Глава первая.
Предварительные наметки.
Пятница. В лето 7436 — го года*, месяца сентября в 24 — й день (24 — е сентября 1927 — го года). Седмица 17 — я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Старое Ваганьково.
Кабинет Директора Департамента Государственной Охраны* в здании в Староваганьковском переулке, был меблирован совсем не в строгом соответствии с протоколом и положением в иерархии занимавшего его чиновника. В кабинете на первом плане располагались старомодный письменный стол, сделанный, по всей видимости, еще при царе — Горохе, и шкаф — сервант. Возле одной стены стояли два деревянных стула с высокими прямыми спинками, обтянутыми кожей, у другой стояли кожаный диванчик и стул. В правом углу расположился пузатый сейф.
Фон Эккервальде, несомненно, вызывал у окружающих страх. Он не был ни страшен внешне, ни кровожаден, ни угрюм. Наоборот, Георгий Васильевич был человек светский, вежливый, обходительный. Люди боялись не Директора Департамента Государственной Охраны, а системы, которую он представлял, люди ощущали безжалостную мощь той машины, которая стояла за его спиной. Директор сумел стать человеком незаменимым, неприступным хранителем высших государственных тайн, стоящим как бы над людскими страстями и борьбой партий. Одновременно он был ловок и, как тогда говорили, «пронырлив», мог найти общий язык с разными людьми. Перед ними разворачивалось все «грязное белье» царской династии и все ее грязные закулисные дела.
Фон Эккервальде был причастен к власти. Власть приносила огромное, не только материальное, но и моральное удовлетворение. Она возвышала человека над всеми остальными. Это своего рода морфий, наркотик, без которого морфинист не может жить. Власть нередко мифологизировали, придавали ей какие — то сверхъестественные черты. И сам носитель власти порой не чурался приписать себе божественное происхождение. Властью злоупотребляют, и тогда трудно приходится тем, кто находится под такой властью. Но ее можно использовать на благо всех чинов общества. Такую власть люди готовы уважать. Директор, похоже, верил, что его уважают, не только боятся.
Уважению связи не мешали, способствовали. Связи — ключевой источник новых возможностей. Чем выше поднимаешься, тем дороже становятся связи. Умение их выстраивать позволяет несколько снизить цену. Известно было, что фон Эккервальде не столько руководил одним из ведомств большого государственного аппарата, сколько поставлял логические решения проблем для аргументированного ответа на любой поставленный вопрос.
В Старом Ваганькове располагался исторический комплекс зданий бывшего Аптекарского приказа. Раньше Аптекарский приказ находился в Потешных палатах Московского Кремля, поскольку связь его с царской фамилией была достаточно тесной и именно при нем находились царские врачи. Важными составляющими частями приказа были государева аптека, так называемый Аптекарский огород (то есть место, на котором выращивались лекарственные растения), кабинет редкостей, где собраны были в первую очередь гербарии, и…царская библиотека.
Из книжного собрания Аптекарского приказа появилась царская библиотека, старейшую часть которой составили книги, находившиеся у основателя династии, царя Бориса Федоровича Годунова, его сына, Федора Борисовича, ближнего боярина Семена Никитича Годунова, умершего в 1612 году и западноевропейские издания, привезенные в Москву английскими купцами Флэтчером и Голсуортом в начале 1609 года.
Аптекарский приказ изначально был призван стать чисто дворцовым ведомством, занимавшимся всем, что относилось к здоровью самого Ивана Грозного и царицы. Но очень скоро Аптекарский приказ расширил свою компетенцию и включил в сферу своей деятельности, помимо забот о здоровье царского семейства, еще и заботу о придворных царя, ближних боярах, военачальниках, а затем и о царском войске. Именно на этот приказ была возложена борьба с терзавшими русскую землю «моровыми поветриями» — эпидемиями опасных инфекционных болезней. С годами назначение Аптекарского приказа, а точнее, одной из важнейших его частей, государевой аптеки, — обслуживание, главным образом, царя и членов его семьи, существенно изменилось. Приказ стал основой для личной секретной службы царя.
В середине семнадцатого столетия Аптекарский приказ перевели из Кремля в Старое Ваганьково. Когда — то местом у Ваганьковского холма заинтересовался Иван Грозный, построивший неподалеку Опричный дворец. Когда — то, рядом с двором, на холме, находилась старинная московская усадьба Лопухиных…Теперь же в обширном Аптекарском дворе, обустроенном в Староваганьковском переулке, в каменных палатах, подвергшихся значительным переделкам и перестройкам, разместилось ведомство Государственной Охраны, впоследствии названное на европейский лад Департаментом Государственной Охраны.
Он был немал и объемлющ. Его основными задачами являлись защита интересов обороноспособности и экономического развития России, политическая и экономическая разведка и контрразведка и промышленная безопасность, наружное наблюдение и охрана иностранного дипломатического корпуса, охрана членов правительства, государственных объектов и специальных грузов, для чего Директору Департамента подчинен был Корпус Городовой стражи.
Департамент Государственной Охраны состоял из нескольких делопроизводств — оперативных отделений, имел в своем распоряжении один из лучших филерских летучих отрядов, обширную сеть осведомителей, собственные информационный и технический отделы, первоклассную фотолабораторию, картотеку, архив, экспертов — лингвистов, искусных парикмахеров и гримеров…
…Со своей обычной пунктуальностью фон Эккервальде принялся за синие министерские пакеты, которых прислали ему в изрядном количестве, время от времени поглядывая на часы. Георгий Васильевич дожидался в своем тесном кабинетике свежих вечерних газет, которые приносил ему пожилой помощник Игумнов, инвалид, потерявший лет семь назад руку в одном серьезном деле. Фон Эккервальде должность ему «пробил» — кабинет — секретарь…Игумнов сегодня задерживался.
…Открыв тяжелую дверь, Игумнов, на стене напротив, увидел песьи головы — символ опричников царя Ивана Грозного. И хоть видел их уж не в первый раз, однако холодок страха вновь обдул сердце и он слегка поежился.
-Задерживаешься, друг ситный… — неодобрительно покачивая головой, сказал фон Эккервальде. — По глазам, отсутствию газет и папке в твоей руке вижу, есть кое — что серьезное?
Игумнов кивнул. Очки в серебряной оправе блеснули у него на носу.
-Я тебя много лет уж знаю. — досадливо сказал фон Эккервальде. — Докладывай. Или сомнения имеешь?
-Имею.
-У тебя, Игумнов, такой вид, словно председательствуешь на генеральной ассамблее лиги в защиту девичьей чистоты. Тогда, пожалуй, начни с чего — нибудь развеселого, из сводки происшествий, случившихся в стольном граде.
-Днем на Самотеке шведского купца обокрали. — начал докладывать кабинет — секретарь, знавший прекрасно о «слабости» Директора смаковать подробно анекдотические служебные ситуации.
-Шведского? Надо же…Интерес для нас какой — нибудь представляет?
…Как правило, промышленной разведкой занимались специализированные фирмы, бюро, агентства экономического анализа, функции их обычно маскировались под вывеской «экономических консультаций» и патентных бюро. В России сделали ставку на особую службу промышленного и технического шпионажа. В зависимости от источников и методов получения информаций, русские подразделяли их на три категории: «белую», «серую» и «черную». «Белая» представляла собой сведения, собранные из различных открытых источников; «серая» — добывалась легальным путем, но уже с использованием некоторых специальных методов, например, путем проведения бесед с иностранными служащими; наконец, «черная» информация, для получения которой использовались методы классического шпионажа, такие как вербовка агентуры, похищение документов и прочее, считалась наиболее ценной.
-Ничего стоящего. — покачал головой Игумнов. — Купец из Стокгольма. Собственно, и не купец он, больше коммивояжер…Фамилия его — Суменсон. В Стокгольме имеет торгово — посредническую фирму, занимающуюся лесом и пиломатериалами.
-На всякий случай, неплохо бы и на него справочку заготовить.
-Слушаюсь.
-Излагай далее…
-Сняли с него плащ, он крикнул «караул!», полицейские же, заместо помощи, сняли с него же портки, пиджак и лаковые штиблеты. По розыску установлено, что дежурили городовые Слякоть и Умнов…
-Чудеса. — сказал фон Эккервальде улыбаясь. — Как таких орлов виноватить, а? Слякоть, Умнов — портки и штиблеты с купца сняли…Боже ж мой…Просвещенная Европа про такие кунштюки слыхом не слыхивала, а, Игумнов? Украденное вернули?
-Точно так. — почтительно склонив голову, скрывая улыбку, ответил Игумнов.
-Расписать сию бумагу по Корпусу Городовой Стражи, там пусть разберутся. Надо будет — разжалуют и уволят к чертовой матери. Но ты присовокупи, посоветуй ненавязчиво, мол, так и так, есть мнение, чтобы делу дальше хода не давать.
-Слушаюсь.
-Теперь давай, излагай срочные. Потом текущие и рутину…
-Срочного ничего. — чуть замявшись, доложил Игумнов, передавая Директору тоненькую коричневую папку для важных депеш. — Сообщение из Риги. Накрыли еще один транспорт с фальшивыми банкнотами. Усиленно распространяются слухи…
Фон Эккервальде взял папку, внимательно прочитал сообщение из Риги и взял приложенную к нему мягкую, побывавшую во многих руках «банкноту»
-Думаю, ровная спекуляция. Обман доверчивых простаков.
-Георгий Васильевич, а провокационную вылазку исключаете?
-Не исключаю. Но, полагаю, следует расписать в делопроизводство и разбираться с этим силами полиции.
-В экономических диверсиях все более отчетливо начинает вырисовываться система. — сказал Игумнов. — Впечатление такое, будто работает хорошо законспирированная организация. Прямых доказательств нет, но такой вывод напрашивается.
-Пусть с выводами разберется полиция. — подытожил фон Эккервальде. — Что еще?
-Более ничего.
-Дрозд — Бонячевский…Еще не прибыл?
-В приемной.
-Пригласите.
Пятница. В лето 7436 — го года*, месяца сентября в 24 — й день (24 — е сентября 1927 — го года). Седмица 17 — я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Старое Ваганьково.
-Давайте — ка еще раз, дорогой мой…- сказал фон Эккервальде, отхлебывая ароматный густой черный чай из массивного стакана с подстаканником, обращаясь к генералу Дмитрию Филипповичу Дрозд — Бонячевскому, сидевшему у директорского письменного стола. Он был в штатском костюме, сидевшем на нем ладно и непринужденно, и все же был похож на типичного русского помещика, служилого, по взглядам, внешности и манерам.
-Слушаюсь, Георгий Васильевич… Историческая практика показывает, что чем проще выглядит политическая интрига, тем с большей вероятностью она сработает.
-Так…
-По мере усложнения плана политической интриги вероятность сбоя при ее реализации возрастает. Лучшей и, в общем, единственной полноценной завязкой политической интриги является чей — то прокол, срыв какого — то плана по тем или иным причинам. Пока этот прокол не произошел, противодействовать, собственно нечему. Идеальный план на то и идеальный, что о нем знают только исполнители, и проходит он без сучка, без задоринки. Скучно. Интересна только ситуация, когда продуманный план дал сбой.
-А мы, стало быть, имеем такую ситуацию? — спросил фон Эккервальде. — Прокол? Как в шпионском романчике?
-Простите, не совсем уловил, Георгий Васильевич…
-Классический шпионский роман как правило построен по схеме накопления проколов: сначала все идет как надо, но постепенно, незаметно для героев, происходит все больше и больше ошибок, что в результате приводит к трагической развязке. — терпеливо разъяснил фон Эккервальде.
-Оно так. — кивнул Дрозд — Бонячевский. — Определенно так. Без чьего — то прокола политической интриги быть не может, Георгий Васильевич…
-Есть по этому поводу мыслишки, планы? — поинтересовался фон Эккервальде и генерал Дрозд — Бонячевский подумал, что наступило время для намеков, может быть и не очень тонких.
-Планы есть, да в коробочку надо влезть.
-Вот и влезьте. Времени вам сколько надо? Много дать не могу. Два дня.
-Но…
-Два, генерал. Два дня.
Зазвонил телефон. Фон Эккервальде ответил коротким хрюканьем — всхлипом, потом сказал «слушаюсь» и положил трубку на аппарат.
-Это министр. Хочет видеть меня сегодня к вечеру. Он будет работать у себя всю ночь. А посему, планы меняются, генерал…Предварительные наметки вы должны мне предоставить сегодня же…
========================================
Кабинет Директора Департамента Государственной Охраны* — Департамент Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, сокр. ДЕПО, разг. Гохран.
Пятница. В лето 7436 — го года*, месяца сентября в 24 — й день (24 — е сентября 1927 — го года). Седмица 17 — я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Новоблагословенное кладбище. Владимирский тракт. Окрестности Дангауэровской слободы.
…Двое мужчин прогуливались по аллеям Новоблагословенного кладбища. За кладбищенской стеной, на Владимирском тракте, сновали в Электрогородок и к электрорынку* в окрестностях Дангауэровской слободы, и обратно трамваи, то и дело раздавались трамвайные трели и стук железных колес, хлопали, переключаясь, стрелки рельсов…А на кладбище было относительно тихо…
Один из прогуливающихся, высокого роста, стройный, плотный, с седеющими висками, с аккуратной бородкой, одетый с безукоризненным иностранным шиком, влюбленный в себя, в каждый свой жест, неторопливо ступал по аллее Новоблагословенного кладбища. Шагал он легко, не сутулился, плечи были развернуты, голова поднята…В его темных, влажных глазах, окаймленных дугой черных бровей, играли искорки веселого сарказма и в то же время взгляд их, по всегдашней привычке, готов был ласкать всякого, на кого бы он ни падал. В манере двигаться чувствовалась привычка ласково доминировать, влюблять в себя, привычка избалованного жизнью и любовью человека.
Рядом с ним шел человек, на вид помоложе лет на десять. Он имел вид заурядного сельского помещика, заглянувшего на денек — другой в столицу, развеяться от скучной и однообразной провинциальной жизни. На самом деле он имел чин генерал — майора — деталь, которая почти никогда и нигде не афишировалась.
Дмитрий Филлипович Дрозд — Бонячевский, как и многие, делил людей на друзей и на врагов, на сторонников и противников того, что он называл «русской цивилизацией». Большинство союзников и сторонников, полагал он, обретаются внутри министерства, «угроза» же постоянно росла в самой России, в Великобритании и, безусловно, в Западной Европе. Убеждения генерала, монархиста, были хорошо известны начальству. Он выразил их как — то во всеуслышание: «Так называемая западная демократия насквозь прогнила, — сказал он, — и исчерпала свои возможности»…
Именно на кладбище Дрозд — Бонячевский встретился с Александром Игнатьевичем Молевым.
-Дмитрий Филлипович, почему люди, приближенные к неким таинственным сферам, любят выбирать для встреч такие уединенные места как кладбища? — спросил Молев, глядя на то, как кладбищенские воробьи вовсю веселились вокруг голых веток деревьев.
-Мне по сердцу версия с фэншуем, Александр Игнатьевич. — сказал генерал.
-Фэншуй — слово не русское, Дмитрий Филлипович. Однако…Любопытно. — хмыкнул Молев и скользнул по лицу генерала цепким профессиональным взглядом.
-Фэншуй пространства использовался при строительстве церкви. — сказал Дрозд — Бонячевский. — Церковь строилась на более возвышенном месте, поближе к богу, где сама природа помогала обрести единение с богом. Кладбища располагались недалеко от церкви, среди деревьев, чтобы подарить покой усопшим и душевное успокоение для людей, приходящих почтить память. Впрочем, эти места выбирались, не только следуя названным условиям. Для выбора места постройки дома звали людей, которые обладали даром видеть и определять пригодность таких мест. Они же указывали место для рытья колодца. Назывались они по разному «рудознатцы», «лозоходцы». Определялось три важных места — место для храма, кладбища и для жилых домов.
-А мы с вами, стало быть, рудознатцы?
-Стало быть. — кивнул Дрозд — Бонячевский.
-Занятно.
-Во всяком случае, есть что — то схожее. Может быть, опустим дальнейшие предисловия и поговорим о деле? — в голосе генерала вдруг явственно прозвенела сталь.
-Извольте. — кивнул Молев. — Я был бы счастлив, если бы мог заверить, что безопасность России находится в надежных руках. Давным — давно я не страдал бессонницей. Но последние горькие ночи я провел без сна, спрашивая себя: можем ли мы снова стать сильными? Ибо только в этом наше спасение. Чего бы нам это ни стоило, ценой каких угодно усилий и лишений, но мы должны восстановить свою мощь, чтобы держава могла защищаться.
-Совершенно согласен с вами. — сказал Дрозд — Бонячевский.
-Мысль, посетившая меня некоторое время тому назад, после нашей с вами встречи, была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Однако я возвратился к ней позже. Моя шальная мыслишка постепенно обрела очертания идеи. Я начал подкреплять ее штришочками размышлений, нюансиками и доводами.
-Мыслишка ваша, как я понимаю, для другого была заготовлена?
-Да. — Молев деловито кивнул. — Я задумывал действо супротив нашей политической эмиграции.
-Зубок на нее держите? Понимаю…
-С эмиграцией надо покончить решительным образом. Ну, или сделать так, чтобы она не представляла более никакой силы и не была бы интересна Западу, который уверен, что Россия умрет не сама собой, а потому, что существуют силы, противостоящие ей. Есть такие силы и в самой России. В этом основа надежд Запада. Нам следует прежде всего определиться, в вопросе, что для государства важнее — побольше уязвить неуступчивый и лицемерный Запад, взять реванш за односторонние уступки последних лет или попытаться укрепить собственную безопасность — при всех субъективных ограничениях, накладываемых текущей политической ситуацией.
-Глубоко…
-Итак, с полгода тому назад была обнаружена листовка, как водится, противоправительственного содержания. Листовка была исполнена машинописным способом, от имени якобы существующей «Организации социальных экстремистов «Народное Действие».
-В толк не могу взять, к чему клоните…
-В листовке содержались угрозы террористического характера, призывы к борьбе с существующим государственным строем. Розыск через некоторое время получил определенные результаты, свидетельствующие о причастности к изготовлению и распространению листовки некоего Гриднева, Федора Семеновича, двадцати двух лет, студента, разночинца и прочее…Студентик раньше уже попадал в поле зрения полиции в связи с политически вредными высказываниями. Дальнейшая разработка показала, что Гриднев настроен несколько радикально, болтает всякий вздор, а своим товарищам и знакомым он в доверительной форме сообщал о якобы существующей в Москве организации социальных экстремистов.
-И что же? — произнес Дрозд — Бонячевский. — Еще один болтливый дурак, да к тому же студент?
-Не совсем так…Организация действительно есть. Происхождение ее таково. В Москве, с сентября 1926 — го года, существовал кружок интеллигентов и студенческой молодежи из восьми человек, к которым иногда присоединялся девятый, Гриднев. Семь из них по своему основному воззрению были либеральными демократами, двое остальных к ним близко примыкают. Первые собрания имели целью поделиться информацией, наблюдениями над тем, что происходит в стране, сообщить свои впечатления. Один из участников кружка назвал организацию «Народное Действие». Другой, в шуточной форме назвал кружок «Лигой наблюдателей», — мол, такое название собраний может при телефонных разговорах или при назначении дня собрания привлечь к себе совсем нежелательное внимание полиции, и его следует отбросить. Его никогда больше не употребляли. Организацию стали называть «Лигой наблюдателей». Возникла идея…
-«Подстава»? — разочарованно бросил Дрозд — Бонячевский. — Александр Игнатьевич, сколь раз уж такое было…
-Сколько раз было, но такой не было…Глубина, размах, охват, время…Спервоначалу комбинация задумывалась мною как очередная провокация, на которую мы горазды. Но внезапно меня озарило, комбинация заиграла новыми красками и обрела очертания, без ложной скромности скажу, стратегической. Да — с.
-Даже так?
-О братии любовнии! Не дивитесь начинанию, но зрите, каково будет скончание. — с ухмылочкой ответил Молев невесть откуда взявшейся цитатой.
-Не мне вам объяснять, дорогой мой, что любая комбинация, а уж стратегическая и подавно, изначально имеет узкие места. — возразил Дрозд — Бонячевский — И самой узкой частью является конечная цель.
-Канал по дезинформации.
-Как?
-Люди уходят из миpa, начав что — то и часто очень важное и значительное. — ответил Молев. — Где же они кончают начатое? Если бы историки задавались вопросом — иначе писалась бы история.
-Прошу, перестаньте заумничать.
-Понимаете, многие люди, а в особенности те, кто носит сюртуки и мундиры, в значительной мере реагируют на обстоятельства. А мы…Мы эти обстоятельства творим…И это будет нечто особенное. Эта комбинация будет очень серьезно задумана, хотя, в порядке личной критики должен сказать, что план в основе своей, не лишен некоторой наивности, и зиждется на определенных нюансах, так свойственных русской интеллигенции. Меня всегда поражала легкость национального обезличения нашей интеллигенции и ее «умение» раствориться без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее. Этот факт сам по себе обличает и предупреждает грозно о будущем. Знаете, кто первые русские интеллигенты? При царе Борисе отправлены были за границу — в Германию, в Англию, во Францию, — восемнадцать молодых людей. Ни один не вернулся. Кто сбежал неведомо куда, — спился, должно быть, — кто вошел в чужую жизнь. Один даже стал в Англии священником реформированной церкви и даже пострадал от пуритан за стойкость в своей новой вере. Осуждать их? Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество. Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую, но тюрьму. Эти первые «интеллигенты», первые отщепенцы русской земли, непривлекательны, вы не находите?
-Пожалуй. — Дрозд — Бонячевский пожал плечами. — В эмиграции все больше поют про ямщиков, причем непрофессионально, и все больше евреи…
-Хе — хе, тонко подметили. В самый корень зрите. Но вы, верно, все же наслышаны, что русская эмиграция в некоторой степени даже по — своему героична.
-Что?
-По — своему героична, говорю…У нее есть изгнание с поддержкой и сочувствием, пусть и мнимым, всей Европы. Но нет особливой поддержки и сочувствия здесь, в России.
-И, стало быть, эмиграция ищет выходы и контакты здесь? — уточнил генерал.
-Разумеется. Отечественным отщепенцам мы дадим организацию. — сказал Молев и зевнул. — Политическую, разумеется. Ее сильный козырь, помимо связи с русской политической эмиграцией, знание того, что происходит в России. Это для сливок политэмиграции весомо, это может стоить денег и внимания Запада.
-Вероятно…
-Не секрет, что русская эмиграция, даже наиболее организованная и решительная ее часть, ничего не сможет поделать с кремлевским режимом, не войдя в контакт с кем — либо из заинтересованных лиц в правительственных учреждениях Запада. Русский государь так силен, что повалить его, уповая на силы эмиграции и немногочисленного и распыленного подполья, никак невозможно. Поэтому, в нашем случае речь в первую очередь пойдет все же о политической игре с зарубежными игроками. И, стало быть, понадобятся игрокам новые колоды, которые они будут использовать для продуманных тактических ходов, вариантов игры. Охотники на информации найдутся где угодно. Америка, Франция и Англия — конкуренты, которые бдительно следят друг за другом. Предположим, ну разве нельзя будет сказать французам, под большим секретом, конечно, что организация имеет осведомителей, чьи сведения могут идти без контроля со стороны англичан? Или наоборот? В общем, схема такова: мы должны заставить иностранцев поверить в существование в России новой, дотоле неизвестной мощной и осведомленной организации, а руководителей русской политической эмиграции — поверить, что мощная организация в России, разумеется, революционная и радикалистская, остро нуждается в опытном, авторитетном вожде. В интересах большего правдоподобия мы для верхушки политэмиграции соорудим парочку громких террористических актов, генерал Матвеев для этого более чем подходящ. Все будет по — настоящему. Взаправду. Будет пахнуть очень натурально. Во всех смыслах. Генерал Матвеев — полено. Обычное березовое полено. Мы бросим его в огонь, и он должен сгореть. Прогореть без остатка. Но так, чтобы от него шло тепло и к нему тянули руки.
-Полено…Именно поэтому вы сказали — очень хорошо, что генерал Матвеев решился сделать лесным дельцом?
-Это обстоятельство может оказаться немаловажным. Эдакий психологический штришок, но об этом потом…
-Хм — м, подставная организация… — Дрозд — Бонячевский, кажется, сомневался.
-Мы изобразим даже контакт этой организации с ее людьми в Москве. — азартно зашептал Молев. — Их достаточно будет здесь под нашим контролем.
-Поверят?
-Поверят. А поверят им в это тем легче, что они знают: революционеров у нас хватает. Естественно, что эта организация действовать не будет. Она — миф. Миф для нас, но не для иностранцев и политической эмиграции. И чтобы они этого не разгадали, нам надо работать очень умно и точно, наполняя миф абсолютно реальным, хорошо известным нам опытом деятельности подлинных революционных, радикалистских, подпольных организаций. Нужна правдоподобная метафора. Рассказывают, что в некоторых семьях марокканских евреев хранятся ключи от дверей домов, в которых их предки жили в пятнадцатом веке в Испании и Португалии. Эти реликвии остались, наверное, их единственной ощутимой связью с великим сефарским прошлым. Может быть, этих ключей никогда и не было, на самом деле, но даже в этом случае их можно понимать как интригующую метафору. Что нам нужно? Нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас вражеские усилия. А другая конкретная наша цель — выманить сюда политических преступников. И судить их. Это нанесет удар по всей русской революционной эмиграции, внесет разлад в ее ряды, облегчит нам борьбу с нею.
-Хорошо, — устало прервал Дрозд — Бонячевский своего собеседника, — пусть будет так, как вы говорите, но какое же резюме всему, что я от вас слышал? В чем же смысл комбинации, Александр Игнатьевич? Вы хотите использовать студента Гриднева в комбинации? Но каким образом?
-Прежде всего: собранные сведения о Гридневе дают основание полагать, что при правильно избранной тактике бесед с ним, можно добиться установления психологического контакта и получить дополнительные данные о его деятельности, безусловно преступной, идейно разоружить его, оказать воздействие на подпавших под его влияние лиц.
-Не густо. Какие же обстоятельства дают возможность надеяться, что ваш студент воспримет как надо ваше воздействие?
-В деле Гриднева их, пожалуй, три. Во — первых, его враждебное отношение к власти сформировалось под влиянием некритического отношения к действительности, а решимость заняться враждебной деятельностью носит неустойчивый и даже противоречивый характер. Во — вторых, Гриднев очень болезненно переживает случаи пренебрежительного отношения к себе со стороны окружающих и, наоборот, старается показать себя с лучшей стороны, когда к нему проявляют внимание и замечают его положительные качества, такие, как хорошая память, эрудиция, чувство юмора. В — третьих, к моменту начала реализации дела он успокоится, полагая, что акция с листовкой прошла успешно и его не разоблачили.
-Витийствуете, в эмпиреях парите…Он вам внешнюю лояльность показывает. А внутри, небось, кипит недоверием. Вы все сложности выискиваете, психологические этюды ставите, а он прост, как пятиалтынный. Наверняка болезненный малый, чахоточный или чего еще, и родители излишне опекали. Читает много?
-Много.
-И что? Уверен, что он помешан на мистике. Одним словом, этот ваш студентик преувеличенного представления о собственной личности. Мусора в голове порядочно. А что же с генералом Матвеевым? Вы хотите впихнуть его в свою, долго вынашиваемую комбинацию?
-А что? Вы же желаете устра…закрыть вопрос по генералу, не так ли? Генерал Матвеев сыграет свою роль в комбинации. Героическую. Мало кто заслужил хотя бы ту эпитафию, которую ваш шеф в свое время составил для левых национал — демократов: «Они предпочли войти в историю жертвами, а не дураками»…Помните?
-Во всякой трагедии должен быть дивертисмент: слезы по поводу Дон Кихота должны перемежаться смехом над Санчо Панса. — пробормотал Дрозд – Бонячевский.
-Но пусть все идет естественным образом.
-Долго?
-Что долго?
-Идти естественным образом будет долго?
-Черт его знает, прикидок пока не делал.
-Наметки предстоящей комбинации у вас, стало быть, уже есть?
-Есть, конечно. И я готов их изложить. Я работаю по восемнадцать часов в сутки. — негромко сказал Молев.
-Немало.
-При случае оцените мои жертвы.
-Непременно. Самые сильные и крепкие люди способны напрягаться только до известного предела, а там — силы их покидают и они изнемогают. — заметил генерал. — Про Сократа рассказывали, что он двадцать четыре часа стоял неподвижно на одном месте, размышляя о чем — то. И это уже граничит с фактическим, с чудесным. А на сорок восемь часов и Сократа не хватило бы!
-Православным все нипочем, был бы ерофеич с калачом! Впрочем, я не Сократ, но в двадцать четыре часа не верю. Мне за глаза хватало моих восемнадцати часов.
-С чего начнете?
-Вот, гляньте — ка…. — Молев небрежно вытащил из внутреннего кармана два скомканных листочка, с четвертушку бумаги, и протянул их генералу.
Тот бегло просмотрел листочки. Это были короткие служебные донесения.
«Москва, Департамент Государственной Охраны.
Нами разрабатывается житель Москвы Кациус Людвиг Фридрихович, 1892 — го года рождения, уроженец Двинска. Учился в гимназии в Риге, затем в Киевском университете. Эллинист. Интересовался телепатией. В 1913 — м году отчислен из университета и уехал в Витебск. Там познакомился с известным русским художником, Малевичем. Затем, по состоянию здоровья переехал на юг. Год жил в Крыму, служил в акционерном обществе, кем — то вроде юридического консультанта. Поэт, литератор, эсперантист. Состоял в организации «объединенных максималистов», был связан с неким Жук — Жуковским, радикалом, поклонником трудов Лаврова и Михайловского. Подозревался в переправке статей для еженедельника русских политических эмигрантов. Укрывал беглого приятеля. Переехал в Москву. Основал литературный кружок и журнал. Печатал злободневное, в основном пасквили и желчные фельетоны. Был связан с умеренными оппозиционными группами и сам называет себя «умеренным элементом». Имеет широкий круг знакомств в Москве, среди «сливок» здешнего общества, артистических и писательских кругах, балетных трупп»…
-Господи, еще и среди балетных трупп?- Дрозд — Бонячевский покачал головой, не то осуждающе, не то восхищенно.
-Балерины пользуются успехом у политической элиты, многие министры и чиновники покровительствуют им. К тому же пристальное внимание балету уделяют иностранные, главным образом, немецкие, дипломаты. Ну, читайте далее…
-Эге…«В 1925 — м году приговорен к каторжным работам. Каторгу отбывал в Хибинах. Так, а что во второй бумаженции? «Москва, Департамент Государственной Охраны. 18 — го мая с. г. в Москве зафиксирован контакт Кациуса с английской подданной Кристиной Уинэм — Рич. Кациус планирует осуществить бегство за границу летом или осенью этого года. Установлено, что он поддерживает на конспиративной основе отношения с иностранцами. В целях выявления возможных контактов объекта с работниками посольств иностранных держав и подозрительными связями из российских подданных просим взять его под негласное наблюдение».
-Как вам? — спросил Молев
-Служебные бумаги выносите?
-Пришлось. Исключительно для дела.
-Ну, ежели для дела… — генерал развел руками.
-С них я и предлагаю начать комбинацию. Прежде чем потенциальный «утеклец» Кациус упорхнет из родных пределов за границу, он узнает о существовании нашей мнимой организации. И сообщит о ней заинтересованным сторонам, в данном случае — англичанам, через посольскую резидентуру в Москве, и доморощенной эмиграции.
-Этот момент стоит продумать.
-Разумеется. — сказал Молев. — Представьте себе, Дмитрий Филиппович, такую картину…В Варшаве обосновалась небольшая русская эмигрантская группа во главе с неким Агаянцем. Кто такой? Армянин, неприятный, мутный тип. Но с хорошо подвешенным языком. Бойкое перо. В своих статейках не щадит ни социалистов, ни монархистов, с едким сарказмом высмеивает и тех, и других. Этим он оттолкнул от себя многих. Агаянца и его группу возненавидели. Создалось положение, когда от группы осталось всего несколько человек, которые и самих себя едва ли могли назвать друзьями. Толчком к выходу группы из изоляции стал, в июне этого года, выстрел бывшего воспитателя Смоленской мужской гимназии Вельмина в русского вице — консула Ливеровского, поляка, между прочим, уроженца Минска. Черт его знает, чего он стрелял, может попросту озверел от отчаяния эмигрантской жизни. Действующий в Польше закон об ускоренном судопроизводстве предусматривает за политическое покушение только два вида наказания — смертную казнь или пожизненное тюремное заключение. Русскую политическую эмиграцию, это, конечно, взволновало. Она захотела помочь Вельмину подготовкой его защиты. В Варшаву приехал антверпенский адвокат Вандервельде, из Вильны приехали два юриста — Эттингер и Шульц, в Варшаве защитником вызвался быть еще один адвокат — Мариан Недзельский, член Национально — Демократической партии и шапочный знакомец Агаянца.
-Пока не могу уловить, каким образом вы намереваетесь использовать дело Вельмина?
-Почин с вызовом адвокатов для защиты Вельмина был сделан из Лондона. — сказал Молев. — Русским Политическим Комитетом. Это довольно известная эмигрантская организация, желающая стать серьезной. Почин сделан ее лидером, неким Коноваловым. По моим сведениям Коновалов выложил и свои личные средства для найма Вандервельде.
-С чего такая щедрость?
-Этому предшествовала личная встреча Агаянца с одним из доверенных лиц Коновалова в Варшаве, профессором Радкевичем. Агаянц, уж не знаю из каких побуждений, но, полагаю, исключительно из желания набить себе цену, или, может быть, удачно продаться, наговорил Радкевичу сорок бочек арестантов…
-То есть?
-Будто бы Вельмин — сочувствующий Агаянцу. Будто бы в России у Агаянца есть законспирированная чрезвычайно, группа боевиков, только и ждущая указаний и денег для исполнения террористического акта. Наплел, конечно, но тут случай…Совпало, как говорится…Вы слышали про «горелое дело»?
-Что — то такое было, мелькало… — сказал Дрозд — Бонячевский
-В прошлом году горстка людей, молодежи, пыталась примитивнейшими средствами поджечь сначала несколько почтовых ящиков в Москве, затем справочное бюро, несколько кинотеатров и, наконец, — какое — нибудь присутственное место. Причиненный вред был ничтожен. Сумятицы эти действия не вызвали почти никакой, но во время последней акции случайно вспыхнул заряд в кармане одного из поджигателей. Его схватили, за ним всех остальных — всего было арестовано одиннадцать человек. В ходе следствия двое арестованных покончили с собой. И Агаянц бахнул Радкевичу — мои, мол, орлы… Радкевич и ухватился, телеграфировал в Лондон. Для пущей убедительности Агаянц сослался на своего знакомого, Буланова. Буланов — коренной москвич, человек набожный, из купеческой семьи, умеренный демократ. Четыре года назад приехал в Стокгольм по торговым делам, да так там и остался. Вкусил прелестей свободы.
-Ну, ясно. У них там, в Швеции, сплошь сауны и свободная любовь…
-Буланов сделался строительным подрядчиком и в Варшаве оказался по своим подрядным делам. Так этот Буланов много и часто переписывается со своей московской родней и со знакомыми, ну а те, по старомосковской привычке, делясь слухами и будоражащими сплетнями, раза в четыре их преувеличивают. Буланов и брякнул про «горелое дело», и довольно удачно вышло.
-Стало быть, Русский Политический Комитет сильнейшим образом, через дело Вельмина, сблизившись с Агаянцем и его варшавской группой, желает получить выход на «боевку» в России? Зачем?
-Зачем — это понятно. — сказал Молев. — Серьезной организации нужен громкий политический акт террора.
-А — а, хотят заявить о себе?
-Похоже, окончательно обанкротившаяся эмиграция решила пойти хоженым путём, сделав ставку на террор. Думаю, это блеф, но возможны варианты.
-Главное, что подобное — оправдание теракта в устах претендующего на респектабельность политического оппозиционера и эмигранта — вообще стало возможно. — задумчиво сказал Дрозд — Бонячевский. — Это действительно новая страница. Ну, хорошо, допустим. Однако очень скоро выяснится, что Агаянц эмигрантов из Лондона водит за нос. И что тогда?
-Этого пока не произойдет.
-Хм — м, я вас не понимаю…Погодите — ка! Не хотите ли вы сейчас мне сказать, что армянин — это ваш человек? Агент?
-Да нет, что вы?! — Молев заволновался. — Просто господин Агаянц, как бы это сказать?, — он слишком темпераментный человек, и сам немножко верит в свои фантазии. В темпераменте как свойстве личности отражаются динамические особенности психической деятельности человека, которые проявляются и в его поведении. Например, Агаянц — человек холерического темперамента. Для него характерны наличие неуравновешенной нервной системы, а глубокие эмоциональные переживания энергичны. Такие люди обычно бурно реагируют на любое событие. Наверное, поэтому, он был столь убедителен в беседе с профессором Радкевичем.
-Агаянц верит в подполье, которого нет? — спросил генерал.
-Верит. И мы должны укрепить, во — первых, его веру в подполье, и во — вторых, веру в подполье эмигрантов из Лондона.
-Каким образом?
-Создав для этого «боевку» в России. Знаете, передо мною на столе лежат сейчас груды дел разгромленных и находящихся под департаментским контролем противоправительственных организаций. Из этих папок я по крупицам выбираю типичные примеры революционной деятельности, фамилии, служебные и домашние адреса участников подполья. Я готовлю комбинацию, ее схема обрастает жизненными подробностями деятельности, задуманное наполняется людьми, которые в будущих разговорах и действиях будут как бы оживать, действовать, укрепляя достоверность легенды. Я корплю над схемой без малого месяц, и труд этот еще не окончен. Придет время и он будет придирчиво обсужден, уточнен и дополнен, и, наконец, утвержден вами, полагаю. Скажу как на духу: я хочу встретить ускользающий сдающийся взгляд, чтобы там, за границей, признались вдруг — «мы проиграли, конечно»!
-Всякая ложь однажды разоблачается.
-Это уже проблема организации. Мы же тонко, ненавязчиво подтолкнем к ней. Для этого нужно время. И терпение…
-Мне кажется, вы затеяли что — то сложное…
-Я рассчитываю свою игру на много ходов вперед.
-Эдак и морду разбить недолго.
-Разбить себе морду может любой дурак. Более приятно, мне кажется, разбивать морды другим, — ответил Молев, извиняясь доброй улыбкой за грубость своих слов.
===============================================
сновали в Электрогородок и к электрорынку* — В конце 1911 года к северу от Владимирского тракта, на краю Артиллерийской рощи, между Всехсвятским заштатным девичьим монастырем при Новоблагословенном кладбище и артиллерийской лабораторией, возник обширный комплекс сооружений Российского Электротехнического Общества (РЭО), спроектированный молодыми архитекторами братьями Владимиром и Георгием Мовчанами. В 1914 году в Дангауэровской слободе отстроили, для получения дефицитной в ту пору рафинированной меди, электролитический завод «Акционерного общества Московских электролитических заводов И.К. Николаева» и кабельный завод «Товарищества для эксплуатации электричества М. М. Подобедова и Ко». От Рогожской заставы к Дангауэровке, вдоль монастырских стен и Владимирского тракта протянули трамвайную линию с кольцевым разворотом. Тотчас под Горбатым мостом, построенном через железнодорожные пути Московско — Курской и Нижегородской железной дороги, возникла стихийная «толкучка», как грибы после дождя повыскакивали ларьки, в которых продавались радио — и электрические товары, материалы для конструирования электротехнических радиоприборов и всякая прочая сопутствующая дребедень. «Толкучка» превратилась вскоре в известный рынок по продаже электротоваров — в 1924 году правительство ввело новые правила контроля за торговлей в стихийных ларьках и это вынудило продавцов переместиться в магазины, воздвигнутые возле железной дороги. В зданиях электрорынка, под Горбатым мостом, расположились небольшие торговые секции, отдаленно напоминающие о старых ларьках. Вокруг и около конечной трамвайной станции, у разворота, разместились типичные торговые заведения — большие магазины бытовых электроприборов, беспошлинные магазины и прочие секции розничной торговли.
В середине 20 — х, напротив комплекса РЭО выросли две поставленные в виде буквы «Т» призмы здания Московского военного электротехнического училища. Неподалеку появились Высоковольтная лаборатория Розинга, административные корпуса РЭО и здания учебных электротехнических мастерских. Весь район от Проломной заставы до Дангауэровки, и к югу от Артиллерийской рощи, с легкой руки кого-то из московских бытописателей, был назван Электрогородком.
Пятница. В лето 7436 — го года*, месяца сентября в 24 — й день (24 — е сентября 1927 — го года). Седмица 17 — я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.
Неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет министра внутренних дел князя Бориса Викторовича Ромодановского вошел Георгий Васильевич фон Эккервальде, глава Департамента Государственной Охраны, с тоненькой служебной папкой под мышкой.
Ромодановский машинально взглянул на часы. Шел уже третий час ночи. По всем нормам, служебным и человеческим, полагалось кончить рабочий день. Но у князя Ромодановского, человека, несомненно, высокой культуры, был своеобразный стиль работы. Работал он в основном ночью, а вместе с ним был вынужден работать весь аппарат министерства. Он мог позвонить по прямому проводу в четыре часа утра, чтобы получить какую — нибудь понадобившуюся ему справку, которую вполне можно было получить на несколько часов позже. Многих в министерстве это раздражало.
…Ромодановский работал. Бумаги он прочитывал медленно, вдумчиво, всем своим видом демонстрируя посконно — домотканную неторопливость. Бумаги, с которыми знакомился министр, не имели обычных в полицейско — охранном делопроизводстве входящих — исходящих бумаг по важности их содержания краплений специальными грифами по возрастающей: «Секретно», «Доверительно», «Совершенно секретно», «Совершенно доверительно». Не были они снабжены и крапами самых — самых секретно — доверительных, но являлись исключительно наисекретнейшими. Такие бумаги исполнялись в строго определенном количестве с персональным указанием должностного лица, кому предназначались сведения или сообщения. По ознакомлении и принятии мер, подобные документы возвращались к первоисточнику или уничтожались в установленном порядке. Подобная документация крапилась буквосочетанием «Св.Св.», что в расшифровке означало «святая святых».
-Решили — таки помешать самоотверженному труду, Георгий Васильевич? — чуть сварливо спросил князь Ромодановский. — Садитесь пожалуйста.
-И в мыслях не имел намерения вам мешать, Борис Викторович. — с улыбкой ответил фон Эккервальде, усаживаясь возле министерского стола.
-Просто так заглянули? Не юлите, не юлите, Георгий Васильевич. Я рад, что зашли. Думаю, мне настала пора сделать небольшую паузу в рутинных служебных делах.
Фон Эккервальде снова улыбнулся.
-По рюмашенции, руки — ноги погреть, а? — спросил Ромодановский и выразительно изобразил в воздухе, в подтверждение своей мысли, вполне понятный русскому человеку знак.
-Как джентльмены. — улыбнулся фон Эккервальде.
Министр медленно встал из — за стола, направился к шкафу, достал «мерзавчик» и две крохотные рюмочки — наперстки.
-А что там за папка у вас? — спросил министр, разливая по рюмкам.
-Ежели позволите, Борис Викторович, я издалека начну. Зашевелилась наша эмиграция…
-В самом деле? — вскинулся министр. — Как ей это удается? Русская эмиграция оторвана от русской земли. Там, за границей, совсем не представляют, что творится в России. Не ощущают. Там, ненавидя, — проклиная, приветствуя — преклоняясь, одинаково идеализируют Россию. Там, в среде русской эмиграции, почти нет детей, а ребенок есть связь с землей; там у каждого затеряна где — то в России — или мать, или жена, или сын, там мужья и жены перепутаны меж своих жен и мужей. В проститутской разновидности, должно быть…
Георгий Васильевич фон Эккервальде смотрел на министра в упор. Он знал его много лет. Знал как не дилетанта, лишь выдающего себя за профессионала. Знал как высококлассного и ответственного профессионала, никогда не служившего «по шаблону» и исполнявшего свою работу прилежно и хорошо. Министерство внутренних дел всегда славилось профессионализмом сотрудников. По мнению фон Эккервальде министерский пост достался заслуженному человеку, достался по праву. Но, странное дело, едва во главе ведомства оказывался профессионал высочайшего уровня, полный уникальных идей, он как будто забывал обо всем и начинал больше тратить времени и сил для создания видимости своей работы и игр в кабинетные интриги, которые зачастую приводили к принятию неверных решений. Когда — то знавший, что такое работать своими собственными руками, министр теперь все больше протирал штаны и разыгрывал комбинации, в собственных интересах. Фон Эккервальде понимал, что министр, беря на себя общие вопросы общения со «сферами», помимо демонстрации «флага», еще и произносит множество слов в оправдание по наиболее щекотливым вопросам ведомства. Но министр вставал также на путь предвзятости и угодливости взглядов. Как же так? Получается, что в державе российской сложилась качественно новая сила, стоящая выше даже монаршей воли?! Эту новую силу можно определить вполне конкретным и емким словом — «сферы»! Это практически незримая, нацеленная сила, которая совершенно лишена дара видеть исторические перспективы. «Сферы» служат лишь своим интересам? «Сферы» не думают, к чему может привести их безответственное следование в русле собственных интересов? А кто в конце концов будет расплачиваться по счетам?
-Политика вообще окрашивает сейчас жизнь России и русских — сказал негромко фон Эккервальде. — В эмиграции политических верований, течений, а поэтому и драк — очень много.
-Георгий Васильевич, простите, я вас прервал, прошу продолжайте…
-Скопились у меня кое — какие материалы, Борис Викторович…
-Стоящие? Ну — ну…
-Не так давно доложили мне об одном перехваченном письме без подписи. — сказал фон Эккервальде, едва приложившись к рюмочке. — Конверт на конспиративный адрес одного из общественных деятелей, пребывающего ныне в эмиграции. Письмо по своему содержанию исключительное. Смысл письма вкратце таков: узкий круг лиц предпринимает определенные шаги в деле установления личных контактов с зарубежными кругами русской политической эмиграции и ищет выходы на иностранные державы.
-Да это самый настоящий заговор.
-Заговор. — фон Эккервальде согласно покивал головой.
-При каких обстоятельствах перехвачено письмецо? Перлюстрация корреспонденции или?
-«Или», Борис Викторович. Письмо же сие натолкнуло меня на идейку одну…Лондону известно, что в высших сферах России давно нет единства…А посему, подумалось мне, не устроить ли так, чтобы англичане поверили в существование в России крупной нелегальной организации?
-Вы имеете в виду оппозицию? — спросил Ромодановский, и в голосе его скользнуло неверие и удивление. — Она же больше с теоретических позиций выступает.
-Логика развития допускает, что оппозиция может докатиться и до прямых враждебных действий. — осторожно возразил Директор Департамента Государственной Охраны.
-У русской эмиграции нет ничего впереди. Господа политические эмигранты предпочитают не стрелять, а оплачивать стрельбу. Это и чище и безопаснее.
-Не всегда, Борис Викторович, не всегда.
-Не всегда?
-Вот. Скажем, опасную деятельность пытается развернуть так называемый «Центр действия» — строго конспиративная организация народных социалистов. Согласно своему уставу «Центр действия» формируется на основе сугубо индивидуального отбора, втайне от других эмигрантских организаций.
-Народные социалисты, вы сказали? Вы это серьезно? Это же Хлестаковы от революции. Демократию они воспринимают как беспорядок и анархию. Это скверно, конечно. Из предлагаемого социалистами абстрактного добра и компромиссов получается обычная русская «маниловщина». И они на активные действия решились?
-Увы.
-В целом понятно. И ясно. Видимо, вы желаете завязать новый узел? — уточнил Ромодановский. — Внутри России?
-Мы должны знать конкретные замыслы врагов. — сказал фон Эккервальде. — Крохотный факт всегда дороже массы предположений.
-Но его еще добыть надо.
-Этим мы и должны заняться. Смыкая новый узел с работой эмигрантских организаций и разведок иностранных государств. — сказал фон Эккервальде. — Факт существования крупной, оппозиционной и нелегальной организации необходимо сделать стержнем оперативного плана проникновения в заграничные эмигрантские группировки и снабжения качественной дезинформацией. Успех сулит нам многое. Он важен не только с политической точки зрения.
-Понимаю. — министр внутренних дел стал сумрачно — сосредоточен.
-Наша цель — это интересы России. А для того, чтобы иметь возможность надежно их защитить, нам нужно знать, кто нам противостоит. Каковы их возможности, каковы силы, чего они хотят, какими методами действуют? Мы просто должны быть в курсе всех событий, и если будет такая возможность, направлять эту деятельность во благо России. Такова задача.
-Об этом надо хорошо подумать. Итак, у вас есть определенные наметки?
-Есть.
-Прошу вас, подумать хорошенько, посмотреть, что, используя наши возможности, можно было бы сделать, чтобы помочь и ведомству внешнеполитическому. Тут, мне представляется, ежели все грамотно сделать, много чего полезного присовокупить можно. Вы только имейте в виду, что это все отнюдь не отодвигает на второй план всю нашу текущую службу. Действовать будем в обычном режиме. Но данному вопросу с этой минуты повышенное, особое, пристальное внимание.
…Старательно удерживая на подносе кофейник с чашками, гордая собой, как молодая жена в первую неделю после свадьбы, в кабинет вошла секретарша, дородная, средних лет женщина, с проворными пальцами стенографистки. Она была затянута в корсет, одета в строгий темный костюм, а ее доброе лицо напоминало булочку.
-Вы как заботливая мамочка, Анна Андреевна. — заявил Ромодановский, глядя как секретарша с удовольствием разлила кофе по чашкам.
-Только бутерброды. — с сожалением сказала секретарша.
Ромодановского секретарша раздражала. Однако надо было терпеть — это было новое чиновничьей моды: брать в службу в качестве секретарей и референтов женщин. Моде этой, по слухам, благоволил наследник престола, часто бывавший с неожиданными «заездами» в различных учреждениях и ведомствах, старательно вникая в механизм в работу механизма государственного аппарата. С наследником и его вкусами приходилось считаться.
Министр подождал, когда секретарша покинет кабинет и сказал, обращаясь к сидевшему напротив него фон Эккервальде:
-Наметки — то, стало быть, в папочке? Бумаги оставьте, я ознакомлюсь позже. Ну, а так, коротенько, самую суть задуманной вами комбинации можете изложить? — спросил министр, опрокинув еще одну рюмашенцию и потянувшись за кофе.
Он уже успел оценить перспективы — мысль фон Эккервальде была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но спустя пару минут Ромодановский возвратился к ней.
-Нам необходим орган политэмигрантов, который достаточно основательно выглядел бы за границей, но не в России. — сказал фон Эккервальде. — Желательно связанный с высокими иностранными покровителями, из тех, кто дает деньги и хочет иметь «товар», в виде информаций из России. Ежели найти такой орган политической эмиграции в Европе, да подсунуть им новую, дотоле неизвестную подпольную организацию, способную поставлять нужные сведения, готовить политические выступления, и остро нуждающуюся в опытном авторитетном за границей руководителе, акции такого эмигрантского органа круто пойдут вверх. В интересах большего правдоподобия мы для эмигрантского органа изобразим даже контакт этой организации с его людьми в Москве. Их при необходимости будет достаточно здесь под нашим контролем. Поверить в это нашим утеклецам, осевшим в Европе тем легче, что они знают: подлинной противогосударственной скверны у нас предостаточно. Естественно, что наша организация действовать не будет. Она — миф. Миф для всех, кроме эмигрантских кругов и их иностранных покровителей. И чтобы они этого не разгадали, нам надо работать очень умно и точно, наполняя миф абсолютно реальным, хорошо известным нам опытом деятельности подлинных организаций. Мы не будем провоцировать наших противников на преступления. Этого нам не нужно. Но нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас вражеские усилия.
-Для такого рода мифа, хотите вы или не хотите, понадобится практическое дополнение. — покачав головой, сказал Ромодановский, вставая из — за стола и подходя к фон Эккервальде. — Европа не поверит в говорильню, а потребует для подтверждения громких актов. Актов террора, полагаю. И нам придется их дать, ежели мы хотим сработать абсолютно правдоподобно и точно. Миф должен иметь сильную и ясную идею. К примеру, такой идеей может быть свержение в России правящей династии.
-Можно подсунуть. Скажем так: «старая власть, она слетит как призрак, как морок, она стала всем ненавистной».
-Да, что — то вроде этого.
-Хорошо.
-Вообще в русской эмиграции весьма непростая обстановка. — сказал Ромодановский. — Орудуют и отпетые авантюристы, и политические проходимцы. Есть и убежденные противника России и такие, кто толком сообразить не успел, а их уже раскидало по европейским задворкам, и не знают они теперь, как оттуда выбраться. Кого из политэмиграции вы наметили в кандидаты для задействования в комбинации?
-Таких группировок, перспективных для участия в игре, на мой взгляд, три — четыре. Справочки я подготовил, они в папке. Ну, во — первых, эмигрантское религиозно — философское общество «Русское Братство» …
-Списки членов этого, как там, «Братства», у вас имеются?
-Неполные. Некоторые еще не установлены.
-Устанавливайте. В этом «Братстве», поди, и русских нет, одна жидовня да латыши?
-Примерно так…Некто Филистинский, Ландес, Зырянский — спиритуалист и панпсихист, философ — идеалист, бывший профессор кафедры философии Дерптского университета, а ныне — политический эмигрант, проживающий в Шведской Финляндии с 1924 года, Сергей Алексеевич Алексеев — Аскольдов.
-Малоинтересно. Деятельность Алексеева — Аскольдова в Шведской Финляндии не является секретом, в шведских газетах он регулярно печатается. Да и в самих газетах то и дело появляются заметки об эмигрантских сборищах «союзов» и «братств». Шведская цензура не особо следит, чтобы подобные публикации не попадали в печать. А на наши протесты по линии министерства иностранных дел Швеции, скандинавы отвечают вяло, мол, о политической деятельности каких — либо враждебных эмигрантских групп официальным органам ничего не известно. Сборища? Да мало ли сборищ случается в ресторациях? Это дела частного порядка, к государственным интересам отношения не имеют — таков ответ шведской стороны. Нам же нужны более веские и неоспоримые доказательства враждебной деятельности эмигрантов, такие, которые шведское правительство не могло бы опровергнуть. Существенные доказательства. На меня по этому поводу то и дело нажимают из МИДа.
-Полагаю, Борис Викторович, у нас теперь есть некоторые материалы, с которыми не стыдно официальное представление шведам заявить. — сказал фон Эккервальде, доставая из папки и протягивая министру несколько листов тонкой папиросной бумаги.
-Что сие?
-Копия письма, зачитанного Алексеевым — Аскольдовым в ресторане «Оло», в приватном кабинете, перед членами «Русского Братства». — пояснил фон Эккервальде.
Ромодановский бережно принял листки, начал читать:
« …Третий способ, вне которого, по моему глубокому убеждению, нет спасения, — это политический террор, -террор, направленный из центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двоякая: первая, — менее существенная, — устранение вредной личности. Вторая, — самая важная, — всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти Годуновых, бросить искру. Нет террора, значит, что нет пафоса в движении, значит, что жизнь с такой властью еще не сделалась фактически невозможной, значит, что движение преждевременно или мертворожденно…»
-Мертворожденно… — повторил Борис Викторович и закурил папиросу.
От табачного дыма сразу запершило в горле. Давно хотел он бросить курить, но добрая затяжка иной раз помогала в минуты трудных размышлений, и благоразумные намерения так и откладывались до лучших времен.
Выкуренная папироса оставила горечь во рту и ломающую боль в висках. Ромодановский взял следующий листок:
«…Я уверен, что крупный теракт, несомненно, теракт политический, произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему свету надежду на падение Годуновых, а вместе с тем, — деятельный интерес к русским делам. Но такого акта еще нет, а поддержка Европы необходима уже в нынешних стадиях борьбы. Я вижу только один путь приобрести ее…»
-Сомнительный гешефт, но попробовать стоит. — сказал Ромодановский, возвращая листки фон Эккервальде. Директор Департамента Государственной Охраны убрал бумаги в папку.
-Не возьму в толк, Георгий Васильевич, сдурел этот ваш Алексеев — Аскольдов на старости лет? Ведь ему, дураку, в обед сто лет?
-Шестьдесят. — поправил фон Эккервальде. — Аккурат девятого марта исполнилось.
-И он голову в петлю просунуть решил? — князь Ромодановский покачал головой, не то осуждая, не то констатируя факт. — Как есть дурак, а еще профессор.
-Борис Викторович, он же в Шведской Финляндии орудует неспроста. — аккуратно возразил фон Эккервальде. -Это же практически идеальное место.
-Да? Продолжайте, ну — ка…
-Во — первых, там осело некоторое количество русских политических эмигрантов, из коих не все оказались стойкими перед жизненными испытаниями вне пределов России, а нашлись и те, кто жаждет мстить, и ничем другим заниматься не желает. Профессор держит их на своре умеренными подачками и знает, что за хороший кус можно в любой момент спустить борзых. Во — вторых, шведская политическая разведка оказывает «Русскому Братству» негласную помощь. Шведы еще не отказались от мечты взять у России «балтийский реванш». Шведские газеты кричат, что на восток «Великая Швеция» должна простираться до Урала. И в — третьих, тоже существенное: Швеция имеет с нами почти тысячеверстную границу, протянувшуюся от моря Баренца до Выборга. В Карелии граница проходит по дикой тайге, по озерам, мхам и торфяным топям. Там посты и кордоны пограничной стражи везде не расставишь, надежно заградить путь проводникам, знающим тайные тропы, не получится.
-Кто еще там у вас?
-Группа «Народоволие». Прочно обосновалась в Лондоне…
-В Лондоне? Это, пожалуй, поинтереснее…
-У группы есть некоторая поддержка в России в среде так называемых «оппозиционных кругов». — сказал фон Эккервальде. — Платформа содержит требования создания «демократической, федеративной республики», подлинного народоправства, действовать предполагает в рамках «демократического миросозерцания»
-Приглядеться к этим «народовольцам» следует, Георгий Васильевич, вы правы. — сказал Ромодановский. — И самым пристальным взглядом. Оппозиционные круги у нас пассивно созерцают. Впрочем, и состояние некоторых элементов этой середины не вполне «созерцательно»: пассивные в своих собственных действиях, они весьма активны в содействии самым крайним актам. Террористы запросто находят укрытие в весьма фешенебельных квартирах этой самой «оппозиции». Спрятать нелегально прокламации или литературку какую — пожалуйста! Дать квартиру под тайное собрание — сколько угодно. В этом наши доморощенные революционеры не испытывают недостатка. Деньги? Только убивайте людей, надоевших и мешающих «прогрессу» страны и собственным устремлениям оппозиции…Кстати говоря, стоит заметить, что русские грехи и соблазны почти всегда принимались с восторгом Западом, как русская духовность. Отчего так?
-Вероятно оттого, что греховное ближе человеческой натуре, нежели простота правды. — ответил фон Эккервальде. — В нас, в русских, видят националистов, ненавистников реформ, поклонников таинственной русской души, враждебных просвещению. Эти идолы, бесспорно, присутствуют в сознании, но не в народном, а в сознании публицистов, говорящих вроде бы от лица народа и государства.
-Точно отметили…Далее, что у вас?
-Пражский народно — демократический союз, возглавляемый Крипалем.
-Хм — м, Крипаль…Поговаривают, что профессорский радикализм, строившийся на расчете того, что в России должна произойти революционная перемена, сменило настороженное желание вернуться на Родину. Кстати, отчего настороженное, вы в курсе?
-В Россию такие люди, как Крипаль, не возвращаются не оттого, что их не хочет отпускать старое эмигрантское болото, с которым они демонстративно рвут или готовы порвать, а оттого, что им в России грозит каторга и смерть.
-Отчего же вы его в перспективные определили, Георгий Васильевич?
-Оттого, что он для Запада по — прежнему перспективен. Союз Крипаля полагает, что в результате революции в России возникнет своего рода политическая tabula rasa*. Там считают, что в этом случае политические вопросы пойдут впереди социальных и экономических. Но в союзе также думают, что как бы ни были заострены и обнажены политические требования, в наше время они бессильны и не имеют веса, если не снабжены некоторым социально — экономическим коэффициентом. Крипаль и его сторонники полагают, что в России есть те, кто может откликнуться на республиканскую пропаганду. Демократический принцип соответствует современным историческим требованиям России. А все те, стремящиеся окрасить русскую республиканскую претензию в диктатурные цвета, попросту оказывают этим плохую услугу тому делу, которому хотят служить…
-Да, это, пожалуй интересно, Георгий Васильевич. — сказал министр. — На Западе любят подобного рода мороки с провозглашением принципа политической свободы, мол, тогда это соответствует пожеланиям населения и прочей дребедени.
-Крипаль ведет в Чехии переговоры о создании Республиканско — Демократического объединения, в который вошли бы народные социалисты, представители народно — крестьянского союза, либеральные демократы, федералисты, «Партия Активного Действия». Кстати, среди тех, кого собрал Крипаль, есть и профессор Алексеев — Аскольдов.
-Что у вас там дальше?
-«Русское Единство» графа Арендта…
-Арендт? — Министр, кажется, был удивлен. — Он старый, если не сказать, — ветхий. — человек. Его жизнь полна общественно — политических неудач: издаваемый им журнал «Русская мысль» спроса не находит, идейная полемика привела к разрыву с некогда ближайшими учениками, попытки подчинить свой либерализм монархической риторике подвергли серьезному испытанию его репутацию и едва не закончились политическим одиночеством…Я бы, Георгий Васильевич, трижды подумал по поводу Арендта и его «Русского Единства». Выстрелит ли?
-Я не хотел бы отвергать этот вариант, Борис Викторович…Как вы знаете, практически завершен бурный процесс объединения различных либеральных элементов, разочаровавшихся в радикальном либерализме доморощенных конституционалистов и демократов, и отстаивавших консервативную трактовку либеральной идеи, которая предполагает сочетание сильной власти, социальных реформ, законности и активной внешней политики. Граф Петр Арендт стал одним из признанных идейных лидеров консервативных либералов в эмиграции. Его публикации играют значительную роль в формулировке программы нового политического движения и на западе, и здесь, в России.
-Арендт, Арендт…Он уже пытался утвердить идею русской нации в России наподобие английской, ведь великобритания — империя. У него ничего не получилось. Когда же и у нас заговорили о русской нации как основе государства, держава наша едва не рухнула. Потому что в Англии нация — это не шотландцы, валлийцы, кельты, а прежде всего государство. Он двадцать лет прожил безвыездно в Англии, думает по — английски и речь свою переводит с английского на русский. На кой черт нам этот граф?
-У нас есть удобный подход к графу.
-Хорошо, что еще у вас в рукаве имеется? Берлин? Там шесть русских издательств, там выходит с дюжину журналов и политических альманахов. Там можно чуть не каждый день встретить литераторов, художников, общественных деятелей. Все они почему — то всегда шумны, суматошны и бестолковы.
-Не Берлин.
-Козырь, с которого вы намерены зайти наотмашь, угадал?
-Угадали, Борис Викторович. — улыбнулся фон Эккервальде. — Лондонский «Русский Политический Комитет»…
-Вот как?! Коновалов?! — Ромодановский бросил на главу Департамента Государственной Охраны выразительный взгляд…
…Туманный Лондон традиционно считался одним из центров антирусской агитации и европейской сети политической деятельности российских эмигрантов. Именно в Лондоне располагалась когда — то Первая Вольная Типография, отцом — основателем которой был Александр Герцен, именно здесь нашли пристанище Петр Лавров, Сергей Кравчинский, Феликс Волховский, Дмитрий Желябов, беглый царедворец и дипломат Иван Трегубов…Присутствие выходцев из России стало одной из отличительных черт жизни Англии, и особенно Лондона. В британской столице насчитывалось пять русских издательств. Большое количество периодических изданий способствовало росту активности русских эмигрантов в Англии. Кроме того, в Англии насчитывалось шестнадцать русских обществ взаимопомощи, они оказывали поддержку беглецам и стремились создать прочную основу для дальнейшей жизни в этой стране (биржа труда, школы, санатории и другое).
К примеру, эмигрантский «Фонд русской вольной прессы», тон в котором задавал князь Петр Долгорукий — политический «тяжеловес» эмиграции, автор довольно сумбурной книги о русской политической полиции (он был автором тезиса о том, что русский политический сыск, на который опиралась царская власть, отстаивал прежде всего свои интересы, а не интересы царя), в Лондоне существовал с 1896 года. «Фонд русской вольной прессы» беспрерывно посещался разнородными приезжими из России. На Аугустас — роад 15 заглядывали вообще все россияне, желавшие узнать, что делается на белом свете и…в России. Они пробирались со страхом и трепетом, «бочком», втянув головы и надвинув шляпы — им всюду мерещились шпионы, производящие фотографические снимки, которые потом, как corpus delicti*, будут предъявлены пограничной стражей где — нибудь в Березе — Картузской (разумеется, шпионы не мерещились — они и в самом деле были, присутствовали, кропотливо, тщательно, по крупицам, собирали информации обо всех, побывавших на Аугустас — роад 15, фотографируя и снимая на кинопленку одновременно с трех-четырех ракурсов). Заглядывали в фонд и те русские, кто привозил с собой документы для опубликования за границей, кто доставлял последние анекдоты о деятельности цензоров, свидетельствовавшие о самодурстве правительственных цензоров. Приезжали в фонд и странные типы, предлагавшие, размахивая руками и крича на весь дом, осуществить «центральный террористический акт»: таким говорили, что фонд подобными делами не занимается, и что, вообще, про такое не говорят. Приезжали молодые и нервные прожектеры, доказывавшие, что революцию в России можно «сделать хоть завтра», если только иметь рублей пятьсот, не больше. Всех этих безумных, совсем безумных чудаков сотрудники «Фонда русской вольной прессы» принимали обыкновенно с терпением, большим остроумием и огромным запасом невозмутимости…
И вот среди посетителей здания на Аугустас — роад 15 появился он — Николай Ильич Коновалов…По молодости лет он побывал в «царских застенках», чем очень гордился. Отсидка, правда, ограничилась двумя месяцами в Киевской Лукьяновской тюрьме, где порядки были достаточно вольные: двери камер не запирались до полуночи, большую часть времени арестанты проводили на воздухе, благо и погода тогда стояла теплая, совсем летняя…Бывший лесозаводчик, ворочавший сотнями тысяч, отправлявший за границу пароходы отборного пиловочника и мачтовой пинежской сосны, близко знакомый с английским банкиром Тэлботом, он был подобен пробке — много раз падал и взлетал, прошел огонь, воды, закаленный в бурях коммерции, маринованный в бедах, с неизменным удивленным взглядом дитяти, сделавшем пакость. Кто — то из знавших его, утверждал, что если Коновалова раздеть догола и бросить в Москва — реку, в Темзу или в Сену, то через полчаса Николай Ильич позвонит в дверь и будет в цилиндре, во фраке и в белом жилете. Коновалов погорел на сущей ерунде. На жульничестве с экспортом леса и пиломатериалов. С виду ничего особенного — квартира с тремя — четырьмя комнатами, бухгалтерским кабинетом…Юрист, бухгалтер, секретарь, курьер и зиц — председатель. Вот и все «коммерческое общество». Однако деньгами крутило немалыми. Сделки на сотни тысяч рублей. Связи со шведами и англичанами. Шведы поставляли топоры, пилы, запасные части к лесопилкам, но все поставки шли через коммерческое общество Коновалова, авуары немедленно превращались в золото. Сотни тысяч рублей без какой бы то ни было фактической деятельности. Чистые проценты за фантастические поставки. А все средства Коновалов черпал из казны, по фиктивным подрядам на поставку лесоматериалов на экспорт. Все сделки были покрыты туманом. Некто Гельфанд, полушвед, заполучивший как посредник, немалый куртаж, сумму, способную на несколько лет обеспечить безбедное существование, отправился в Париж, и там, на радостях, что ли, стал болтать лишнее. В итоге самоубился — вывалился из окна квартиры на третьем этаже в доме 29 на рю дё Лярбр — сэк, что в переводе на русский значило — «улица засохшего дерева»…Несколько символично получилось…
Почувствовав, что власти могут его «прихватить», Николай Ильич Коновалов спешно эмигрировал в Англию от «ужасов царизма» без особой борьбы с ним, а больше испугавшись привлечения к суду за финансовые махинации. Денег успел он вывезти с собою достаточно. Счет в Лондоне, в банке, и раньше имел он приличный; не голый и не босый, в приличное общество допущен — это к среднему слою эмигрантов в Англии относятся равнодушно — настороженно, а те, кто имеет на Острове деньги, считаются почти что англичанами. В Лондоне Коновалов создал себе ореол крупного деятеля, за которым в России стоит «некая сила». Обиженный на Годуновых, он основал «Комитет коренных политических реформ», призванный осуществить «меры по восстановлению в России цивилизационного, конституционного порядка». Николай Ильич кочевал из салона в салон, из гостиной в гостиную, сдабривал свои походы разговорами, что русские вовсе не дикари, а спят и видят себя приобщенными к лону европейской цивилизации, а он, Коновалов — один из тех, за кем будущее России, здравомыслящий политик, друг Великобритании, противник царской власти. Беглый лесозаводчик стал постоянным и очень интересным гостем в клубе на Гросвенор — сквер, где очень подружился с еще одним русским — Габриэлем Волковым, художником — декоратором в Ковент — Гардене. Брат Волкова мирно содержал чайную в Кенсингтоне, ставшую местом встреч для русских эмигрантов самых разных взглядов и убеждений. Сам Габриэль в политику не лез, но вот жена его, портниха, шившая платья для аристократического лондонского бомонда, Анна Волкова, своими знакомствами и связями привлекала внимание британской секретной службы.
Как следует присмотревшись, в Лондоне решили сделать на Коновалова ставку, тем более, что затевалось объявление очередного «крестового похода» против Кремля, и позволили создать комитет, который очень скоро обзавелся «отделениями» в Стокгольме и в Париже.
Заручившись поддержкой «Фонда вольной русской прессы», которому он всучил ворох пустяшных в — общем — то документов о головотяпстве российского чиновничества, Коновалов принялся раскручивать свой «Русский Политический Комитет». В состав комитета вошли видные политические эмигранты. Коновалов договорился с фондом и взялся издавать еженедельный бюллетень, с целью «снабжать широкую общественность в зарубежных странах, интересующуюся событиями в России, точными сведениями в отношении ее политической, экономической и социальной ситуации», на который были подписаны британские министерства финансов и иностранных дел.
Для бюллетеня Коновалова писали многие эмигранты, в числе которых был, например, Александр Титов, один из виднейших деятелей русской социал — демократии в эмиграции. Его статьи подавались как интересные, в первую очередь для британских лейбористов. Русский Политический Комитет, имевший в числе своих членов беглого дипломата Трегубова и профессора Эдинбургского университета Чарльза Саролеа, проводил по всей Великобритании «русские встречи», на которые в качестве ораторов приглашались русские беглецы и изгнанники или «знатоки» России — помимо коноваловского комитета в Лондоне существовали и другие политически ориентированные эмигрантские организации: праворадикальное «Русское Единство», «Народоволие», лондонские отделения «Русского Национального Центра» социал — демократической рабочей партии и Народно — Трудового Союза; эти организации придерживались разных политических взглядов и ставили перед собой разные политические цели. Для бюллетеня писали британские парламентарии, бизнесмены, представители духовенства, но также публиковались статьи и письма русских эмигрантов. Английская публика довольно хорошо принимала коноваловскую газету, особенно те ее публикации, в которых речь шла о русских, как о ленивых, аполитичных и испорченных людях. С восторгом принимались статьи про царскую семью, взяточничество, мздоимство «верхов», про консервативный поворот в России. Гораздо сдержаннее англичане реагировали на статьи о британском рабочем движении. Но Коновалов и не скрывал, что это были весьма формальные отчеты, основанные исключительно на лейбористском ежегоднике и призванные показать, что у русской политической эмиграции нет шансов на успех в политической деятельности вне пределов России.
У Коновалова были широкие связи в английском правительстве. Многие из русских эмигрантов были лично заинтересованы в том, чтобы сотрудничать с Русским Политическим Комитетом, поскольку это давало статус гарантированного получения единовременного пособия и последующих регулярных выплат, невеликих по сумме, но не лишних при заграничной жизни, особенно в Лондоне, где царили дороговизна и застой: британская столица казалась русским неподвижной, неспособной найти выход из чрезвычайной скуки. Частично на свои, частично на британские деньги, Коновалов организовал в Лондоне «Регистрационное отделение русской эмиграции», сокращенно — Регистрод. В нем желающие из числа русских политических эмигрантов могли пройти регистрацию и получить вспомоществование в виде небольших «подъемных» сумм. Вопросы при регистрации были просты: откуда, где жил до эмиграции, каким преследованиям и репрессалиям подвергся, какой политической партии принадлежит. Вопросы анкеты помогали структурировать рассказ о недавнем прошлом. Свои инициативы в деле упорядочения русской политической эмиграции Коновалов обосновывал «гуманитарными мотивами». Он даже заручился поддержкой в Лондоне некоторых «правительственных организаций», которым и передал составленную на русских эмигрантов картотеку. Позицию свою и свой шаг бывший лесозаводчик объяснил как «акт человеколюбия», который позволил бы объединить усилия и это «единодушие — есть лучшее доказательство того, что деятельность не может скрывать за собой какие — либо политические цели». В действительности же поддержка Лондона простиралась значительно дальше, чем простое отстаивание личных интересов русской политической эмиграции. Слепому было ясно, что создать буквально за несколько недель так профессионально оформленную связку со всеми признаками корпоративного ордена, могли только профессионалы. О том, что это непростой кружок случайных людей, сведенных эмигрантским житьем — бытьем, но ядро будущей политической силы, свидетельствовали блестящая информированность входящих в связку о происходящем в России, согласованность и безупречная синхронность политических акций и поддержка британского правительства…
-Что ж, Коновалов…Он никогда, как мне помнится, не стремился попасть в тон общему эмигрантскому хору. К тому же он «середнячок».
-Каждый по — своему опасен. — ответил фон Эккервальде. — И все же я бы выделил Коновалова. Он только входит в роль.Сейчас он в Праге…
-И он тоже? Там что, целое совещание эмигрантское проходит?
-Что — то вроде того. Я считаю, что на него необходимо нацелить лучшие силы.
-Я вас так и понимаю. — кивнул Ромодановский.. — Коновалов, несомненно, доставит нам определенные хлопоты. Нам сейчас важно понять и другое: какие причины обусловили появление Коновалова? В чем его сила? Кто его поддерживает?
-Англичане, конечно. Они реалисты и прагматики, причем достаточно циничные. Наверняка они подтолкнут Коновалова на какие — то действия, но существенную поддержку ему, в том числе финансовую, окажут лишь в том случае, если тот добьется какого — то видимого успеха. Поэтому на начальной стадии реализм, несомненно, будет иметь ускоряющее развитие. Он постарается «вобрать в себя» все эмигрантские течения, до сих пор выступающие против нас.
-Как?
-Формы борьбы его окажутся, вероятно, традиционными. Вряд ли он придумает что — то новое.
-И все же, с чем мы столкнемся?
-Коновалов не начнет свои действия, так сказать, с чистого листа. В первую очередь он обратит внимание на наиболее активные эмигрантские организации, и постарается прибрать их к рукам, заявить о себе громкими диверсиями и террористическими актами. Надо полагать, рано или поздно, авантюризм натуры толкнет его вернуться в Россию.
-Да, это решающие моменты. Коновалов с благословения определенных кругов непременно вступит с нами в борьбу.
-Постараемся хорошо сыграть против Коновалова. — заверил Ромодановского фон Эккервальде. — А если поможет счастливый случай…
Ромодановский поднял ладонь в знак легкого протеста:
-Игру следует строить не на везении и не расчете на счастливый авось, а на основе точно рассчитанного плана, предвидения скрытой опасности. У вас масса дел, и боюсь, вы будете отвлекаться. Вы же все время возвращаетесь мыслями к Коновалову. У вас должно возникнуть жгучее желание победить…
-Постараемся.
-Надо отдать ему должное — он хитер и умен. — сказал Ромодановский. — И неожиданно конспирирует неплохо. Это даже удивительно.
-Ничего удивительного. — сказал фон Эккервальде. — Конспирацию ему наверняка ставят британцы. Серьезную помощь Коновалову оказывает Интеллидженс Сервис. Впрочем, и Коновалов также щедр на ответные услуги англичанам, хотя постоянно жалуется на нехватку денег, и выпрашивает помощь. Нам сие, впрочем, даже на руку. Просьбы о помощи лишний раз привязывают.
-Британцам будет тяжелее сохранить невозмутимость, когда начнут всплывать подробности.
-У Коновалова нужно вырвать корень. — проговорил фон Эккервальде чуть глуховатым голосом. — Этот корень — он сам.
-В самом деле, Коновалов и его комитет основательно выглядят за границей, но не в России. Его так называемый «комитет» не решает тех задач, которые ставят, а я более чем уверен, что ставят, — его высокие иностранные покровители. Тот, кто дает деньги, тот хочет иметь и «товар», не так ли?
-Безусловно.
-А «товара», то есть информаций, мало. Господину лесозаводчику цена — копейка без подпольных организаций в России. Его выбросят за борт, как выбрасывают ненужный хлам и не посмотрят на респектабельность и доходец от прежней коммерческой деятельности. Если же внутри России у Коновалова будет подпольная организация, которая начнет поставлять «товар», то вы, Георгий Васильевич, правы — акции его пойдут вверх. Сдается мне, что вы комбинацию давно разрабатываете, только ничего о ней никому не сообщали, верно?
-От вас ничего не скрыть, не утаить, Борис Викторович. Наметки появились еще в прошлом году.
-Ого. Серьезный подход.
-Покуда наша служба заключается в одном — ждать. Умеючи ждать.
-Надо уметь надеяться и ждать. — министр покачал головой. — И делать свою работу, которую умеешь. Без нас ее сделают, может быть, но хуже. Вот все назначение человека, а что будет достигнуто, когда он свое исполнит, ему знать не дано. Главное — делать и верить…
================================
Tabula rasa* (лат.) - «чистая доска».
corpus delicti (юр.лат.) — «тело преступления» — вещественные доказательства, улики или состав преступления.
Пятница. В лето 7436 — го года*, месяца сентября в 24 — й день (24 — е сентября 1927 — го года). Седмица 17 — я по Пятидесятнице, Глас седьмый.
Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.
-Итак, Коновалов… — сказал Ромодановский и глянул на генерала фон Эккервальде.
-Я взял на себя довольно трудную задачу — обрисовать психологическое состояние Коновалова, — начал фон Эккервальде очень серьезно и совсем без волнения, — по его биографии у нас есть особый доклад, но мне неизбежно придется опираться на различные эпизоды его жизни. Коновалов пережил минимум два огромных разочарования. Первое разочарование — лишился практически всех своих капиталов в России. Второе разочарование — во всех своих планах погубить власть у него не срастается и он отчаиваться стал.
-А если он еще верит в победу? — раздался высокий голос министра.
Вопрос был неожиданным, и фон Эккервальде немного стушевался, но, помолчав, ответил:
-Этого не может быть, Борис Викторович, для этого он иметь сильную и ясную идею.
-Сильную и ясную с вашей точки зрения? — перебил Ромодановский, вставая из — за стола и подходя к фон Эккервальде. — А разве с его точки зрения не является такой идеей свержение в России ныне правящей династии Годуновых?
-Попытаюсь ответить вам, Борис Викторович.
-Ну, ну, давайте, — министр сел рядом с фон Эккервальде и, подперев голову руками, приготовился слушать.
-По — моему, он просто из тех, кто всерьез уверовал в осознание своего соучастия в делании истории. — продолжал Директор Департамента Государственной Охраны свою мысль. — И вот он продолжает деятельность, благодаря которой он так или иначе находится на поверхности и, кроме всего прочего, сохраняет за собой право надеяться на международное покровительство и на международную славу. Но поскольку вся его деятельность направлена против нас, против России, он прекрасно знает, что на западной политической бирже котируются не прошлые его дела, а будущие. Сейчас он теряет опору и очень нервничает…
-Последнее верно…Согласен…согласен, — ответил ему Ромодановский.
-Мне кажется, — продолжал фон Эккервальде, — что Коновалов сейчас должен находиться перед необходимостью сменить тактику борьбы с нами, и вот это для нас главное. Он может пойти на все, и, поскольку за спиной у него остаются наши заклятые и могущественные враги, мы можем понести новые серьезные потери. Так вот, мне кажется, что сейчас он на перепутье, и психологически этот момент для наших планов весьма благоприятен…
-И хочется и колется, так стало быть? Хочется — крови, а колется — за кровь эту отвечать придется?
-Именно. Все же он больше коммерсант, нежели радикалист — революционер…
-Мы должны ясно представлять себе, чего он добивается. — сказал Ромодановский. — У него есть ближняя цель, есть люди и есть главное задание тех, кто его кормит. Значит, он может стать слугой самых разномастных, тоже желающих этого, господ в Европе. А это опасно, потому что чревато внезапными изменениями обстоятельств. Про международную обстановку не буду, скажу только одно. Осенью планируется созыв всеевропейской конференции в Лиссабоне. Будут нас костерить и обсуждать, что с Россией делать. Для борьбы с нами они еще долгие годы будут подбирать по всему миру все темное, продажное, готовое за тридцать сребреников на любое преступление. Заметим себе это…Продолжайте, Дмитрий Филиппович.
-Посмотрим теперь, что происходит у него, так сказать, в собственном доме… — улыбнулся фон Эккервальде. — Жена его осталась в России, с Коноваловым в эмиграцию не поехала. Судя по всему, ведет от своего имени дела мужа.
-Как думаете, она сохранила какую — нибудь степень влияния на Коновалова? — спросил министр.
-Вероятно только финансовую.
-Это объективно? — очень серьезно переспросил Ромодановский.
Фон Эккервальде довольно долго обдумывал ответ.
-Сомневаюсь. — наконец сказал он.
-Вы этот вариант проработайте. Ну — с, дальше…
-В последнее время вокруг Коновалова появилось множество женщин. В связях беспорядочен. В кругах, близких к Коновалову, давно известно, что тот не ладит со своей бывшей любовницей, что расплодил вокруг себя новых, падких на деньги. Так или иначе, это изменение в личной жизни Коновалова для нас крайне важно, ибо вносит существенные поправки в его внутреннее состояние. Его, с позволения сказать, печатные труды — набор клише, громких фраз и стенаний. То и дело, всюду, он рассыпает намеки на то, будто он знает о России что — то такое, чего в Европе, роковым для себя образом, главным не признают. Создается впечатление, что он пугает эти страны с какой — то целью. Западные разведки, которые кормят Коновалова и его политический центр, вероятно, толкают его в спину, требуют оправдания расходов, и в этой ситуации наша легенда о появлении в России новой революционной, радикалистской организации, без какой — либо ясной и четкой программы, явится для него бесценным подарком.
-А откуда Коновалов получал и получает деньги?
-В списке его благодетелей в основном англичане. Речь идет об очень крупных суммах. Выплаты производились повременно и за выполнение отдельных поручений. Что — то перепадает от деловых операций, что ведет его жена. Небольшие эмигрантские пожертвования…
-А сейчас у Коновалова есть деньги? — спросил Ромодановский.
-Есть. — сказал фон Эккервальде. — Составлена ориентировочная смета на различные цели.
-Пока мы не можем начать, потому что не имеем подходящего человека, без которого немыслима завязка задуманной нами игры. — сказал министр. — Но вы ищете?
-Ищем, и я полагаю, скоро получим возможность подобрать такого человека.
-Кандидатуры есть?
-Есть. Очень они разные, Борис Викторович! И каждый в своем роде — личность. Подбираем. Тогда мы сможем начать операцию. В интересах большего правдоподобия мы для Коновалова изобразим даже контакт нашей организации с его людьми в Москве. Поверив во все это, он должен приехать к нам.
