Торжество Непобедимой Армады, 8 августа 1588 г.
Любителям альтернативной истории от настоящего историка и мастера своего дела Сергея Махова в качестве ответа коллеге Тохта.
Филипп II мог легко достичь поставленной цели – но, как отмечает Джеффри Паркер, самой трудной для этого государя проблемой являлся он сам.
Перу Джеффри Паркера, профессора истории университета штата Огайо, принадлежат такие работы, как «Восстание в Нидерландах», «Филипп II», «Военная революция», «Испанская Армада» (в соавторстве с Колином Мартином), а также недавно увидевшая свет книга «Великая стратегия Филиппа II». Кроме того, Паркер является редактором сборника «Спутник любителя военной истории».
Прояви некоторые британские историки больше настойчивости, и 8 августа вполне могло бы стать в Англии национальным праздником – ибо именно в этот день в 1588 году военно морской флот Елизаветы Тюдор сорвал предпринятую Филиппом II попытку завоевания Англии. Поражение Непобедимой Армады открыло для стран северной Европы доступ к Американскому континенту и, таким образом, сделало возможным возникновение в будущем Соединенных Штатов.
В то время Филипп II властвовал над Испанией и Португалией, половиной Италии, над большей частью Нидерландов и бесчисленными колониями, разбросанными по всему земному шару – от Мексики, Манилы, Макао и Малакки до Гоа, Мозамбика и Анголы. Иными словами, Филипп владел империей, в пределах которой, по словам его апологетов, «никогда не заходило солнце». Кроме того, его выросший при испанском дворе кузен, Рудольф Габсбург, управлял Австрией и всей Германской империей, а вождь французских католиков герцог де Гиз оказывал Филиппу безоговорочную поддержку. Однако и этому могущественнейшему в мире монарху пришлось столкнуться с серьезной проблемой.
В 1572 году в северо западных провинциях Нидерландов началось восстание. Несмотря на огромные затраты и посылку отборных войск во главе с племянником короля герцогом Пармским Александром Фарнезе, Испании не удавалось восстановить контроль над мятежными провинциями Голландия и Зеландия. Постепенно король уверовал в то, что восстание не выдохлось лишь благодаря английской поддержке, и в 1585 году пришел к выводу, что предпочтительнее будет направить ресурсы не на приведение к покорности Голландии и Зеландии, а на завоевание самой Англии.
Его план низложения королевы Елизаветы и возведения на английский трон приверженца католицизма встретил поддержку как католических государей, так и Римской церкви. Тоскана, Мантуя и Святой престол приняли участие в финансировании войны, а папа, вдобавок, обещал всем его участникам полное отпущение грехов.
Королевский Совет тщательно рассматривал различные варианты вторжения, выбирая наилучший. Летом 1586 года королю была представлена карта с различными вариантами действий, снабженная примечаниями и сравнительными оценками как достоинств, так и недостатков вынашиваемых замыслов. Автор карты, Бернардино де Эскаланте, отмел как слишком рискованные проекты нападения с моря на северо-западную Англию (включавший поход флота на север к Шотландии с последующим переходом в Ирландское море) или на Уэльс. Вместо этого он предложил нанести двойной удар: вышедший из Лиссабона военный флот высаживает десант в южной Ирландии, а герцог Пармский с ветеранами из Испанских Нидерландов в то же самое время совершает внезапное нападение на Кент. Предполагалось, что армия Пармы беспрепятственно переправится в Англию на небольших транспортных судах, ибо военно-морской флот Елизаветы отправится защищать Ирландию. Филипп II принял этот план, внеся в него одно-единственное (но оказавшееся роковым) изменение: он приказал флоту из Лиссабона плыть не в Ирландию, а в Нидерланды, чтобы ускорить и облегчить переправку в Англию ветеранов Пармы. Считая свою Армаду воистину непобедимой, он не сомневался в том, что при попытке преградить ей путь в проливе Ла-Манш или Па-де-Кале флот Елизаветы будет полностью уничтожен. Таким образом, чтобы считать победу обеспеченной, Парме следовало лишь дождаться подхода испанского флота.
Порядок действия войск после высадки также определялся указом Филиппа. Им надлежало следовать через Кент прямо на Лондон, взять город штурмом и желательно захватить в плен королеву Елизавету вместе с ее министрами. Предполагалось, что католики на окраинах королевства и прежде всего в Ирландии поддержат единоверцев, подняв восстание. Если же надежда на католический мятеж не оправдается, а Лондон будет держаться стойко, Парма, используя преимущество своего положения, должен будет добиться от Елизаветы трех следующих уступок: прекращения преследования английских католиков, запрета на плавание английских судов к берегам Америки и сдачи Испании всех городов Голландии, где стояли английские войска.
Первая фаза операции в целом прошла согласно плану. 21 июля 1588 года самый большой из появлявшихся когда либо в водах северной Европы флот из 130 судов под командованием герцога Медина-Сидония отплыл на соединение с дожидавшимися его в Дюнкерке тремястами транспортными судами, на которые собирались грузиться двадцать семь тысяч ветеранов Пармы. 29 июля Армада вошла в Ла Манш и, несмотря на неоднократные попытки английского флота остановить ее продвижение, 6 августа бросила якорь в порту Кале, всего в двадцати пяти милях от Дюнкерка. Извещенный об этом в тот же день, Парма 7 августа начал погрузку своих войск на транспортные суда – но, как оказалось, опоздал. В ту самую ночь англичане расстроили боевой порядок Армады с помощью успешной атаки брандеров, а поутру корабли Елизаветы закрепили успех, отогнав еще не успевших прийти в себя испанцев к северу.
Едва испанцы вышли в Северное море, как среди командиров начались ожесточенные споры и обычные в таких случаях поиски виноватых. Дон Франциско де Бобадилья (старший военный советник герцога Медина Сидония, пишет, что «…на всем флоте не было человека, который не твердил бы "я же предупреждал!" или "а что я говорил!"» Сам Бобадилья объяснял неудачу тем, что английские суда превосходили испанские – и по мореходным качествам, и по артиллерийскому вооружению, и по обученности экипажей. Вдобавок на большинстве испанских кораблей ощущалась острая нехватка боеприпасов. Бобадилья указывает также, что
«…несмотря на все это, герцог (Медина-Сидония) сумел привести флот в Кале и встать на якорь всего в семи лигах от Дюнкерка, и если бы Парма выступил оттуда в день нашего прибытия, мы смогли бы осуществить вторжение».
Первый серьезно занявшийся этой темой английский историк, автор увидевшей свет в 1614 году «Мировой истории» сэр Уолтер Рэйли полностью разделяет эту точку зрения. «Англичане, – пишет он, – не располагали силами, способными противостоять армии принца Пармского, сумей тот высадиться в Англии». И действительно, испанское войско, с 1572 года почти непрерывно сражавшееся с голландцами во Фландрии, за это время приобрело несравненные боевые качества. Некоторые ветераны находились в строю по тридцать лет, все они служили под командованием опытных, заслуживших свои чины под огнем офицеров. В течение предыдущего десятилетия эта армия покорила мятежные провинции Фландрию и Брабант, а совсем недавно, в августе 1587 года, вырвала порт Слейс из зубов отчаянно сопротивлявшихся повстанцев и их английских союзников. Парма разработал подробнейший план вторжения, определил порядок действий каждого подразделения и дважды провел тренировочные учения. Достаточно отметить, что ему удалось погрузить двадцать семь тысяч солдат на корабли всего за тридцать шесть часов – прекрасный результат для любой армии любого времени!
Картинка испанской пехоты:
Однако в распоряжении герцога Пармского не было достаточного для обеспечения переправы количества боевых судов, а также тяжелой осадной артиллерии. Зная об этом, Филипп включил в состав Армады гребные суда мелкой осадки, способные отогнать голландские корабли, блокировавшие порты Фландрии, и отправил Парме морем двенадцать сорокафунтовых осадных пушек.
Лишь очень немногие зáмки и города юго-восточной Англии могли бы устоять при осаде, поддержанной такими орудиями. Во всем краю, пожалуй, только замок Эпнор на реке Медуэй, построенный для защиты верфей Чатэма, мог похвастаться выступавшими за линию стен и прикрытыми широкими рвами бастионами, необходимыми для успешной обороны. Крупные города Кента (Кентербери и Рочестер) по-прежнему полагались на давно устаревшие средневековые стены. Между береговым плацдармом Маргейт и Медуэем оборонительных сооружений, судя по всему, не было вовсе, а один Эпнор едва ли мог остановить герцога Пармского и его войско. Слабое место противника Филипп II определил верно.
Не имея на своем пути серьезных препятствий, войско герцога Пармского должно было двигаться быстро. Впоследствии, вторгшись в Нормандию в 1592 году, он, несмотря на упорное сопротивление и численное превосходство противника, преодолел 65 миль за шесть дней. Так что есть все основания предполагать, что четырьмя годами раньше, в случае успешной высадки в Англии, путь в 80 миль от Маргейта до Лондона занял бы у него не больше недели. Даже столица страны не могла считаться хорошо укрепленной, ибо ее защищали устаревшие оборонительные сооружения, остававшиеся неизменными как минимум с 1554 года. Тогда сэр Томас Уотт поднял мятеж, протестуя против брака Марии Тюдор, сводной сестры и предшественницы Елизаветы, с принцем Филиппом – будущим Филиппом II. Повстанцы прошли маршем через весь Кент, у Кингстона (к западу от столицы) переправились через Темзу, беспрепятственно вступили в Вестминстер и, лишь спустившись по Флит-стрит, уперлись в крепостные стены. Эти стены и остановили Уотта, поскольку он не располагал артиллерией.
Впрочем, Парма прекрасно знал, что способность города к обороне отнюдь не всегда определяется состоянием его оборонительных сооружений. В Нидерландах некоторые города с ветхими старыми стенами устояли перед испанцами лишь благодаря доблести своих защитников – тогда как иные, куда более сильные крепости, пали, потому что их жители, гарнизон или комендант соблазнились взяткой. Как писал Парме один служивший на стороне голландцев английский офицер,
«всем известно, что золото короля Испании проделывает в сердцах изменников бреши побольше, чем осадная артиллерия».
В этом отношении войска Елизаветы, воевавшие в Нидерландах, имели не слишком воодушевляющий опыт. В 1584 году английский гарнизон Аальста продал Парме ключи от города за 10 000 фунтов, а в 1587 году сэр Уильям Стэнли и Рональд Йорк с семьюстами английскими и ирландскими солдатами сдали вверенные им опорные пункты (Девентер и форт Зутфен), причем многие из англичан сами перешли к врагу и впоследствии сражались на стороне Испании против бывших товарищей по оружию.
Таким образом, Елизавете и ее советникам приходилось полагаться на не слишком-то надежных людей, ведь основу сил, призванных воспрепятствовать вторжению, тоже должны были составить четыре тысячи солдат из английского экспедиционного корпуса в Голландии. Генерал-квартирмейстер Елизаветы доводился Рональду Йорку родным братом, а сэр Роджер Уильямс в 1570-х годах сам служил в Нидерландах под знаменами Филиппа. Нельзя исключить возможность того, что эти вояки продали бы Парме английские твердыни так же, как их товарищи продавали нидерландские крепости. Однако у Елизаветы попросту не было выбора. Она зависела от ветеранов голландской кампании, поскольку практически не располагала другими обученными войсками. Возможно, городская милиция Лондона, отряды которой муштровались по два раза в неделю, и годилась для настоящего боя (хотя многие сомневались и в этом), но от ополчений графств многого ожидать не приходилось. Огнестрельное оружие имелось далеко не у каждого. На тех, у кого оно было, приходилось всего по четыре заряда, а сами ополченцы, по отзывам их же командиров, представляли собой неорганизованный сброд, способный скорее «перебить друг друга, нежели нанести урон врагу». При этом королеве приходилось держать шесть тысяч солдат на границе с Шотландией, из опасения, что король Яков VI Стюарт (его мать Марию Елизавета казнила в предыдущем году) выступит против нее одновременно с испанцами.
Вдобавок, все приготовления англичан опасно запаздывали. Лишь 27 июля, когда Армада уже приблизилась к Ла-Маншу, Елизавета объявила сбор южного ополчения, тогда же приказав ему выступить в Тилбери (графство Эссекс) – место, отделенное от выбранной Филиппом точки высадки восьмьюдесятью милями пути и рекой Темзой. Плавучее заграждение на реке, предназначавшееся, чтобы помешать проходу неприятельских кораблей, разрушил первый же высокий прилив. Мост из соединенных между собой лодок, по которому войскам следовало пройти из Эссекса в Кент, так и остался незавершенным. Даже в Тилбери, средоточии английской обороны, фортификационные работы начались лишь 3 августа – в тот день, когда Армада прошла мимо острова Уайт. Три дня спустя, когда испанцы бросили якорь в Кале, среди собравшихся в Кенте войск началось повальное дезертирство. А ведь они и без того насчитывали лишь около четырех тысяч человек – смехотворно мало для того, чтобы пытаться остановить закаленных в боях испанцев, да и командование англичан не имело единой стратегии. Местный командир, сэр Томас Скотт, призывал рассредоточить силы вдоль побережья, чтобы «встретить врага на берегу моря», а возглавлявший юго-восточную группировку сэр Джон Норрис настаивал на отводе войск в Кентербери, чтобы закрепиться там и «не пропустить врага в Лондон или в сердце королевства».
Вся эта неорганизованность и сумятица объяснялись, в основном, международной изоляцией и скудостью средств. Елизавета не могла получить денежных займов – ни дома (в силу того, что война с Испанией подорвала английскую торговлю), ни за границей (поскольку банкиры на континенте в большинстве своем не сомневались в победе Испании), и это вынуждало ее в целях экономии средств откладывать все оборонительные мероприятия до последней возможности. Не далее, как 29 июля 1588 года, государственный казначей доложил королеве, что на его столе скопились счета на 40 000 фунтов и «нет ни малейшей возможности раздобыть денег, чтобы их оплатить». «Можно пожелать, – сурово заключил он, – чтобы, коль скоро невозможно заключить мир, враг не медлил и все решилось скорее». Союзников, кроме Голландии, Англия не имела.
В отличие от Елизаветы Филиппу удалось обеспечить надлежащее финансирование своего предприятия – хотя однажды и ему для того, чтобы раздобыть наличные, пришлось заложить фамильные драгоценности. Траты Испании были огромны: только на поддержку Католической Лиги во Франции с 1587 по 1590 год было израсходовано полтора миллиона дукатов, армия во Фландрии за тот же период обошлась в двадцать один миллион. Армада, по утверждению самого короля, стоила ему десять миллионов дукатов. Поскольку один фунт стерлингов того времени равнялся примерно четырем дукатам, можно подсчитать, что общие расходы Филиппа на борьбу с Англией составили около семи миллионов фунтов, тогда как ежегодные расходы Елизаветы колебались возле цифры в двести тысяч. Одновременно дипломатам Филиппа удалось склонить на свою сторону или нейтрализовать все государства Европы. В июле 1588 года, когда Непобедимая Армада вошла в Английский Канал, один из послов при испанском дворе восхищенно писал:
«В данный момент католический король (Филипп II) пребывает в полной безопасности. Франция не в силах угрожать ему, равно как и турки, не говоря уже о короле Шотландии, обиженном на Елизавету из за смерти своей матери. Единственным способным противостоять ему монархом был король Дании, но он недавно умер, а сын его слишком молод, и ему есть чем заняться в своей стране… В то же время Испания может быть уверена, что швейцарские кантоны не выступят против нее сами и не позволят сделать это другим, ибо между ними теперь союз».
* * *
Насколько точна была эта оценка, сделанная современником? В опубликованном в 1968 году романе «Павана» Кейт Робертс красочно живописал последствия возможной победы испанцев:
«В теплый июльский вечер 1588 года во дворе королевского дворца Гринвич в Лондоне умирала женщина. Пули наемного убийцы застряли в брюшной полости и груди. Зубы ее почернели, лицо заострилось. Смерть лишила ее величия, но последний вздох умирающей сотряс целое полушарие, ибо не стало королевы Елизаветы I.
Гнев англичан не знал границ… Английские католики, обескровленные штрафами, все еще оплакивающие королеву Шотландии, все еще помнящие кровопролитное возвышение севера, столкнулись с новым погромом. Нехотя, исключительно в целях самообороны, они стали вооружаться против соотечественников, когда пламя, зажженное Уолсингамской резней, пробежало по земле, смешиваясь со светом сигнальных костров и мрачными отблесками костров аутодафе.
В Париж и Рим… прибывали вести о гигантской Армаде, проходившей мимо мыса Лизард на соединение с ожидавшей ее на побережье Фландрии армией вторжения герцога Пармы… Последовавшее смятение завершилось подчинением Англии Филиппу. Вдохновленные успехом своего союзника за Каналом, сторонники герцога Гиза во Франции наконец-то отстранили от власти ослабевший дом Валуа. «Война трех Генрихов» завершилась торжеством Лиги и восстановлением исконного господства Церкви.
Победитель получает все. Вернувшись в лоно католицизма, Великобритания, направив свои силы на служение папству, сокрушила протестантов в Нидерландах и лютеранские государства Германии, уже ослабленные в религиозных войнах. Северная Америка осталась под властью Испании, а Джеймс Кук водрузил над Австралазией флаг Святого Престола».
Если вдуматься, то столь благоприятный для Испании итог похода Армады весьма правдоподобен, и описанные в романе Робертса события вполне могли иметь место. Убийство, постоянный кошмар двора бездетной Елизаветы, в Европе эпохи Возрождения было обычным способом решения политических проблем. Во Франции от рук экстремистов и наемных убийц пали не только лидеры гугенотов Антуан Наваррский (1563 год) и Гаспар де Колиньи (1572 год), но также короли Генрих III (1589 год) и его преемник Генрих IV (1610 год). Елизавета пережила по меньшей мере два десятка заговоров и покушений, успех любого из которых покончил бы с династией Тюдоров, возложив задачу обороны от безжалостных захватчиков и поисков нового государя на Регентский совет.
Да и без устранения Елизаветы путем убийства или захвата в плен испанская оккупация одного только Кента обернулась бы весьма далеко идущими последствиями. Герцог Парма мог воспользоваться своим преимуществом для того, чтобы вырвать у правительства Тюдоров, устрашенного нашествием, а также восстаниями в Ирландии и на севере страны, существенные уступки. Прекращение преследования католиков повлекло бы за собой рост числа приверженцев Римской церкви. Заморским экспедициям «морских волков», вроде сэра Фрэнсиса Дрейка, тоже пришел бы конец – что оставило бы северную Америку в сфере влияния Испании (тем паче что католические миссионеры уже начинали проникать из Флориды в Виргинию). Наконец, англичанам пришлось бы уйти из Нидерландов, предоставив голландцев их собственной судьбе.
Меж тем в Нидерландской республике уже громко заявила о себе партия мира. Хотя большинство политических лидеров Голландии и Зеландии решительно противились переговорам с Испанией, в некоторых городах наметился раскол, а соседние провинции, вынесшие на своих плечах главные тяготы войны, все чаще высказывались за заключение договора. По словам одного из послов Елизаветы в Нидерландах,
«содружество Соединенных Провинций состоит из представителей множества партий и религий, а именно: протестантов, пуритан, анабаптистов и испанских клевретов, которых совсем немало. Скорее всего, следует ожидать распада на пять частей, причем протестанты и пуритане вместе едва ли составят и одну часть из пяти. При этом, – продолжал посол, – только протестанты и пуритане последовательно стояли за продолжение войны. Если бы нашествие на Англию увенчалось успехом и молодая республика осталась одна противостоять всей мощи Филиппа, давление сторонников компромисса, скорее всего, было бы непреодолимым».
Не имея необходимости содержать дорогостоящую армию в Нидерландах, Испания, в полном соответствии с версией Кейта Робертса, получила бы возможность усилить свое присутствие в других частях Европы и мира. Изгнание гугенотов из Франции и возвращение в лоно Рима многих впавших было в лютеранство земель Германии произошло бы не в XVII веке, а несколькими десятилетиями раньше. Обретя уверенность и опираясь на поддержку Габсбургов, церковь покончила бы с протестантизмом в Европе. Продолжающаяся экспансия Испании и Португалии за морем сопровождалась бы их взаимным сближением и в итоге привела бы к созданию Иберийской империи – воистину мировой державы под скипетром преемников Филиппа II.
* * *
Но вправду ли это справедливо? На всякого, кто пытается сконструировать альтернативную модель истории, накладываются два ограничения: «правило минимального воздействия», сводящееся к тому, что реально имевшую место последовательность событий можно дополнять лишь самыми малыми и наиболее вероятными изменениями, и «контрафакт второго порядка» (подтверждение созданной модели через некоторое время). В рассматриваемом нами случае представляется возможным представить, что пущенные англичанами ночью 7 августа 1588 года брандеры не обязательно должны были расстроить боевой порядок Армады – к примеру, испанцы вполне могли их перехватить и оттащить от своих кораблей. В этом случае Медина-Сидония получил бы возможность дождаться Парму, и уже ничто не помешало бы переправе испанской армии через пролив. Строя такую модель событий, мы допускаем лишь «минимальное переписывание» истории.
Трудно предположить, что Филипп Второй, одержав победу, проявил бы благоразумие и умеренность: он жил в Англии в 1550-х годах (в качестве супруга Марии Тюдор) и во всем, касающемся этой страны, считал себя не просто знатоком, но знатоком, вдохновляемым свыше. «Я могу предоставить лучшие сведения и дать лучший совет относительно этого королевства, его дел и его народа, чем кто либо иной», – сказал он как то раз римскому папе. Такая сверхубежденность объясняет то, почему он стремился лично руководить всеми деталями кампании – начиная с разработки генерального плана, в который Филипп неосмотрительно включил соединение флота из Испании с армией из Фландрии, разделенных тысячами миль соленой воды. Он отказывал кому бы то ни было, будь то советник, генерал или адмирал, в праве усомниться в совершенстве и мудрости его Великой Стратегии. Не слушая советов, он твердил:
«Положитесь на меня, как на человека, обладающего полной информацией о нынешнем состоянии дел во всех областях».
Какие бы препятствия не угрожали его затее, Филипп настаивал на том, что Господь сотворит чудо. Так, когда в июне 1588 года внезапно поднявшийся ветер загнал эскадру назад вскоре после выхода из порта, и Медина Сидония усмотрел в этом дурное предзнаменование, Филипп укорил герцога, заявив:
«Будь эта война несправедливой, мы могли бы счесть бурю за знак, посланный Господом, дабы не творилось противное Его воле. Но коль скоро она справедлива, невозможно поверить, чтобы Он не возжелал ее. Скорее следует думать, что Он отметил нас своим вниманием, даровав более милости, нежели мы могли надеяться. Я посвятил этот поход Всевышнему… Соберись с духом, и выполняй свой долг».
В своей безграничной самонадеянности Филипп настаивал на том, чтобы Армада отправлялась в Кале как можно быстрее, не дожидаясь подтверждения готовности фландрской армии. Похоже, он просто не верил, что корабли голландцев и англичан, курсировавшие в проливе, смогут помешать Медина-Сидонии продвигаться на соединение и координировать с королем все свои действия с помощью депеш. Тех, кто осмеливался рекомендовать ему не торопиться и проявить осторожность, ожидали язвительные королевские упреки.
Нет никаких оснований полагать, что успех вторжения в юго восточную Англию уменьшил бы желание Филиппа совать нос не в свое дело. Скорее всего, он попытался бы осуществить непосредственное руководство дальнейшей операцией, требуя, чтобы по всем мало-мальским вопросам военачальники обращались к нему. (При том, что сам он оставался в Испании, в двух-трех неделях плавания). Вероятно, Филипп потребовал бы от Пармы не поисков компромисса, а полной победы – точно так же, как после каждой успешной операции он отказывался от переговоров с голландцами, истощая в результате свои ресурсы. А случись испанцам увязнуть в Англии, это повлекло бы за собой, с одной стороны, активизацию голландских повстанцев, с другой – ухудшение положения французских католиков. Расходы Испании продолжали бы возрастать, подталкивая страну к банкротству. Впрочем, в 1596 году королевскому казначейству и в действительности пришлось остановить все выплаты по векселям.
После смерти Филиппа в 1598 году (в возрасте 71 года) власть унаследовал его единственный оставшийся в живых сын – Филипп III. Отсутствие старшего, более зрелого и опытного претендента, возможно, объяснялось тем, что наследственность испанских Габсбургов была испорчена продолжавшимися не одно поколение близкородственными браками. Старший сын Филиппа, дон Карлос, заключенный в темницу из за психической ненормальности, мог похвастаться лишь шестью прапрадедами (и прапрабабками) вместо шестнадцати! Генофонд его сводного брата, короля Филиппа III, был не намного лучше: его мать, Анна Австрийская, доводилась своему мужу Филиппу II племянницей и кузиной. Эндогамия – или, как могли бы сказать враги династии, инцест – проистекал из желания объединять наследственные владения и не допускать их дробления. Упомянутый выше дон Карлос был потомком браков между представителями трех поколений правящих династий Испании и Португалии. При всей своей внешней успешности (в 1580 году два королевства объединились) такая политика таила в себе семя саморазрушения. Неудивительно, что спустя еще два поколения эндогамных браков испанские Габсбурги попросту вымерли! Покорение Англии не могло улучшить генофонд испанского правящего дома, а значит, преемникам Филиппа Второго просто-напросто досталось бы больше земель, которые все равно пришлось бы вскоре потерять. Контрафакт второго порядка наводит на мысль, что даже при условии полного успеха Армады, мировая гегемония Испании не продлилась бы долго.
Во всяком случае, победа Филиппа в 1588 году вошла бы в историю как пример исключительно скоординированной операции. Исследователи отмечали бы идеальный выбор места для вторжения, тщательное планирование, привлечение огромных ресурсов, прекрасное дипломатическое обеспечение, позволившее нейтрализовать всех возможных противников, – а также блестящее исполнение, результатом которого, невзирая на все препоны, стало соединение прибывшего из Испании непобедимого флота с непобедимой армией из Нидерландов. Если бы, несмотря ни на что, в понедельник 8 августа ветераны герцога Пармского начали поход на Лондон, то в наши дни вторжение в Англию считалось бы шедевром стратегии. Все нынешние американцы говорили бы по-испански, а день 8 августа отмечали бы как национальный праздник во всем мире.
Написано 7 ноября 2015 г. от Р.Х. http://george-rooke.livejournal.com/426645.html
