ГЛАВА ПЯТАЯ. ВЕЛИКИЙ ОТХОД
ЧТО Я ВИДЕЛ В ОКОПАХ
Помощь русской армии в ее «оружейном голоде» не могла ограничиться только сбором и исправлением винтовок, брошенных на полях сражений. Ведь огромное количество винтовок находилось в войсках, в окопах и различных боевых частях. Сохранить это оружие – значит найти еще одну возможность уменьшить крайнюю нужду в нем. А это, в свою очередь, зависело от того, в каком состоянии содержалось оружие, насколько бережно и умело с ним обращались стрелки. «Береги винтовку пуще глаза» – это не пустая поговорка, а имеющая огромный смысл, особенно в то время, когда на войне действуют миллионные массы людей. Вот почему, наладив организацию этапных мастерских, я поехал вновь на передовые позиции для детального осмотра оружия, находящегося в войсках. Мне нужно было ознакомиться с условиями боевой службы винтовок и помочь войсковым частям лучше сохранять свое оружие.
В начале мая я направился в XII армию. Зимнее время с его морозами давно миновало, была весна в полном разгаре. В эту пору цветения плодовых деревьев множество фруктовых садов в польских местечках представляло чудесный вид. Я ехал в автомобиле, и все время по сторонам дороги тянулся как бы сплошной сад цветущих яблонь, вишен и груш; кругом струился аромат белоснежных цветов…
Собиралась гроза. Темносиние мрачные тучи покрыли небосклон, и на этом фоне еще нежнее выделялось царство белых цветов. Загрохотал гром, красиво заблистали молнии, закачались цветы своими головками. И гром этот перекликался с грохотом артиллерийской канонады, которая становилась все слышнее и слышнее по мере моего приближения к позициям.
Вместо цветущих парков фруктовых деревьев все чаще и чаще стали попадаться на пути печальные картины разорения. Вблизи позиций всюду виднелись разрушенные села, деревни, сожженные фольварки. Деревянные строения, поврежденные снарядами артиллерийских орудий и пожарами, окончательно растаскивались на дрова квартировавшими войсками. Роскошные леса срубались и шли на устройство засек, заграждений, блиндажей в окопах. Я видел срубленными вековые стволы, переплетенные колючей проволокой. Не щадились и фруктовые деревья, с такой любовью выращиваемые населением.
Вдоль всего фронта производилась постройка нескольких линий тыловых позиций. Все оставшееся население было привлечено к этим работам. Под наблюдением сапер рылись окопы, строились укрытия, проводились и улучшались дороги. В болотистых местностях устраивались гати для проезда артиллерии и обозов. И вновь срубались и уничтожались богатые леса.
Расположенные вблизи позиций местечки были заняты штабами, перевязочными пунктами, обозами, парками. Всюду виднелись коновязи, на опушках леса притаились маскированные батареи. Все старательно укрывалось от взоров наблюдателей с неприятельских аэропланов и привязных аэростатов. Передвижения войск производились исключительно ночью.
Из штаба 22-й пехотной дивизии я выехал верхом в сопровождении казака на позиции Вильманстрандского полка. Все утро гремела канонада: противник обстреливал артиллерийским огнем позиции этого полка.
Штаб полка располагался в подвальных помещениях двухэтажной школы, полуразрушенной снарядами. Вся местность была хорошо видна с неприятельских линий, и противник немедленно открывал огонь по каждому показывавшемуся человеку. Поэтому подступы к школе были укрыты замаскированными ходами сообщений. Еще за полверсты до штаба я должен был слезть с лошади и отдать ее казаку.
Командир полка оказался моим бывшим учеником по Офицерской стрелковой школе. Он рассказал мне, что за последнее время положение полка сильно ухудшилось: немцы, не щадя снарядов, донимали постоянными обстрелами. А началось все с того, что в первый день пасхи несколько немецких солдат и офицеров пришли к русским в окопы «поздравить с праздником». Опасаясь, что это «поздравление» имеет совсем другую цель – высмотреть расположение полка, его укрепленных линий, пулеметных гнезд, – командир взял в плен непрошенных гостей и отправил их в тыл.
С тех пор германская тяжелая артиллерия не переставала бомбардировать расположение полка.
– А нам отвечать нечем, – кончил он печально свой рассказ.
Здесь я пробыл несколько дней, так как осмотр оружия приходилось производить только урывками. Как-то во время осмотра вдруг раздалась команда: «По местам!»
Я подошел к бойнице и осторожно заглянул в нее. На неприятельской стороне было заметно оживление. Отдельные фигурки бежали от расположенных в тылу немцев халуп к передовым позициям. Несколько всадников неслось по направлению другого фольварка. Эта скачка была безумием. Наш окоп, как будто его кто-то подстегнул, вдруг ожил от бешеной стрельбы. Солдаты хотели воспользоваться теми немногими минутами, когда неприятеля стало видно. Вот упало несколько немецких пехотинцев; один из всадников свалился вместе с лошадью. Гогот и ликованье пронеслись по нашему окопу. Открылась стрельба и с немецкой стороны, как ружейная, так и орудийная.
Стоявший рядом со мной солдат без устали выпускал одну обойму за другой, видимо плохо прицеливаясь. При открывании затвора он иногда подправлял патрон пальцем.
– Что ты делаешь? Зачем суешь палец в магазин?
– Так ловчее, вашбродь, – ответил он мне, продолжая стрелять.
Немцы скрылись в окопах, стрельба по команде смолкла. Я взял от стрелка винтовку и стал сам заряжать ее. Стрелок был прав: без пальца никак не обойтись. Винтовка не была отлажена для стрельбы остроконечными пулями – у нее была старая отсечка, и при перезаряжании патрон утыкался в переднюю стенку патронника.
– Отчего ты не заявишь взводному, что у тебя такая неисправность в винтовке? – спросил я.
– Она, вашбродь, у меня очень хорошо стреляет, очень хорошая винтовка, иногда только ее надо пальцем подправить…
Этот недостаток оказался не единичным. Последующие осмотры в различных полках и армиях показали мне, что в некоторых частях число винтовок с неправильной подачей патронов доходило до одной трети всего количества. Это был настоящий бич для войск. Такая винтовка превращалась по сути дела в однозарядную. Скорострельность ее уменьшалась по крайней мере в полтора раза.
Отчего же все это так получалось? Конечно, в боевых условиях подающий механизм легко засоряется. В гнездо отсечки» отражателя забиваются пыль и грязь.
А полная разборка винтовок производилась крайне редко, вынимать отсечку разрешалось лишь под наблюдением унтер-офицера. Поэтому оружие оставалось месяцами не вычищенным. Но все же не в этом заключалась главная беда. А было вот что. Как раз накануне войны в русской армии производилась отладка винтовок для стрельбы остроконечными патронами; старые отсечки заменялись новыми. Но у военного министерства, как всегда, не хватило средств. Успели отладить оружие только полков первой очереди – всего около миллиона. А остальные два с половиной миллиона так и остались со старыми отсечками. Часть из них отлаживалась наспех уже в боевые, горячие дни, иногда буквально на ходу, как это делали, например, сибирские стрелковые полки во время переброски их по железной дороге. Неудивительно, что при такой работе была масса погрешностей и уродование механизмов.
Недостаток этот принял на фронте такие угрожающие размеры, что по моему настоянию был издан секретный приказ, обязывающий все войсковые части принять немедленные меры к исправлению подающих механизмов.
Обходя окопы, я видел, что многие винтовки были обвязаны по затвору и магазину какими-то тряпками. Спрашиваю:
– Зачем, ребята, вы завязываете винтовки, будто они у вас раненые?
– Нельзя иначе, ваше высокоблагородие, – ответили мне. – Без такой обвязки винтовки очень запыляются. Во время ветра пыль, грязь, песок забиваются в затвор; такие винтовки трудно заряжать, затвор только с трудом можно двигать в ствольной коробке, хоть колотушкой по ней бей!
– Откуда же берете вы эти тряпки? Их выдают из хозяйственной части? –поинтересовался я.
– Никак нет, это мы свое белье рвем, иначе замучаешься!
Не раз я был свидетелем, как при внезапной тревоге все эти тряпки немедленно срывались, и оружие действовало исправно. Я убедился, что это «изобретение» солдатской массы приносило только пользу, облегчая стрельбу.
Другое дело было с тряпочной затычкой в дульной части. Чтобы предохранить канал ствола от попадания в него пыли и грязи, стрелки затыкали дуло куском тряпки. Но в случае внезапного открытия огня многие, сорвав лишь обвязку с затвора, немедленно открывали стрельбу, забывая о закупоренном дуле. А иные просто были уверены, что ничего худого при этом и не может произойти: пуля сама вытолкнет тряпку. На самом же деле это ничтожное препятствие, встречаемое пулей, двигавшейся по каналу ствола с колоссальной скоростью, до 860 метров в секунду, приводило к раздутию дульной части. Меткость боя таких винтовок была, конечно, никуда не годной. Я подсчитал, что по северо-западному фронту этот недостаток давал немалое количество бракованного оружия – около 10 тысяч винтовок. Все это увеличивало и без того громадное число безоружных. Пришлось, скрепя сердце, отдать распоряжение хотя бы временно не браковать такие стволы, а только немного укорачивать их и опиливать снаружи, чтобы штык мог быть примкнут к винтовке.
В значительно лучшем состоянии находились затворы и прицелы. Видно было, что стрелки заботились о сохранении в надлежащем виде этих важнейших частей оружия, несмотря на весьма трудные условия длительного окопного сиденья.
Осматривая прицелы, я интересовался, между прочим, одним немаловажным вопросом: производят ли стрелки во время боя надлежащую установку прицела согласно поданной команде? Вопрос этот имеет свою историю.
Еще в конце восьмидесятых годов прошлого столетия появились две любопытные книжки члена-корреспондента Артиллерийского комитета полковника Волоцкого: «Мысли о боевой стрельбе из ручного оружия» и «Ружейный огонь в бою – опыт обработки боевых наблюдений». Их автор пришел к тому заключению, что в бою окружающая стрелка обстановка так на него действует, что о правильном прицеливании или об установке прицела не может быть и речи. Выстрелы направляются под одним и тем же углом, который определяется тем, как удобнее бойцу держать ружье при прикладке его к плечу.
«Потрясенный боем человек, – писал Волоцкой, – утрачивает почти всякую способность управлять своим ружьем. Только исключительные стрелки – люди беззаветной храбрости, огромной силы воли – в состоянии проделать страшно трудный в боевой атмосфере прием прицеливания. Вся остальная масса стреляющих выпускает лишь выстрелы, совершенно не заботясь о прицеливании и о постановке прицела. Ружье вскидывается в плечо, укрепляется в наиболее удобном положении и немедленно дергается за спуск. Потребность принимать наиболее удобное положение и держать вещь наивыгоднейшим образом относится к разряду потребностей инстинктивных, с особенной силой выступающих тогда, когда сознание и воля подавлены…»
Такому удобному положению приклада в плече, по заключению Волоцкого, отвечает угол прицеливания около 4°, который, конечно, несколько меняется в зависимости от скоса приклада; на дистанциях, соответствующих этому углу прицеливания, и происходят наибольшие поражения.
Опыт русско-японской войны дал также немало подобных фактов. Очень часто при переходе от одной стрелковой позиции к следующей бойцы не переставляли прицела на другую дистанцию, несмотря на команду офицеров. Такие же случаи были и в японской армии. Однажды под Мукденом один из восточносибирских полков отбил неприятельскую атаку. От убитых и раненых японцев были собраны винтовки. У большинства винтовок прицелы были поставлены на 2 тысячи метров, несмотря на то что японцы при сближении вели огонь с 200-300 метров.
Однако нельзя было согласиться с полковником Волоцким в одном. Не одни только «люди беззаветной храбрости и силы воли» способны правильно обращаться с оружием в боевой обстановке. Систематическое военное воспитание и хорошая выучка, которые бойцы должны получать еще в мирное время, вырабатывают у человека твердые, незабываемые навыки, позволяющие ему с почти бессознательной автоматичностью выполнять все правила стрельбы в любых условиях. Боевой опыт дает этому немало подтверждений.
Пользуясь представляющимися мне случаями во время пребывания на передовых позициях, я нередко осматривал постановку прицела. Когда я встречал старые кадровые, хорошо обученные части, стрельба всегда производилась правильно. Не то было с новыми пополнениями: их спешно бросали на фронт, почти без всякой выучки. И вот зимой, когда такие войска попадали в примитивные окопы упрощенного начертания, когда в мерзлом грунте было трудно соорудить хорошие укрытия для стрелков, очень часто, несмотря на поданную команду, прицелы не устанавливались, и стрельба превращалась в беспорядочную, бестолковую пальбу.
Летом после долгого затишья, когда было время построить хорошие окопы и подучить в самих полках прибывающие пополнения, картина была уже другая. Окопы теперь были глубокие, везде козырьки из бревен с насыпанной на них толщей земли, предохраняющей и от шрапнельного огня; вместо узких ложбинок для винтовок были сделаны бойницы со стенками из кольев или мешков с песком. Всюду я видел дощечки с надписями, на которых были указаны проверенные стрельбой расстояния до хорошо заметных предметов на местности. В таких окопах стрелок был надежно укрыт, а приобретя боевой опыт, он стал более выдержанным. Все это способствовало более спокойному прицеливанию и надлежащей установке прицела.
Трудно приходилось винтовке в ее боевой службе. Я видел много винтовок, имеющих сильную качку штыка на стволе, с плохо закрепляющимися штыковыми хомутиками, винтовки без ствольных накладок, без антабок и т. п. Сплошь и рядом шомпола не ввинчивались в упоры, и потому они терялись в очень большом количестве. Весьма неблагополучно обстояло дело с принадлежностями к оружию. Вместо ружейных ремней были какие-то веревочки и тесемочки. Даже такой простой принадлежности, как протирка, которую можно было быстро изготовить в каком угодно количестве и на любом заводе,– даже в ней ощущался сильнейший недостаток.
Как-то во время осмотра я приказал стрелку прочистить еще раз канал ствола. Он встал и направился вдоль окопа.
– Куда ты идёшь? Прочисти здесь, при мне.
– Все наши протирки и шомпола во второй роте, вашбродь.
В наш разговор вмешался офицер и объяснил мне, что, узнав о моем приезде, другие роты спешно чистят оружие. А так как шомполов и протирок крайне недостаточно, то они и переходят из одной роты в другую.
Осматривал я и патроны в подсумках и патронташах. Вид их был ужасный. Они были покрыты пылью и грязью. Заряжание такими патронами производилось с большим затруднением, в особенности при тогдашней обойме. Между прочим, стрелки изобрели способ для облегчения такого заряжания: они вынимали верхний патрон и, действуя им на оставшиеся четыре патрона, как рычагом, проталкивали их в магазин. Иногда заряжание производилось в несколько приемов: сначала стрелок вынимал крайний патрон и тем самым разжимал лапки обоймы; потом вкладывал патрон обратно и уже после этого заряжал магазин. Разумеется, все подобные процедуры в огромной степени снижали интенсивность ведения огня. Причина этого крайне неприятного недостатка заключалась в том, что стрельба в окопах производилась обычно патронами, лежащими в цинковых коробках. Патроны же в подсумках и патронташах служили как бы неприкосновенным запасом; освежались они крайне редко; некоторые стрелки говорили, что патроны в подсумках лежат у них уже три-четыре месяца.
На этот недостаток также пришлось обратить самое настойчивое внимание войск в особом приказе и указать на строгую необходимость чаще осматривать патроны, перетирать их и обоймы, а также и патронные сумки, быстро наполняющиеся сором и грязью.
ВОЙНА – ШКОЛА ДЛЯ ОРУЖЕЙНИКА
Хорошо сознавая, какой громадный опыт дает война нам, инженерам-оружейникам, я периодически доносил Артиллерийскому комитету о всех вопросах, с которыми сталкивался на фронте и которые, по моему мнению, могли быть полезными для будущих работ по совершенствованию оружия.
Я указывал, что после войны придется произвести массовую замену изношенных винтовок, замену настолько большую, что на нее надо будет смотреть как на новое перевооружение. Возникал таким образом первостепенной важности вопрос о необходимости иметь к концу войны готовый образец для перевооружения.
Мысль об автоматической винтовке, по моему мнению, надо было совершенно оставить; ни одна из систем автоматических винтовок не находилась еще в таком состоянии, чтобы ее можно было принять к концу войны как готовый образец. А конец войны мы все еще продолжали считать недалеким. При этих условиях мне казалось достаточным внести некоторые улучшения в существующую уже трехлинейную винтовку. С другой стороны, на фронте я хорошо ознакомился с условиями боевой службы оружия, насмотревшись на все эти полузанесенные снегом и засыпанные песком винтовки. Для меня теперь приобрели совсем иной смысл известные всем требования к оружию – его простота и прочность.
«Слишком много надо еще поработать с автоматическими винтовками, – писал я в Оружейный отдел, – чтобы получить простую и прочную винтовку, обеспеченную безотказностью действия».
Мне, трудившемуся в течение десяти лет над автоматическим оружием, было, может быть, тяжелее, чем кому-либо, приходить к такому заключению, но надо было смотреть правде открыто в глаза. Лишь простота и прочность нашей трехлинейной винтовки позволяли исправлять ее в армейских починочных мастерских после того ужасного состояния, в котором она прибывала с полей сражения. Исправление автоматических винтовок непосредственно на фронте было бы или вовсе невозможно, или же затянулось бы на весьма большие сроки.
Поэтому я и предлагал для будущего перевооружения армии разработать улучшенный образец трехлинейной винтовки, устранив ее некоторые недостатки, которые обнаружил опыт войны. Прежде всего, по моему мнению, необходимо было бы установить один тип винтовки взамен существующих трех: пехотной, драгунской и казачьей винтовок. Это различие в военное время не имеет ровным счетом никакого значения. Что значит уменьшение начальной скорости пули на несколько десятков метров в секунду для драгунской винтовки, имеющей более короткий ствол по сравнению с пехотной! А между тем уменьшение ноши на полфунта с более выгодным расположением центра тяжести представляет уже довольно ощутимое преимущество.
Я предлагал также заменить граненый штык клинковым, принять новый секторный прицел, упрочнить ствольную накладку, заменить кольца, упрочнить закрепление шомпола, принять новую обойму с пластинчатой пружиной и т. д.
Осмотр винтовок в боевых условиях заставил меня изменить взгляды на некоторые давно известные «истины» в оружейном деле. Так случилось, например, с австрийскими винтовками системы Манлихера. В свое время, основываясь на чисто теоретических рассуждениях, мы считали, что у этой винтовки есть весьма существенный недостаток: в ее магазине имеется открытое окно, через которое в подающий механизм может попасть пыль и грязь. Во всех учебниках ручного оружия, а также и в моем курсе этот недостаток австрийской винтовки особенно подчеркивался. На экзаменах в Михайловском артиллерийском училище я самым серьезным образом спрашивал юнкеров о нем и сбавлял балл за незнание. А между тем, сравнивая в окопах русские и австрийские винтовки, я пришел как раз к обратному выводу: пыль и всякая грязь, попадавшие во время заряжания в магазин русской винтовки, скоплялись там, так как им не было выхода, а в австрийской – именно благодаря окну – проваливались наружу. Наш магазин при сравнительно редкой чистке оказывался вместилищем всякого сора.
Пришлось записать себе на приход лишнюю свою ошибку…
ВСТРЕЧА С ЯПОНСКИМИ ВИНТОВКАМИ
На фронте мне довелось встретиться и с японскими винтовками, которые я принимал в Токио и Осаке. Однажды получаю срочную телеграмму из штаба северо-западного фронта с приказанием немедленно выехать в V армию, чтобы установить, почему японские винтовки, бывшие на вооружении некоторых ополченских бригад, не действуют. Еду и ломаю себе голову: что за оказия?
Явился я к командиру одной из дружин, особенно пострадавшей во время последнего наступления немцев на реке Пилице.
– Подвели нас японские винтовки, – возмущенно говорил он. – Наверное, японцы, как бывшие наши враги, нарочно послали нам вместо оружия всякую дрянь, из которой нельзя сделать ни одного выстрела. Винтовки дают сплошные осечки. Мои ополченцы обстреливаются неприятельским ружейным и пулеметным огнем, а отвечать не могут. Пришлось быстро отступить, и многие побросали свое никуда не годное оружие.
Присутствовавшие офицеры также выражали свое крайнее негодование. Мое положение было ужасным. Я был совершенно подавлен случившимся. Ведь я принимал это оружие! В Японии при мне было проведено большое количество стрельб, и осечка была редчайшим явлением. К тому же капсюльный состав японских патронов был чувствительнее, чем у русских. Как же мог случиться такой провал?
Однако причина оказалась крайне простой. Я выяснил, что ополченские дружины получили японские винтовки непосредственно перед самым боем. Никто эти винтовки не осмотрел, и никто не показал стрелкам, как надо обращаться с незнакомым оружием.
Противник энергично наседал, и дружины были брошены в жестокий бой. Одна из дружин была направлена на передовые позиции даже без патронов, которые она получила лишь в непосредственной близости от неприятеля.
Между тем все японские винтовки для предохранения от ржавчины были тщательно смазаны густой смазкой, так как им приходилось совершать длительное путешествие сначала по морю до Владивостока, а потом через всю Сибирь. В ополченской бригаде оружейников не было, и, когда наступил горячий момент, винтовки из ящиков сразу же были выданы на руки без всякого осмотра и очистки. Конечно, затвердевший слой смазки мешал правильной работе механизма. И в результате такой мелочи, из-за недостаточно внимательного отношения к оружию, бой был проигран, а сотни людей напрасно пролили свою кровь.
Я взял наудачу несколько винтовок и приказал их хорошенько очистить. После этого ни одна из них не дала осечки.
Так окончился этот неприятный эпизод. Он сильно взволновал меня. Ведь сколько трудов и хлопот было положено на приобретение японских винтовок, сколько волнений было пережито! Мне вспомнился Иокогамский рейд, наши суда Добровольного флота, грузящие японские винтовки и патроны, мои скитания по всем оружейным заводам и арсеналам Японии, постоянные хлопоты в военном министерстве и все те усиленные просьбы и настояния, которые нам пришлось приложить, чтобы ускорить получение столь нужного для нашей армии оружия. И вот из-за простого невежества его побросали, как никуда не годное!
ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!
В июле 1915 года, осматривая оружие в войсках, я прибыл в городок Едвабно, расположенный в 25 километрах от крепости Оссовец, доблестно вынесшей грозный штурм германской армии после сильнейшей бомбардировки.
Позиции, расположенные по окраине Едвабно, занимал 85-й пехотный Выборгский полк, в который мне было приказано сдать для испытания две автоматические винтовки моей системы 1912 года.
Здесь у меня было много знакомых, так как я уже побывал в полку в феврале, когда он стоял на реке Равке впереди Варшавы.
– Перпетуум-мобиле приехал! – говорили они, зная о моих вечных переездах и скитаниях.
Теперь войска располагались не в узких мелких канавах, как это было зимой, а в солидно укрепленных траншеях. Вся местность была изрыта окопами, глубокими ходами сообщений, блиндажами…
От живописного когда-то городка остались лишь печальные развалины. В нем я не нашел ни одного уцелевшего дома. Враг находился всего в 120 шагах от передовых окопов. Простым глазом можно было различить его бойницы в кладбищенской стене и верхнюю часть перископа. Из Едвабно русские саперы вели минные галлереи навстречу неприятельским.
В окопах днем все бойницы закладывались кирпичами и камнями. Я хотел было вынуть один из кирпичей, чтобы лучше рассмотреть расположение противника, как меня поспешно остановили:
– Что вы делаете, нельзя! Немец немедленно всадит вам пулю в лоб.
Мне рассказали, что так погиб недавно офицер, приехавший из штаба. У неприятеля были особо искусные стрелки, снабженные винтовками с оптическими прицелами. То были первые снайперы, уже появившиеся в германской армии. Ничего подобного в царских войсках еще не было.
Бойницы можно было открывать лишь вечером. В них просовывались дула заряженных винтовок, и так всю ночь оружие находилось в полной готовности к отражению неприятельской атаки. С удовольствием заметил я крайнюю заботливость полка о винтовках. Чтобы не прислонять их днем к стенкам окопов, вдоль бруствера к кольям были прибиты планки с полукруглыми вырезами для цевий лож, а для опоры прикладов – специальные доски. У каждой стойки была приспособлена деревянная задержка в виде крючка, вращавшаяся на гвозде. Такая задержка предохраняла винтовку от падения. Последнюю можно было назвать даже роскошью.
– А это что такое? – обратился я с вопросом к сопровождавшим, увидев надпись на одном полуразрушенном доме: «Верх нахальства».
– Это мы так назвали нашу полковую хлебопекарню, выпекающую ковриги в нескольких сотнях шагов от нуждающегося в хлебе немца…
К моему приезду полк был полностью укомплектован, многие раненые офицеры и солдаты вернулись в строй. Командный состав принимал все меры для укрепления позиции, в центре Едвабно была построена цитадель. Из Оссовца по просьбе полка были привезены небольшие мортирки для стрельбы навесным огнем. Полк имел также осветительные пистолеты, приобретенные по собственной инициативе у каких-то частных лиц. Патроны к этим пистолетам получались также частным образом от одной артели в Новгороде. Это был на редкость дружный, крепко сколоченный полк. Тогда я и понял, почему мои автоматические винтовки были даны для испытания именно в эту часть.
Я произвел пробную стрельбу, стреляли и офицеры и солдаты. Потом я показал сборку и разборку автоматической винтовки, объяснил ее устройство, рассказал о результатах полигонных испытаний. Меня, конечно, спрашивали, все ли у нас предоставляется в распоряжение изобретателя, какие у него условия работы, как относится к автоматическому оружию высшее начальство, что делается в этом отношении за границей…
– Если бы у нас были такие винтовки! Почему так медленно идет разработка?
Я видел, что окружавшие меня люди проявляют живейший интерес к оружию. Ведь они своей жизнью и кровью расплачивались за недостаток технических средств войны в царской армии!
Каждый день пребывания на фронте убеждав меня, что нельзя было прекращать наши опытные работы, а наоборот, следовало возможно шире развивать их. Немцы также еще не имели автоматических винтовок, но они уже успели внести массу самых разнообразных изобретений и усовершенствований в оружие. У них уже были оптические прицелы, которые давали возможность обнаруживать цели на большом расстоянии и облегчали прицеливание. Для повышения скорострельности к винтовкам Маузера были приспособлены магазины на 25 патронов, – это позволяло стрелкам при отражении атак не терять время на новое заряжание из обоймы после каждых пяти выстрелов. Немцы приспособили к винтовкам специальные мортирки в виде круглого станка, из которых можно было выбрасывать по крутой траектории маленькие гранатки. Такое приспособление было весьма удобным при обстреле окопов с расстояния до двухсот метров. Германские войска были обильно снабжены перископами для наблюдения из-за укрытий, а также различными осветительными средствами, начиная от осветительных пистолетов и кончая мощными прожекторами.
Как часто мне приходилось наблюдать то резкое различие, которое существовало в этом отношении между русской и германской армиями!
С негодованием указывали мне офицеры разных полков на всю нашу бедность в военной технике. Помню, как седой командир полка, которого я сопровождал во время его обычного обхода окопов, обратил мое внимание на лучи германских прожекторов, быстро скользившие по нашим укрепленным линиям.
– А у нас что? – спросил он и тут же ответил: – У нас одна только божья луна!
Русским бойцам велели строго-настрого беречь патроны. А противник постоянно производил ночью ложные тревоги. Не имея осветительных средств, русские открывали бешеную пальбу, выпуская попусту, на радость неприятеля, громадное количество патронов.
– О чем думало военное министерство? – спрашивали меня. – Неужели оно не могло заготовить даже таких пустяков, как осветительные пистолеты!
Между прочим, на фронте мне удалось разрешить один загадочный вопрос, который долгое время весьма беспокоил нас, работников Оружейного отдела. Во время своей заграничной командировки в 1913 году я встретился с одним осведомителем, который рассказал мне о чрезвычайно важном секретном изобретении. Он уверял, будто в Германии изобретена пуля типа «СС», обладающая совершенно необычайными баллистическими качествами. Она была значительно тяжелее других пуль, но имела одинаковую с ними начальную скорость при том же давлении пороховых газов. Это означало, что немцы изобрели пулю с гораздо лучшей баллистикой без всякого увеличения порохового заряда в патронах. Понятно, какой острый интерес в среде оружейников должно было вызвать это сообщение. Я обещал осведомителю весьма солидное вознаграждение, если он достанет мне хотя бы два-три патрона с такой пулей. Но получить их не удалось. Единственно, что мог мне сообщить осведомитель точно, это форма новой пули. Она была биоживальной, то есть имела, помимо остроконечной головной части, и закругленный задок.
Я повсюду охотился за этой пулей. Приехав на фронт, я подбирал, где только можно, германские ружейные патроны – и брошенные на поле сражения и оставшиеся в трофейных винтовках. Вначале загадочная пуля «СС» была неуловима. Но однажды в окоп солдаты доставили захваченный германский пулемет. Я подошел к нему. Вижу, в нем торчит еще кусок нерасстрелянной ленты. Вытаскиваю один патрон, вынимаю пулю из гильзы, и меня даже в жар бросило от радости – новая пуля марки «СС»!
Сотня таких пуль была послана в Оружейный отдел для исследований. И что же оказалось? Начальная скорость новой пули была значительно меньше, чем у более легких пуль. Ничего особенного она собой не представляла, а была обычная вещь: выигрыш в весе – потеря в скорости. Может быть, вся эта история произошла только от ошибки осведомителя, а может быть, и сами немцы нарочно распространяли такие сведения, чтобы напугать своих будущих противников.
Но в Германии было достаточное количество не мнимых, а весьма действительных усовершенствований и нововведений. Немцы придали своим полевым войскам тяжелую артиллерию, стрельба которой в первые месяцы войны производила подавляющее моральное впечатление, в особенности на не обстрелянные еще части. Летом 1915 года германцы применили новое средство истребления – удушающие газы. Развитие позиционной войны выдвинуло целый ряд новых типов оружия для поражения противника, сидящего за укрытиями, и главным образом для разрушения этих укрытий. Это были минометы и бомбометы. Первые немецкие минометы бросали разрывные снаряды весом в 50 килограммов на расстояние в 200-300 метров; вскоре у немцев появились тяжелые минометы с дальностью стрельбы до 400 метров, а снаряды весили уже 100 килограммов. Минометы имели вид небольшой мортирки, заряжавшейся с дула и стрелявшей под большими углами возвышения. Это незаменимое оружие окопной войны непрерывно совершенствовалось и применялось во все возрастающих масштабах. А русские войска получили это мощное оружие, как и другие технические средства, с большим запозданием.
Германская индустрия широко отвечала на запросы и требования войны. Исследовательские институты и проектные бюро с подготовленным кадром конструкторов и изобретателей оказывали громадную помощь своей армии.
Война открыла всю нищету и убожество царской России в отношении техники. Война обнаружила катастрофический провал почти во всех отраслях снабжения войск, начиная от тяжелых осадных и крепостных орудий и кончая простейшими протирками к винтовкам. России, как стране земледельческой, не по плечу была борьба с промышленной Германией. В мирное время для русского обывателя все это было незаметно; лишь война открыла ему очень многое… Почему у нас нет всего того, чем обладает германская армия? Почему наша промышленность не выбрасывает на фронт всего необходимого? В чем причина нашей чудовищной отсталости? Такие вопросы возникали у каждого русского человека. Всем становилось понятно, что война – это экзамен не только для военного министерства, но для всего общественного строя. Этого экзамена царское правительство не выдержало. Сколько раз мне приходилось теперь слышать об этом. Так жить больше нельзя!
Во время переездов я постоянно беседовал с сопровождавшими меня лицами, будь то офицер, шофёр, с которым я садился рядом, конвойный казак или стрелки, назначенные в мое распоряжение.
«Не позаботились,– говорили они мне, – не заготовили всего, что было нужно. Предали людей, посылают на убой. Нет ни снарядов, ни винтовок, ни тяжелой артиллерии. Почему у «него» все есть? Так нельзя воевать…»
Я чувствовал, конечно, что они правы в своих обвинениях. Я был только инженером-оружейником; мой социальный кругозор был ограничен. Я любил свое оружейное дело, и оно целиком заполняло всю мою жизнь. Конструкция какой-нибудь автоматической системы или чертеж пули с наивыгоднейшей для преодоления сопротивления воздуха формой интересовали меня более всего. Но катастрофа со снабжением русской армии была слишком ужасна. Отсталость России оказалась чудовищной. Это заставило меня, как и многих других, подумать о тех вопросах, мимо которых мы раньше равнодушно проходили. Так жить дальше было нельзя!..
АРМИЯ ОТСТУПАЕТ
Теряя массы пленных, орудия и обозы, медленно отходила осенью 1915 года безоружная русская армия под ударами неприятеля, обильно снабженного разнообразной военной техникой. 4 августа была оставлена Варшава. А затем постепенно очищались и сдавались крупнейшие крепости – Ковно, Новогеоргиевск, Оссовец…
Помню ночь накануне оставления Брест-Литовска. Окрестности его пылали, а в самом городе полная темнота, на улицах – никакого освещения. Все лавки были закрыты, ничего нельзя достать из продовольствия. Железнодорожный буфет пуст – все съедено. С большим трудом я раздобыл себе кусок сыра – весь мой скудный обед за целый день. Надо было выбираться из города, и поздно вечером я устроился в одном из санитарных поездов.
B купе около дымящегося самовара завязалась беседа. Настроение было подавленное. Армия отступала, громадные территории отдавались врагу. Многие считали, что наступает конец войны и что Россия не может больше противостоять неприятелю. Как бы в подтверждение этому слышались частые взрывы, которыми уничтожались наши укрепления и различные запасы. Громадные зарева пожаров, развеваемых ветром, выделялись на фоне мрачного покрова темной ночи.
Я сделал попытку ободрить собеседников. Не все еще потеряно, убеждал я. Оставление территории не является еще концом войны, была бы только сохранена армия. А русские войска не уничтожены, они выполняют планомерное отступление. Этот великий отход без разгрома и уничтожения армии по достоинству будет оценен только в будущем. В 1709 году мы видели шведские войска под Полтавой, в 1812 году армии Наполеона после боя под Бородиным были в Москве – и все-таки русские выиграли войну. Я указывал также на то, что у России есть союзники, мощь которых чрезвычайно велика. Они должны помочь русской армии и снабдить ее всеми техническими средствами. Немыслимо, чтобы этого не было! Ведь, оказывая помощь России, они сберегают самих себя…
Высказываясь таким образом, я, однако, и сам в глубине души не верил своим словам, я чувствовал, что доводы мои не являются убедительными. Постоянные поражения и отступления отнимали всякую бодрость, всякую надежду на благоприятный исход войны и на возможность ее продолжения.
Поднялись горячие споры. В нашем разговоре не принимал участия только один молчаливый доктор, с карандашом в руке изучавший какие-то чертежи. Заинтересовавшись, я подошел к нему. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что перед доктором лежит атлас к моему труду «Основания устройства автоматического оружия»! Так как тема была слишком специальная и сухая, то, само собой разумеется, сочинение это было распространено только между оружейниками. Понятно мое громадное удовольствие, когда я увидел человека, прилежно изучающего различные образцы автоматического оружия. Ни оставление Брест-Литовска, ни занятие врагом громадных территорий, ни пожары, ни взрывы – ничего не действовало на доктора. Его всецело поглощал интерес к оружию. Мне рассказали, что доктор отдавал весь свой досуг изучению механизмов автоматических винтовок, несмотря на добродушные насмешки со стороны своих коллег. Когда я признался в своем авторстве, то этот «доктор по ошибке» всячески старался выказать свое внимание ко мне: он поделился на ночь со мной подушкой и укрыл меня своей буркой, так как ночь была очень холодная.
Я направился в городок Венден – в район сосредоточения XII армии, которая вновь формировалась для предохранения путей к Петрограду. Здесь я также должен был осмотреть в войсках оружие, привести его в порядок, организовать починочные мастерские.
Все дороги, размытые наступившими дождями, были запружены отступающими войсками, Передвижению войск мешал огромный поток беженцев. Бесконечной вереницей двигались по дорогам и по обочинам телеги, нагруженные всяким скарбом; слышался плач голодных детей, рев привязанной к телегам скотины; исхудавшие лошади с выдававшимися ребрами, надрываясь, тащили тяжелую кладь. Печать уныния и сумрачной скорби отражалась на лицах людей, шагавших рядом с телегами. Из расспросов я узнал, что они двигаются в Смоленскую губернию. Сколько дойдет их до места?
Наряду с телегами беженцев иногда можно было видеть повозки, запряженные несколькими лошадьми. На этих повозках покоились всевозможных размеров церковные колокола. Колокола вывозились из покидаемых районов, чтобы не оставлять немцам медь, в которой они сильно нуждались для изготовления патронных гильз.
Куда ни приедешь в это время, всюду видишь, как в каждом селе, в каждом городке возводятся леса около церквей, снимаются колокола и с громадными усилиями доставляются до ближайших станций железных дорог. Какие большие леса надо было возводить для высоких звонниц, чтобы снять какой-нибудь колокол! Наблюдая все эти усилия, всю эту колоссальную работу, я думал, что ни одно приказание правительства не выполняется так добросовестно и так старательно, как этот вывоз злосчастных колоколов. Как будто в этом заключалось самое главное дело, как будто в этом лежало спасение России от всех ее бед и напастей!..
Русская армия медленно отходила на восток. В то время в ней насчитывалось всего около 800 тысяч штыков, раскинутых на громадном фронте. То была ничтожная по количеству армия величайшего государства со стосемидесятимиллионным населением.
До какой степени возрос тогда недостаток винтовок, видно хотя бы из следующих телеграмм главнокомандующего Янушкевича военному министру Сухомлинову:
«Армия III и VIII растаяли. В корпусах из трех дивизий по 5 тысяч штыков. Кадры тают, а пополнения, получающие винтовки в день боя, наперебой сдаются…» «В XII корпусе из 7 дивизий 12 тысяч штыков. Нет винтовок, и 150 тысяч человек стоят без ружей. Час от часу не легче. Ждем от вас манны небесной. Главное, нельзя ли купить винтовок…»
Если хоть половина полка имела оружие, то это уже считалось отличным. Подавляющее большинство дивизий имело всего по 4-5 тысяч штыков, то есть, по существу, дивизия являлась всего лишь полком.
Личный состав армии, в особенности пехотных частей, вследствие громадных потерь и плохого обучения новых пополнений представлял собой невысокую боевую ценность. Кадровые бойцы и строевые команды сохранились лишь в артиллерии, инженерных частях и отчасти в кавалерии.
Во время одного из моих переездов я смотрел на идущую походным порядком колонну отступающих войск. Впереди двигалась бригада артиллерии. Ее вел седой генерал на статном коне; седло, уздечка – все было новенькое, щегольское; конь играл и храпел под своим всадником. И у остальных артиллеристов был такой же вид: лошади в теле, амуниция в порядке, офицеры на своих местах. Все это были кадровые бойцы и командиры, которых сразу можно было узнать по их выправке. Потери в артиллерийских частях были сравнительно незначительными, состав хорошо обучен еще в мирное время и очень дисциплинирован. Но не было самого главного – не было меча, которым можно было бы разить врага, не было жала, чтобы жалить: русская артиллерия страдала от страшного снарядного голода. Бывали положения, когда в батарею отпускалось в день лишь по два снаряда на орудие, или, как говорили в насмешку, только для приветствия восхода и захода солнца.
Сзади артиллерийской бригады шел пехотный полк. Двигалась скученная серая масса. Кадровых офицеров почти совсем не было видно, попадались главным образом прапорщики. За год войны вследствие громадных потерь состав каждого полка менялся уже несколько раз. Кадровые бойцы и командиры давно полегли на полях Восточной Пруссии, Западной Польши, Галиции и на Карпатах.
А в хвосте полка на громадном протяжении тянулись отсталые, опираясь на палки, ехали телеги, нагруженные всяким скарбом, усыпанные изнуренными людьми. Видно было, что в части мало порядка и дисциплины. Эти люди уже не были бойцами.
«Кто, – думал я,– сможет влить бодрость в эти ряды, кто сможет воодушевить этих уставших физически и морально людей после всех поражений и потери доверия к своему командованию?!»
К СОЮЗНИКАМ ЗА ПОМОЩЬЮ
Венден, куда я прибыл в середине сентября, был центром так называемой Ливонской Швейцарии. Он представлял собой небольшой красивый городок, отличавшийся необычайной чистотой своих улиц, красивым стилем уютных зданий и массой садов и парков. В нем не было и следа грязных польских городов с их полуразвалившимися домами, занятыми обнищалым еврейским населением. Окрестности Вендена крайне живописны: пересеченная холмистая местность с чисто убранными, разделанными, как парки, лесами и сжатыми желтеющими полями, между которыми то здесь, то там виднеются стройные виллы и богатые мызы местных помещиков. Была осенняя пора, леса стояли, убранные багровой и золотистой листвой; в роскошных парках и цветниках загородных мыз пышными кустами цвели георгины, флоксы, астры; над ними виднелись белые колоннады строений. При взгляде на эти тихие, очаровательные места с трудом верилось, что где-то близко бушует война, разрушаются города и селения, миллионы людей переносят невероятные страдания.
Отсюда я направился в штаб II Сибирского корпуса, помещавшегося в Ремерсгофе, недалеко от Западной Двины, вдоль которой редкой кордонной цепью стояли русские войска.
Но здесь мне пришлось пробыть недолго. На мое имя пришла срочная телеграмма из штаба северо-западного фронта с приказанием немедленно выехать в Петроград в Главное артиллерийское управление.
На другой день я уже был в Петрограде. У меня на квартире лежал секретный пакет. Я немедленно вскрыл его.
«Вы назначаетесь, – прочел я, – членом комиссии адмирала Русина. Немедленно отправьтесь в Лондон. О дне выезда донесите».
Кратко, убедительно, но непонятно! Очевидно, ошибка. Я никак не мог быть членом морской комиссии, так как никогда никакими морскими делами не занимался. Какими путями я попаду в Лондон, тоже загадка. Единственное, что я могу сделать, это донести, что я выехал…
Смысл этой загадки выяснился в ГАУ. Оказывается, меня назначили в состав комиссии, едущей под председательством адмирала Русина в Англию на конференцию союзников. Конференция эта созывалась для обсуждения различных вопросов по боевому снабжению армий. Отъезд комиссии должен был состояться через несколько дней на английском крейсере, прибывающем за нами в Архангельск.
Наконец-то, радостно подумал я, вопрос об оказании помощи русской армии со стороны ее союзников поставлен более основательно! Наконец-то русская армия получит все те предметы вооружения, в которых она так страшно нуждается!
Инициатором созыва конференции союзников был английский военный министр Китченер. Он указывал на пользу совместного обсуждения всех вопросов, касающихся снабжения армий. Он особенно подчеркивал, что только личные словесные переговоры могут привести к правильным решениям и при этом можно будет избежать тех недоразумений, которые так часто случаются при письменном общении. Ясно, что для этого требовались вполне компетентные люди, которые могли бы на месте самостоятельно разрешить все вопросы снабжения, и главным образом артиллерийского снабжения, в котором так остро нуждалась русская армия.
И здесь вновь приходилось удивляться нашим «расейским» порядкам. В состав комиссии входили три моряка, один чиновник, один инженер, один офицер генерального штаба. Себя я также никоим образом не мог считать компетентным во всех вопросах артиллерийского снабжения. Скажу даже больше: кроме своего оружейного дела, я ничего не знал да и не мог знать, находясь с самого начала войны то в Японии, то на фронте. Знать все потребности русской армии, начиная от орудий большого калибра и кончая телефонными станциями, стереотрубами или какой-нибудь капсюльной латунью для наших заводов, конечно, могло только лицо, стоящее в центре всего снабжения, а не я.
Правда, мне был дан подробный список предметов, подлежащих заказу за границей, с краткими объяснениями, почему именно нужен тот или иной заказ. Но этого, конечно, было далеко не достаточно. Везти такую ведомость на конференцию должен был человек, находящийся в курсе всего дела, иначе лучше было бы отправить эту бумагу прямо по почте или с курьером. Но ведь не курьера ждали англичане! Не надо было забывать, что все это происходило в самые тяжелые моменты для армии, во время ее постоянных поражений! Между тем состав комиссии имел безусловно случайный характер и совершенно не соответствовал всей обстановке, которая сложилась для России. Во главе миссии для помощи русской сухопутной армии почему-то был поставлен моряк. Из восьми членов миссии только один был служащим довольствующих учреждений по непосредственному снабжению войск.
Я решил чистосердечно переговорить о моих сомнениях с начальником ГАУ. Но получил категорический ответ, что послать никого другого невозможно. Во всей России не оказалось восьми человек, которые могли бы поехать на такую ответственную конференцию с полным знанием дела!
К счастью, до отъезда оставалось еще несколько дней, и можно было кое-что подготовить к предстоящей миссии. Прежде всего мне хотелось раздобыть все документы, которые могли бы понадобиться для разнообразных справок во время конференции. А детально ознакомиться с ними я рассчитывал уже в пути. Первым делом я забрал все необходимые чертежи тех предметов, которые подлежали заказу, их описания, технические условия на прием и т. п. Далее следовали доклады в различные высшие инстанции – в Ставку, в Государственную думу, военному министру – о потребностях армии в орудиях разнообразного типа и калибра, о боевых припасах, порохе, винтовках, патронах, дистанционных трубках, взрывателях, втулках, лафетах, передках, патронных ящиках, дальномерах и т. д. и т. д. Надо было также достать перечень заводов, которым был дан тот или иной заказ, надо было записать сроки исполнения заказов по контрактам, действительное поступление изделий и т. п.
Только использовав различные знакомства в Главном артиллерийском управлении, мне удалось получить все необходимые сведения. Моя жадность к различным справкам и документам не имела предела, и думаю, что я изрядно надоел своим сослуживцам по ГАУ. Они недвусмысленно спрашивали, когда же наконец придет пресловутый английский крейсер.
Но вот было получено извещение, что крейсер приближается к Белому морю. На другой день мы выехали в Архангельск.
источник: Военно-исторические мемуары проф. В. Г. ФЕДОРОВА «В поисках оружия». Рисунки К. АРЦЕУЛОВА. «Техника – молодежи» 05-1941
