В. Г. Федоров «В поисках оружия» Часть 6

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПО ДОРОГЕ В АНГЛИЮ

ГОРОД НА СЕВЕРЕ

В первых числах октября 1915 года вся наша миссия, отправлявшаяся в Англию, прибыла в Архангельск. Этот город, стоящий на берегу одного из глубоких заливов Белого моря, имел в то время очень большое значение для русской армии: он был единственным пунктом (до проведения железной дороги на Мурманск), через который осуществлялось морское сообщение с Западной Европой. В Архангельский порт приходили из-за границы пароходы с предметами военного снаряжения. Трудно даже предположить, какой оборот приняла бы война, если бы Россия не располагала этим портом и железной дорогой, ведущей к нему из центра страны.

Зимой в Белом море появляются льды, а берега его замерзают. Мореплавание на несколько месяцев прекращалось. Но в остальное время Архангельскому порту приходилось работать с чрезвычайной нагрузкой и напряжением, чтобы окупить месяцы простоя и бездействия. Вначале этот пункт оказался совершенно неподготовленным к выполнению той ответственной задачи, которая выпала на его долю. Пришлось провести большие работы, чтобы приспособить не только гавань, но и весь город к приему огромного потока грузов, прибывающих из-за моря.

Когда мы приехали в Архангельск, расширение и оборудование гавани еще не были закончены. Помещений нехватало, весь город, особенно его прибрежные улицы, был завален различными материалами и предметами военного снаряжения. Вся площадь около собора была полна громадных кругов колючей проволоки для заграждений. Нам говорили, будто этой проволоки заказано такое количество, что ее хватило бы на все расстояние от земли до луны. Здесь же были нагромождены ящики с боевыми припасами – снарядами, порохом, тянулись ряды стеллажей с чушками свинца, свинками меди…

Большое впечатление производил сам порт – знаменитая Бакарица, лежавшая в нескольких километрах от Архангельска. На протяжении 5 километров вдоль берега уже успели срубить необъятное полотно бревенчатых пристаней для прибывающих пароходов. Обилие и близость леса значительно облегчали и ускоряли эту гигантскую работу. Целая сеть железнодорожных линий и веток пролегала вдоль пристани. Здесь же была возведена уходящая вдаль линия складов, сараев, амбаров для хранения грузов, выбрасываемых из трюмов пароходов. Целые горы каменного угля лежали вдоль пристани; громадные ящики с различными станками, набросанные в хаотическом беспорядке, громоздились один на другом. Из Америки уже стали прибывать винтовки системы Винчестера, снаряды для полевой артиллерии. Шли громадные партии пороха, бесконечное количество ящиков с ручными гранатами. Шли груды самых разнообразных металлов для русской военной промышленности – свинец, медь, цинк, никель, олово, различные сорта стали – инструментальная, ленточная для винтовочных обойм, а также ленточная латунь для гильз. Штабелями лежали ящики поменьше – с разнообразными инструментами, главным образом английского изготовления, шлифовальными кругами, наждачными изделиями.

Среди безлюдной тундры, среди болот и лесов унылого севера, среди векового покоя и тишины вдруг вырос этот город, в котором клокотала напряженная деловая жизнь. Как будто в сказочной театральной постановке изменились окружающие нас декорации: картина угрюмой тундры и могильной тишины, на которую глядишь из окон вагона, подъезжая к Архангельску, сменилась вдруг панорамой кипучей деятельности. Небо застилают клубы дыма прибывающих океанских кораблей. Как лес, высятся мачты стоящих судов. Слышатся гудки пароходов, непрестанный оглушительный лязг цепей подъемных кранов, крики носильщиков, стук топоров плотников, рубящих складочные помещения, свистки и шум паровозов…

КРУШЕНИЕ В МОРЕ

Красавец крейсер в 23 тысячи тонн водоизмещения вошел на рейд. Извещенные по радио о его приближении, мы на паровом катере быстро подъезжаем к кораблю. Адмирал Русин с легкостью мичмана взбирается по трапу, отдает честь английскому флагу, здоровается с караулом морской пехоты и капитаном судна. Через несколько минут после нашего прибытия крейсер «Арлянц» без всяких гудков и свистков двинулся в обратный путь к берегам Англии.

Отправляясь в это новое путешествие, так же как и при поездке в Японию, я более всего был заинтересован основным вопросом: можно ли будет заказать или получить готовые партии различных предметов вооружения?

В этом отношении Англия находилась совершенно в иных условиях, чем Япония. Последняя хотя и объявила войну Германии, но не участвовала в военных действиях, не считая незначительной экспедиции для взятия Циндао. Япония, конечно, имела полную возможность уделить для русской армии часть своих запасов оружия, если бы только правительство микадо пожелало оказать действительную помощь России.

Другое дело Англия. Эта держава была совершенно не подготовлена к ведению войны по масштабу армий первостепенных европейских государств. Для действий во Франции первоначально имелось всего 6 дивизий, составлявших экспедиционную армию численностью около 160 тысяч солдат. Было еще некоторое количество резервных войск для обучения рекрутов и пополнения экспедиционной армии. Территориальные части формировались первоначально только для охраны метрополии; переброска их во Францию началась лишь в конце первого года войны. По поводу небольшой численности британской армии были хорошо известны шутливые слова германского канцлера Бисмарка, как-то сказавшего:

«Если бы Англия во время войны высадила на берега Германии десант, то я просто приказал бы полиции его арестовать».

Сообразно такой незначительной численности армии в Англии были заготовлены и весьма ограниченные запасы оружия. Поэтому нам нельзя было рассчитывать на получение готовых партий оружия, а только на размещение соответствующих заказов.

В те дни, когда мы отправлялись в Англию, в ней шла напряженная работа по формированию новой, так называемой «китченеровской армии», силой около 30 дивизий. Для нее, конечно, потребовалось колоссальное количество всякого снаряжения, а заготовление его, особенно по тем нормам, которые выявила война, представляло большие трудности. Все это внушало серьезные опасения, сможет ли английское военное министерство оказать действительную помощь в снабжении русской армии.

Мне было известно, что Англия, так же как и Россия, закупала винтовки в Японии, причем ей были отпущены винтовки раньше, чем нам, и новейшего образца. Английские оружейные заводы изготовляли всего около 40 тысяч винтовок в месяц, почти такое же количество, как и в России. При таких темпах производства понадобился бы срок примерно в полтора года для вооружения «китченеровской армии». Так же как и в России, для обучения вновь призываемых нехватало ни винтовок, ни пулеметов. От наших агентов в Америке мы имели сведения, что Англия ищет возможности размещения на американских заводах значительного заказа на винтовки. От наших представителей в Англии мы получили предостережение, что все фирмы, могущие изготовлять винтовки, уже законтрактованы английским правительством.

Но Англия – одна из наиболее мощных промышленных стран мира. Ее военное производство могло быть расширено в грандиозных масштабах и притом в такие сроки, которые, конечно, были недоступны царской России, стране земледельческой.

На что России потребовались бы годы, Англия могла выполнить в несколько месяцев. Она имела полную возможность самого интенсивного развития всей индустрии, быстрого налаживания новых производств, перевода гражданской промышленности на изготовление военных предметов. Здесь было все к услугам такой военизации промышленности – и первоклассное оборудование и квалифицированные кадры инженеров, техников, мастеров и рабочих.

Примером этому может служить хотя бы производство пулеметов. В 1914 году военные заводы Англии выпустили 287 пулеметов, а на следующий год – 6102. Производство увеличилось более чем в двадцать два раза.

Все эти соображения вселяли в меня некоторую надежду, что нам удастся разместить необходимые военные заказы.

Между тем крейсер быстро продвигался по Белому морю. Он был вспомогательным судном английского флота. До войны этот корабль совершал рейсы между Англией и портами Южной Америки, а потому и был приспособлен главным образом для перевозки пассажиров. Он имел значительное число кают, некоторая часть которых поражала своей роскошью. Вооружение корабля составляли легкие орудия и пулеметы.

Стоя на мостике, мы смотрели на удалявшиеся от нас берега и панораму Архангельска, постепенно исчезавшую в туманной дымке. Вскоре вокруг нас расстилались уже бескрайные водные пространства. Нигде не видно было ни одного военного судна, ни миноносца, ни даже вооруженного парового катера.

Кто же охранял с моря Архангельск с его громадными запасами для армии и военной промышленности? Насколько была обеспечена Бакарица от возможности неприятельского налета со стороны моря? Ведь в июле 1915 года германский минный крейсер «Метеор» проник до самого гирла Белого моря и, расставив мины, безнаказанно скрылся. Что же могло воспрепятствовать противнику подойти к самому порту, но уже в составе целой флотилии, чтобы затопить прибывшие пароходы, сжечь деревянные сооружения и взорвать колоссальные богатства заготовленных предметов снаряжения хотя бы ценой потери нескольких судов?

Мы поделились своими мыслями с моряками. Те целиком разделяли наши опасения. Охрана всех северных водных пространств Российской империи лежала на одном военном судне «Бакане», представлявшем ввиду своей устарелости, как говорили моряки, позор русского флота; имелись, кроме того, две подводные лодки и английский легкий крейсер «Ифигения» крайне незначительного тоннажа и слабого вооружения.

Ничего другого сделать, однако, не удалось. Перебросить некоторое количество кораблей из Балтийского моря было невозможно, так как выход из этого моря преграждали немцы. А обращения к Англии с просьбой выделить хоть какие-нибудь крохи из состава ее огромного могущественного флота не увенчались успехом.

Мы постепенно знакомились друг с другом. Состав миссии был теперь совершенно иной, чем при командировке в Японию. Там, если можно так выразиться, все мы были люди одного чертежа, все мы были инженерами, все окончили курс Артиллерийского училища и Академии; а каждое учебное заведение, особенно военное, налагало в прежнее время на обучающихся известный отпечаток. Теперь мы были совершенно разные люди: моряки, артиллерист, инженер, чиновник, притом все по своему характеру довольно замкнутые. Объединял нас лишь председатель адмирал Русин, в высшей степени общительный человек, да еще наш флаг-офицер Н. П. Любомиров, «веселый пассажир», как мы его называли.

Крейсер шел со скоростью 22 узлов. Все как будто предвещало самое приятное путешествие – быстрота хода, комфортабельные каюты, значительные размеры крейсера, а следовательно, и меньшая качка во время осенних бурь в Ледовитом океане.

Подойдя к узкому выходу из Белого моря в Ледовитый океан, корабль замедлил ход. Началась полоса обилия мин, разбросанных германцами. Дальнейшее движение крейсера происходило исключительно под тралами. Впереди нас шли три пары английских тральщиков. Каждая пара их буксировала на определенной глубине стальной трос. Такой трос прочесывал в воде коридор шириной более 200 метров. Если на его пути попадалась мина, то он зацеплял за минреп и вылавливал смертоносный снаряд. Потом мина отводилась в сторону и расстреливалась. Всю ночь, утро и часть следующего дня мы еле-еле двигались за тральщиками, наблюдая удивительные и прямо курьезные курбеты, какие выделывали эти маленькие мелкосидящие плоскодонные суда на крутой волне, становившейся все сильнее по мере приближения к океану.

Наконец капитан каравана тральщиков поднялся на борт нашего крейсера и объявил, что далее море свободно от мин и он возвращается в Архангельск. Мы послали с ним письма к родным.

Было 22 октября – день, очень памятный в моей жизни.

Проводив капитана, мы отправились пить чай в нижнюю столовую, между тем как крейсер развил полный ход. Завязался разговор о различных случаях гибели судов от мин. Один из моряков рассказывал, что взрыв мины вызывает часто по детонации взрыв пороховых погребов, далее следует взрыв паровых котлов, и корабль, получив ряд огромных пробоин и повреждений, гибнет в несколько минут. При таких обстоятельствах, говорил моряк, еще не было случая, чтобы корабль спасся.

Между прочим, адмирал Русин заметил, что капитан тральщиков, по его мнению, преждевременно оставил крейсер: около того места, где мы сейчас находимся, совсем недавно погиб шедший в Архангельск транспорт с углем, наскочивший на мину.

И не успел адмирал Русин закончить эту фразу, как раздался вдруг оглушительный треск. Все мы испытали страшный толчок, который потряс весь организм крейсера.

– Мина! – крикнул кто-то.

Не теряя ни секунды, мы бросились на верхний дек корабля. Все трапы были переполнены бегущими людьми. Общий поток увлек меня. С трудом я выскочил из этой толпы, чтобы забежать в свою каюту. Надел пальто и спасательный пояс. На все ушло, наверное, не более минуты. События происходили с головокружительной быстротой, на счету была каждая секунда.

Пробираясь по трапам наверх, я был озабочен лишь одним: в какую шлюпку мне нужно сесть. Я слышал, что существовало определенное расписание во избежание сумятицы и паники во время крушения, но по своей халатности не узнал заранее, где для меня отведено место. И эта мысль, что я могу внести беспорядок в посадку, как-то заслонила страх перед возможной смертью.

Когда я поднялся на верхний дек, где стояли шлюпки, большая часть их была уже на воде. Все они стремились как можно скорее отплыть от тонущего судна, чтобы не быть захваченными водоворотом при его погружении. В каждой шлюпке находилось по 20-25 человек. Несколько лодок было уже опрокинуто волной, тонущие люди взывали о помощи. Крейсер быстро погружался носовой частью, вздымая вверх свою корму.

На палубе оставались всего лишь две шлюпки. Их спуском распоряжался молодой мичман. Я подбежал к нему, он знаком просил меня занять место. В эту минуту на палубу вышел адмирал Русин. В его руках был маленький желтый портфель с секретными документами, за которым он забежал в каюту. Я крикнул ему, чтобы он скорее садился в уже спускающуюся шлюпку. Быстро пожав руку капитану, Русин присоединился к нам.

Командир «Арлянца» капитан Норис с бесстрастным лицом наблюдал за гибелью своего крейсера; на нем не отражалось ни капли волнения, то было олицетворенное спокойствие. Он не имел права покинуть корабль. По бокам капитана стояли два старых матроса, добровольно оставшиеся при нем. Я, как теперь, помню эту картину, картину дисциплины и преданности своему долгу; у меня нет силы описать то чувство, которое я испытывал, смотря на этих трех рядом стоящих спокойных людей среди всеобщего смятения.

Гибнущий крейсер потрясающим ревом гудка взывал о помощи. Так кричит насмерть раненный зверь…

Рев гудка должен был вернуть к нам тральщиков, которые, по всей вероятности, не успели еще отойти далеко.

К счастью, при взрыве мины детонации пороховых зарядов на корабле не произошло, взрыва котлов также не было. Нам предстояла лишь борьба с разбушевавшейся стихией в 100 милях от берега.

Наша шлюпка медленно спускалась с верхнего дека судна. До воды был довольно далекий путь, при громадных размерах крейсера высота его равнялась трехэтажному дому. Так как у корабля был боковой крен, то шлюпка опускалась неправильно. Вот она зацепила о борт крейсера и чуть не опрокинулась. Многие попадали из нее в воду. Я едва удержался, схватившись за скамейку. С большим трудом удалось выровнять положение шлюпки.

Между тем оставшиеся на корабле люди продолжали выбегать на палубу. Не видя других шлюпок, они прыгали к нам с самого верха; прыгали окровавленные, пострадавшие при взрыве машинисты, прыгали кочегары, выскочившие почти голые, в одних брюках, на ветер и стужу Ледовитого океана. Шлюпка опять опрокинулась; она стала почти вертикально, и опять многие из сидевших в ней, не успев удержаться, полетели навстречу жадным волнам.

Наконец шлюпка была кое-как спущена на воду. В тот же момент из нижнего кингстона гибнущего судна потоком хлынула вода, заливая нас. К счастью, вблизи было несколько пустых шлюпок, которые волнами прибивало к гибнущему крейсеру.

Одним налетом, как при абордаже, мы были в них и, налегая изо всех сил на весла, старались как можно дальше отъехать от корабля и тем избежать водоворота.

Не помню, сколько времени прошло до подхода тральщиков. Все шлюпки наперебой бросились к ним, окружили эти небольшие суденышки, видя в них единственное спасение.

Если тяжело было шлюпкам бороться с океанской волной, если гибелью грозило всякое неловкое движение, когда трехметровые валы могли легко захлестнуть утлую ладью, то еще труднее была борьба со стихией при попытке перебраться с шлюпки на борт тральщика.

Подходить вплотную было нельзя: волнение разнесло бы в щепы лодку при ударе о борт парохода. Волны то подымали шлюпку высоко над его бортом, то низко опускали в водяную пропасть. Надо было ловить подходящий момент, и эта ловля продолжалась довольно долго. Вот нам удалось поставить шлюпку параллельно борту тральщика, в следующую минуту ее высоко взмыло вверх, и в тот момент, когда оба борта были наравне, что, вероятно, продолжалось не более нескольких секунд, часть из нас бросилась на тральщик, где десятки рук подхватывали и тащили нас к себе. Так повторялось несколько раз, пока шлюпка, покинутая экипажем, не была предоставлена произволу океана.

Небольшой пароход был переполнен спасшимися. Всю открытую палубу занимали матросы с крейсера; они стояли тесно друг возле друга, ежась и дрожа от холода. Дул пронзительный, резкий ветер, летели хлопья снега, качка была невообразимая. Прислуживавший нам на «Арлянце» лакей подошел в одной рубашке и брюках, босой: он едва успел соскочить с койки, на которой крепко спал во время взрыва.

– Такова жизнь, мосье, – сказал он мне по-французски, сдерживая лихорадочную тряску всего тела.

Понемногу легко одетых стали устраивать во внутренних помещениях парохода.

Все шесть тральщиков подоспели к «Арлянду» и продолжали спасать гибнущих людей. Был момент, когда наш тральщик очень тесно сблизился с другим: управление сильно затруднялось большим волнением. Еще момент – и соседний тральщик своим высоко поднятым волной килем со страшной силой ударил в борт нашего. Раздался треск, и наше судно стало медленно погружаться в воду. Я даже не заметил сразу этой новой катастрофы, так все быстро произошло. Тральщик, погружаясь в воду, давал отчаянные тревожные свистки. Тогда соседний тральщик, пренебрегая опасностью нового столкновения, подошел вплотную к нам. Как саранча, полезли мы на его борт, откуда нам протягивали руки.

Поврежденный тральщик пошел ко дну в течение каких-нибудь пяти минут, так силен был удар и настолько, вероятно, старо было само судно; очевидно, разошлась обшивка корпуса и образовалась громадная пробоина.

Вечерело, мрак сгущался, снег усиливался. В этом сумраке выделялась сильно накренившаяся черная громада «Арлянца», Погружение его в воду как будто прекратилось; очевидно, переборки устояли, и только часть крейсера была затоплена, Весь вопрос теперь заключался в том, выдержат ли и дальше переборки огромный напор влившейся воды.

Тральщик и часть шлюпок, на которых остались матросы, кружили около крейсера, не смея, однако, близко подойти к нему из боязни попасть в водоворот.

Капитан тральщика предложил адмиралу Русину и мне войти к нему в каюту, если только можно было назвать ее так. То была тесная будка с оконцами по сторонам. Все же она защищала нас от порывов пронизывающего ветра.

Капитан – типичный морской волк; небольшого роста, коренастый, широкоплечий, с низким лбом и заросшим густой растительностью лицом, он олицетворял своим видом сложившееся у меня представление о природных моряках, вся жизнь которых проходит на море. Сидя на табурете, он управлял штурвалом. Обстановка каюты заключалась в двух сиденьях; украшение ее составлял портрет очень красивой молодой женщины; портрет окружали засохшие незабудки.

Около капитанского табурета к стенке была прибита маленькая полочка, на которой находились бутылка с ромом и стакан. Время от времени капитан, поглядывая на портрет женщины, наливал себе стакан рома и медленно опоражнивал его.

Уже совсем стемнело. Несколько раз я выходил из каюты. Шел попрежнему снег. Все так же стояла на палубе толпа продрогших людей. Все так же чернела громада «Арлянца»; время от времени раздавались его гудки – это капитан крейсера призывал обратно свою команду.

Я беспокоился за участь остальных членов нашей миссии. На нашем тральщике был только адмирал Русин, а затем я отыскал еще В. Тернэ, лежащего в жестоких приступах морской болезни.

Вскоре к тральщику подъехал на небольшой лодчонке вместе с несколькими английскими матросами лейтенант Любомиров, Было прямо безумием пускаться в такую погоду в это путешествие. Я, как сейчас, помню его фигуру, стоящую на корме у руля. Любомиров объезжал все тральщики, чтобы найти Русина. Он рассказал, что все члены миссии живы, только едва не погиб генерал Савримович, который был вытащен из воды в то время, когда уже изнемогал в борьбе с волнами.

Любомиров побывал и на «Арлянце». Имелась определенная надежда на спасение крейсера. До берега было около ста миль; капитан предполагал буксировать креййер при помощи грузового парохода, который шёл из Архангельска и случайно натолкнулся в море на наше крушение. То был небольшой пароход «Нуово», приблизительно в 7 тысяч тонн водоизмещения.

Он вез лесные материалы в шотландский порт Глазго.

Мы перешли на этот пароход. И вновь в кают-компании собралась наша миссия.

Дальнейшая часть ночи прошла спокойно. Утомленный перенесенными волнениями, я погрузился в крепкий сон.

Чуть светало, когда мы были уже на ногах.

Делались приготовления к буксированию «Арлянца». Вокруг мачт «Нуово» были закреплены концы канатов с крейсера. Впереди нашей флотилии опять выстроились тральщики.

В течение двух суток медленно и осторожно тащил «Нуово» подорванный крейсер к берегу.

В том месте, где мы наскочили на мину, вероятно было заложено их целое поле. Тральщики выловили еще несколько мин, расстреливание которых сильно задерживало наше движение. На маленькой шлюпке приходилось подъезжать к каждой мине, держась, конечно, на приличном от нее расстоянии. Затем надо было попасть из винтовки в стеклянный колпак верхней части мины. При том волнении, которое было на океане, при той качке, которой подвергалась утлая ладья, стрелять было очень трудно. Иногда стрельба продолжалась около часу, и только после долгого ожидания мы видели громадный столб воды и черного дыма высотой с адмиралтейский шпиль в Петрограде. Он давал нам наглядное представление о силе взрыва мины.

Лейтенант Любомиров переехал на «Арлянц». Потом он рассказывал, как одна мина, сорванная нашим тральщиком, прошла в нескольких метрах от борта крейсера.

Экипаж переживал ужасные минуты, гадая, успеет ли крейсер пройти мимо мины, которую волнением прибивало все ближе и ближе. К счастью, все обошлось благополучно.

На другой день к вечеру «Арлянц» был введен в бухту Святого Носа. Это очень обширный, длинный, хорошо защищенный рейд, в который со стороны моря ведет только узкий пролив. Во время непогоды в нем укрывались все суда, застигнутые бурей в океане, и мертвая, пустынная обычно бухта оживала в это время и пестрела различными судами всех наций, начиная от маленькой норвежской шхуны и кончая громадным американским пароходом.

Мы немедленно переехали в наши каюты на крейсере. Нас встретил, как и раньше, капитан Норис. С глубоким уважением пожали мы его руку. Следы бессонной ночи, следы перенесенных тревог и волнений легли на его лицо глубокими тенями. Он делал последние распоряжения по закреплению на якорях спасенного крейсера.

– Ну, а теперь, – сказал он нам, когда были исполнены его последние приказания, – теперь я имею право подумать и о себе.

И этот железной воли человек не в силах был оставаться дольше спокойным, нервы его не выдержали, он зарыдал, закрыв лицо руками, и ушел в свою каюту.

Прошло уже немало лет с тех пор, как произошли все описанные здесь события. Много воды утекло с тех пор, много новых событий огромной важности пришлось мне пережить, но этот случай на море так свеж в моей памяти, как будто все это было только вчера.

НА ИОКАНСКОМ РЕЙДЕ

Унылый вид открывался нашим глазам. Невысокая каменистая гряда Лапландских гор тянулась вдоль берега океана. Все было занесено снегом, и однообразная пелена уходила в бесконечную даль.

Частым ветрам предоставлялось здесь полное раздолье, полная свобода разгуливать по необозримому простору океана и обледенелой, мшистой тундре Лапландской равнины. Поднимется ветер, заходят волны по рейду, запрыгают зайчики по их вспененным хребтам, полетит снег, то мокрый, густой, крупными хлопьями, заволакивающий все перед глазами, то мелкими крупинками, как град, то начнутся беспросветные туманные дожди.

Редко-редко появляется солнце. И тотчас же меняется кругом вся природа: мутная темная вода заиграет на рейде всеми оттенками синей лазури, ослепительный снег заискрится тысячью цветов, оживает океан, оживает равнина.

По ночам мы наблюдали северное сияние, туманный ореол вокруг луны, частые сполохи – сноп искр, непередаваемую игру лучей и зарниц, которые то исчезают, то вновь появляются, быстро проносясь по всему небосклону, усеянному звездами полярной ночи.

Прислонившись к поручням на верхнем деке нашего крейсера, я целыми часами наблюдал игру северного сияния, ту красоту, то очарование, которые дает природа жителям севера. Невольно мои мысли переносились в страну тропического зноя, в далекую Японию, залитую палящими лучами солнца; вместо угрюмых вод Ледовитого океана вставали предо мною ласкающие взоры лазоревые волны Внутреннего Японского моря; вместо занесенных снегом равнин лапландской тундры мне чудились богатые леса и парки с роскошными соснами, вздымающими к знойному небу свои искривленные сучья…

Вскоре из Архангельска прибыл небольшой пароход и с ним водолазная партия, которая должна была подвести деревянный кессон под развороченную взрывом килевую часть «Арлянца». Пароход пришел во время страшного шторма, которые так часты здесь в осеннее время. Шедшая на буксире подводная лодка, посланная для нашей охраны, оторвалась и погибла.

Рейд покрылся массой судов, искавших здесь временное убежище; по их числу можно было судить, какое сильное движение грузов производилось во время войны по направлению к Бакарице.

Несмотря на исключительные удобства рейда Святой Нос, тут не было ни одного становища; ближайшее селение Иоканка находилось отсюда в 8 километрах. Оно стало излюбленным местом путешествий нашего многочисленного экипажа. Здесь можно было закупить продовольствие – оленье мясо, семгу громадными рыбами; здесь можно было достать кое-что из одежды – перчатки, шапки, куртки, всё на оленьем меху. Оживленная торговля велась здесь населением с норвежскими шхунами, вывозившими беспошлинно из России ее товары.

Я также решил посмотреть Иоканку. Ехать надо было на пароходе в самый конец рейда и оттуда несколько километров на оленях. Обычно, завидя движение судна, самоеды уже выезжали навстречу пассажирам.

Тройка низкорослых оленей цепями и веревками была запряжена в сани, если так можно назвать их подобие, состоящее из двух полозьев с несколькими поперечинами. Возница-самоед карликового роста уселся впереди, ударил длинной палкой по оленям, и те понеслись вскачь. Не было ни признака дороги, все было занесено снегом. Мы мчались по ухабам, косогорам, проваливались в ложбины и вкатывались на возвышенности. Приходилось все время крепко держаться за поперечины саней, чтобы не слететь с них. Не раз санки рисковали опрокинуться набок, но от быстрого движения вновь выравнивались. Бег оленей ни на минуту не замедлялся. Я ехал с несколькими английскими мичманами лет восемнадцати-девятнадцати, которым эта бешеная езда доставляла невыразимое наслаждение, их хохот не умолкал всю дорогу. Маленький самоед, очевидно, был польщен этим смехом, его палка продолжала лупить спины бедных оленей.

На половине пути была остановка. Я подошел к оленям; несчастные животные тяжело дышали, качаясь от утомления на своих тонких ногах. Помню рассказы об этих удивительных животных, про их быстрый бег, выносливость, неприхотливость, Они переплывают речки с нагруженными санками, преодолевают заболоченные места, не увязая в них; в чаще леса они успевают вовремя поворачивать свои головы, чтобы не задеть деревья рогами; в узкой теснине тройка оленей сама жмется друг к другу, чтобы проскочить такое место; если постромка попадет оленю между копытами, он продолжает скакать на трех ногах. Для пищи оленю достаточно растущего в тундрах мха ягеля, который животное само отрывает из-под снега.

Вскоре мы помчались далее.

Небольшое селение приютилось в котловине между горами. Оно было хорошо защищено от ветров. Дома просторные, светлые, из крепкого толстого леса. Меня поразило, что в каждой семье была швейная машина Зингера; с удивлением увидел я также в одном доме небольшой волшебный фонарь и серию диапозитивов к нему. Жители, безусловно, были зажиточные люди. Они вели обширную торговлю с промысловыми норвежскими шхунами, от которых беспошлинно и получали всякие товары, а, в свою очередь, продавали оленье мясо, одежду из оленьих шкур, тюлений жир, семгу и другую рыбу, которой так богат русский север.

Солнце садилось, бледнорозовый закат освещал окрестности, покрытые снежным покровом ослепительной белизны; вдали на фоне темных свинцовых туч синел Иоканский рейд с черными силуэтами стоящих на нем кораблей…

Надо было отправляться в обратный путь.

ПОДГОТОВКА К КОНФЕРЕНЦИИ

Нашу вынужденную стоянку в бухте Святого Носа я использовал, чтобы самым основательным образом подготовиться к предстоящей конференции. В своей каюте на большом столе я разложил и систематизировал все документы. «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло!» Катастрофа, приключившаяся с крейсером, дала мне много лишнего времени и возможность приехать на конференцию не простым курьером, привезшим с собой ведомость заказов, а лицом, хоть несколько подготовленным к тем вопросам, которые могли задать наши союзники.

Изучая данную мне ведомость, я прежде всего узнал, что все потребности русской армии исчислялись до 1 января 1917 года. Таким образом, предполагалось, будто война должна закончиться к этому сроку, то есть примерно месяцев через пятнадцать. Это ставило меня в крайне затруднительное положение: как будто было очевидно, что соглашаться на заказы, которые могли быть готовы позже 1 января 1917 года, нам никак нельзя. Вот уже первое недоразумение, которое проистекало из крайней поспешности и бестолковщины, с какой была образована и послана наша миссия.

Необходимо было достать во что бы то ни стало за границей 1 миллион винтовок. Эта цифра получалась из следующих соображений. На пополнение убыли оружия надо было иметь по 200 тысяч винтовок в месяц. На 15 месяцев это составляло 3 миллиона. Затем необходимо было для вооружения запасных батальонов еще 1200 тысяч винтовок. Стало быть, всего 4200 тысяч. За это время в самой России и по заказам, уже данным ранее, могло быть изготовлено 3264 тысячи. Следовательно, недоставало еще одного миллиона винтовок. Их и нужно было приобрести какого угодно современного образца и по возможности все количество сразу.

Вопрос этот был чрезвычайно важный. Для продолжения войны в России имелись еще огромные людские резервы. Но вооружить их было нечем.

Верховное командование французской армии, зная о катастрофическом положении русских войск, сообщило царской ставке свои соображения о том, что по опыту войны на западном фронте винтовка у пехотинца может быть заменена револьвером и ручной гранатой. В сообщении указывалось, что подготовка атаки производится теперь артиллерийским и пулеметным огнем, а при занятии неприятельских позиций бойцам, ворвавшимся в окопы, крайне неудобно действовать длинной винтовкой. Конечно, эти соображения, может быть и правильные для позиционной войны, которая установилась на западном фронте, не могли быть признаны вполне целесообразными для русского фронта. Здесь характер позиционной войны был несколько иной и боевые действия включали нередко элементы маневренности. И все же в этом предложении заключалась возможность хотя бы некоторого выхода из тяжелейшего положения с оружием. Поэтому нашей миссии предстояло заказать 1 миллион пистолетов и 250 миллионов патронов к ним.

Нам необходимо было также разместить заказы на 21 тысячу пулеметов. Развитие этого вида огнестрельного автоматического оружия чрезвычайно характерно для мировой войны. Именно пулеметный огонь, воздвигавший непреодолимую стальную стену перед атакующей пехотой, был одной из причин, заставивших человека зарыться в землю и перейти к сиденью в окопах. Перед войной предполагалось, что русская армия должна иметь 4990 пулеметов. Это количество считалось вполне достаточным. Но и тут действительность превзошла все ожидания. Уже в мае 1915 года фронт требовал на каждый месяц по 800 новых пулеметов, а в сентябре, перед нашим отъездом, эта ежемесячная норма возросла уже до 2 тысяч пулеметов, к январю же 1917 года она достигла огромной цифры в 4430 пулеметов. Другими словами, месячная потребность равнялась тому количеству пулеметов, с которым предполагали вначале вести всю войну. Разумеется, выход был только один – заказ за границей.

Помимо всего, мы должны были добиться заказов на 3 миллиарда винтовочных патронов.

Как-то ко мне в каюту зашел адмирал Русин. Увидя меня склонившимся над бумагами, он сказал:

– Посвятите меня в эти запутанные дела. Какие будут пожелания у Артиллерийского управления к английскому правительству?

Русин объяснил мне, что он должен был сначала ехать в Лондон исключительно по особым делам морского ведомства. Но в самый последний момент на него было возложено заодно и председательствование в нашей миссии, в делах которой он, конечно, не мог быть компетентным.

– Первый вопрос, – продолжал Русин, – о снарядах к полевой пушке. Я знаю, что недостаток их стал катастрофическим в нашей армии. Сколько же десятков миллионов снарядов должны заказать мы в Англии?
– Ни одного снаряда, – ответил я. – В ведомости о них нет ни одного слова.
– Как же так! – воскликнул мой собеседник в крайнем изумлении.

Вначале для меня этот вопрос был также непонятен. Но документы, взятые мной в ГАУ, показывали, что уже удалось разместить заказы на несколько десятков миллионов снарядов на русских заводах, а также в Америке, поэтому следовало ожидать, что в начале 1916 года кризис со снарядами должен уменьшиться.

Из основной ведомости было видно, что нам не требуется ни одной 76-миллиметровой пушки. До подробного изучения документов это также было не вполне ясно, так как русская армия значительно уступала германской в количестве полевых орудий, Кроме того, нужно было учесть естественную убыль – орудия, оставленные на поле боя, износившиеся и разорвавшиеся от интенсивной стрельбы, а также орудия, необходимые для новых формирований. Оказывается, вся потребность в этих пушках полностью покрывалась отечественными заводами, производство которых удалось в конце концов значительно расширить. Сильная нужда была лишь в горных 76-миллиметровых орудиях и 152-миллиметровых гаубицах. Нам и надлежало заказать 520 горных орудий и 1400 полевых гаубиц.

Все это были, конечно, перемены чрезвычайной важности, но никто не потрудился хотя бы вкратце информировать нас об этом перед отъездом. Теперь приходилось вылавливать сведения самому, сличая различные документы.

– Как быстро, однако, все меняется! – заметил Русин. – Ведь еще летом всюду, на всех заседаниях и в ставке и в Петрограде в военном министерстве, только и было разговоров о снарядах к полевым орудиям и о нашем снарядном голоде. Как же все-таки могло случиться, что у нас не было заготовлено достаточного запаса снарядов? Я думаю, что нас спросят об этом на конференции.

Я постарался подробно изложить все, что узнал только что сам. Согласно мобилизационному расписанию, у нас был установлен комплект в 1 тысячу выстрелов на каждое полевое орудие. В комплект этот входили все предметы, необходимые для производства выстрела: гильза, заряд пороха, снаряд, капсюльная втулка, взрыватель или дистанционная трубка. По имевшимся у нас сведениям, во Франции запас снарядов был определен в 1300 и в Германии в 1200 выстрелов на орудие, то есть почти одинаковый с нами. Наша норма была установлена на основании опыта русско-японской войны. За всю эту войну на каждое орудие было израсходовано по 720 снарядов. Поэтому считалось, что для новой войны тысячи выстрелов на орудие должно как-нибудь хватить. Исходя из этой кормы, в России накануне 1914 года было заготовлено почти 6,5 миллиона снарядов.

Но грандиозные масштабы войны намного превзошли все эти расчеты. Уже 28 августа 1914 года военным министром была получена первая тревожная телеграмма из ставки:

«Напряженный бой идет по всему фронту. Расход орудийных патронов чрезвычайный. Резерв патронов совершенно недостаточен. Безотлагательное пополнение необходимо. Положение критическое. Прошу экстренной высылки пушечных патронов и отправки их хотя бы не целыми парками, а отдельными вагонами. Необходимо отправление их ускоренными поездами».

На следующий день из ставки посылается новая телеграмма:

«Положение со снабжением пушечными патронами положительно критическое. Вся тяжесть современных боев на артиллерии, – она одна сметает смертоносные пулеметы противника и уничижает его артиллерию. Пехота не нахвалится артиллерией, однако последняя достигает этого чрезмерным расходованием патронов. Непрерывные шестнадцатидневные бои нарушают все теоретические расчеты».

8 сентября верховный главнокомандующий обратился с телеграммой непосредственно на имя Николая II:

«Уже около двух недель ощущается недостаток артиллерийских патронов, сейчас ген. Иванов (главнокомандующий юго-западным фронтом – В. Ф.) доносит, что он должен приостановить операции на Перемышль и на всем фронте, пока запасы патронов не будут доведены в парках хотя бы до 100 на орудие, – теперь имеется только по 25».

В эти дни ставка указывает на необходимость поставлять на фронт по 300 снарядов на каждое полевое орудие в месяц. Вскоре эта норма была увеличена в два раза.

Такая же картина была и на западноевропейском театре войны. Там в столь же короткий срок были израсходованы запасы выстрелов. Но если мощная и развитая индустрия Англии, Франции, Германии смогла сравнительно быстро примениться к новым требованиям войны и наладить усиленное производство снарядов, то такие темпы были не под силу отсталой царской России с ее слабо развитой промышленностью. Поэтому в России кризис со снабжением снарядов принял затяжной характер и превратился в настоящую катастрофу. Он, безусловно, имел роковые последствия для русской армии в сражениях конца 1914 и особенно 1915 года. И понадобилось довольно много времени, пока удалось этот кризис хоть немного смягчить.

Ко времени нашей поездки в Англию ощущалась лишь острая необходимость в тяжелых орудиях и снарядах к ним. Мы должны были заказать около восьмисот тяжелых гаубиц и дальнобойных пушек различных калибров.

Собеседования с адмиралом Русиным были для меня очень полезны: таким путем можно было проверить себя, насколько я подготовлен к предстоящей конференции.

СКВОЗЬ ЛИНИЮ БЛОКАДЫ

Я сидел в каюте, изучая различные документы. Вдруг занятия мои были прерваны лейтенантом Любомировым. Он сообщил, что новый английский крейсер вошел на рейд и что нам необходимо приготовиться к немедленному переезду на него.

Новый крейсер, «Оратава», представлял собой старое судно водоизмещением в 7 тысяч тонн, спущенное лет сорок тому назад. Он был также из числа вспомогательных судов английского флота. Скорость его не превышала 8 узлов. После случая с «Арлянцем» англичане, видимо, боялись посылать в Белое море корабли, которые могли иметь большую ценность для флота.

На другой день наша миссия и вся команда «Арлянца», кроме небольшого числа матросов, оставшихся окарауливать подорванный крейсер, переехали на «Оратаву», который немедленно тронулся в путь. Шли мы под охраной тральщиков, на значительном расстоянии от берегов.

Вследствие малой скорости судна и дурной погоды путешествие предстояло длительное — не менее десяти суток. Я опять имел время для подготовки к конференции.

На крейсере царила образцовая дисциплина, как и вообще на всех английских кораблях. Рано утром, чуть брезжил свет, уже начинались занятия матросов – гимнастика, бег на палубе, ученье при орудиях, ружейные приемы, стрельба дробинками.

Для развлечения команды нередко устраивались различные вечера, на которые приглашались и мы. Спектакль неизменно начинался и оканчивался английским гимном; хоровое пение чередовалось с выступлениями солистов, причем исполнялись вещицы преимущественно юмористического содержания; разыгрывались небольшие сценки, без всяких декораций. Исполнителями были матросы и юнги.

С целью избежать германских подводных лодок наш крейсер двинулся далеко на север, чтобы плыть теми водами, которые почти не посещаются торговыми судами, направляющимися из Англии и Америки в Архангельск. Шли мы зигзагами, через каждые 20 минут меняя курс на 15 градусов. Если бы нас встретило какое-либо судно под торговым флагом, выполнявшее обязанности разведчика для германских подводных лодок, то оно сообщило бы по радио неверные сведения о нашем курсе.

С наступлением темноты все огни тушились, все люки старательно задраивались. Выходные двери из кают на палубу так были устроены, что как только они открывались, электричество автоматически гасло.

Через два дня после нашего выхода с Иоканского рейда погода испортилась. Начался шторм, который преследовал нас почти до самых берегов Англии. Крейсер страшно качало. Выйдя на палубу и держась за поручни, я наблюдал водяные валы, стараясь измерить их высоту. Разбушевавшийся океан катил громадные волны с зеленоватым отливом и белесоватой пеной на хребтах не менее 6 метров высотой.

Крейсер скрипел и дрожал, содрогаясь всем своим корпусом от каждого удара налетавшего шквала. Стук машины, скрип переборок, характерный рев винта в воздухе, когда он при качке поднимался из воды, рев ветра в снастях, однообразный шум волн – все это вместе создавало непередаваемую грозную симфонию разъяренной стихии. И симфония эта напоминала о борьбе и страданиях.

В пути капитан нередко производил ложные тревоги на случай появления подводной лодки и торпедной атаки. Давалось пять гудков – все вскакивали и бежали на заранее указанные места. Потом давался шестой гудок, извещающий о том, что тревога окончена и можно расходиться. Особенно утомительны были эти тревоги ночью, во время сна. И так с трудом удавалось заснуть во время страшной качки, под бесконечный скрип переборок и удары волн, а тут еще завывающие гудки, от которых съеживается душа.

Одна из таких тревог более всего осталась в памяти. По первому гудку я бросился наверх. Шторм достиг наивысшего предела. Нельзя уже было различить отдельных звуков, стоял непрерывный, сплошной рев бушующего океана. Обрывки облаков, потоки дождя, какая-то бешеная свистопляска валов, перекатывающихся через палубу. Ни зги не было видно. Я крепко держался за поручни, чтобы не быть смытым волнами.

Вся команда, надевая на ходу спасательные пояса, выскакивала на палубу; бежали матросы, бежали солдаты морской пехоты, бежала разнообразная прислуга, вплоть до ковыляющего поваренка в белом фартуке и колпаке, державшего по забывчивости в руках большую деревянную ложку. Часть матросов поспешно стаскивала чехлы с орудий и пулеметов. Солдаты морской пехоты, выстраиваясь вдоль борта, заряжали ружья. Остальная часть матросов делала приготовления к спуску шлюпок и плота. Несколько человек тащили пластырь адмирала Макарова, принятый во всех флотах, – это была обдан-тая брезентом масса из войлока и канатов, которую спускают на место пробоины и тем хоть несколько затрудняют вливание воды в образовавшееся отверстие.

Я смотрел на все эти приготовления и думал, что при таком шторме нельзя спустить ни одной шлюпки: все они немедленно будут или разбиты в щепы, или опрокинуты волнами. Невольно мелькала мысль: может быть, правильнее принять меры, чтобы как можно скорее опуститься на дно, чтобы была короче агония. Я знал, что такое взрыв мины, и видел, что вверх придется лететь довольно высоко, чтобы потом падать оттуда в разъяренную пасть океана.

А потому по первому гудку, думал я, надо выскочить на палубу, по второму – отыскать какой-нибудь тяжелый предмет, вроде снаряда, по третьему – быстро обвязать его веревками, по четвертому – так же быстро обмотать веревку вокруг своей шеи, по пятому – перешагнуть через поручни и, если не раздастся шестой гудок, броситься в море…

Наконец заревел шестой гудок – ложная тревога! Наверное, не один я плюнул и выругался энергичной бранью, бредя обратно на койку.

Однажды капитан объявил, что осталось 600 миль до берегов Англии. В этот день он был сильно озабочен, получив по радио известие, что мы находимся в районе действия германских крейсеров. Поймать нашу посудину не стоило никакого труда, тащить эту старую калошу в порт также никто не станет, нужны только один-два выстрела, чтобы пустить ее ко дну со всем экипажем.

Дело в том, что от северных берегов Шотландии до островов Фероэ, а затем от этих островов до Исландии тройная цепь английских крейсеров держала блокаду Северного моря. Каждому крейсеру была назначена определенная зона, где он ходил взад и вперед, задерживая все пароходы, направляющиеся в Германию. Иногда германские крейсера выходили навстречу своим пароходам с целью прорвать блокаду, увлечь за собой английские корабли и тем дать возможность торговым судам пробраться в немецкие воды.

Мы нарвались на один да таких эпизодов. «Оратава» развил предельную скорость, чтобы уйти из опасной зоны. Крейсер скрипел от напряжения, весь организм его дрожал от ударов машины. Так шли мы всю ночь, а наутро были уже в полной безопасности – мы находились за линией кораблей английской блокады.

В воскресенье утром 8 ноября шторм наконец утих. Проснувшись, я почувствовал изумительно приятную плавность хода – без скрипа, рева и всех прочих прелестей. Я поспешил на палубу – море было тихое, даль закрывалась пеленой тумана. И вот в этом тумане постепенно стало обрисовываться что-то темное, какие-то скалы или утесы.

То была земля. Туман постепенно рассеялся. С жадным вниманием всматривался я в лазурную даль, чуть-чуть подернутую легким маревом, за которым виднелись еле заметные очертания земли.

Вот он, старый грозный Альбион! Смешанное, двоякое чувство охватило меня при этой первой встрече с могущественной страной. Англия была союзницей России, с которой мы были связаны «кровными узами» ожесточенной борьбы против общего врага. Но вместе с тем я не мог забыть многолетнего соперничества Великобритании с Россией на международной арене.

Правительство Англии отлично сознавало, какую силу могла бы иметь в будущем наша страна, раскинувшаяся на одной шестой части земного шара, с ее неистощимыми богатствами недр, с ее быстро увеличивающимся населением. Если бы Россия добилась свободных выходов к незамерзающему морю и создала бы действительно могущественный флот, то ее флаг мог бы в любой момент появиться на всех путях, над которыми господствовала Великобритания.

По условиям Парижского мира, продиктованного Англией после восточной войны 1853-1856 годов, Россия формально потеряла право держать военные корабли на Черном море, которое когда-то называлось Варяжским или Русским.

В 1861 году России под давлением Англии пришлось отказаться от острова Цусимы. Между тем превращение этого острова в морскую укрепленную базу, в оплот России на Дальнем Востоке могло бы совершенно изменить последующие события вплоть до русско-японской войны 1904-1905 годов.

В 1878 году во время русско-турецкой войны, когда были разгромлены армии Османа, Сулеймана и Мехмед-Али, когда русские войска неудержимой лавиной двигались к совершенно беззащитному Константинополю, Англия ввела свой флот в проливы и угрожала войной, если русские вступят в столицу Турции.

Современное мне поколение выросло и воспиталось на русско-турецкой войне и ее тяжелых последствиях. Никому другому, как нам, не приходилось так остро воспринимать результаты этой войны. Самое раннее мое воспоминание детства относится к осени 1878 года, когда русские войска, возвратившиеся с войны, проходили по улицам Петербурга. Яркая картина запечатлелась в моей памяти. Я был тогда пятилетним мальчиком. Отец держал меня на руках, кругом все было запружено народом, солнечные лучи сверкали на штыках марширующих полков. Мне вспоминаются оглушительные крики толпы и гром военной музыки.

С каким вниманием слушали мы, дети, рассказы о войне и боях под Плевной, о громадных потерях при неудачном штурме турецкой крепости 30 августа. В этот день были именины царя Александра II. Главнокомандующий русской армией Николай Николаевич хотел преподнести подарок своему коронованному брату и напрасно пролил потоки русской народной крови. Помню, как распевали мы детскими голосами распространенную тогда грустную песню:

Именинный пирог из начинки людской
Брат готовит державному брату,
А по Руси святой ходит ветер лихой
И разносит крестьянские хаты…

Наш крейсер все ближе и ближе подходил к земле.

Можно было уже хорошо различить контуры английских гор.

Да, длинен синодик всех попыток Англии предотвратить усиление царской России!.. Но теперь она была союзницей, обещавшей протянуть руку помощи русской армии. Что даст нам эта рука?

Вскоре стал вырисовываться остров Реслин – мы входили в Ирландский пролив.

Команда была вызвана наверх, оркестр заиграл английский гимн.

Пролив постоянно забрасывался германскими минами. Английские тральщики периодически очищали его, но все-таки было много случаев, когда корабли наскакивали здесь на мины. Поэтому капитан приказал всем надеть спасательные пояса. Оригинальную картину представляли собой музыканты, играющие гимн, с надетыми спасательными поясами, готовые взлететь на воздух.

Из туманных облаков выглянуло наконец солнце. Тучи чаек и буревестников с криком носились вокруг нашего крейсера. Море было покрыто ровными далеко уходящими вдаль волнами с белыми зайчиками. Время от времени навстречу нам попадались суда, прошел караван тральщиков. Направо показались высокие скалистые берега Ирландии с пятнами зеленеющих полей и белыми коттеджами.

Туман стал опять сгущаться, когда мы подходили к заграждениям Гренкока. Наступали какие-то неестественные сумерки. Все плотнее и плотнее становилась белая пелена вокруг. Она совершенно окутала нас своей непроницаемой завесой, в двух шагах буквально ничего не было видно. То был знаменитый английский туман.

Черепашьим ходом двигались мы вперёд, все время издавая гудки и звоня в колокола во избежание столкновений. Наконец крейсер стал на якорь. Гудки и звон не прекращались всю ночь на всех судах, стоящих на рейде; лучи прожекторов пронизывали туманную мглу.

Еще до рассвета нам был подан катер, который и доставил нас к набережной.

Взобравшись по трапу на пристань, я расставил ноги и попробовал, не качается ли земля.

Сомнений не было – под моими ногами была твердь, настоящая, неподдельная твердая земля.

источник: Военно-исторические мемуары проф. В. Г. ФЕДОРОВА «В поисках оружия». Рисунки К. АРЦЕУЛОВА. «Техника – молодежи» 06-1941