мы сегодня имеем полностью укомплектованные бригады постоянной готовности, и они РЕАЛЬНО, а не в теории после мобилизации, могут защитить нашу страну.
Что же до возможности мобилизации в армиях советского и постсоветского образца в современных условиях, все «прелести» этого продемонстрировала т.н. АТО на юго-востоке Украины (хотя частью Украины этот регион является сегодня только де-юре). Нет никаких оснований думать, что у нас в 1994 или 2008 гг. могло бы получиться лучше.
Также стоит отметить, что, как ни странно, американская армия вполне имеет организованные резервы для мобилизации. Бойцы, уволенные после службы, могут в случае крайней необходимости быть принудительно восстановлены в составе армии, пополнив действующие соединения. Это обстоятельство четко прописано в заключаемом контракте и считается достойной платой, которую государство требует за полученные солдатом во время службы знания и навыки. Аналогичной платой считается более высокая ответственность уволенного в запас военнослужащего за соблюдение военной тайны и за незаконное применение полученных навыков и умений.
Контрактная армия может быть использована против своего народа, если он решит потребовать свои права, а призывная армия в народ стрелять не станет. В целом данный пункт можно было бы и не обсуждать: в армии принимают решение офицеры и генералы, а не солдатская масса. Даже если речь не идет об армии, в распоряжении государства есть вполне себе контрактная полиция и спецподразделения. Опыт истории показывает, что призывные армии очень даже успешно занимались операциями по подавлению народных волнений. Если же рядовой состав Вооруженных сил имеет собственное мнение по политическим вопросам, то ничем хорошим это не является. Малая кровь, прлитая при подавлении народных волнений, может не пролиться вообще, но позже отзовется реками крови и горами трупов. Распад СССР после неуклюжей попытки ввести войска в Москву по приказу ГКЧП, а также события на Майдане в кон. 2013 – нач. 2014 гг. это наглядно подтвердили.
Наконец, традиционное представление: армия делает юношу мужчиной.
В данном утверждении на самом деле скрыта не одна проблема, а две.
Касаясь чисто психологического момента, следует уточнить момент: нужно разделять пропаганду (каковой являются утверждения, будто армия развивает в людях организованность и дисциплину) и реальность. Представление об армии как о способе слепить из человека нечто положительное возникла как следствие двух процессов. Армия в довоенном СССР была социальным лифтом и источником ряда полезных знаний, умений и навыков, вернувшийся из нее человек был более эффективным работником и мог рассчитывать на более престижную должность. В послевоенном же СССР считалось, что армия может ликвидировать пробелы и недостатки в воспитании в более ранний период. Но по мере того, как уровень народного образования рос, армия давала все меньше полезного, а пробелы воспитания в семье и школе едва ли могут считаться положительными моментами. Так что если армия и делала человека лучше, то только если он был плохим до нее. В некоторых аспектах из армии реально возвращаются более взрослыми, но это связано с возрастом, а не с армией.
Нельзя забывать еще один важнейший аспект проблемы: армейское насилие. Собственно, оно как таковое не зависит от того, является ли армия призывной или же контрактной. Но суть-то в том, что если раньше ее существование было неизбежным злом ввиду отсутствия альтернатив общевоинской обязанности. Сегодня, как уже говорилось выше, такая альтернатива в виде контрактной армии имеется. Тенденция развития современного общества сводится к тому, чтобы обеспечить человеку максимальный комфорт и безопасность там, где это возможно. Одним словом, если раньше у небоевых потерь было оправдание, то чем оправдать поток цинковых гробов и похоронок в условиях отсутствия войны?
Раз речь зашла о тенденциях развития общества, стоит указать, что оно, так или иначе, из всех возможных вариантов будет приветствовать наиболее справедливый. До эпохи локальных войн армии воевали только полностью отмобилизовавшись, или мобилизуясь по ходу дела. В условиях же локальных конфликтов часть тех, кто служил «срочку», могут не попасть ни в какой локальный конфликт, потому, что его нет, а те, кто служит в т время, когда внезапно началась локальная война, будут рисковать своими жизнями. А часть не попадет на войну даже при ее наличии, так как службу проходят в БАО или в роте охраны ракетного комплекса на другом конце страны. Одним словом, призывная система в условиях отсутствия мобилизации становится несправедливой по отношению к собственному народу: почему один погибает на войне, а другой «откосил» и в это же самое время в условиях абсолютной безопасности лапает его девушку?
Вторая проблема: насколько обеспечивает призывная служба боеспособность личного состава? У сторонников и противников контрактной службы обычно в этот момент начинаются дискуссии о том, сколько времени и сил надо на подготовку нормального солдата, и укладываются ли в этот срок российские призывники. Но по факту все это не имеет никакого реального значения. Почему? Да потому, что назначение армии – воевать! И солдаты в ней – это высокопрофессиональные киллеры, деятельность которых лицензирована. И отличие полноценного воина от гражданского – не в умении копать канавы отсюда и до обеда, маршировать по плацу или собирать-разбирать автомат Калашникова, а исключительно умение профессионально убивать вооруженных противников.
Тут требуется важное пояснение. Современная военная психология в западных странах рассматривает умение перешагнуть через психологический барьер убийства живого человека как состояние сугубо врожденное. Научить такому нельзя. Точнее, убить-то каждый может, но 80% после такого будут плохо спать по ночам всю оставшуюся жизнь (по Вьетнаму и Афгану ясно, что надолго она не затянется). А вот ок. 20% — врожденные «охотники»; у таких война – в крови. Мирная жизнь таким в тягость, они часто рискуют попасть в какую-то переделку с законом.
В США и Британии эти данные легли в основу дальнейшего военного строительства. В линейную пехоту стали выбирать не всех, кто прошел полосу препятствий и не тех, кто точнее стреляет, а тех, кто врожденно более готов психологически. В призывных армиях 80% бойцов просто не могут пересилить себя, чтобы выстрелить в противника, и ведут огонь в вольный свет, и лишь 20% реально способны использовать свои навыки, отработанные на учениях, чтобы выполнить боевую задачу. В армиях США и Британии таких солдат в подразделениях, непосредственно идущих в атаку с автоматами и штыками более 90%.
Вся суть призывной армии основана на том, что в составе ее подразделений индивидуальность каждого бойца будет игнорироваться. Там просто нереально организовать распределение бойцов соответственно их наклонностям. Но в формате конфликта «призывники vs призывники» все ограничится шутками про снайпера в очках и заику-радиста. В армии контрактной, напротив, можно организовать такой отбор еще до того, как бойцы окажутся в воинских частях. Страшно подумать, что произойдет с призывными частями в случае столкновения с таким войском!
POST SCRIPTUM
Почему в современной Российской армии до сих пор не осуществлен переход на полностью контрактное комплектование? Как уже понятно, вопрос боеспособности армии тут никак не фигурирует. Основными мотивами отказа от контрактной армии являются те политические последствия, к которым это приведет.
Во-первых, сегодня возможность принудительной отправки человека в армию служит надежной гарантией, что ни он, ни его родственники не выступят против какого-либо закона или распоряжения правительства, не выйдут на митинг, не подумают защищать свои права.
Во-вторых, контрактная армия может быть куда полезнее призывной в возможности военного переворота. Призывные части куда податливее и неповоротливее.
В-третьих, призывная армия – это один из столпов той идеологической системы, которая определяет настроение в обществе. А идеологическая система что в советские, что в нынешние времена у нас формировала довольно быдляцкое общество, категорически негативно относящееся ко всякому проявлению яркой индивидуальности. По сравнению с современным обществом Запада, где проявление индивидуальности всегда рассматривалось как высшее благо, таким обществом как у нас, банально проще управлять. Но сегодня все слишком сложно, и вопреки мнению Адольфа Гитлера, простота не побеждает. Очень надеюсь, что мы когда-нибудь придем к пониманию этого.
