Звезды и полосы: пролог

Ну что же уважаемые коллеги, я сделал пролог к выложенным ранее фрагментам —

Reboot «Звезды и полосы»: фрагмент 1

Звезды и полосы: интерлюдия первая

Звезды и полосы: интерлюдия вторая

— который объясняет, как начали развиваться события.

——————————————————

Октябрь 1862

— Проклятье! – капитан парохода SS[1] “Кеннингем” резко сложил подзорную трубу, — Дьявол принес чертов рейдер!

Вслед за этим, он прибавил к сказанному еще пару определений, способных повергнуть в прострацию не одну впечатлительную даму, и определенно постигнутых капитаном не в курительном салоне первого класса. Но даже самый ревностный ценитель изящной словесности и благовоспитанной речи, окажись он на мостике парохода, был бы вынужден признать, что ситуация вполне заслуживала крепких выражений.

Прямо перед носом “Кеннингема”, быстроходный трехмачтовый пароход, до этого, казалось, мирно следовавший по своим делам, вдруг резко отвернул и двинулся прямо на американца. В подзорную трубу, капитан мог отчетливо видеть, как французский флаг на корме преградившего им путь корабля вдруг резко пошел вниз, и спустя мгновение сменился другим, куда более угрожающим знаменем.

Семь белых звезд на синем поле[2], ясно говорили, что встреченный “Кеннингемом” корабль был не кем иным, но коммерческим рейдером, быстроходным паровым крейсером под флагом Конфедеративных Штатов Америки. На втором году кровавой гражданской войны, сотрясающей весь американский материк, правительства мятежных штатов снарядили немало таких узаконенных пиратов для охоты на торговое судоходство Союза[3]. Стремительные, неуловимые, получающие уголь и довольствие в портах вечно норовящих проявить коварство европейских держав, рейдеры конфедератов болезненный (пусть и не слишком большой) урон торговому флоту севера; пресса лояльных штатов неустанно посылала громы и молнии на головы мятежников-капитанов, но пока что не в силах была предложить какое-то иное решение проблемы крейсеров.

И вот “Кеннингему”, пассажирскому пароходу с портом приписки в Нью-Йорке, не посчастливилось встретить одного из них.

— Каким дьяволом его сюда принесло?! – прорычал капитан, ни к кому конкретно не обращаясь, — Когда правительство, наконец, положит конец этому разбою?! С каких это пор, стоит лишь головорезу нацепить серый мундир и вывесить синюю тряпку на корме, так его уже нельзя вздернуть на рее, как обычного пирата?!…

Грохот орудийного выстрела заглушил его слова. Нос рейдера окутался облаком дыма, и тяжелый снаряд, свистнув в воздухе, вонзился в волны перед носом “Кеннингема”. Это был лишь предупредительный выстрел, пущенный под нос парохода как приказ немедленно остановиться, но сомневаться в готовности рейдера открыть огонь на поражение, явно не приходилось.

— Сэр, — впередсмотрящий, запыхавшись, ворвался на мостик “Кеннингема”, — Неприятельский корабль… мятежный корабль сигналом передает приказ немедленно остановиться для досмотра.

Капитан парохода “Кеннингем” глухо выругался.

— Травите пар, мистер Смит, — коротко бросил он штурману, — Сбрасывайте ход до полной остановки, и ложитесь в дрейф, — слова эти прозвучали так, словно капитану пришлось заставлять себя их произнести. Однако, как ни ненавидели офицеры “Кеннингема” саму мысль о капитуляции перед мятежниками, ничего другого им не оставалось; медлительный, старый пароход не имел ни малейших шансов уйти от быстроходного рейдера. Да и будь у “Кеннингема” такая возможность, едва ли он сумел ей воспользоваться теперь, когда орудия конфедератов смотрели на пароход с менее чем одной мили. Даже имей американцы превосходство в скорости над врагом, им было бы совершенно невозможно избежать хотя бы нескольких попаданий из пушек рейдера… попаданий, от которых хрупкий корпус “Кеннингема” не смог бы спасти ни его команду, ни пассажиров. А именно безопасность пассажиров была первым долгом моряков “Кеннингема”.

— Ложимся в дрейф, мистер Смит, — повторил капитан, — Чем быстрее эти ублюдки проведут свой “законный досмотр”, тем быстрее мы сумеем продолжить путь. Мистер Эндрюс, оповестите пассажиров о том, что нам предстоит. Постарайтесь не допустить паники, особенно среди женщин. Последнее, что нам сейчас нужно, это инциденты…

———————————

Распахнув дверь, лейтенант Симмонс в сопровождении мичмана Дойла и одного матроса, шагнул в салон парохода. Еще двое моряков остались у на часах в конце коридора.

 Окинув взглядом собравшихся пассажиров, Симмонс нахмурился. Внутренний голос услужливо подсказал ему, что с ними могут возникнуть проблемы. Перепуганные женщины, столпившись в углу, не сдерживали рыданий; похоже, они окончательно убедили себя в том, что подверглись нападению ужасных пиратов и, сжимая молитвенники в дрожащих руках, заранее молили Бога избавить их от худшего. Мужчины тоже не внушали Симмонсу доверия, хоть они и, слава Богу, держали себя в руках. Однако, стоявший впереди остальных невысокий усатый джентльмен в тщательно отутюженном сером костюме, смотрел на вторгнувшихся конфедератов с такой яростью, что Симмонсу мгновенно стало не по себе. Лейтенанту вдруг остро захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда: желательно там, где никто никогда и не слышал о кровавой околесице, именуемой гражданской войной.

Однако, долг был превыше. Капитан Моррис приказал лейтенанту Симмонсу проверить документы пассажиров приза, и именно это Моррис и собирался проделать. Постояв секунду у дверей, он решительно двинулся в салон.

Дорогу ему внезапно храбро заступила юная леди, одетая в простое, но прелестно ей идущее сиреневое платье. Тонкие нежные ручки ее прижимали к груди объемистый молитвенник.

— Молодой человек, — звонким, полным абсолютной веры голосом, произнесла она, — Неужели душа ваша столь закрыта для Слова Божия, что совесть позволяет вам творить столь черные дела?…

Лейтенант Симмонс закатил глаза. Из всех бед, которые могли поджидать конфедератов на борту приза, ему досталась, несомненно, худшая. Он нарвался на фанатичную проповедницу.

— Послушайте, леди… — раздраженно начал лейтенант Симмонс, для пущей убедительности взмахнув зажатым в руке пистолетом…

Истинная причина того, что произошло потом, так навсегда и осталась, сокрыта завесой тайны. Кто-то считал, что виной всему была сильная волна, налетевшая на борт “Кеннингема”, и покачнувшая пароход. Кто-то предполагал, что старая рана Симмонса, полученная в шестьдесят первом, дала о себе знать в самый неподходящий момент. Кто-то из моряков, служивших в свое время на “Кеннингеме” вспоминал порой, что в те времена полы на проклятущем пароходе драили так, что не то что поскользнуться, но и ногу сломать было совсем немудрено. Много разных предположений звучало и продолжало звучать, но все сходились в одном: взмахнув рукой, лейтенант Симмонс вдруг неуклюже покачнулся, и палец его, лежащий на спусковом крючке, рефлекторно дернулся…

Выстрел прогремел, как удар молота судьбы. Юная леди в сиреневом платье недоуменно хлопнула ресницами, и беззвучно повалилась навзничь. На ее груди быстро расползалось широкое алое пятно.

— Убийца! – яростный выкрик невысокого усатого джентльмена расколол вдребезги охватившее всех остолбенение. В руке его как по мановению чародейского жезла, появился револьвер, — Проклятый пират!

Выстрел отбросил лейтенанта Симмонса к стенке. Он дернулся, пытаясь устоять, и, оставляя кровавый след, медленно сполз на пол. Мгновенно развернув дымящийся ствол, усатый джентльмен всадил две пули в живот стоявшего у дверей конфедеративного матроса, только успевшего вскинуть свой мушкет. Грохот выстрелов смешался с шумом падающего тела и пронзительными криками перепуганных женщин.

Мичман Дойл, единственный, сохранивший каплю хладнокровия и здравого смысла, бросился на стрелка и вцепился ему в руку, пытаясь выкрутить ее и вырвать револьвер. В пылу борьбы он не заметил, как долговязый матрос-ирландец с “Кеннингема”, стоявший чуть в стороне, расстроенно покачал головой и шагнул к дерущимся; схватил мичмана Дойла за волосы, матрос с силой оттянул ему голову назад, и одним быстрым движением ножа перерезал южанину горло.

Двое моряков-конфедератов, встревоженные шумом, вбежали в помещение; мгновенно оценив обстановку, один из них выхватил пистолет и застрелил усатого джентльмена, но в тот же момент сам был сбит с ног юным пассажиром с искаженным от ярости лицом. Сцепившись, дерущиеся повалились на пол. Воспользовавшись этим, матрос-ирландец одним прыжком преодолел расстояние, и всадил свой нож под ребра зазевавшемуся второму конфедерату.

Хаос разразился на “Кеннингеме”, моментально охватив весь пароход. Команда его состояла в основном либо из ирландских эмигрантов, либо из выходцев Новой Англии, никто из которых не испытывал ни малейших симпатий к “делу Юга”. Вместе с мужчинами из числа пассажиров, они набросились на ошеломленных таким внезапным развитием событий конфедератов, отбросив их на верхнюю палубу. Только там напуганные, обескураженные внезапно вспыхнувшей ненавистью южане, наконец, сумели организоваться для отпора и пустили в ход штыки и винтовки…

…Прежде чем капитан Моррис с борта “Тускалузы” сумел вмешаться, и остановить резню, жертвами завязавшегося побоища стали более двух с половиной десятков человек. Восемь из них были членами призовой команды с конфедеративного рейдера; остальные семнадцать оказались матросами и пассажирами злосчастного парохода, погибшими в бою или павших жертвами случайных пуль. Двоим из последних, не было еще и десяти лет…

————————————————

Октябрь 1862, Вашингтон

— Бандиты!… Убийцы!… – раздавались крики с улицы, — Паршивые пираты! На виселицу проклятых дикси и их прихлебателей! На виселицу Джефа Джексона! На виселицу мясника Ли!…

Поморщившись, военно-морской секретарь федерального правительства, мистер Гидеон Уэлс, тяжело поднялся с кресла, и, шагнув к окну, рывком задернул шторы. Крики слегка притихли; да и кричали, если разобраться-то, вовсе не под его окнами, тем более что бушующие на улицах толпы уж точно не были сейчас настроены против федерального правительства, а, скорее, наоборот. Тем не менее, у Гидеона не было никакого настроения слушать эти полные ярости и жажды крови голоса.

Крови и так было более чем достаточно в том коротком, сухом отчете, что лежал на его столе.

Ужасные сведения о событии, которое падкая на громкие имена пресса уже называла не иначе как “Гекатомбой на “Кеннингеме””, добрались до Соединенных Штатов только неделей после, лишь тогда, когда злосчастный пароход притащился-таки в порт назначения. Оттуда, страшные рассказы уцелевших пассажиров о произошедшем кровопролитии, разлетелись по всей Америке со скоростью телеграфной искры. Повсюду – от канадской границы и до Норфолка – все прочие материалы были сброшены с вращающихся барабанов ротационных машин, чтобы немедля дать место на передовице огромному рассказу о невероятных в цивилизованный век бесчинствах, сотворенных южанами. Из газет, изрядно приукрашенная бойким пером журналиста, история, подобно вину из пробитой пулей бочки, стремительно растекалась по стране, переходя во все новых (и все более и более ужасных) “подробностях” из уст в уста.

В последней версии, которую довелось мельком услышать Гидеону, речь шла о трех кораблях дикси, взявших на абордаж пароход христианской миссии, везший женщин и детей; оказавшись на борту южане, немедля учинили страшное насилие и кровопролитие, остановленное лишь появлением американского военного корабля. Кровавые “подробности” вызывали тошноту. Число же жертв, по мнению рассказчика, перевалило за добрую (если этот термин был вообще применим в таком контексте) тысячу.

И Америка взорвалась. Какими бы ни были американцы, весть о том, что какой-то южанин посмел поднять руку на их женщин и детей, заставила их взорваться яростью. Ярость вылилась в бурные демонстрации, сопровождающиеся неминуемыми погромами тех, кто был известен или даже просто подозревался как симпатизирующий делу сецессионистов. Многие из этих несчастных  были линчеваны разъяренной толпой, кричавшей “кровавые убийцы!” и “пираты!”. В нескольких городах, полиции и войскам пришлось применить силу оружия, чтобы восстановить порядок и избежать еще большего кровопролития.

Сам Гидеон, хотя и глубоко сочувствовал искренней ярости американцев, все же был весьма далек от того, чтобы подозревать во всем произошедшем намеренную жестокостью южан. Как ему удалось разобраться из протоколов следствия, проведенного портовыми властями и военной администрацией Филадельфии, а также из короткого рапорта, оставленного на борту парохода капитаном конфедеративного рейдера, кровавая драма на “Кеннингеме” была действительно следствием пагубной случайности. Будучи непосредственно близким к военному делу, Гидеон отлично знал: случайности, порой, случаются, пагубные в том числе. Но все это не имело значения. Проклятые дикси должны были заплатить за случившееся — пусть даже они пролили кровь и непредумышленно – просто затем, чтобы унять гнев народа.

Америка была ранена; Америка нуждалась в отмщении.

Дернув за шнурок звонка, Гидеон Уэлс вызвал к себе дожидавшегося за дверями секретаря.

— Свяжитесь с Портером и Дю Понтом в Порт-Роял, — без предисловий начал он, — Передайте им мое распоряжение: мятежный рейдер “Тускалуза” отныне должен быть расценен как пиратский корабль, не имеющий защиты флага или же каких-либо международных законов. Приоритетом всех экипажей, верных федеральному правительству, должно стать уничтожить этот корабль и привести его преступную шайку к правосудию. Вы поняли?

— Да, мистер Уэлс, — кивнул секретарь, торопливо записывая продиктованное, — Позволено ли будет узнать, налагаете ли вы некие ограничения на масштаб операции?…

— Господь с вами, какие еще ограничения! – раздраженно отмахнулся военно-морской секретарь, — Это не военная операция! Это всего лишь охота на пирата, который, наконец, сбросил овечью шкуру “честного мятежника” – ха, будто такое возможно! Идите.

Дверь скрипнула, закрываясь. Оставшись один, военно-морской секретарь тяжело опустился в кресло и вновь уставился на сухие строчки доклада. Картины ужаса и крови, скрывающиеся за этими словами, вновь встали перед его глазами.

— Мне плевать, что Дю Понт и Портер будут делать, и какой ценой, — тихо пробормотал Гидеон Уэлс, — Я просто хочу, чтобы этот проклятый рейдер, со всеми его головорезами, был пущен ко дну.  И точка.

—————————————

Ноябрь 1862, Багамские Острова, Британская Империя

— …Хороший сегодня выдался денек, мистер Стоунли, — заметил капитан флота Её Величества Джеймс Коулинс, благодушно откидываясь на спинку кресла, и подставляя изборожденное морщинами лицо теплым лучам заходящего южного солнца, — Спокойный и тихий.

— Да, недурственный, — согласился губернатор Стоунли. Полномочный     представитель власти короны в небольшой (по правде говоря, правильнее было бы определять ее как “крошечную”) колонии на Багамских Островах, губернатор был старым приятелем капитана еще по службе в королевском флоте в молодости; и никогда не отказывался пропустить – разумеется, за Королеву и Британию, — стаканчик-другой теплым вечерком, — Ну, Волей Божией и Её Величества, и следующий будет не хуже…

— За Королеву? – предложил тост старый капитан, поднимая наполненный добротным ромом стакан.

— За Её Величество! – поддержал губернатор, — Храни Господь её и всю Империю!

Стаканы звякнули, столкнувшись друг с другом.

День четырнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят второго года от Рождества Христова клонился к вечеру. Теплое южное солнце медленно опускалось в волны Атлантики, заливая прощальными алыми лучами крошечный городок, скромно примостившийся на берегу узкого длинного залива. Старомодные, изрядно обветшавшие за прошедшие годы дома сгрудились вдоль узких улочек, сбегавших по склонам от дома губернатора вниз, к морю. Чайки с протяжными криками скользили над спокойной водой, мачтами крохотных рыбацких лодок и чуть больших шхун, сгрудившихся у старых причалов небольшого порта, ради которого, собственно, поселение и было основано здесь больше полувека назад.

На фоне этой старомодной колониальной идиллии, большой пароход, застывший посреди залива, казался настоящим символом современности. Длинный, стремительный, он лежал на гладких волнах, и лишь легкий дымок вился над его двумя скошенными в корму трубами. Острые линии обводов, сильный наклон форштевня и прочные мачты ясно говорили о том, что этот корабль создан для скорости, как под паром, так и под парусами; видневшиеся же сквозь прорези в фальшборте стволы могучих орудий давали понять, что пароход этот наделен не только скоростью, но и силой. Он пребывал здесь уже второй день, зайдя в небольшую колонию для мелкого ремонта и пополнения запасов провизии, и стал самым значимым событием, о котором только судачили в городских питейных и более подобающих джентльмену заведениях, за последний месяц.

Надпись на корме, под развевающимся синим флагом с кругом белых звезд гласила: “Корабль Конфедеративных Штатов Америки “Тускалуза””

— Красавица, правда? – с ноткой ностальгии в голосе пробормотал Стоунли. Прищурившись, губернатор, в который раз за последние два дня рассматривал изящный парохож; видимо, вспоминая те славные деньки, когда он сам неспешно прохаживался по палубе такой же красавицы, под началом Стоунли рассекающей волны Атлантики.

— Точно так, сэр, — степенно кивнул старый капитан, — Девица только что с заводов Лэрда, шестьсот пятьдесят тонн, и дает, чтоб мне провалиться, коли совру хоть самую малость, четырнадцать миль в час под всеми парами. Доброе судно, и надежное; такие сейчас-то редко когда встретишь, м-да…

— У этих мятежных южан хороший вкус, — вынужден был признать губернатор. Коулинс взглядом указал на бутылку; наполнив стаканы по новой, старые друзья подняли тост за славные корабли и храбрых моряков.

— Кто бы мне объяснил, из-за чего сцепились эти янки, — проворчал капитан Коулинс, — Второй год не могу взять в толк. Ежели их президент решил освободить негров, так ведь это правильное, богоугодное дело, и чего этим южным штатам вдруг вздумалось бунтовать – ума не приложу. У нас в старой доброй Англии сумели обойтись и без такой суматохи!

— О, друг мой, свобода несчастных негров для обеих сторон только повод, — покачал головой Стоунли. Приподняв бутылку, губернатор критически осмотрел ее на просвет, словно пытаясь определить крепость напитка.

— Все крутится вокруг тугих кошельков и власти, как обычно, — продолжал он, опустив сосуд обратно на стол, —  Федералисты хотят, чтобы карман был больше набит у них, и южные штаты бы лежали рядышком в этом кармане. Сепаратисты же так боятся за собственные кошельки, что душу свою готовы свою заложить, и погубить еще душ полтораста тысяч, лишь бы их состояние было в неприкосновенности. Вот так все просто.

— И только-то? – искренне поразился старый капитан. В его (весьма простом, надо сказать) мировоззрении,

— Американцы, — флегматично пожал плечами губернатор, — Уж если они чего-то задумали, так без криков и безумной суеты не обойдутся. Они еще не умеют вести дела степенно, по-джентльменски, как в старой, доброй Англии…

Какое-то движение на входе в гавань привлекло внимание обоих англичан. Чайки, до того момента спокойно кружившиеся над волнами, вдруг разлетелись в стороны, пытаясь не попасть под дымный шлейф из трубы большого винтового корабля, входившего в залив. Он только что показался из-за поросших лесом холмов, возвышавшихся на другой стороне залива, и именно поэтому его приближение оставалось незамеченным до последней минуты.

Приподнявшись в плетеных креслах, губернатор и капитан вгляделись в нового гостя, гадая, кто же это мог быть.

— Американский корвет, — приставив руку козырьком к голове, определил, наконец, капитан Коулинс, — Ну, или винтовой шлюп, как любят говорить янки. Большой, тоннажем не меньше тысячи, и с парусным вооружением… постойте-ка, а не “Вачусетт” ли это? Помниться, заходил он к нам в прошлом месяце…

— Вот какой дьявол его сюда принес?… – пробормотал губернатор, с внезапным опасением вглядываясь в приближающийся корвет. Тревога Стоунли была вполне понятна и более чем легко объяснима; иметь в своей гавани корабли двух ненавидящих друг друга до последней капли крови держав (даже учитывая, что Конфедерация не была еще никем признана), означало ждать неприятностей.

Конечно, едва ли какой серьезный инцидент мог произойти здесь, во владениях Стоунли. Колония, какой бы крошечной и незначительной она ни была, находилась под сенью руки Её Величества Виктории, правительницы величайшей империи в истории человеческой расы; только полный безумец мог решить принести свои домашние дрязги во владения Короны. Однако, это все же не означало, что в такой взрывоопасной обстановке не может произойти вообще никаких инцидентов. И, что бы ни случилось – например, реши какой-нибудь пустоголовый дикси зарезать в портовом кабаке не менее пустоголового янки, или наоборот, — справляться со всеми последствиями и нести ответственность за случившееся придется не кому иному, как Стоунли.

Надо ли говорить, что губернатор крохотной колонии, не имевший в своем непосредственном распоряжении ни значимых военных ресурсов, ни политической силы, не испытывал восторга при мысли, что ему придется иметь дело с каким-то очередным вывертом международной политики? Особенно с учетом того, что высокие чины в Лондоне в случае любого происшествия были бы много более заинтересованы в отчетах о действиях, чем в объяснении невозможности таковых.

— И ведь идет, стервец, даже не просигналив, — сокрушенно покачал головой Коулинс, продолжавший наблюдать за кораблем, — Никакого представления о приличиях у этих янки. Где это видано, чтобы входя в чужой порт, военный корабль да не просигналил хозяевам?…

— Зачем он вообще идет в порт? – пробормотал Стоунли. Неприятный холодок вдруг прокатился вдоль спины губернатора, заставив его ощутимо поежится, — Если он пришел сюда за южаниным, то его капитан должен же знать, что мы не выпустим его из порта раньше чем через сутки после ухода “Тускалузы”[4]…

Корвет, между тем, продолжал спокойно продвигаться по заливу. Острый форштевень его резал окрашенные алыми отблесками заката волны, вспенивая высокие белые буруны; густой столб дыма поднимался из короткой низкой трубы. Это был большой корабль – красивый и сильный, не с такими гладкими и острыми обводами, как конфедеративный рейдер, но на вид мощнее вооруженный. В любом бою, он был бы достойным противником для “Тускалузы” или любого другого сопоставимого по размерам корвета, которые бороздили сейчас моря мира. В любом бою… вот только не здесь и не сейчас.

— Может быть, приготовить к бою артиллерию?… – полувопросительно-полуутвердительно пробормотал губернатор. Капитан Коулинс недоуменно воззрился на него, и Стоунли раздосадовано вспомнил, что вся артиллерия подвластной ему колонии состояла из одной-единственной медной салютной пушки, бывшей старой девой еще во времена Нельсона, — Черт, вы правы, это будет совсем уж нелепо…

— Да не станет же он атаковать здесь, прямо в порту Её Величества, — с виду убежденно произнес Коулинс, но по каким-то ноткам голоса старого друга губернатор понял, что капитан в первую очередь пытается убедить в этом самого себя, — Это ведь…

Какое-то движение на палубе американского корвета вдруг привлекло внимание капитана. Прикрыв глаза от солнца, Коулинс, прищурившись, вгляделся в суетившихся возле огромной баковой пушки американских моряков… и глаза его вдруг расширились.

— Господи Боже всеблагой, он и в самом деле собирается…

Что именно хотел сказать капитан Коулинс, так и осталось навсегда неизвестным. Да даже если бы он и успел завершить свою фразу, едва ли кто-либо находившийся рядом с ним сумел бы расслышать это. Ибо в тот самый момент, когда старый англичанин вскинул руку, дрожащими пальцами творя крестное знамение, облако дыма взметнулось вверх над полубаком американского корабля, и спустя мгновение, грохот орудийного выстрела раскатился над заливом.

Занимавшиеся своими обычными делами моряки на борту “Тускалузы” не имели ни малейшего предупреждения перед тем, как тяжелый снаряд разорвался на ее носовой палубе. Облако дыма и обломков взметнулось вверх; спустя миг, ветер, дующий с залива, донес эхо криков боли и ужаса с раненного корабля. Ударившая бомба убила и ранила половину всех, находившихся на палубе рейдера, щедро расплескав кровь по натертым до блеска доскам палубы.

Затем пушка выстрелила еще раз. И еще. И еще.

Оглушительный грохот разносился над тихим заливом; густые клубы порохового дыма вились над водой, зловеще мерцая на фоне вспышек пламени. Встав точно напротив “Тускалузы”, американский корвет громил ее мощными бортовыми залпами, с дистанции менее пятидесяти метров всаживая свои огромные бомбы. Сбитая чудовищным ударом, обрушилась в фонтане искр передняя дымовая труба рейдера. Тяжело накренилась, и повалилась переломленная у основания грот-мачта. Грохочущие один за другим взрывы раздирали борта конфедеративного корабля, взметывая в небо облака полыхающих обломков, разбитых в щепу досок и изуродованных кусков того, что некогда было человеческими телами.

Одна из малых пушек рейдера попыталась открыть ответный огонь, но единственный выпущенный ей снаряд улетел в никуда; прежде, чем орудие успело перезарядиться, бомба с американского корвета уничтожила его вместе с расчетом.  Повторных выстрелов с “Тускалузы” более не последовало. Картечь, которой янки щедро приправляли каждый второй выстрел, сметала с палубы выбегающих наверх ошеломленных конфедератов, в то время как огромные бомбы, проламывая борта, разрывали на кровавые ошметки их товарищей внутри…

Застывшим как изваяния англичанам на берегу казалось, что эта чудовищная канонада продолжалась часы. Однако же, чувство времени обмануло их жестоко. Прошло не более десяти минут, с того момента, как ударила первая пушка, и стрельба вдруг смолкла, словно некая невидимая рука, вняв отчаянной мольбе капитана Коулинса, милосердно положила конец избиению.

Но слишком поздно.

Красавица “Тускалуза”, некогда гордо качавшаяся на волнах залива, ныне представляла собой ныне уродливый, обугленный остов того, что некогда было военным кораблем. Все ее трубы и мачты упали, сметенные безжалостными залпами. Избитый, искалеченный борт чудовищно вспучился, пестря зияющими кратерами провалов; бившие почти в упор орудия американцев с холодной методичностью искалечили, казалось, каждый метр обшивки рейдера. Фальшборт, орудия и шлюпки исчезли, словно их никогда и не было. Столбы дыма от пожаров, занявшихся от взрывов внутри этого ужасного плавучего саркофага, вились над залитой кровью и заваленной обломками палубой мертвого рейдера. Свисавший с обрубка упавшей мачты флаг Конфедерации суетливо бился и трепыхался над самой водой, словно пытаясь найти спасение в бегстве.

Было очень тихо. Канонада смолкла, и над заливом повисла тяжелая, давящая тишина. Только шуршали о берег безучастные к творившемуся выше волны, и со стороны моря доносился слабый треск бушующего пламени.

Посреди охватившего, казалось, весь мир безмолвия, американский военный корабль пришел в движение. Медленно, тяжело рассекая волны, он двинулся прямо к пожираемому пламенем остову впереди. С берега было хорошо видно, как корвет, обогнув дымящуюся развалину по широкой дуге, подошел вплотную к поверженному неприятелю и мягко, почти нежно ткнулся носом в его искалеченный борт.

Крошечные фигурки в синем забегали по палубе американского корвета; затем они переместились на разбитый конфедеративный корабль, и флаг последнего, бессильно поникший в волны, исчез из виду. Безжалостный ветер донес до ушей англичан еле слышные отрывистые звуки команд, и потом – внезапно громкие хлопки пистолетных выстрелов. Губернатор Стоунли дернулся, словно разряд гальванической батареи пронзил его тело, воздел руки, как будто взывая к милосердию или призывая помощь… и медленно, бессильно опустил их. Ничто из этого было ему не доступно.

Затем, спустя короткое время, американский корвет дал задний ход и медленно отвалил от разбитого остова. То, что осталось от “Тускалузы”, явственно оседало в волны; дым, рвущийся в небо из ее развороченных недр, стал редеть по мере того, как волны Атлантического Океана вливались в истерзанный корпус корабля, гася пожирающее его пламя. Отойдя на безопасное расстояние от развалины, корвет переложил рули, и, постепенно набирая скорость, двинулся к выходу из залива, покидая его также безмолвно, как и появился в нем. Звездно-полосатый флаг мрачно развевался на его корме; в лучах заката ткань его отливала красным, подобно мантии судьи, вынесшего справедливый и безжалостный приговор.

Флаг…

Капитан Коулинс неосознанно вскинул голову, ища расширенными, слезящимися глазами в синеве неба свой флаг; тот флаг, под которым обогнул полмира; тот флаг, которому присягнул на верность в день, когда вступил во флот Её Величества королевы. Обычно горделиво развевавшийся над резиденцией губернатора, флаг, не спускавшийся еще ни перед одним чужеземным властителем, сейчас суетливо трепыхался, закрутившись вокруг флагштока. Казалось, что сам символ Британской Империи пытается укрыться от той страшной реальности, которая догорала сейчас в водах залива – реальности, в которой мощь и величие, стоявшие за этим клочком разноцветной ткани, были только что отметены в сторону одним взмахом разгневанной руки.

Хрипло застонав, капитан Коулинз бессильно повалился в кресло; ноги не держали старика. Перед его глазами, невидяще уставившимися в никуда, проносились картины тех кровавых ужасов, которые чья-то безумная, самонадеянная неосторожность только что выпустила в мир. Губы старого моряка двигались в безмолвной молитве, отчаянному призыву к Господу не позволить еще одной страшной войне сорваться с цепи… но в глубине души он уже знал, что голос его не будет услышан. Бог дал людям свободу воли, и при всем своем милосердии, не мог запретить им совершать ошибки.

———————————

Ноябрь 1862, Лондон, Бэкингемский дворец

— Что о себе возомнили эти проклятые янки?! – сэр Генри Джон Темпл Пальмерстон, третий виконт Пальмерстонский и действующий премьер-министр Великобритании, раздраженно швырнул на стол распечатанный конверт.

Сидевший в кресле у пылающего камина лорд Джон Рассел флегматично пожал плечами, и, зябко поежившись, плотнее укутался в теплый клетчатый плед.

— То, что сделали бы и мы, если какой-то мятежник, устроивший резню на корабле Её Величества вздумал искать спасения в иностранном порту, — предположил он, — Должен признать, я подозревал, что рано или поздно дело чем-то таким и закончится; мы слишком снисходительны к этим американским мятежникам. Рано или поздно, эта гадюка должна была вцепиться и в нашу руку.

— Вцепиться в нашу руку?! – сверкнув глазами, Пальмерстон взмахнул сжатой в руке депешей, — Мой Бог, Джон, что ты говоришь?! Эти проклятые янки ворвались в наш — не чей-то там, а наш! — порт на винтовом корвете, и прямо в гавани расстреляли корабль, стоявший там под защитой нашего флага! Нашего, не какого-то там еще!

Сэр Рассел тяжело вздохнул.

— Все, что я пытаюсь сказать, Джон, так это то, что в случившемся есть и доля нашей вины, — тихо, но твердо произнес старый аристократ, — Видит Бог, я не хочу сказать, что мы должны спустить весь инцидент на тормозах, но все это дело с “Кеннингемом” на редкость грязное. Если хоть десятая доля того, что говорят американцы о случившемся, верна…

— Меня не волнует, были ли у янки основания нанести нам оскорбление или нет, — отрезал Пальмерстон, — Это территория Британии, в конце концов, не какой-то там дикий запад! Если мы не будем держаться твердо за власть нашего закона и нашего права, что останется в основе Империи?

— Хорошо, что ты хочешь, Генри? – уступил сэр Рассел.

— Я хочу ответить так жестко, как только возможно, — премьер-министр тяжело шагнул к столу, и, упершись руками в столешницу, воззрился на собеседника, — Мы не можем бесконечно спускать оскорбления, которыми посыпают нас чертовы янки, пусть даже они десять раз правы по сути. Форма, Джон! Форма, вот что имеет значение, и на что только и смотрит весь мир! Если мы уступим и в этом случае, как сделали раньше с “Трентом”[5], весь мир решит, что с Британией можно больше не считаться. Можешь ли ты сказать, что я неправ в этом?

— Не могу, — с тяжелым вздохом признал лорд Рассел. Потянувшись, старик подобрал кочергу и поворошил поленья в камине; приугасшее, казалось, пламя, вновь с урчанием взметнулось вверх.

— Я не скажу за весь мир, — продолжал министр иностранных дел, вновь устраиваясь в своем кресле, — Но кое-кто, несомненно, посмотрит на происходящее именно так, как ты говоришь. Луи-Бонапарт никогда не скрывал, что хочет поквитаться с нами за былые поражения не меньше, чем с русскими в пятьдесят третьем[6].

— Именно! – Пальмерстон с силой ударил узловатым кулаком по столу, словно мечтая, чтобы на месте дерева оказалось лицо французского императора, — Если мы не продемонстрируем сейчас, что с нами нужно считаться, то как скоро пройдет, прежде чем французы осмелеют опять?

— А ты не думаешь, что французы поспешат ударить нам в спину, если мы ввяжемся в конфликт с Соединенными Штатами? – парировал Рассел, — Войны на два фронта мы вряд ли выдержим… не сейчас, когда эти новомодные броненосцы сделали весь деревянный флот устаревшим, и когда у французов больше броненосцев, чем у нас.

— Джон, я вовсе не жажду развязать войну с Америкой, — возразил ему Пальмерстон, слегка покривив при этом душой, — Я лишь хочу выбраться из всей этой ситуации с наименьшим ущербом для Британии. Если война с Америкой будет тому ценой… что же, в таком случае лучше действовать сейчас, пока Соединенные Штаты ослаблены мятежом и не смогут нам противостоять.

— Генри, по-моему, ты снова упускаешь из виду французов, — покачал головой министр иностранных дел, — Согласен, что американцы сейчас не в той форме, чтобы сражаться с нами на равных, но ты же не думаешь, что они сдадутся вообще без сопротивления? И если уже сейчас мы недостаточно сильны, чтобы уверенно превзойти французов, то что мы будем делать, когда часть нашего флота будет направлена для действий против Соединенных Штатов?

— Я не думаю, что до этого вообще дойдет, — отмахнулся Пальмерстон, — Да, янки могут сколько угодно надувать щеки и делать вид, что их не страшат наши угрозы; однако, на самом деле Линкольн прекрасно понимает, что война с нами – последнее, что он может себе позволить. Достаточно будет нам надавить посильнее, продемонстрировав серьезность британских намерений… и янки пойдут на попятный.

Лорд Рассел хотел снова возразить, но в этот момент за дверями послышался шум шагов, и затем широкие створки плавно распахнулись. Пальмерстон, обернувшись к дверям, издал негромкое восклицание и немедленно поклонился. Лорд Рассел, отбросив плед, поспешно поднялся с кресла, и церемонно склонился в поклоне перед невысокой полной женщиной, величественно вступившей в кабинет.

— Ваше Величество, — с глубоким уважением в голосе произнес Пальмерстон.

Королева Виктория I кивнула в ответ, жестом отпуская остававшихся за дверью фрейлин. Пройдя к столу, правительница половины обитаемого мира аккуратно подобрала пышные юбки, и с неожиданной грацией опустилась в вежливо пододвинутое Пальмерстоном кресло.

— Прошу, садитесь, джентльмены, — произнесла она. Лорды не медля, подчинились, — Мы только что были извещены о печальном происшествии в наших владениях, и весьма обеспокоены всем этим. Каково ваше мнение по этому вопросу?

Рассел и Пальмерстон обменялись колючими взглядами.

— У нас… нет единства мнений, Ваше Величество, — наконец, нарушил тишину первым Пальмерстон, — Однако же, мы согласны с тем, что возмутительные действия американцев представляют собой опаснейший прецедент, который может быть воспринят нашими врагами как признак слабости Империи.

— Мы согласны с этим, — кивнула Виктория, — и, безусловно, не в наших намерениях оставлять случившееся без ответа. Что мы желаем знать, так это какой именно ответ вы полагаете наилучшим в подобной ситуации?

— Это и есть причина наших разногласий, Ваше Величество, — вмешался лорд Рассел, вновь закутавшись в свой плед, — Как бы ни было возмутительно поведение американцев, они, несомненно, считают, что у них был резон. Любой наш ответ, выдержанный… в тех тонах, которые, несомненно, заслуживает ситуация, может быть не воспринят в должной степени благоразумно. Не сейчас, когда произошедшее с “Кеннингемом”, еще так свежо, и страсти еще не остыли.

— Следовательно, вы полагаете, что мы должны занять примирительную позицию? – осведомилась королева.

— Да будет мне позволено выразить мое мнение – да, — решительно кивнул седоволосый министр.

— При всем уважении, сэр Джон, — сухо пророкотал Пальмерстон, — Но я бы мог с вами согласиться лишь тогда, когда бы этот случай был единственным. Коим он не является, если вы еще не забыли инцидент с “Трентом”. Я предупреждал тогда, что послабления, даже совершенные во имя стремления Её Величества к миру и согласию между народами, приведут к утрате американцами должного почтения к нашему государству. И да позволено мне будет выразить свое мнение, мы ныне созерцаем печальные последствия проявленного тогда миролюбия.

— И полагаю, сейчас мы склонны согласиться с вашим мнением, — властно произнесла королева Виктория, — Сочтя возможным тогда пойти на уступки ради покоя моего дорогого Альберта, — впервые за все время разговора, королева не использовала своё привычное “нашего”, — мы проявили великодушие, которое американцы, к нашему величайшему сожалению, не оценили[7]. В этот раз мы не повторим той же ошибки.

— Могу я полагать, что Ваше Величество склоняется к достойной твердости ответу? – почтительно осведомился Пальмерстон. В глазах премьер-министра, однако, проскочила искра, которая очень не понравилась Расселу.

— Со всем почтением, Ваше Величество, — сэр Рассел подался вперед, вцепившись пальцами в ручки кресла, — Но я умоляю вас не забывать, что в жилах американцев течет кровь той же англо-саксонской нации, что и в наших. Требования, которые им покажутся несправедливыми… требования, которые они сочтут задевающими их национальную гордость и самоуважение, американцы отвергнут так же, как отверг бы их любой англичанин. И если они сделают это, Ваше Величество, нам будет некуда более отступать, кроме как в бездну нового конфликта.

— Не сомневайтесь, мы не забываем этого ни на миг, — уверила его королева, — Джентльмены, мы не хотим конфронтации. Однако же, как бы мы ни хотели мира, мы не будем настолько устрашены ужасами войны, что забудем о нашем долге перед Империей и ее народом. В тяжелый час, мы должны быть сильными; если это значит, что мы должны воевать, то да будет так.

———————————

Господину президенту Соединенных Штатов Америки, Абрахаму Линкольну.

Достопочтимый сэр!

Ввиду присущего миролюбия и вечного стремления к цивилизованному разрешению споров, порой возникающих между нашими народами, Её Величество Виктория, Божьей милостью королева Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, защитница Веры, императрица Индии дозволила относиться с известным снисхождением к возникавшим ранее инцидентам, которые, в ином случае, могли бы возыметь пагубные последствия для мира. Однако, последний случай ясно свидетельствует, что некоторые неблагонадежные персоны не восприняли великодушие Её Величества в должной мере, грубо поправ суверенность британского флага и право британской короны.

Её Величество выражает свое глубокое разочарование и искреннее возмущение, вызванное вопиющим нарушением самих основ международного права, которое было осуществлено военным кораблем американского флота во владениях Её Величества. Её Величество отказывается признавать существование каких-либо “справедливых оснований” для случившегося, и полагает должным целиком и полностью возложить ответственность за попрание суверенитета Великобритании на американское правительство, не принявшее должных мер и не отдавшее должных распоряжений к недопущению подобного.

Её Величество с прискорбием отмечает, что возмутительное презрение к международному праву, продемонстрированное ранее в деле с пароходом “Трент”, не было искоренено правительством Соединенных Штатов Америки в должной мере. Результатом сей небрежности стало еще более возмутительное нападение, подвергшее смертельной угрозе жизнь и здравие подданных Её Величества, неусыпная забота о благе которых является важнейшим долгом каждого британского монарха.

В ознаменование этого и во имя недопущения подобных инцидентов в дальнейшем, правительство Её Величества требует:

— Официальных и публичных извинений, со стороны как Президента так и Конгресса, по поводу вышеозначенного инцидента;

— Заключения под стражу и выдачи для международного суда старших офицеров винтового корвета “Вачусетт”, обвиняемых в нарушении нейтралитета флага Её Величества в ходе вышеозначенного инцидента;

— Отставки государственного секретаря Уильяма Генри Сьюарда и военно-морского секретаря Гидеона Уэллса;

— Гарантий особого уважения к флагу Её Величества, в какой бы точке мирового океана тот ни пребывал;

— Прекращения враждебной к Британии риторики в прессе, либо же закрытия изданий, провоцирующих таковую враждебность;

— Прекращения, во избежание риска повторения подобных инцидентов, военных операций американского флота за пределами территориальных вод Соединенных Штатов, вплоть до разрешения нынешней ситуации;

— Созыва международного комитета, имеющего целью, во благо мира и во имя защиты интересов нейтральных держав, прекращения враждебности между американскими государствами путем мирных переговоров;

В случае же, если таковые требования не будут исполнены в полной и безотлагательной мере до 31 декабря сего года, либо же за сие время не будет получен ответ, коий Её Величество будет склонно счесть удовлетворительным, правительство Её Величества оставляет за собой право предпринять те меры для наказания виновных и защиты права британских граждан, которые только сочтет нужным. Все дипломатические отношения между Великобританией и Соединенными Штатами будут прерваны с 1 января 1863 года, и будут восстановлены лишь тогда, когда правительство Её Величества будет удовлетворено в полной мере.