Американская революция. Часть XXXIII

Американская революция. Часть XXXIII

Содержание:

После прихода к власти в Британии кабинета Рокинхэма было принято принципиальное решение хоть как-то сократить количество противников Англии, поскольку вести войну одновременно с четырьмя державами (Тринадцать Колоний, Франция, Испания и Голландия) англичанам оказалось явно не под силу.

В связи с этим решено было сначала договориться с американцами. Ну или хотя бы попробовать это сделать.

Киднэппинг по-американски

Англичане исходили из трёх, как им казалось, логичных факторов.

Во-первых, насколько островитяне были в курсе, целью франко-американского Договора о союзе 1778 года являлось признание Британией независимости колоний; то есть признай они США как государство — союз развалится.

Бенджамин Франклин

Во-вторых, после неформальных консультаций с пленённым американским представителем Генри Лоуренсом (с ним начались консультации ещё 31 декабря 1781 года, т. е. почти сразу же после Йорктауна) Лондон был уверен, что имеет переговорщика, крайне заинтересованного в мирном договоре между восставшими американцами и Британией.

В-третьих, сразу же после свержения правительства «ястребов» лорда Норта Бенджамин Франклин написал в Англию письмо, где утверждал, что теперь ничего не мешает странам начать переговоры о мире друг с другом.

Бенджамин Франклин в Версале

Именно поэтому Рокинхэм рассчитывал подписать сепаратный мир с США, но продолжить войну с Францией, Испанией, и Голландией. Выгоды подобного развития событий были достаточно очевидны — Туманный Альбион мог перебросить довольно большие воинские контингенты из Нью-Йорка на острова Карибского моря, а также оставить в Канаде только дежурную эскадру, после чего сосредоточиться на войне в Карибском море, в водах Европы и в Индии.

Однако первые же консультации с Лоуренсом, Франклином и Джоном Адамсом (на тот момент последний был послом США в Голландии) показали, что этот план утопичен. Дело в том, что в Договоре о союзе было чётко прописано — Америка не может пойти на сепаратный мир, не уведомив предварительно Францию. В свою очередь (об этом не знали ни англичане, ни американцы) Париж согласно тайному соглашению с Мадридом также не мог подписать мир, не получив на это согласие Испании. А испанцы сразу сообщили правительству Людовика XVI, что главной целью войны для них является возврат Гибралтара.

Самым паскудным для англичан оказалось то, что все три страны были настроены — подумать только! — соблюдать свои взаимные обязательства. Таким образом, план сепаратного мира с Тринадцатью Колониями и продолжения войны с остальными участниками конфликта вылетел в трубу.

Ну а 26 сентября 1781 года на флагмане адмирала Дигби «Принс Джордж» в Нью-Йорк прибыл 17-летний сын короля Георга III, принц Уильям, чтобы продолжить переговоры с американцами по поводу взаимного обмена пленными согласно принципу «всех на всех». Принц остановился в доме номер 1 на Бродвее, Манхэттен, который одновременно служил и штабом главнокомандующего британскими силами в Америке Генри Клинтона. Уильям был парнем улыбчивым и весёлым. Он быстро вызвал любовь местных жителей своей простотой и непосредственностью.

Поскольку была ранняя зима, принц часто на радость нью-йоркской публике рассекал по льду соседнего озера на коньках. Узнав об этом хобби Его Высочества, повстанцы решили воспользоваться удобным случаем, чтобы похитить сына короля.

Зачем подобный экшен понадобился, совершенно непонятно, ибо обменять принца всё равно было не на кого. Корнуоллис к этому моменту под Йорктауном уже капитулировал, так что перевес американцев в войне был зримым и ощутимым. Мало того, похищение принца могло ещё и оттолкнуть от американцев французов с испанцами, так как по законам XVIII века задуманная повстанцами «спецоперация» расценивалась бы как исключительно подлое и бесчестное преступление. Да и англичане в ответ на умыкание Уильяма не преминули бы организовать масштабную операцию возмездия. Учитывая, что французский флот большей частью уже ушёл в Вест-Индию, королевские флот и армия под лозунгом мести за принца были способны доставить американцам немало неприятностей…

Акцией по киднэппингу командовал полковник 1-го полка Нью-Джерси Континентальной Армии Мэттью Огден — именно он и предложил Вашингтону 28 марта 1782 года выкрасть принца. План Огдена был прост и незатейлив — небольшим отрядом, состоящим из капитана, трёх сержантов и шести солдат, отбить принца, прогуливающегося по берегу Ист-Ривер, затем затолкнуть Уильяма в баркас, переправить на борт специально зафрахтованного китобойного судна и — вуаля! — доставить в штаб к Вашингтону.

Согласно донесениям агентов Огдена, непосредственной охраной принца во время прогулок занималась всего пара солдат 40-го пехотного полка. Кроме них, в состав охраны входила ещё дюжина солдат и сержант, но они следовали на удалении 200-300 метров позади Его Высочества.

Подготовка к похищению продвигалась быстрыми темпами. Огден запросил у Вашингтона снаряжение для операции:

«Два топора, два сосновых бруса с крюками, два или три потайных фонаря, а также стандартную одежду моряка».

Однако уже 2 апреля 1782 года повстанцам от затеи с киднэппингом пришлось отказаться. Вашингтон писал полковнику:

«Я получил информацию, что часовых у дверей принца удвоили, и теперь при прогулках его сопровождают 8 человек, а не 2, как ранее».

Быстро и незаметно нейтрализовать 8 охранников Огден и его люди не могли. Это вынудило полковника и Вашингтона с большим сожалением поставить крест на плане похищения.

Что же случилось? Почему охрану принца внезапно усилили? Да просто один из сержантов Огдена имел глупость в нью-йоркском пабе хорошенько «нагрузиться», а затем прямо в форме Континентальной армии пойти шляться по улицам города. Естественно, сержанта тут же схватили и с пристрастием допросили. Тот запираться не стал, выложив всё, что знал о задуманном Огденом похищении.

Впрочем, существует и другая версия — в Вашингтоне, мол, взыграла человечность. По крайней мере, в 1831 году американский посол МакЛейн показал Королю Вильгельму IV письмо Вашингтона от 28 марта 1782 года, в котором тот излагал полковнику Огдену свои сомнения в рациональности «спецоперации». В ответ, говорят, Вильгельм IV (бывший принц Уильям) сказал:

«Я благодарен генералу Вашингтону за его гуманность, но, чёрт возьми, я рад, что мы не дали ему возможность осуществить это».

Принц Вильгельм Уэльский в 1782 году

Так или иначе, 2 августа 1782 года Вашингтон сообщил письмом ошарашенному адмиралу Дигби, что мог бы шутя захватить принца, но движимый искренним человеколюбием, решил этого не делать. В общем, смотрите все, какой я гуманный!..

В этот же день пришли новости из Парижа — Великобритания начала переговоры о мире.

Профицит и дефицит

А что же происходило в Европе?

В конце 1782 года было решено выслушать мнения испанского и французского посланников. Англичане особенно нажимали на испанцев, поскольку решающий штурм Гибралтара провалился. Испанцы были не прочь пойти на мировую, но требовали в качестве компенсации за Гибралтар каких-нибудь владений в Вест-Индии. Для англичан же и отказ от Гибралтара, и отказ от любого из Вест-Индских островов являлись очень болезненным вопросом: Гибралтар контролировал ворота в Средиземноморье и давал возможность вести прибыльную средиземноморскую торговлю, где Англия чаще всего выступала посредником-перекупщиком, имея с этого гигантские барыши; любой же остров в Карибском море был фабрикой по производству рома и сахара, которые также обеспечивали сверхприбыли.

Консультации с Францией и Испанией внезапно закончились жёстким заявлением Великобритании о том, что Лондон отказывается признать независимость Тринадцати Колоний. Объяснялся столь неожиданный пируэт британской дипломатии весьма просто — английские агенты сообщили из Парижа, что Франция оказалась на пороге финансового кризиса, а раз так, то чего теперь с ней церемониться?

«Эй! Откуда в королевстве Людовика XVI финансовые проблемы? Ничего ж не предвещало!»,

— наверняка удивится читатель. Что ж, давайте разберёмся.

Решение вступить в войну против Англии далось Франции тяжело. Французское дворянство с удовольствием копировало привычки английской аристократии. Во Франции всё более популярными становились скачки — точь-в-точь как в Англии. Подданные Людовика XVI старались одеваться так, как одеваются англичане. Наконец, французские философы и учёные видели в Англии страну свободы и прогресса. Сам король Франции Людовик XVI являлся англофилом, каких ещё поискать! Французский монарх каждое утро читал английские газеты и отчёты Парламента, попутно восхищаясь британской государственной системой.

В то же самое время французы считали англичан «жадной и подлой нацией», которая везде ищет свою выгоду, а также плюёт на честь и выполнение заключённых договоров. К этому негативу добавлялась ещё и жажда реванша — французская общественность после провалов времён Семилетней войны к Англии «дышала очень неровно».

До поры Людовику XVI удавалось компенсировать нелюбовь своих подданных к «лайми» столь же сильными симпатиями по отношению к ним же. Однако после сражения под Саратогой, закончившегося разгромом британцев, возможности Парижа продолжать воздерживаться от начала боевых действий против англичан оказались исчерпаны. Грубо говоря, вся французская знать, составлявшая костяк армии и флота, потребовала вступить в войну. Правда, оставался главный вопрос — есть у Франции на новую войну деньги?

«Я из третьего сословия!». Рисунок 1790 года

Вопрос не праздный на самом деле, ибо прекрасное королевство Людовика XVI ещё с 1760-х не могло свести концы с концами — расходы постоянно превышали доходы. Почему? Ответ будет до крайности простым — во Франции, помимо государства, существовало ещё «теневое» налогообложение, которым облагали третье сословие светская аристократия и церковь. Так что стоило государству увеличить налоги, как то же самое немедленно делали и дворяне, но уже в свою пользу. Кроме того, не стоит забывать, что дворянство и церковь во Франции были освобождены от налогового бремени — их содержало то самое третье сословие.

В Англии размещение госзаймов или тонтин сопровождалось постепенным ростом налогов, чтобы сохранялась возможность эти займы отдать. Во Франции же подобный линейный рост налогов был невозможен именно из-за теневой составляющей. Любой здравомыслящий человек понимал, что платёжеспособность третьего сословия ограничена, и чем больше становился рост государственной составляющей, тем больше оказывался рост и теневой составляющей. Оставалось только уповать на косвенные налоги, но проблема заключалась в том, что они берутся с прибыли/оборота, то есть — привязаны к деловой активности, а это величина непостоянная.

Но как же занимать под непостоянную величину? Выход был найден простой — занимать в других странах (Голландия, Австрийская Фландрия, Испания, Швейцария и т. д.) под что-то, что будет в будущем. Например, под урожай будущего года. Или — под добытую ртуть. И так далее.

Как вы понимаете, такое кредитование производилось:

1. под больший процент относительно англичан
2. на меньший период

Плюс к этому во Франции на кредитование шло гораздо меньше денежной массы, чем в Англии.

Что касается результатов — английской кредитной системе война обошлась в 103 миллиона фунтов стерлингов набранных долгов (госдолг вырос с 128 миллионов до 231 миллионов фунтов). В песо или долларах (как мы помним, песо равнялся доллару) эта сумма составляла 515 миллионов.

Испания (не считая выданных французам и американцам займов) взяла на войну кредит всего в 700 миллионов реалов, или 56 миллионов песо (с 1764 года песо был равен 12.5 реалов). Испанцы поступили просто — они выпустили облигации экстренного королевского займа и подняли налоги в колониях, дабы всё это погасить вовремя. Рядовой испанский обыватель налоговой нагрузки во время войны даже не почувствовал! Ну если не считать небольшой инфляции, разумеется.

Тринадцати колониям война обошлась в 825 миллионов песо, или 165 миллионов фунтов стерлингов. Согласно статье Эдвина Дж. Перкинса «Американские государственные финансы и финансовые услуги, 1700–1815 гг.» 110 миллионов фунтов из этой суммы составляли деньги штатов и правительства, а вот 65 миллионов было обеспечено займами. При этом 33 миллиона были иностранными (10 миллионов занял Конгресс, 23 миллиона — разные штаты), на 16 миллионов были созданы сертификаты Конгресса, а ещё 6 миллионов — правительственные бонды.

Сразу после окончания войны кредитный рейтинг Англии упал, тогда как у Америки — возрос. И первое, что по заключении мира сделал Конгресс — это занял у Голландии 2.8 миллиона долларов по выгодной 5-процентной ставке, которые сразу потратил на выплату экстраординарных задолженностей перед Францией. Кроме того, 2.2 миллиона американцы заняли у частных инвесторов и испанцев. Такая американская щепетильность в вопросе погашения внешних долгов привела к тому, что уже в 1784 году к американцам обратились английские инвесторы, готовые кредитовать США под 6% годовых. Однако американцы решили, что «коней на переправе не меняют» и предпочитали голландских инвесторов, тем более, что те обещали выдавать кредиты под 5%.

Джон Адамс в 1785 году

Теперь вернёмся к красотке Франции. Только Тринадцати колониям Париж осуществил поставок на 1.3 миллиарда ливров. Всего же к 1783 году Франции пришлось набрать дополнительных кредитов у всех, кого только можно, на устрашающую сумму в 3.3 миллиарда ливров, или 660 миллионов песо (1 песо равен 5 ливрам).

То, каким образом выплаты по экстраординарным кредитам отразились на финансах Англии, мы уже разбирали — картина оказалась не из приятных. Заметим, что французы набрали кредитов на гораздо большую сумму — 132 миллиона фунтов стерлингов против 103 фунтов стерлингов у Великобритании. Но и это еще не всё, поскольку имелись частные/тайные долги, которые французский король тоже был обязан оплатить. Поэтому общая сумма долгов, понаделанных за время войны за Независимость французской стороной, оценивается в 165 миллионов фунтов стерлингов. С учётом довоенного долга Франции её госдолг теперь достиг 5,532 миллиарда ливров, или 221,3 миллиона фунтов стерлингов! Для сравнения — у Англии долг достиг суммы в 231 миллион фунтов стерлингов, но при этом Англия всё же сама себя кредитовала, то есть имела больше возможностей по реструктуризации долга или по отсрочке в выплатах. Французы же по большей части задолжали другим странам или ударились в пожизненные тонтины с фиксированной ставкой, из-за чего таких возможностей по реструктуризации долга или отсрочке в выплатах, каковые имелись у Лондона, не имели.

Давайте посмотрим траты французов на армию и флот по годам (в тыс. ливров):

Немалую роль в создании у французов предпосылок для финансового кризиса сыграли ещё и особенности госбюджета. Обычно французский бюджет до войны колебался в районе 400 миллионов ливров и чаще всего был дефицитным. Так, в 1774 году доход Франции составлял 360 миллионов ливров, тогда как расходная часть была определена в 410 миллионов ливров, из которых 165 миллионов должно было быть выплачено как платёж по обслуживанию госдолга. Покрыть же дефицит бюджета предполагалось при помощи новых займов.

Уже к 1781 году бюджет Франции за счёт роста налогов (в начале войны министр финансов Жан Неккер обещал, что налоги останутся на прежнем уровне, однако уже через два года стало понятно, что бюджет трещит по швам — налоги пришлось поднимать) и инфляции увеличился более чем в два раза — до 675 миллионов ливров. Вместе с тем и выплаты по займам возросли — до 313 миллионов ливров. Таким образом, мы опять видим ситуацию, когда на армию и флот совокупно тратится меньше, чем на обслуживание госдолга. Разница с Англией была только в одном — если в мирное время у англичан имелся профицитный бюджет, то у французов — дефицитный.

Итак, резко прервав переговоры, англичане принялись с нетерпением ждать, когда Франция рухнет под грузом финансовых проблем и будет объявлена банкротом. Не дождались!..

Неккер срывает покровы

Спасло правительство Людовика XVI то, что во главе министерства финансов на тот момент стоял Жак Неккер. Неккер, во-первых, был банкиром (из Швецарии), а во-вторых — протестантом. Это позволило ему ещё до отставки (май 1781 года) договориться о новых займах в Голландии и Швейцарии, провести несколько займов по тонтинам под 10%, а также реструктуризировать долги в сторону уменьшения платежей.

Если бы не Неккер, то по старым обязательствам Франция была бы обязана в том же 1781 году выплатить на обслуживание госдолга 501 миллион ливров, или 2/3 своего бюджета!

Уволили Неккера из-за открытой публикации бюджета Франции (он назвал этот меморандум «Отчётность перед королем»), в которой министр финансов честно указал, куда уходят деньги. Заглянув в «Отчётность», французы внезапно обнаружили, что содержание родных братьев короля обошлось казне аж в 8 миллионов ливров в год, тогда как на здравоохранение в королевстве было потрачено каких-то 800 тысяч ливров, а на обустройство Парижа — 1,6 миллиона ливров. Общественность страны подобное распределение финансовых потоков изрядно взбудоражило, а королевский двор был потрясён «коварством» министра финансов.

Генеральный контролёр финансов Франции Жак Неккер

Пока король и придворные заламывали руки с криками «Как он посмел?!», никто из них так и не удосужился вычитать в «Отчётности» главную мысль Неккера — если исходить из того, что после войны расходы вернутся к довоенным, то Франция вполне может выйти в профицитный бюджет. Причём профицит составит до 10 миллионов ливров ежегодно. В довесок к этому Неккер постарался своей публикацией дать понять инвесторам, что Франция — надёжный партнер, который ничего не скрывает. И что Парижу можно без опаски давать взаймы, так как финансы королевства находятся в полном порядке. Но и этот посыл министра финансов французы упустили из виду, возмущённые раскрытием тайны — сколько и куда Франция тратит.

Новый генеральный контролер финансов Жан-Франсуа Жоли де Флери смотрел в будущее с оптимизмом — он ввёл дополнительные налоги и организовал продажу концессий. Эти меры были призваны хотя бы временно покрыть дефицит бюджета. Но вот одной меры простить Флери французское дворянство не могло — он с самого начала своей работы настаивал на введении чрезвычайного налога (Vingtième, 5% с собственности ежегодно) на дворянство и духовенство. Понятно, что король проект этот спустил на тормозах. Однако правящий класс во Франции уже настроился воспринимать нового министра финансов как «врага народа». Спокойствию в государстве это, разумеется, не способствовало…

Но хватит о французских финансах, а то мы так, чего доброго, слово за слово — и в Великую французскую революцию «уедем». Главное мы выяснили — долетевшие до Англии слухи о том, что французские финансы «поют романсы», оказались сильно преувеличены. Что, впрочем, не помешало островитянам на основе этих слухов провалить признание независимости Тринадцати Колоний.

Был у англичан и ещё один мотив для отказа от продолжения мирных переговоров — в Карибское море наконец-то вернулся Родней. Если бы знаменитому британскому адмиралу удалось в генеральной баталии расколошматить французский флот, это могло бы серьёзно поменять расклад сил на ТВД, и как следствие — умерить аппетиты противника на мирных переговорах.

18 мая 1782 года до Британии добралось долгожданное известие — флот Роднея одержал победу над силами де Грасса. Гип-гип-ура.

В Париж отправили лорда Гренвилла, чтобы продолжить переговоры с американцами и французами. Там его уже с нетерпением ждали — Франклин сходу огорошил британского представителя, сообщив, что американцы желают в возмещение военных трат передачу им Канады. Гренвилл алаверды «выложил на стол» итог побоища у островов Всех Святых. Теперь уже противники англичан взяли тайм-аут. В Лондоне флегматично дожидались, когда оппоненты «дозреют», а потому форсировать переговорный процесс не торопились. Зря, конечно. Поскольку испанцы вдруг превзошли сами себя и в мае 1782 года захватили Багамские острова.

Для дерзкой операции доны привлекли американского капера Александра Гиллона, который привёл на подмогу союзнику 28-пушечный фрегат «Софт Кэролайн» и 9 бригантин.

18 апреля 1782 года конвой в составе 9 американских кораблей Гиллона и 54 испанских транспортов с 2500 солдатами под командованием Хуана Мигеля Кагигаля и Монсератта покинул Гавану. 4 мая десантное соединение подошло к порту Нассау, захватило все стоявшие там суда (5 шхун, 2 шлюпа, 65 транспортов с припасами) и блокировало город. 6 мая Кагигаль отправил командиру Багамской военно-морской станции вице-адмиралу Джону Максвеллу требование о сдаче, угрожая в противном случае стереть Нассау с лица земли. 8 мая Максвелл подписал капитуляцию, согласно которой испанцам были переданы 1 фрегат, 11 кораблей рангом поменьше, 159 орудий, 6 мортир, 36 ручных гранат, 868 мушкетов, 31 пистолет и 86 шпаг. В плен попали 1462 англичанина, из которых 274 являлись солдатами, 388 — ополченцами, а 800 — матросами. Также испанцы захватили 2736 рабов, которых с удовольствием продали в Гаване на плантации. Итог мероприятия — весь архипелаг Багамских островов достался донам.

Как ни странно, по возвращении Кагигаль угодил в немилость. Дело в том, что губернатор Бернардо де Гальвес планировал вторжение на Ямайку, и для этого ему были нужны все наличные силы. Кагигаль же, самовольно решив атаковать Багамы, по сути, на целый месяц изъял из группы вторжения на Ямайку 2 500 человек. По возвращении в Гавану Кагигаль угодил в тюрьму и провёл за решёткой целых 10 лет.

источник: https://fitzroymag.com/right-place/put-k-miru/