ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НА РУССКОМ ФРОНТЕ
О ЧЕМ РАССКАЗЫВАЮТ ЦИФРЫ
Через несколько дней после возвращения из Японии, 2 января 1915 года, я был вызван к начальнику Главного управления генерального штаба генералу Беляеву. Высокий сухощавый человек с бледным подвижным лицом принял меня в своем кабинете.
– Вы получаете новое назначение: в штаб северо-западного фронта, – сказал он мне. – Русская армия находится в катастрофическом положении вследствие крайнего недостатка винтовок. Размах войны спутал все расчеты, сделанные в мирное время. Положение с винтовками угрожающее. Ваша задача – установить на северо-западном фронте такой порядок сбора, управления и сбережения оружия в войсках, чтобы там не могла пропасть ни одна винтовка. На юго-западный фронт с той же целью назначен полковник Кирсанов.
Из разговора с Беляевым я узнал, что русская армия в результате четырехмесячных непрерывных боев понесла большие потери убитыми, ранеными, больными и пленными. На фронт надо было посылать громадные пополнения: триста тысяч человек отправлялось в маршевых командах каждый месяц. Эти пополнения должны были получать полное вооружение, но запасы винтовок уже иссякли. Сначала маршевые роты высылались вооруженными на половину состава, потом на одну треть и, наконец, совсем безоружными. Винтовки им приходилось добывать на фронте.
Считая порученную мне задачу в высшей степени важной, генерал Беляев приказал мне еженедельно доносить по телеграфу непосредственно в Главное управление генштаба о количестве собранного в армиях оружия. Тогда же я получил и соответствующее отношение к начальнику штаба северо-западного фронта, в котором рисовалось общее положение с винтовками и назывались мои задачи.
После этого разговора я со всей отчетностью понял трагичность положения. Запасов не было, оружейные заводы обладали слабой производительностью, закупить большие партии винтовок с надлежащим количеством патронов не удалось. Вся надежда теперь возлагалась на русского солдата, который должен был выручить из создавшегося положения, сберегая и храня вверенную ему винтовку.
Мне было дано несколько дней, чтобы подготовиться к новой командировке. Я использовал их прежде всего для того, чтобы хорошенько ознакомиться с данными о запасах оружия.
В оружейном отделении Главного артиллерийского управления мне были предоставлены все необходимые материалы. Тогда предо мной и раскрылись те, казалось бы, сухие и лаконичные цифры, которые красноречивее всяких слов говорили о нуждах царской армии.
Согласно положению, разработанному мобилизационным комитетом Главного управления генштаба, в войсках и запасах должно было состоять 4 559 003 винтовки и карабина. В действительности же накануне войны находилось в наличии 4 652 419 экземпляров. Формально все было в порядке.
Так в чем же была причина катастрофы в снабжении армии винтовками? Она заключалась в недостатке тех запасов, которые были установлены для пополнения убыли винтовок от повреждений и утерь. Об этом говорили другие цифры. Для пополнения убыли по расчетам генштаба было выделено всего около 600 тысяч винтовок. Между тем средняя убыль составляла 200 тысяч винтовок в месяц. Выходило, что положенных запасов могло хватить всего на три месяца войны. Невиданный размах мировой войны вызвал и небывалую потерю оружия на полях сражений. Количество утраченных винтовок во много раз превосходило все те нормы, которые были установлены по опыту прежних войн.
В этом просчете и была главная причина катастрофы!
С другой стороны, в горячке первых дней мобилизации под ружье было взято людей значительно больше, чем их требовалось для укомплектования армии. Военный министр Сухомлинов 31 июля 1914 года приказал сформировать вновь 117 лишних запасных батальонов с двойным составом, по 2 тысячи человек в каждом, а в существующих батальонах добавить 224 дополнительные роты по 250 человек в каждой. Эти новые формирования в 300 тысяч человек, не предусмотренные ранее, заставили выделить некоторое количество оружия для обучения. Для вновь сформированных батальонов не было ни помещений, ни кухонь, ни оружия.
Вспомнилось мне одно заседание в генеральном штабе, на которое я попал совершенно случайно в 1912 году. Приехав как-то из Ораниенбаума, с ружейного полигона, я был вызван по телефону помощником начальника Главного артиллерийского управления по личному составу генералом Завадским.
– Начальник управления заболел, – сказал Завадский, – и предложил мне отправиться вместо него на заседание в генштаб по поводу запасов винтовок. Но я в этом деле абсолютно ничего не понимаю и без оружейника не поеду. Прошу вас, Владимир Григорьевич, поехать со мной. Через пятнадцать минут надо выезжать.
– Но ведь это дело снабженческое, – возразил я. – Я как работник комитета понимаю в этих вопросах столько же, сколько и вы. Надо позвонить кому-нибудь другому из соответствующего отделения.
– Уже звонили, но никого нет дома, а у других нет телефона. Надо ехать вам. Начальник управления приказал просить вас об этом.
Пришлось ехать…
Блестящий белый зал, залитый ослепительным электрическим светом, льющимся с роскошных люстр… Черные сюртуки с серебряным прибором и аксельбантами чинов генштаба резко выделялись на фоне этой белизны. Присутствовали и начальники довольствующих управлений – интендантского, инженерного. Из внутренних покоев вскоре вышел генерал Эверт. Под его председательством открылось совещание. Докладчиком был генерал Данилов, занимавший впоследствии пост генерал-квартирмейстера ставки во время войны. Он доложил собранию результаты пересмотра запасов винтовок на случай войны. Ничто не нуждалось, по его мнению, в каком–либо изменении. Генерал Данилов предложил только увеличить количество оружия для запасных батальонов, добавив около 300 тысяч винтовок. Докладчик совершенно правильно оценил, что положенных запасов на случай потери и убыли оружия недостаточно. Но предложенное им увеличение оказалось, по опыту войны, слишком мизерным.
Затем генерал Данилов быстро перешел к другому вопросу. Он обратил внимание на слишком близкое расположение Сестрорецкого оружейного завода к финляндской границе, указывая, что в случае высадки немцев в Финляндии не исключена возможность перерыва в работе завода; он говорил о необходимости перенести Сестрорецкий завод в глубь России.
Такой вопрос не имело смысла возбуждать только об одном Сестрорецком заводе – ведь большинство военных заводов было расположено также в районе Петербурга. Завадский и объяснил это. Данилов удовлетворился ответом и тут же взял предложение обратно, заявив, что с таким неправильным размещением заводов приходится примириться.
Заседание на этом и окончилось. Впоследствии оно оказалось роковым для дела снабжения русской армии винтовками во время мировой войны.
Конечно, в то время я никак не думал, что этот маленький эпизод в моей жизни будет иметь такое огромное значение впоследствии. Именно эти слишком малые нормы для пополнения убыли и для запасных батальонов оказались основной причиной страшного «оружейного голода» спустя два года. Винтовки из запасных батальонов постепенно забирали на фронт, оставляя у них лишь крайне незначительное количество для обучения стрельбе. Учить строю, перебежкам без оружия было нельзя. Запасным батальонам выдавали деревянные модели винтовок, вернее говоря, простые палки. В результате люди приходили на фронт, не умея обращаться с оружием.
Пришлось мне ознакомиться и с производительностью оружейных заводов. Согласно мобилизационному расписанию генштаба, оружейные заводы со дня объявления войны должны были поставлять для того же пополнения убыли по 2 тысячи винтовок в день, то есть по 60 тысяч в месяц. Но это были только цифры на бумаге. На самом же деле оказалось, что оружейные заводы, не получая в последние годы почти никаких нарядов на винтовки, не смогли сразу развить изготовление их в нужном количестве.
Беда русских оружейных заводов да и вообще всех предприятий военной промышленности заключалась в том, что им приходилось работать рывками, главным образом только во время перевооружения армии или вспыхнувшей войны. В обоих случаях исполнение нарядов должно было производиться с невероятной спешкой, заводы значительно расширялись, разбухали. А затем, когда проходило горячее время, они опять свертывались, рабочие должны были пускаться в странствие на заработки.
Начальники заводов бегали в поисках хоть каких-нибудь нарядов. Мы в шутку называли начальника Сестрорецкого оружейного завода, обивавшего пороги различных отделений Главного артиллерийского управления, «нищим, выпрашивающим подаяние». Сестрорецкий оружейный завод изготовлял вместо винтовок взрыватели, кавалерийские пики, дальномеры, различные инструменты. Тульский завод делал станки, калибры, – все что угодно, но только не оружие. В таком же положении находились и другие военные предприятия.
Содержание «безработных заводов» стоило дорого. Министерство финансов все время добивалось закрытия «лишних» военных предприятий. И в 1912 году, то есть всего за два года до войны, эта участь едва не постигла Сестрорецкий оружейный завод.
Какие военные наряды были у этих предприятий накануне грозных событий, можно видеть хотя бы на примере самого крупного оружейного завода – Тульского. Этот завод в январе 1914 года изготовил всего пять винтовок, в феврале также пять, в марте шесть, в апреле пять, в мае только одну, в июне одну, в июле одну учебную винтовку!
За несколько дней до объявления войны крупнейший завод выпускает одну учебную винтовку! Так готовилось военное министерство к вооруженному столкновению.
Но вот разразилась мировая война, и новое несчастье обрушилось на военные заводы. Рабочие-оружейники забирались в армию и отправлялись на фронт. А заводы в это время из-за недостатка кадров не могли развернуть своего производства и дать армии столь необходимое оружие.
В декабре 1914 года, перед моим отправлением на фронт, оружейные заводы дали все вместе 33 тысячи новых винтовок вместо полагающейся ничтожной нормы – 60 тысяч. Между тем боевая действительность показала, что на фронт необходимо посылать каждый месяц не менее 200 тысяч винтовок. В год это составляло почти два с половиной миллиона экземпляров. Даже при полном развороте производства военные заводы могли дать лишь пятую часть этого количества, так как общая их производительность при постройке была рассчитана всего на 525 тысяч винтовок в год. Вот какую мрачную картину составляли цифры, которые я извлек из материалов, предоставленных мне в Главном артиллерийском управлении перед командировкой на фронт.
Последний вопрос, которым я интересовался, было приобретение оружия за границей. Выяснилось, что и в этом отношении дела шли крайне неудовлетворительно.
Винтовки, закупленные в Японии, назначались на вооружение ополченческих дружин, которые составляли гарнизоны крепостей и несли охрану тыловых учреждений. А бывшие у этих частей наши винтовки поступили на пополнение убыли в перволинейных войсках.
Японские винтовки, однако, были каплей в море. Что значили 300 тысяч экземпляров, когда нужно было каждый месяц до 200 тысяч! Поиски оружия продолжались. Винтовки искали повсюду, во всех частях света – в Северной и Южной Америке, в Африке, в Азии.
Делались попытки приобрести обратно старые трехлинейные винтовки, переданные царским правительством Абиссинии во время ее борьбы с Италией в конце XIX столетия. Специально назначенные офицеры ездили даже в Маньчжурию и Монголию, чтобы купить там у населения оружие, взятое от убитых и раненных во время русско-японской войны. Однако командированные лица нашли эти винтовки в таком запущенном виде, что приобретать их не имело никакого смысла.
К концу 1914 года удалось разместить только заказ на 300 тысяч винтовок на заводе Винчестера в Америке. Заказана была не русская трехлинейная винтовка, а система Винчестера под русский патрон. Несмотря на то что система Винчестера значительно уступала нашей, приходилось все же покупать и это оружие, так как завод брался в таком случае выполнить заказ на несколько месяцев раньше.
ХИЩНИКИ ЧУЮТ ДОБЫЧУ
Как коршуны, со всех сторон налетели различные аферисты и темные дельцы. Они наперебой предлагали оружие, обращаясь к русским военным агентам за границей, в посольства и, наконец, непосредственно в Главное артиллерийское управление. Однако в подавляющем большинстве случаев ими руководило только желание сорвать значительный аванс, необходимый якобы на подкуп лиц, от которых зависело распоряжение о передаче оружия. Винтовки в больших партиях, конечно, нигде не могли принадлежать частным лицам, для передачи их необходима была санкция правительства; нейтральные же государства на основании международных соглашений не имели права помогать официально своим оружием воюющим государствам. Переговоры о продаже могли вестись только тайным путем. Понятно, какой ажиотаж создавали различные аферисты в этом деле…
На каждого заводчика или фабриканта, который действительно мог принять заказ, приходилось по десятку проходимцев, ничего не имевших за душой, кроме страсти к легкой наживе и желания сорвать ни за что хороший куш. Отказы нисколько их не смущали, они обращались с жалобами во все инстанции. Более доверчивые, наивные люди, всем сердцем болевшие за критическое положение армии, главным, образом из числа общественных деятелей, принимали все это всерьез и широким потоком следовали различные запросы, обвинения, расследования, мешавшие только работать военным учреждениям. Если дело прогорало в Артиллерийском управлении, аферисты обращались к военному министру Сухомлинову или к другим высокопоставленным лицам; они ехали в ставку верховного главнокомандующего. Аферисты и дельцы проникли даже на фронт. Визитная карточка какого-нибудь доверчивого члена Государственной думы давала им доступ всюду.
Уже во время пребывания на фронте я как-то был свидетелем характерного случая. Во время обеда в помещении штаба северо-западного фронта начальник артиллерийских снабжений генерал Похвиснев был вызван к телефону. И затем произошел такой разговор:
– Кто меня хочет видеть? Американские заводчики с предложением заказов на снаряды? Да я-то здесь при чем? Объясните им, – говорил Похвиснев, – что мы здесь никакими заказами не занимаемся, для этого существует ГАУ в Петербурге…
В телефон ответили, что иностранцы знают об этом, но просят какой-нибудь документ, что заказ на снаряды безусловно необходим.
– Скажите им, – повысил тон Похвиснев, – что никаких документов я им не дам, так как и без того всему миру известно о нашей катастрофе со снарядами.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что «заводчики» убедительно просят принять их и переговорить с ними о заказе, причем они показывают карточку какого-то члена Государственной думы.
– Так пошлите их немедленно ко всем чертям, – кричал уже Похвиснев, – вместе с дураком, который раздает свои карточки всяким проходимцам!
Ажиотаж с заказом снарядов был не меньший, чем с винтовками. Все воюющие страны после первых больших сражений маневренного периода испытывали острую нужду в снарядах. Но англичане и французы сумели первыми законтрактовать наиболее мощные американские заводы. Для России оставались одни «объедки». Многие заказы для русской армии были размещены на еще только строящихся заводах, и поставки, конечно, должны были выполняться с большим запозданием.
В Оружейном отделении ГАУ я узнал и о продолжении переговоров насчет поставок американских винтовок Краг-Юргенсона, о которых со мной беседовали два «инженера» еще в Осаке. Непременным условием ставилась, конечно, выдача аванса в несколько миллионов рублей. Несмотря на официальное заявление военного министра США, что все винтовки Краг-Юргенсона находятся в артиллерийских складах и что они не будут проданы ни частным лицам, ни правительствам каких-либо государств, предложения о продаже винтовок все-таки продолжали поступать.
Военный агент в Бельгии сообщал о возможности приобрести партию в 300 тысяч бельгийских винтовок системы Маузера с доставкой в один из портов Ботнического залива. Продавец требовал предварительного разрешения провезти эти винтовки через линию английской морской блокады, а главное, немедленной уплаты третьей части всей суммы за риск. Когда продавцу было предложено доставить винтовки в любой французский порт, с тем чтобы русское правительство без всякого риска перевезло их через Архангельск в Россию, то делец от дальнейших переговоров отказался.
Военный агент в Париже доносил о предложении приобрести полмиллиона винтовок Маузера, находящихся в Южной Америке, в Буэнос-Айресе. Однако при обследовании никаких винтовок так не оказалось.
Выделялось предложение парижского отделения Петроградского международного Коммерческого банка закупить в Бразилии все партии маузеровских винтовок в количестве 900 тысяч экземпляров. Шутка сказать, почти миллион винтовок, да еще по тысяче патронов на каждую! Оружие по заявлению продавцов, находилось в Рио-де-Жанейро и было готово к погрузке, Главное артиллерийское управление отправило в этот город приемщиков и зафрахтовало два парохода Добровольного флота. Но никаких винтовок там также не оказалось…
Разгул спекуляций и обманов бушевал вовсю. Ни отказы вести переговоры, ни заключение в тюрьму многих мошенников не могли разогнать эту стаю хищников.
НА ПЕРЕДОВЫХ ПОЗИЦИЯХ
5 января 1915 года я выехал в Седлец, где был расположен штаб армий северо-западного фронта, главнокомандующим которого в то время был генерал Рузский.
Если в центре правильно уясняли создававшуюся обстановку с оружием, признавая ее крайне тревожной, то в Седлеце, в Управлении начальника артиллерийских снабжений, вопрос стоял несколько иначе. Ознакомившись с отношением генерала Беляева, начальник снабжений крайне резко обратился ко мне:
– Из этого отношения можно заключить, будто мы здесь ничего не делаем и не заботимся о надлежащем сборе оружия. Немедленно доложу генералу Рузскому, что никаких ваших личных сношений с штабом, помимо меня как вашего прямого начальника, быть не может.
Таков был «ласковый» прием, оказанный и в штабе северо-западного фронта. Утешением служило то, что моя работа должна была проходить не в штабе, у начальника снабжения, а в войсках, куда я другой же день и выехал…
Между тем положение с оружием в войсках северо-западного фронта было, по моему мнению, отчаянным. На этом фронте числилось 57 дивизий, но нехватка винтовок достигала огромной цифры в 320 тысяч экземпляров. Другими словами, 21 дивизия числилась только на бумаге!
Первые мои поездки во II армию, а также во вновь сформировавшуюся XII армию имели главной целью ознакомиться с порядком сбора и исправления оружия, со всем тем, что было сделано войсками в этом отношении.
На железной дороге в Гродиск, где был расположен штаб II армии, были только или военные, штатские люди уже отсутствовали, чувствовалась близость позиций. Пять месяцев войны, пять месяцев боев и жизни среди страданий и смерти, конечно, наложили свой отпечаток – реже можно было встретить беспечную улыбку, на лицах отражалась большая озабоченность. Мысль о том, что война, повидимому, затягивается на продолжительное время, проникала все больше в сознание как офицеров, так и солдат. Я встретил многих своих знакомых, бывших раненными и вновь уже вернувшихся в строй, и казалось мне, что вместе с потерей крови и перенесенными мучениями пропала у них и наивная вера в быстрое окончание войны, в легкую победу над врагом, которая была у всех вначале.
Кризис снабжения выявился не только в винтовках, но и в отношении снарядов, особенно к 76-миллиметровым пушкам. За время интенсивных боев в течение осени и зимы 1914 года была расстреляна значительная часть запасов военного времени, заводы же не смогли еще наладить изготовление снарядов в тех громадных масштабах, которые потребовала война. Снарядный голод ощущался даже сильнее, чем недостаток винтовок. Пехота не могла вести наступление без поддержки артиллерийским огнем.
Силы армии были надорваны! Наступил самый тяжелый год за все время войны.
В снежную метель, в стужу и ветер я добрался до 1-го армейского корпуса, входившего в состав II армии. Начальником штаба корпуса был генерал Новицкий, братьев которого я хорошо знал.
Мы разговорились, что называется, «по душам». Генерал Новицкий подробно рассказал мне о состоянии войск и о том, какую острую нужду они терпят во всем.
– Потеря оружия действительно колоссальная, – говорил он. – Безусловно, необходимо принять какие–то решительные меры. От когда–то хорошо обученных и сплоченных полков теперь осталось одно их название. За пять месяцев войны наш корпус потерял двадцать девять тысяч человек без вести пропавших, мы насчитываем до четырех тысяч убитых и раненых около двадцати тысяч. Вот вы и посчитайте, сколько должно быть потеряно оружия. У малообученных солдат, поступающих теперь для укомплектования, нет сознания крайней необходимости беречь свое оружие. При выносе раненых с поля боя винтовки зачастую теряются…
Из штаба корпуса верхом, в сопровождении казака, я быстро доехал до штаба 22-й пехотной дивизии и, выполнив положенные формальности, добрался до места расположения 87-го пехотного Нейшлотского полка.
Командир полка лежал больной. Рядом с его кроватью стояло свернутое знамя; несколько офицеров спало в другом конце комнаты на соломе, остальные сидели за чаем около маленького столика. В комнате было темно; свеча, вставленная в бутылку, еле освещала всю эту картину. Командир долго беседовал со мной. Так же как и генерал Новицкий, он считал, что необходимо принять особые меры для лучшего сбора оружия.
– До последнего времени мы думали,– говорил он, – что во внутренних округах России имеются большие запасы винтовок. Первое время пополнения приходили к нам более или менее вооруженными. Да и у нас кое-что было; зачем, например, винтовка обозному? Оставалось у нас оружие и от заболевших и раненых. Казалось, что винтовок у нас всегда хватит. Вот мы немножко и распустились. Не так дрожали за каждую винтовку, как это нужно было. А теперь у нас ничего нет. Пополнения же стали прибывать с пустыми руками.
Узнав, что я хотел бы побывать в окопах, он приказал дать мне для сопровождения двух стрелков. Я отправился с ними в путь. По дороге они расспрашивали меня, когда окончится война. Что мог сказать я им?
Мы приближались к одинокой халупе, черневшей на белоснежном покрове. Вдруг раздались один за другим два резких выстрела. Недалеко от нас с характерным резким свистом в воздухе разорвались шрапнели. Неприятельские орудия, вероятно, были пристреляны и наведены по халупе.
Дежурные орудия, – сказал стрелок, – всегда выпускают два снаряда даже по отдельным людям. У «него», наверно, снарядов много!
Вскоре мы добрались до окопов…
Безбрежная, занесенная снегом равнина расстилалась предо мной. Впереди наших окопов, в нескольких десятках шагов, протекала еле заметная Равка, берега которой были покрыты льдом, и лишь средняя часть реки служила непроходимой границей между нами и немцами; их окопы, расположенные от нас в полуверсте, были едва заметны. Луна серебристым светом освещала печальную, унылую равнину.
Изредка слышался свист снаряда, нарушавший мрачную тишину, или резкий звук ружейных выстрелов наших патрулей, перестреливающихся с неприятелем.
Сопровождаемый офицером, я направился вдоль окопа. Через каждые два-три шага в небольших ложбинках лежали наши трехлинейные винтовки, занесенные только что выпавшим снегом. Изредка попадались часовые; люди же спали и отдыхали в устроенных для них уширениях окопа.
Я шел и думал, что такая же полоса передовых позиций должна тянуться по всему русскому фронту от Мазурских озер Восточной Пруссии до границ Румынии, огибая своей извилистой линией весь театр военных действий.
Заносимые снегом, поливаемые дождем, засыпаемые песком со стен ложбинок, лежат вдоль громадного фронта в наскоро построенных окопах трехлинейные винтовки, плод работ и трудов русских оружейников.
В течение всей своей жизни мне пришлось работать с оружием. Мне пришлось изучать его конструкцию, историю всех его усовершенствований, его производство на оружейных заводах, правила обращения с ним, различные способы стрельбы… Но только здесь, в окопах, я наконец увидел, как оберегала границы нашей страны эта винтовка, на создание которой положено было столько трудов, столько творческих мыслей, столько опыта и знаний русских оружейников.
Мысленно переносился я в ту обстановку, где рождались винтовки и другое оружие.
Стучат многотонные молоты и прессы; выковываются и штампуются заготовки различных оружейных частей; блестят и сверкают раскаленные угли горнов; лижет пламя нагретые докрасна куски стали; в грязной одежде, с обмазанными сажей лицами исполняют свой тяжелый труд кузнецы.
Стучат станки мастерских; быстро вращаются шкивы с перекинутыми через них приводами,– у каждого станка виден рабочий; с величайшей точностью изготовляются ружейные части, обмеряемые после каждой операции соответствующими калибрами.
Снуют мастера, наладчики, проходит инженер, отдавая приказания.
Полный своих дум, я шел по окопу все дальше и дальше, и передо мной все так же лежали наши винтовки, заносимые снегом; все так же холодно блестела луна, освещая унылую равнину; все так же слышались разрывы снарядов и звуки ружейных выстрелов наших часовых, перестреливающихся с неприятелем…
«РАНЕНЫЕ» И «УБИТЫЕ» ВИНТОВКИ
Если после каждого сражения подсчитываются потери в людях, то оружейник ведет такой же подсчет и в потерях оружия. Для него здесь есть и свои «раненые» и «убитые». И так же как люди направляются в лазареты и госпитали для получения помощи, так и оружейник заботится о том, чтобы исправить «пораненные» винтовки, пулеметы, орудия в починочных мастерских.
Самой важной стороной в исправлении оружия, особенно для русской армии того времени, была быстрота. Винтовки надо было возможно скорее исправить и выдать безоружным. Между тем Главное управление генштаба назначило для исправления оружия, получаемого от войск, даже такие отдаленные от фронта пункты, как Сестрорецкий, Тульский и Ижевский заводы. Это решение казалось мне неправильным. Перевозка винтовок на заводы, их исправление и обратная доставка заняли бы около полутора месяцев. Если вспомнить, что такому исправлению должны были подвергаться ежемесячно 200 тысяч винтовок, то выходило, что армия теряла на это время около шести действующих корпусов!
Уже при первых объездах войсковых частей для меня стало ясным, что дело с исправлением оружия нельзя было признать столь хорошо налаженным, как это считали, сидя в Седлеце, без выезда на фронт, в передовые окопы. В этом деле царила полная неразбериха. Всякий работал по своему вкусу и разумению. Вначале оружие с полей сражений свозилось к головному этапу, верст за десять-пятнадцать от передовых позиций. Здесь явочным порядком стали организовываться оружейные мастерские для быстрой очистки и исправления винтовок. Необходимость этих мастерских показала сама жизнь. Между тем штаб фронта незадолго до моего приезда приказал закрыть все этапные мастерские, а оружие, собранное с полей сражений, свозить в глубокий тыл – Варшаву, Двинск и Вильно, где были организованы большие тыловые мастерские. Из этих мастерских маршевые команды, направляемые на фронт, и должны были получать исправленное оружие. Таким образом, выдача оружия переходила всецело в руки штаба фронта.
Во время объездов передовых позиций я слышал постоянные сожаления по поводу этого приказа начальника артснабжений.
– Мы прилагаем чрезвычайные усилия, чтобы собрать винтовки после боя, – жаловался мне командир одного из полков. – Я выдаю особые награды из хозяйственных сумм тем солдатам, которые с опасностью для жизни собирают винтовки, оставшиеся впереди наших окопов. И все это я должен отправлять в тыл, чтобы мои же винтовки выдавались другим полкам, не заботящимся о своем оружии.
В это время мы шли по окопу передовой линии. Была глубокая, непроглядная ночь. Вдруг над нашими головами что-то зашевелилось, какая-то большая темная масса перекатилась через бруствер и упала с лязгом и стуком на дно окопа впереди нас. Потом эта масса поднялась, а перед нами оказался плотный коренастый солдат в низко надвинутой папахе.
– Ты откуда? – спросил командир полка.
– Оттуда, ваше высокородие, – бойко ответил солдат, указывая варежкой в сторону «ничьей земли». – Ходил по винтовки.
И тут только я разглядел в темноте его странный вид, Весь он был обвешан оружием. За спиной у него были надеты две винтовки, одна перекинута через плечо, еще две он держал в обеих руках.
– Молодец ты у меня! – сказал стрелку командир полка. – Ну, иди к заведующему оружием. Там тебе выдадут… Вот видите, – обратился он ко мне, когда солдат ушел, – а штаб фронта хочет обойтись без этих охотников. А ведь на таких смельчаках все дело и держится…
А что означала «централизованная» система сбора и исправления оружия, дает представление следующий эпизод. Во время одного из переездов я увидел фурманки, нагруженные «ранеными» винтовками. Фурманки подъезжали к железнодорожной станции, где оружие должно было грузиться в один из вагонов. Винтовки лежали сваленными одна на другую. Солдаты брали по нескольку штук и бросали их в товарный вагон.
– Как можно так обращаться с оружием? – закричал я. – Разве вам никто не говорил, чтобы вы складывали винтовки на солому в полном порядке?
– Я хотел достать соломы, – начал оправдываться старший,– но ее нигде нет…
Конечно, все это были одни отговорки, но вряд ли старший был виноват. Дело заключалось в тех порядках, которые были установлены лицом повыше его. Хороши же будут винтовки после таких перевозок! Побитые прицелы и мушки, утерянные штыки и шомпола будут первым результатом по пути такого «исправления». А сколько подобных перевозок предстоит несчастным винтовкам при их длительном путешествии в тылы! От полка надо перевезти до этапа, где они сваливаются в кучу. Когда этапный комендант раздобудет подводы для отправки на станцию, винтовкам предстоит вторая перевозка. Далее идет сваливание в вагон, опять выгрузка на конечной станции, опять на подводах до тыловых мастерских в Варшаве, Двинске и Вильно. Ведь какое огромное различие существует между отправкой оружия с заводов в специальных ящиках с перегородками, имеющими вырезы, в которые бережно укладываются винтовки, нигде не соприкасающиеся одна с другой – и перевозкой винтовок, собранных с полей сражений во время войны! Сколько лишней работы потребуется после таких путешествий! Между тем большая часть винтовок, подобранных от убитых и раненых, требует на месте лишь основательной чистки и смазки.
Из своих объездов передовых частей я вернулся в Седлец с твердым убеждением, что необходимо в корне изменить установленный порядок, или, вернее, беспорядок, в сборе и исправлении оружия.
Приказ, изданный штабом фронта, привел неминуемо к тому, что у войск сильно понизился интерес к надлежащему сбору оружия.
– Вы расхолаживаете войска в их усилиях собрать все утерянное оружие. А надо, наоборот, – спорил я с работниками штаба фронта, – всемерно поощрять их старания в этом направлении; войскам должна быть крепко привита мысль о том, что от них самих, от их энергии зависит преодоление кризиса с винтовками…
После долгих споров и пререканий Управление начальника артиллерийских снабжений согласилось с моими доводами.
В середине февраля я сдал составленное мною новое положение о сборе оружия и о передовых починочных мастерских. Оно было объявлено по войскам северо-западного фронта 23 февраля 1915 года.
Руководство сбором оружия было возложено теперь на особого офицера, назначаемого для этой цели в каждой дивизии.
В его распоряжении находилась команда безоружных и несколько конных земских стражников. Сбор оружия должен был организовать и корпусный комендант. Таким образом, вся прифронтовая полоса как бы дважды «прочесывалась» сборщиками оружия.
Каждый легко раненный стрелок, приходящий на перевязочный пункт, должен был обязательно принести с собой свою винтовку. Установлены были строгие взыскания за утерянное оружие. Помимо этого была организована тщательная проверка всех деревень, сел и местечек в тылу расположения войск, так как было известно, что население часто подбирает оружие и прячет его у себя. Рассказывали также о случаях, когда были пойманы какие-то подозрительные личности, предлагавшие солдатам купить у них винтовки. Здесь нужно было, конечно, считаться и со шпионской работой неприятеля. Кстати говоря, она велась весьма интенсивно.
Помню, как поразил меня один факт, происшедший вскоре после моего прибытия на фронт. Мне пришлось ехать из Белостока в Ломжу. Я явился к этапному коменданту и предъявил ему командировочное свидетельство, прося о каком-нибудь транспорте для передвижения. Он сказал, что через час на Ломжу будет отправлен автомобиль с офицерами двух полков, только что двинутых на передовые позиции. Это было время сосредоточения вновь организуемой XII армии для наступления в тыл немецким войскам, действующим на укрепленных позициях вдоль Мазурских озер.
Вскоре мы отправились… Перед нами расстилалась далекая снежная равнина.
Местность вплоть до неприятельских позиций была открытая. Вдруг наше внимание привлекло одно странное обстоятельство. Две березы, росшие около шоссе, горели. Кому нужно было поджигать березы и притом именно две – по числу только что прошедших полков? Горящие деревья, вероятно, были хорошо видны неприятелю. Мы подбежали к березам. На снегу был разлит керосин. В том, что это сделала шпионская рука, уже не было сомнений. Мы стали срубать шашками горевшие сучья. Топора у нас не было, нам не удалось окончательно затушить эти два сигнальных факела.
ВИНТОВКА В «ЛАЗАРЕТЕ»
Вновь были открыты этапные мастерские, эти своеобразные «лазареты» для оружия. Они получили теперь правильную организацию, в них работали опытные мастера и оружейники.
Все принятые меры значительно ускорили кругооборот винтовок – от их сбора на поле боя до возвращения в строй, «Легко раненные» винтовки сейчас же «перевязывались» – чистились, смазывались, подвергались несложным исправлениям. Все это производилось на передовых «перевязочных пунктах» – этапных оружейных мастерских. Долгим странствиям в тыл подлежали лишь «тяжело раненные» винтовки, требующие более трудных работ по исправлению. И скоро передовые этапные мастерские стали исправлять до 100 тысяч винтовок в месяц.
В середине февраля я был командирован в XII армию, расположенную на фронте Остроленка – Ломжа. Мне было поручено организовать здесь этапные мастерские. Дело это оказалось далеко не легким. Надо было найти подходящее помещение, подобрать квалифицированных оружейников и мастеров, раздобыть где-то необходимое оборудование, инструмент, а также различные весьма важные мелочи – ветошь, паклю, ружейное сало.
Все это постепенно удалось достать, но оставалось самое главное: найти запасные части для винтовок. В этом отношении были использованы все возможные пути. Мы сдирали некоторые детали с винтовок, оказавшихся совершенно негодными. Но таких было сравнительно мало. Потом я направил одного из толковых оружейников со слезными письмами в Варшаву и Двинск. Здесь он должен был раздобыть некоторое количество запасных частей в тыловых мастерских. Наконец я послал просьбу непосредственно в Оружейный отдел Артиллерийского комитета. И мне как «своему человеку» оказали помощь, прислав с Сестрорецкого оружейного завода комплект запасных частей.
Вскоре в мастерских Ломжи и Остроленки началась дружная работа по «лечению» раненых винтовок. Жил я тогда в Ломже при штабе XII армии. Каждый день рано утром я заходил в мастерскую и проверял положение дел. Со всех сторон к нам везли винтовки – из расположенных вблизи частей, госпиталей, от корпусных командиров.
Работа кипела. На двор мастерской приезжали фурманки, нагруженные оружием. Солдаты нашей команды разбирали их и тут же передавали особо назначенным стрелкам, которые прежде всего проверяли каждую винтовку, не заряжена ли она. Винтовки поступали непосредственно с полей сражений, и в магазине или стволе могли остаться случайные патроны. Стрелки открывали затвор, направляя дуло винтовки вверх, и разряжали ее, если там оказывался патрон. Так мы избегали несчастных случаев, которые были нередки в починочных мастерских.
Затем винтовки переносились в дом. В первой большой комнате у нас был устроен склад оружия. Для этого были изготовлены деревянные пирамиды упрощенного образца. В этих пирамидах и расставлялись рядами привезенные винтовки. В соседней комнате шла чистка и разборка оружия. Человек десять-двенадцать занимались этой работой. Они разбирали винтовки на отдельные части, усиленно прочищали каналы стволов специальными длинными протиральниками и тщательно протирали отдельные детали тряпками.
В следующем помещении происходило уже исправление оружия. Это была душа мастерской. Тут уже хлопотали квалифицированные рабочие-оружейники. Они стояли за верстаками, расположенными вдоль окон. У нас был установлен род конвейера: каждый рабочий исполнял только одну определенную операцию и передавал затем винтовку или ее части другому. Первый осматривал канал ствола. Он следил за тем, чтобы не было больших раздутостей, кривизны, погибов от внешних ударов и т. п. Здесь оценивалась лишь годность винтовок к бою в широком смысле этого слова: многое из того, что в мирное время было бы неминуемо забраковано, признавалось теперь годным, по нужде терпимым.
Второй оружейник проверял штыки. Ударами молотка он выправлял погнутые штыки, проверял отточку конца лезвия. Самая большая и кропотливая работа заключалась в исправлении штыков, имеющих качку на стволе. Эта неисправность встречалась очень часто, между тем она неблагоприятно сказывается на кучности боя. Это случается по двум причинам. От частого надевания и снимания штыка разнашивается его трубка, которая насаживается на ствол. Разношенные штыковые трубки обжимались на особом приборе! Штыковая трубка вставлялась между двумя плашками, которые при вращении рукоятки равномерно сдавливали ее. Если обжатие получалось чрезмерным, рабочий брал специальную коническую развертку и немного рассверливал канал трубки. Другая неисправность в закреплении штыка происходила от изношенности штыкового хомутика. Такой хомутик приходилось снимать с трубки, потом рабочий легкими ударами молотка по зубилу нагнетал металл, то есть немного поднимал его на верхнем срезе хомутика, а затем осторожно опиливал край напильником. Так достигалось плотное закрепление хомутиком одетого на ствол штыка.
Были у нас оружейники, которые специализировались на исправлении подающего механизма. Отведя затвор назад, оружейник заряжал винтовку пятью поверочными патронами без пороха. Открывая и закрывая затвор, он проверял правильность подачи патронов из магазина в патронник. При этом патроны выбрасывались из винтовки отражающим зубом отсечки. Чтобы не собирать их всякий раз с полу, мы приделали к верстаку с правой стороны особое полотнище, на которое и падали патроны. Но вот рабочему попадается винтовка, у которой патрон уткнулся пулей в переднюю стенку ствольной коробки. При прежних патронах с тупой пулей таких утыканий не получалось: пуля скользила своей округленной головкой по округленному же скосу ствольной коробки и направлялась в патронник. Новые же пули нередко утыкались острым концом в срез коробки, и патрон заклинивался. В результате сильно понижалась скорострельность. Поэтому, встречаясь с утыканием пули, мы обязательно заменяли старую отсечку-отражатель новой, приспособленной для стрельбы остроконечным патроном. У последней был более короткий зуб, и патроны занимали более высокое положение в магазине; теперь верхний патрон не мог уже уткнуться носиком своей пули в срез коробки, а приходился против ее закругленной части. Собранная винтовка вновь проверялась поверочными патронами.
В четвертой комнате хранились исправленные винтовки. Они также стояли рядами в деревянных пирамидах. Но теперь у них был уже совсем другой вид. Они были в полной исправности, тщательно вычищены и смазаны. Они были опять готовы к бою.
Постепенно нам удалось довести пропускную способность мастерской до 200-250 винтовок в день. А если очень поднажать и работать ночью, то можно было исправлять ежедневно до 350 экземпляров. Примерно столько же давала и мастерская, организованная мною в Остроленке, куда я изредка наезжал. В месяц это составляло на XII армию около 20 тысяч винтовок. Подобным же образом было организовано дело и в остальных четырех армиях северо-западного фронта. Так фронт мог получать каждый месяц до 100 тысяч исправных винтовок.
Помню, однажды я вышел из мастерской и направился к этапному коменданту, чтобы попросить у него верховую лошадь для поездки на передовые позиции. Навстречу мне попалась маршевая рота, которая шла к нашей мастерской за винтовками. Раздалась обычная команда прапорщика:
– Смирно, равнение направо!
Я внимательно рассматривал проходящих мимо солдат, их лица, выправку, одежду. Моя оценка как человека, долго прослужившего на военной службе, была неудовлетворительной. Лица солдат были понурые, недовольные; шинели сидели мешком, фигуры сутулились, равнения по рядам не было, многие шли не в ногу. Маршевая рота не была похожа на воинскую часть. Это была толпа людей, наскоро одетых в военную форму.
Через час я выехал верхом от этапного коменданта на позиции. Впереди меня двигалась какая–то часть. Залихватская, бодрая песня неслась по рядам. Замыкающий унтер-офицер, услышав топот лошади и увидев полковника, хотел было скомандовать «смирно». Но я отмахнул ему и поехал шагом рядом с частью.
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать,
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять!
– заливались солдатские голоса.
Лица стрелков были бодрые, веселые, шаг был широкий, часть шла в ногу, слышался ровный хряст снега, начинавшего уже подтаивать на февральском солнце.
Я поровнялся с офицером и изумился: это был тот же прапорщик, который вел маршевую роту к нам в мастерскую. И солдаты были те же. Вон тот же длинный правофланговый, отбивающий теперь мерный шаг в первом ряду роты. Что случилось с командой? Как произошло такое быстрое превращение понурой толпы в молодецкую роту?
Причина была ясна! Теперь на плече каждого солдата была винтовка, теперь из безоружного он превратился в бойца. И войсковую часть не узнать! Я с удовольствием смотрел на бодро идущие ряды…
Эта картина, однако, заставила меня подумать и о другом. Я видел теперь, какое значение имеет снабжение оружием, как оно преображает человека. Но, думалось мне, преображение это могло быть лишь временным. Катастрофу с винтовками я оценивал раньше лишь со стороны количества, с точки зрения языка цифр, статистических данных: сколько не хватает в армии винтовок, сколько изготовляют оружейные заводы, сколько винтовок удалось закупить. Но я не обращал внимания на моральную сторону этого дела, на психику войск, имеющую громаднейшее значение на войне. Какое неблагоприятное, скажу больше – разлагающее влияние должен оказывать недостаток винтовок на моральное состояние призванных! Какие мысли и какие чувства должны возникать у людей во время долгого пребывания без оружия в запасных батальонах, где для обучения вместо винтовок выдавались простые палки!
КТО ВИНОВАТ?
С февраля месяца Ломжа и близлежащие города – Остроленка и Прасныш – стали подвергаться бомбардировке с аэропланов. Почти каждое утро в предрассветной дымке появлялись эти незваные гости, сбрасывая свои смертоносные подарки. В Остроленке бомбой была разрушена часть дома, где помещалась оружейная мастерская.
Конец месяца застал меня в 6-м Сибирском корпусе, входившем в состав II армии, которая предохраняла подступы к Варшаве.
Чуть брезжил рассвет, в туманном сумраке еле виднелись наши окопы. Падавший всю ночь снег прекратился, ветер утих. Вокруг, куда ни кинешь взор, далеко простиралась покрытая снегом пустынная равнина с редкими полуразрушенными деревушками. Царившая мрачная тишина изредка прерывалась гулом летящего снаряда, ударом и взрывом, выбрасывавшим громадный столб черного дыма. Немецкая тяжелая артиллерия вела обычный обстрел наши позиций.
Закончив работу, я возвращался в штаб корпуса вместе с начальником штаба одной из дивизий. Все передвижения приходилось совершать ночью, так как наше расположение отлично было видно с немецкой стороны и противник открывал огонь даже по отдельным людям.
С русской стороны царило полное безмолвие. Тяжелой артиллерии у нас было слишком мало, чтобы состязаться с германскими дальнобойными орудиями. Не было и снарядов.
– Надо было уладить конфликт мирным путем, – говорил я своему спутнику, – надо было задержать войну до проведения в жизнь большой военной программы.
– Хорошо так говорить, – возразил он. – Нас все равно втянули бы в эту потасовку… Вот чего я не понимаю, – вдруг с какой–то запальчивостью начал штаб-офицер. – Ну хорошо, предположим, что тяжелая артиллерия – слишком большой и сложный вопрос. Нам трудно было справиться с этим делом. Но мне совершенно непонятно, как могло ваше Главное артиллерийское управление не позаботиться о том, чтобы заготовить необходимое количество винтовок и снарядов к полевой артиллерии. Ведь пополнения приходят к нам большей частью безоружными, нам девать их некуда, они только развращают личный состав. Вы оружейник, – как могли вы так халатно отнестись к этому важнейшему вопросу?!
Тяжело было мне слушать эти обвинения в халатности и преступной небрежности. Я не мог отвечать спокойно.
– Я категорически вам заявляю, что все количество винтовок, а также снарядов к полевым пушкам было заготовлено Артиллерийским управлением согласно установленным нормам…
– Хороши ваши нормы, мы видим теперь, каковы они! – резко перебил меня штаб-офицер..
Я окончательно вышел из себя:
– Не наши, а ваши нормы! Вы-то, вы-то сами как представитель генерального штаба, как могли вы так халатно, так преступно отнестись к определению норм запасов оружия! Вы офицер генерального штаба. Вы должны знать, что нормы запасов оружия определяли мобилизационный комитет генштаба и особая комиссия генерала Поливанова, а совсем не ГАУ; последнее является только исполнителем ваших указаний.
– Ну, вы защищаете так ГАУ лишь потому, что вы сами в нем служите. А что делал ваш генерал-инспектор артиллерии, который обязан был инспектировать все отрасли артиллерийского снабжения, а следовательно, и крайний недостаток норм?
Все одно и то же –с кем ни поговоришь, куда ни приедешь, думал я, везде одни и те же горькие обвинения. От них никуда не скроешься, никуда не уйдешь. Никто, конечно, не интересовался, не читал и не стал бы читать Положения о генерал-инспекторе артиллерии, который должен был проверять главным образом обучение строевых частей артиллерии. Никому, конечно, не были известны ни нормы оружия, установленные генштабом, ни действительное наличие наших запасов, ни сроки возможного выполнения новых заказов на винтовки со всеми трудностями развития производства. ГАУ считали повинным за все, оно делалось единственным козлом отпущения за поворот в ходе кампании. Несмотря на то, что я как член Артиллерийского комитета абсолютно не имел никакого отношения к снабжению, мне, может быть, чаще, чем кому-либо другому, приходилось выслушивать все эти обвинения. Ведь я бывал не только в штабах, но главным образом в самих войсковых частях, при осмотрах оружия в пехоте, которая более всего страдала от недостатков в боевом снабжении, расплачиваясь за них своей кровью и жизнью…
С тропы, проложенной от окопов, мы свернули на дорогу. Мимо нас тянулся громадный транспорт раненых. На крестьянских телегах, которые с трудом везли тощие лошаденки, лежали на соломе раненые. Изможденные страданиями лица, окровавленные повязки. Около телег, держась за них, тащились стрелки, получившие более легкие ранения.
Не все ли равно для них, кто виноват в их муках и страданиях! Что значит для них Главное артиллерийское управление или Главное управление генштаба! Какое им дело до всего этого! Как бесцельны были наши взаимные упреки, дрязги, самооправдания!
«Вот оно, наше общее преступление – начинать войну без достаточной подготовки, не имея надлежащего количества вооружения, – думал я. – Да, преступление! И никакие разговоры не помогут нам скрыться от ответственности за него».
источник: Военно-исторические мемуары проф. В. Г. ФЕДОРОВА «В поисках оружия». Рисунки К. АРЦЕУЛОВА. «Техника – молодежи» 04-1941
