Смутьян
Джордж Гордон родился в 1751 году в семье шотландского аристократа герцога Гордона. Это был очень маститый род, принадлежность к которому открывала великолепные виды на светлое будущее, особенно учитывая, что крестным отцом мальчугана был (ого!) Его Величество Георг II.
Парнишка отучился в Итоне и пошел служить на флот. Родители, естественно, полагали, что сын их когда-нибудь станет адмиралом. Но не тут-то было. Горячий юноша вдруг обнаружил активистский пыл и начал критически высказываться насчет дурного содержания матросов, чем заслужил недоверие и враждебность старшего офицерства и любовь простых моряков. Далее, служба занесла его на Карибские острова и в частности на Ямайку, где он принялся выступать по поводу жестокого обращения с чернокожими. Причем он не просто брюзжал, наблюдая положение вещей, а пошел к губернатору и лично выразил ему свое фи. Ясное дело, что при такой гражданской позиции дослужиться до высокого чина ему не грозило. Поэтому наш герой бросил море и решил податься в политику.
Поначалу он планировал пройти в парламент от шотландского графства Инвернесс. И прошел бы, потому что во время предвыборной кампании он, как бы сейчас сказали, позиционировал себя как человек, который завсегда с народом: выучил гэльский язык, носил традиционную одежду, распевал народные песни и играл на волынке, чем, естественно, расположил к себе простой люд. Однако местная аристократия не пожелала иметь в своей «епархии» такого эксцентричного и опасного господина. Поэтому ему купили местечко (пример тогдашней коррупции) от округа Ладжершолл. Так началась парламентская жизнь Джорджа Гордона.
Примечательно, что в первое время он почти не подавал голоса во время заседаний. Но когда разразилась буря войны с «американцами», Гордон принялся метать молнии. Например, 13 апреля 1778 года он потребовал от премьер-министра Норта
«отозвать своих мясников из колоний и вернуться к праведной жизни, потому что еще не поздно раскаяться»…
Лорд Фредерик Норт
Однако Норт не раскаялся. Напротив, в том же году парламент принял акт об эмансипации католиков, и буря обернулось ураганом. Дело в том, что к тому моменту борьба с американскими повстанцами начала приобретать крайне неприятные для метрополии формы. Более того, к конфликту присоединились Испания и Франция, которым не терпелось подпалить паруса «владычице морей», и английские власти испытывали острую нужду в военной силе. Как сообщалось ранее, в соответствии с законом о присяге, все военные чины должны были приносить клятву верности англиканской церкви, вследствие чего католики не могли служить в английской армии. Но новый законодательный акт исключал этот пункт из правил, что позволяло пополнить ряды военнослужащих католиками. Однако эта мера вызвала страшное негодование населения, которое переросло в массовые беспорядки колоссального масштаба. И заварил эту кашу наш герой.
Красная седмица
Первый выплеск антикатолической агрессии, при активном участии Гордона, произошел в 1779 году в Эдинбурге и Глазго – то есть в Шотландии. Причем ситуация накалилась настолько, что сами шотландские католики обратились к премьер-министру с просьбой отменить действие закона в северных территориях. И тот, чуя, что дело пахнет керосином, был вынужден уступить.
Но буча намечалась и в столице. В том же 1779 году была создана Лондонская ассоциация протестантов, на место президента которой пригласили Гордона, известного непримиримой позицией в этом вопросе. Активист взял быка за рога и в марте 1780 года заявил в палате общин, что
«в Шотландии в его распоряжении имеется 160 000 человек… И если король не будет придерживаться данной во время коронации клятвы, то… ему придется распрощаться с головой».
Однако парламентарии, привыкшие к выходкам своего коллеги, отреагировали сдержанно и вежливо призвали смутьяна к порядку. Видя, что словами дела не решить, Гордон, 30 мая 1780 года, сообщил, что вскоре парламенту преподнесут петицию английского народа против «папистского закона» с подписями десятков тысяч человек.
Акция была спланирована тщательнейшим образом. Члены протестантской ассоциации развешивали по городу плакаты и раздавали прохожим флаеры, в которых содержались призывы присоединиться к торжественному шествию для подачи петиции. Документ подготовили, и в пятницу 2 июня 1780 года, несмотря на чрезвычайно жаркую погоду, на Сент-Джордж-филдс собралась огромная толпа (от 50 до 60 тысяч человек), которая, по свидетельству очевидцев, состояла пока в основном из
«торговцев и честных механиков»,
то есть представителей среднего класса. Многие из них нацепили на себя ленточки с надписью «Папству нет!» Гордон выступил с побудительной речью, в которой, прошу отметить, попросил участников действа соблюдать благочиние, после чего манифестанты, неся антипапские флаги и баннеры и распевая задорные песни, двинулись к зданию парламента.
Всем известно, что большие группы решительно настроенных граждан, пусть даже прилично одетых, и особенно в моменты смуты привлекают к себе внимание толпы. Поэтому неудивительно, что когда демонстранты достигли пункта назначения, в их ряды затесалась немало
«негодяев из темных подворотен»,
которые тут же принялись совершать хулиганские поступки: к примеру, лорда Батерста выволокли из экипажа и забросали грязью (Дядюшка Мокус, можно я кину в них..?!) Такой же участи подверглись и многие другие спешащие на работу парламентарии. Более того, у некоторых господ были украдены шляпы и часы, что уже выходило за рамки простого нарушения порядка…
Сторонники Гордона несут петицию в парламент
Одним словом, обстановочка перед зданием высшего законодательного органа страны стояла тревожная, и представителям палаты лордов, против которых был направлен народный гнев, чтобы избежать оскорбительных выходок со стороны плебса, приходилось, проявляя проворство, выскакивать из своих карет и, ссутулившись, мчаться в укрытие. В самом здании спокойствия тоже не наблюдалось. «Депутаты» нервно поглядывали на входные двери, держа руки на эфесах шпаг. Сообщают, что один из них подошел к Гордону и прошипел сквозь зубы:
«Если кто-нибудь из этих мерзавцев прорвется в палату, я вонжу свой клинок не в его брюхо, а в твое»…
Дальше произошло следующее. Согласно ежегоднику Annual Register за 1781 год, после подачи документа Джордж Гордон вышел на галерею, чтобы поприветствовать свою группу поддержки. Кто-то из толпы выкрикнул:
«Ты хочешь, чтобы мы ушли?»
На что тот ответил:
«Вам лучше знать, что делать. Но я скажу, как обстоят дела. Палата разделится насчет того, рассматривать ли петицию сейчас или во вторник. Тех, кто выступает за немедленное рассмотрение, всего шесть или семь человек и я. Если ее не рассмотрят сейчас, все может оказаться напрасным. Завтра палата встречаться не будет. В понедельник – день рождения короля. Во вторник парламент могут распустить».
На мой взгляд, это заявление можно смело расценивать как призыв к действию, то есть подстрекательство…
Гордон оказался прав: за рассмотрение петиции в тот же день проголосовало всего девять человек и документ отложили. При этом толпа вроде бы очистила площадь, и кто-то из парламентариев, должно быть, вздохнул с облегчением – дескать, пронесло. Однако вечером того же дня, когда столица погрузилась в сумерки, в разных частях города начали собираться банды агрессивно настроенных людей преимущественно из низов. Одна из них взяла курс на католический молельный дом представительства Сардинии. Достигнув цели, бузотеры ворвались в часовню, вынесли оттуда во двор все, что можно было вынести, и торжественно сожгли. После чего огню была предана сама часовня. Некоторое время спустя к месту происшествия подъехала команда пожарных, которые подверглись нападению раззадоренной толпы, так что пришлось вызывать солдат. Но последние действовали без особого энтузиазма, потому что многие из них поддерживали протестующих. Впрочем, пару десятков человек все же арестовали. В ту ночь такая же участь постигла часовни посольств Баварии и Португалии.
К четвертому июня уровень насилия начал возрастать, и толпа принялась громить дома и магазины католиков. Те, естественно, обратились к властям города, требуя защиты. Однако мэр Лондона Баркли Кеннетт, не скрывавший своих симпатий к протестующим, всячески затягивал мобилизацию сил охраны порядка. Но вскоре симпатии пришлось засунуть (pardonnez-moi) в портмоне. Потому что шестого числа город погрузился в мрак народного бунта.
Бунт Гордона, картина работы Чарльза Грина
Как часто благородный порыв интеллигенции сначала подхватывается, а затем экспроприируется низами, которые переводят дело в свое русло… Шестого июня британская столица оказалась во власти вооруженных дубинками, топорами и ножами масс. Но главное – сменилось идеологическое ядро действа: теперь вместо домов католиков целью стали объекты, символизирующее государственную власть, и в первую очередь – тюрьмы, которые в глазах бедноты олицетворяли деспотию правящих классов.
В своей книге Tour thro' the Whole Island of Great Britain Даниэль Дефо пишет, что в 1720-х годах в Лондоне было 27 «исправительных учреждений». Сколько в них содержалось узников, сказать наверняка не представляется возможным. Однако в заметке Gentleman’s Magazine 1759 года имеется следующий пассаж:
«Тяжесть грусти, спертый воздух, недостаток физических упражнений, а порой и еды, заразные заболевания, от которых нет спасения, произвол тиранов, которому нельзя сопротивляться, все ужасы тюрьмы ежегодно уносят жизнь каждого четвертого заключенного… Таким образом каждый год умирает пять тысяч человек, не выдерживающих бремени печали и голода, многие из них – в самом расцвете сил».
Здесь мы можем произвести элементарный математический расчет. Если умирает каждый четвертый (то есть 25% от общего количества узников), а ежегодное число жертв составляет пять тысяч, то выходит, что в тюрьмах в среднем содержалось 20 тысяч человек, причем добрая половина из них сидела за долги. Впрочем, не стоит принимать эти цифры за чистую монету, так как статистика в те времена была, мягко выражаясь, не на высоте.
Кроме того, следует обратить внимание и на отношение в ту эпоху зажиточных классов к бедноте. Английский мелиоратор Артур Юнг (1741–1820) заявил в 1771 году:
«Только идиот не понимает, что низы общества должны содержаться в бедности, иначе они никогда не будут проявлять усердия. Я не хочу сказать, что в Англии бедноту нужно доводить до такого состояния, как во Франции… но они должны быть бедными, в противном случае они не станут работать».
Артур Юнг
В свою очередь священник и доктор Джозеф Таунсенд (1739–1816) в 1786 отметил, что
«бедноте не знакомы мотивы, побуждающие высшие слои общества к действию, то есть гордость, честь и амбиции. Только голод может заставить их работать».
Но вернемся к повествованию. Первой на очереди оказалась только что отстроенная Ньюгейтская тюрьма. Это было крепкое сооружение с толстыми каменными стенами. Взять такую крепость штурмом без использования артиллерии было весьма проблематично. Однако, как пишет историк Джерри Уайт, между двумя корпусами тюрьмы, прилегая к ним, стоял кирпичный дом смотрителя Ричарда Аккермана. Туда-то и ворвались разъяренные дебоширы, выломав дверь и разбив в окнах все стекла. Затем они вытащили на улицу все пожитки Аккермана и сожгли их. После этого путь был открыт, и толпа бросилась громить ненавистное учреждение. Вскоре все узники были отпущены на свободу, а здание охватил пожар. Очевидец поэт Джордж Крабб сообщает, что
«примерно 10 или 12 человек взобрались на крышу долгового корпуса, когда тот был в огне. Они неистово голосили. Вокруг них клубился черный дым и полыхали языки пламени. Они были похожи на адских существ из поэмы Мильтона».
Вечером того же дня в пивной Bell некий Томас Хейкок, участвовавший в этой акции, отвечая на вопрос, побудила ли его к таким действиям ненависть к католикам, гордо ответил:
«Я не отношусь ни к какой религии. Просто в Лондоне не должно быть тюрем».
Сожжение Ньюгейтской тюрьмы
В ближайшие двадцать четыре часа в городе разгромили по меньшей мере восемь исправительных учреждений. В некотором смысле это можно назвать генеральной репетицией перед последующими событиями в Париже, где толпа в первую очередь захватит Бастилию…
Но бузотеры не ограничились порчей государственного имущества. Словно солдаты вражеской армии, пробившей после длительной осады брешь в обороне города, они врывались дома простых обывателей и предавались мародерству. Ситуацию усугубил и тот факт, что бунтовщики сожгли лангдейлскую винокурню, предварительно высосав весь имеющийся там дистиллят.
Глядя на полыхающие тюрьмы и рыскающих в поисках наживы оборванцев, Эдвард Гиббон, автор «Истории упадка и разрушения Римской империи», сравнил происходящее с
«дьявольским фанатизмом»
XVII века, намекая, конечно, на английскую революцию 1642–1649 годов.
Примечательно, что наводнившие к этому моменту город военные пока не пускали в ход огнестрельного оружия. Однако когда послышались разговоры о том, что чернь намеревается выпустить из Тауэра диких животных, освободить из Бедлама сумасшедших и осадить Банк Англии, власти отдали приказ стрелять на поражение. По иронии судьбы, первым пустил в ход ружья отряд, возглавляемый родственником Джорджа Гордона. Это произошло седьмого июня, которое вошло в историю под названием «черная среда».
Бунт Гордона, картина работы Джона Сеймура Лукаса, 1879 г.
В итоге мятеж подавили. По скромным подсчетам, во время уличных боев было убито 210 человек. Кроме того, примерно 75 умерли в больницах от полученных ранений. Сколько скончалось от передозировки алкоголем – неизвестно. Но главное, как пишет уже упоминавшийся профессор Джерри Уайт, за ту «красную неделю» Лондону был нанесен материальный ущерб,
«в десять раз превосходящий разрушения, причиненные Парижу за все время французской революции».
А дальше?
После всей этой кутерьмы Гордона посадили в Тауэр. Его обвиняли в «предательстве», за которое полагалась смертная казнь. Но благодаря прыткости, то есть профессионализму адвокатов, Джорджа оправдали и выпустили на свободу. Нам неизвестно, какие мысли бурлили в голове и какие чувства теснились в душе смутьяна, когда он сидел в тюрьме, ожидая смертного приговора. Вполне возможно, он пережил всплеск духовности, который впоследствии проявится причудливым образом…
Выйдя из тюрьмы, Гордон тут же написал памфлетец, в котором в резких выражениях раскритиковал английскую судебную систему, дурное обращение с заключенными и неоправданно суровые наказания за самые незначительные проступки. Представители властей нахмурили брови и задумались, не упечь ли смутьяна снова в каземат. Тут необходимо отметить курьезный момент: несмотря на то, что закон о цензуре в Англии перестал действовать в 1695 году, правительство оставило за собой право привлекать к ответственности авторов скандальных памфлетов, в которых якобы содержались клевета и сведения, порочащие честь и достоинство кого бы то ни было. Инструмент, безусловно, чрезвычайно эффективный, потому что любой выпад в сторону властей можно было характеризовать как поклеп и попытку очернения репутации.
Попридержи Гордон коней, все бы, возможно, обошлось. Но наш герой скакал полным галопом. В 1785 году он связался с интереснейшим господином, которого в Европе знали под именем графа Калиостро. Этого чародея только что с позором выслали из Франции, после того как он провел некоторое время в Бастилии в связи со скандальным делом о колье баснословной цены.
Граф Калиостро
Магик рассказал Джорджу о своих злоключениях, то есть о тюремном опыте и гонениях со стороны французских властей, и тот, расчувствовавшись, заявил, что отныне будет лично защищать незаслуженно оболганного кудесника. В августе 1785 года он направил в газету Public Advertizer два письма, в которых обругал последними словами Марию-Антуанетту и французского представителя в Лондоне. Сотрудники посольства, написал он,
«в сговоре с шайкой французских шпиков»
работают на
«бастильскую партию королевы»
с целью поимки
«друга человечества»
Калиостро. Что это, если не
«отвратительная мстительность, вероломство и жестокость тиранического правительства?!»
Это стало последней каплей, и английские власти сварганили дело о клевете и оскорблении важных особ. Впрочем, схватить Гордона им не удалось, потому что тот, чуя запах жареного, сбежал на континент. Но вскоре он вернулся, был благополучно схвачен и осужден на пять лет лишения свободы. Однако перед тем как снова сесть в тюрьму, он учудил еще одну штуку…
Говорят, чужая душа потемки. Но и в своей ничего толком не разглядеть. А душа Джорджа Гордона, должно быть, настойчиво требовала света или по крайней мере тусклого лучика. Только так я могу объяснить, почему этот неугомонный человек решил принять иудаизм. Важно при этом отметить, что это был не китч и не попытка эпатировать почтенную публику. Гордон, вернее Исраэль бар Авраам, как он теперь звался, не расхаживал по столице, вызывающе потрясывая пейсами и выкрикивая гневные речевки на иврите. Нет, он начал вести образ жизни глубоко набожного человека, соблюдающего все предписания Закона. Как сообщает Bristol Journal от 15 декабря 1787 года,
«Он (Гордон) появляется в городе с необычайно длинной бородой и в полном еврейском наряде… Его следование кулинарным правилам вызывает изумление… Он окружен евреями, которые утверждают, что его светлость – Моисей, восставший из мертвых, чтобы указать им путь и просветить весь мир».
Что ж, миссия солидная, ничего не скажешь. Но от ареста она «Моисея» не спасла…
Исраэль бар Авраам Гордон
В те славные времена заключенные сами оплачивали свое пребывание в тюрьме. И при наличии средств устроиться можно было вполне сносно – обзавестись приличной комнаткой, иметь неплохой стол и так далее. Поэтому, оказавшись в тюрьме, Джордж Гордон, будучи человеком обеспеченным, получил отдельную камеру, которую оборудовал в духе молельного дома. Он ел только кошерную пищу и просил охрану допускать к нему из посетителей лишь праведных евреев. И в этой самой импровизированной синагоге 1 ноября 1793 года его измученное тело исторгло успокоенную Торой душу. Так закончилась жизнь человека, спровоцировавшего один из самых разрушительных бунтов в истории Лондона.
