Сергей Мастеров. Переулки Третьего Рима. Часть1

Мы живем в мире беды, из которого уже не уйти.

Содержание:

Пролог

…С фасада гостиницы «Националь», что  на углу Маросейки и Лубянского проезда сняли портрет. Борис Викторович Ромодановский видел его ранним утром, пока радио еще не передало сообщение об отставке министра Государева двора. Таких портретов по Москве было много, даже больше, чем царских. Красивое, породистое, немного отечное холеное лицо с окладистой бородой и полуприкрытыми заплывшими глазами…К ним особенно уже и не присматривались. Висит, ну и пусть висит. Теперь же — сняли. И будто бы и не бывало.

Ромодановский проводил взглядом пустой огромный, в два этажа подрамник, уже без холста, усмехнулся. Для него произошедшее не было неожиданностью и утром, когда ехал на службу, он знал, что это случится, предполагал такой исход. Он — то, пожалуй, лучше других и раньше других знал, что такая перемена назревала, и знал, что она произойдет именно теперь, именно так просто и обыденно. Был человек, был портрет, нет человека, нет и портрета. Не что — нибудь, веха ушла, целая эпоха. Но перемена в истории произошла так, словно человек шел и шел. Остановился, высморкался в рукав и дальше пошел.

Ну, а теперь что? Что требуется? Требуется оптимизм, согласие. Между прочим, чтобы жить в согласии с кремлевскими богами, надо уметь на них молиться. Борис Викторович умел, поэтому не чувствовал себя взволнованным. Теперь можно будет послужить, что есть силы.

…У Китай — городской стены близ Ильинских ворот уже суетливой грачиной стаей теснились люди. В затишке древней стены с раннего утра шел торг мелких московских валютчиков. Здесь меняли доллары, фунты, франки, иены, юани, экзотические песо и риалы, мексиканское серебро, корейские пхуны, векселя, акции и закладные.

Когда — то Москва гордилась совершенно уникальным сооружением, подобного которому в крупных городах почти не осталось. Это была Китай — городская стена, непревзойденный образец русской средневековой крепостной архитектуры. Приземистая стена, предназначенная для защиты от артиллерии, протянулась большим полукольцом на две с лишним версты. Теперь все было в прошлом…

Лубянская площадь с позолоченным фонтаном посредине была полна автомобилей. Большие часы на здании Страхового общества «Россия» царили над площадью, а под ними открывалась надпись: «Время Трехгорного» — хитрая реклама пива — сколько бы ни указывали стрелки, всегда будет «Время Трехгорного», то есть время промочить глотку пенным напитком.

Борис Викторович Ромодановский  ехал в район, располагавшийся за Самотечными прудами, недалеко от Екатерининского парка. Это был район городских вилл, особняков с видом на пруды, с садами, дворовыми постройками и земельными владениями. Ромодановский ехал на разговор с человеком, чей портрет только что сняли с гостиничного фасада. Ехал без особой опаски, но предусмотрительно таясь…

Еще утром, наскоро выпив чаю, Борис Викторович Ромодановский связался по телефону с конторой проката легковых автомобилей и забронировал авто на пару часов, причем срочно, по тройному тарифу, за пятнадцать рублей. Автомобиль подали на Ильинку, черный «штайер» с номером «е — сто семь», шоффер получил задаток и сверх того, еще пять рублей, вместе с настоятельной просьбой «погулять где — нибудь пару часиков» и деликатно исчез.

…Особняк министра Государева Двора затаился в небольшом тупичке. С одной стороны его полностью скрывал красавец — дом в три этажа, с другой — лютеранская кирха, стройная, хотя и немного тяжеловатая. Время от времени слышен был заунывный звон ее часов. Старые деревья прижимались стволами и ветками друг к другу и к небольшому строению, скрывая его окончательно от любопытствующих взоров. Чугунная ограда вокруг завершала дело.

Особняк окружали липы, к нему примыкал небольшой пейзажный парк, расчищенный, с лужайками и дорожками. Над близкой Неглинкой был перекинут легкий мостик. У кромки воды — английский огород.

Небольшой домик, построенный в самом конце сада. Все окна были закрыты ставнями. Прямо за калиткой начиналась узенькая аллея, тянувшаяся до террасы. Сама терраса была застекленной. Когда Ромодановский три раза постучал в неказистую дверь, она отворилась, и он вошел на террасу. Открывшая дверь полная низкорослая женщина отступила в тень.

На террасе было прохладно. В плетеном кресле сидел, теперь уже бывший министр Государева двора, Виктор Алексеевич Игнатьев, второе кресло пустовало. Министр, старик в великолепной твидовой паре с первоклассными брюками из «Мюр и Мерилиза», обрюзгший, с мешками под глазами, усталый в движениях, смотрел в окно, курил сигару, поигрывая в руке футляром от дорогущей семидюймовой сигары «Дон Артуро Фуэнте», изготовленной из табачных листьев, полученных с плантации Шато де ла Фуэнте в Доминикане, рассеянно стряхивал пепел прямо на пол. Рядом с плетеными креслами стоял низкий, круглый столик. На нем стояли две маленькие рюмочки, наполненные янтарной жидкостью, лежали несколько свежих газет, русских и английских, стояли пепельница и мраморное пресс — папье, а в карандашной подставке из хризолита торчали несколько простеньких, ученических, перьевых ручек и разноцветных карандашей. За окнами раскачивались под ветром липы. Небольшая терраса была окутана плотным табачным дымом.

Ромодановский даже не сделал попытки принести извинения за задержку, хотя причина была, и уважительная. Лопнувшая от неосторожного заезда на полосу гравия шина, заставила обратиться к помощи, на ближайшей бензозаправочной станции. Разбросанные в изобилии бензозаправочные станции позволяли ездить в России на автомобиле людям, совсем мало знакомым с машиной. Стоило им остановиться у края дороги, как первый же проезжавший автомобиль останавливался тоже, и его водитель спрашивал в чем дело. Если бы ему ответили, что нуждаются в помощи, то автомобилист, продолжая свой путь, сообщил бы на ближайшей бензозаправочной станции, что находящиеся в таком — то месте, нуждаются в технической помощи. Моментально выехал бы автомобиль с инструментами и лебедкой, или подъемным краном, с рабочими, которые оказывают скорую техническую помощь. На бензозаправке в ремонтной мастерской зачинят камеры, моментально завулканизируют покрышки, накачали починенные шины, и можно продолжать свой путь…

-Подкрепимся слегка? — скрипуче спросил Игнатьев.

-Ваше здоровье.

Они отхлебнули по глоточку янтарной жидкости из маленьких рюмочек и одновременно поставили их на столик.

-Как будто нарочно, проклятая подагра оставила меня в покое — с утра я чувствую себя относительно хорошо. — проворчал Игнатьев.

-Камчуг? — спросил Ромодановский.

-Что? — старик непонимающе было уставился на Бориса Викторовича, но тотчас замахал руками, сообразив, что имел в виду Ромодановский. — Ах, камчуг…

-Первая русская грамматика, составленная иностранцем, англичанином, изданная в Оксфорде, написанная на латинском языке, в 1626 — м году, давала перевод этого слова как подагра. Слово — то и поныне употребимо, но исключительно в народном языке, и обозначает оно разного рода болезни, кожные и ревматические. — словоохотливо пояснил Борис Викторович. — У боснийцев подагру лечат так: ведут больного к кусту боярышника и, проведя топором по телу вниз, ударяют им по стволу, тем самым «засекая» болезнь на боярышнике. Уверен, что лечение подобным способом крайне действенно.

-Признаться, у меня еще никогда не было таких тяжелых минут в жизни. — проговорил бывший министр Государева двора. — Честно скажу, не было.

-В самом деле?

-Прощаясь, государь мне сказал: «Этот твой нефритовый конь завезет когда — нибудь нашу монархическую телегу в канаву»…И ведь откуда взял? А взял в журнале, вот где! Да…В одном из столичных юмористических журналов появилась карикатура, изображавшая — трудно поверить! — меня, в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, я назван был инициалами ВА. Вот и дожил я. — тяжело вздохнул Игнатьев.

-Американцы говорят просто: «кэректер ассасинейшн» — «убийство репутации». — сказал Ромодановский.

-Государь открыл верхний ящик своего письменного стола и молча выложил на письменный стол  этот чертов журнал. И сказал: «Мой ближний человек не может тащить за собой такой хвост».

-М — да… — Ромодановский не нашелся, что на это сказать.

-Сколько ж было пережито интриг и заговоров?! Все время я как — то умудрялся лавировать, избегать острых углов, и никто не позволял себе столь грубо и публично шельмовать меня.

-Приключения всегда боком выходят, Виктор Алексеевич…

-Накатило.  — попытался оправдаться Игнатьев, вовсю пользовавший балерин и горничных, «шармер» большой, фат и немного щеголь.

-Вот именно, это слово, — накатило. — зло усмехнулся Ромодановский. — Легкое дуновение.

-Это как во время запоя. Сладостная немочь, как у бездны на краю. Когда все вокруг куда — то отодвигается, отступает за пределы физической осязаемости. А тело и дух становятся гигантскими, и голова вспухает, и кажется, что вот — вот лопнет. Накатило…Человек в такие минуты  пробует укротить себя любыми средствами. В России для этого других средств, кроме баб и водочного забытья нет. Вошел в забытье, с бабой теплой в постели, или с водкой в обнимку и…И все…Ничегошеньки нет. Только колыбель, молочные титьки и кисельные берега…

-Эк, заговорили…Скажу, что не самое удобное время выбрано, чтобы шашни крутить. Один крутит, второй…

…Совсем недавно князь Оболенский чуть было не стал участником громкого скандала, благо пикантных подробностей в прессу утекло немного: преклонных лет сановник изменял жене с ее родной младшей сестрой. Измены не редкость, особенно среди мужчин. Поход в публичный дом вообще предосудительным перестал считаться. Вопрос был в том, чтобы внебрачная связь не происходила открыто. Намного хуже было отношение к разводам. Это всегда считалось пятном на репутации всей семьи. Жену могли перестать принимать в обществе, мужу развод затруднял продвижение по карьерной лестнице. Интрижка Оболенского не составляла большой тайны для посвященных, но оказавшись на страницах газет, превратилась бы в грандиозное скандальное действо  и стоила бы князю, в его — то преклонные годы, карьеры, развода, краха амбиций. Государь, скрепя сердце, повелел скандалу хода не давать…

-Интрига проста, но беспощадна. Это не простое правило арифметики. — сказал Игнатьев.

-Слишком много горячего у вас на стороне, Виктор Алексеевич. — ответил Ромодановский. — Приятельница — актриса на Остоженке, хорошая знакомая на Таганке. И женщины каждого дня…И женщина — на завтра, на послезавтра. Это только то, что знаю я.

-Ну, наплакались друг другу в жилетку и хватит.

-Пожалуйста, бросьте употреблять выражение «плакаться в жилетку» — от него за версту еврейством несет.

-Не любите евреев?

-С евреями ведь как? — усмехнулся Ромодановский. —  Русские болеют, а с температурой идут на прием к врачу. А евреи требуют врача на дом. Управы на них нет.

-Не побоялись, стало быть, приехали? — спросил Игнатьев, бывший министр, еще вчера стоявший ближе всех к царю.

Род Игнатьевых, ведший свое родословие от Федора Бяконта, «выехавшего в Москву» из Черниговщины в стародавние времена, при Данииле Александровиче, близ трона закрепиться прочно долгое время не мог, все время был на вторых ролях. Наконец, несколько лет назад счастье улыбнулось и Игнатьевым — сделал Виктор Алексеевич отличную для служилого человека карьеру, обеспечил хорошие стартовые позиции для себя и своих сыновей, свояченицу выдал замуж за Дворцового коменданта генерала Матвеева (хоть и ветреного малого, да к царю вхожего), и стал министром Государева двора, приблизился к государю. Да как приблизился! Мало кто удостаивался высокой и великой чести жить « у государя с бояры», то есть вблизи царских резиденций. Прежний министр, Шереметев, такой чести не имел, а Шереметевы — дальние потомки боярина великого князя Симеона Гордого Андрея Кобылы, всю жизнь на московском военно — политическом олимпе умели удерживаться…И вдруг такой афронт*, отставка…

-Чего бояться — то? У меня полно дел. Я вынужден заниматься делом сербских студентов, проверять сведения о готовящемся взрыве полотна железной дороги Звенигородской линии, масса другого. Простите, Бога ради…

-Понимаю. Вы работаете на износ.

-Я исключил из своего лексикона это скучное, серое слово.

-И все же…Рискуете… Разговор tête à tête** с опальным ныне министром…

-Рискую.  — подтвердил Ромодановский. — В России просчитать все заранее никак невозможно — с…Гнев государев может обрушиться в любую минуту. И не знаешь, обухом ли по темечку саданет, легким ли холодком могильным обдаст…Русские люди рождены для опасных забав. Покушения, тюрьма, опала, казни, репрессалии…Ничего иного не найдешь на страницах русской истории, да — с…О, великий, несчастный русский народ, наш илот! Когда перестанешь ты мучить себя? А ведь надо. Надо и помучиться и помучить!

-Ваше дело простое, до дна видать — никто в здравом уме не станет рисковать всерьез и играть с Кремлем в опасные игры.

Ромодановский потер пальцами натруженную переносицу и ответил:

-Не знаю. Я не совсем понимаю, что происходит. И мне это очень не нравится. Какие — то шекспировские страсти.

-Старики склонны к мрачным мыслям. Некоторая склонность к этому появилась и у меня, хотя в очень малой степени. Не радует не только рубль, не радует общее положение в мире и мысли о будущем Родины очень мрачны…Вот поговаривают, что крупные перемены намечаются. — тон бывшего министра Государева двора стал доверительный. — Кое — кому в Кремле, что подле государя, политический хмель в голову ударил, боярский древний гонор покоя не дает, забываться стали. А иные и вовсе, юлиями цезарями себя возомнили.

-Славны бубны за горами… — не совсем к месту добавил Ромодановский. — Надо подумать. Люди не приходят к успеху или к результату сами. Их к нему приводят. Необходимо количественный подход заменить качественным. Поищем кого — нибудь, кто сможет взглянуть на лес с вершины горы.

-С вами очень приятно беседовать, Борис Викторович. — Игнатьев в очередной раз стряхнул сигарный пепел на пол и добродушно посмотрел на Ромодановского. — Кто знает, может быть, ваше слово и ваши действия успеют спасти положение и предотвратить надвигающуюся беду.

-Вы меня просветите по некоторым вопросам. Вместе станем мерковать.***

-Мои знания обрывочны, а теперь еще и субъективны. — возразил Игнатьев.

Ромодановский скосил глаза на бывшего министра и увидел, что на лице Игнатьева был след откровенной печали.

-К слову, вы уже видели «Антигону»? — спросил Игнатьев. — Нет? Болтает весь московский демимонд.**** Говорят, надо бежать смотреть, пока не запретили. Это не в театре…Собрались молодые актёры и поставили…Показывают, где придётся…

-Кто постановщик? — Ромодановский сделал вид, что в самом деле заинтересован узнать имя, и у него это вышло довольно правдоподобно.

-Какой — то Шифферс…

-А — а, слышал…

-А я — то, вероятно, таперича больше синематограф полюблю.  — сказал бывший министр. — Дома мне скучновато, серо, невыносимо. Одиночество, черт бы его…Так я стану на бульвар, а там буду нырять в зал дневного синематографа. Хочу, знаете ли, намеренно выбрать время сеансов с американскими полицейскими фильмами, чтобы обязательно присутствовали незатейливые сыщики, ловкие журналисты, стандартные пухлогубые красавицы…Чтобы начало казаться, что этими красавицами заселены сверху донизу все дома в Нью — Йорке, да — с…

-Думаете, поможет фильма? — спросил Ромодановский.

-Да. Да, поможет. Выйду из зала с головой совершенно прозрачной и пустой, как будто водою промытой.

-Мне хотелось бы узнать, как видится вся ситуация вам.

-Законное желание, — подумав, согласился бывший министр. — Мы живем в ужасное время, но и оно имеет свои преимущества. В наш век все тайное становится явным.

-Есть способы, есть. Способ первый — поделиться сокровенным знанием, которое недоступно простым смертным. Например, где находится кащеева смерть, или как вычистить авгиевы конюшни. Способ второй — содействовать, обеспечив необходимыми ресурсами, преподнести меч — кладенец, скатерть — самобранку, зеркальный щит, подходящий супротив медузы Горгоны…

-Я чувствую приближение шквала. — сказал Игнатьев. — Он может разметать нас всех, в щепы, всю Россию в щепы, Россию, над вековым строительством которой благоговели наши отцы, деды, прадеды. Высокопарно получилось, Борис Викторович? Как думаете? Еще и глупо?

-Пока не так глупо.

-Спасибо. Некоторые склонны верить в существование тайного сговора. Во всяком случае, перспектива дискредитации государя в глазах народных масс выглядит очень привлекательной. Невольно начинаешь об этом задумываться. Не слишком ли гладко выходит?

-Мы влезаем в кремлевские тайны?

-Не такие уж это тайны…Тайна, — усмехнулся Игнатьев, — глупая шутка, которая в один, в два дня облетает все уголки, квартиры, конторы, города. И так было до телефона, телеграфа, радио. Секрет человеческого общества, не чуждый, вероятно, и муравьям.

-На этом тоже можно шею сломать. Это ни к чему, совсем ни к чему.

-Разве не ведомо вам, как скверна разъедает наше государство? Скверне не мстят, ее вычищают. Работа такая. Грязная.

-По этой грязи мы и идем. — вздохнул Ромодановский. — Но легко не бывает.

-На памяти у меня еще политический процесс 1917 — го года, когда судили нескольких высокопоставленных чиновников, уличенных во время Большой Коалиционной Войны в  «измене» и «воровстве». Их ждал полноценный и долгоиграющий суд, они сидели на скамье подсудимых, в прениях сторон выступали адвокаты, сплошь столичные, дорогие, холеные. Подсудимым подавали чай, в перерывах приносили обеды из ресторана, давали английские папиросы. Они свободно болтали с прессой и родственниками…В процессе о предательстве было много темных сторон, не говоря уж о тех вещах, которые являлись вполне ясными и которые вызывали ужас и отвращение, возмущение или страдание. Но самый темный из вопросов, смущающих человеческий рассудок, это несомненно, вопрос о единодушных и неистовых признаниях…Что было дальше?

-Я помню, что было дальше. — сказал Ромодановский. — Через полчаса после вынесения обвиняемым смертного приговора всех их, респектабельных, высокопоставленных, выбритых, с иголочки одетых, под стрекот кинокамер  и вспышки блицев вывели из зала суда во двор, отвезли в хлебных фургонах в Старое Ваганьково  и в гаражном сарае вздернули без лишних слов. Без кассаций и прошений о помиловании.  После и родню подчистили, развезли с семьями без малого полторы сотни человек по глухим сибирским и вологодским углам. Такова была царская воля…

-Хорошо запомнили…

-Я на память не жалуюсь, тренирую мозг свой регулярно.

-Я тренировками мозга похвастаться не могу. — ответил бывший министр. — Меня останавливают некоторые  моменты. Мозг — самый энергозатратный орган нашего тела. На его долю приходится до четверти всех потребляемых нами ресурсов, поэтому основной его программой является энергосбережение — он все время ищет способы облегчить себе задачу.

-Срезать путь. Сделать меньше, а получить больше. — сказал Ромодановский, кивая головой.

-В процессе о предательстве было много темных сторон, не говоря уж о тех вещах, которые являлись вполне ясными и которые вызывали ужас и отвращение, возмущение или страдание. Но самый темный из вопросов, смущающих человеческий рассудок, это, несомненно, вопрос о единодушных и неистовых признаниях. Я не собираюсь пичкать вас всякой там чепухой о государстве, об обществе, которое нуждается в защите, о долге перед престолом и родиной и так далее — это все детские байки. Вы человек способный, хотя и увлекающийся. Посему, урок на будущее — прошу не увлекаться. Живем — то в России и по старинке. Так — то…У трона кипит все, того и гляди живьем варить начнут в котлах. Как при Иоанне Грозном. Каша заваривается нешуточная. Вы и сами, Борис Викторович, впрочем, прекрасно это знаете. Какое нынче настроение господствует в столице? Слово какое воспринимается нынче как пароль, символ, опознавательный знак? Слово, которое все время всплывает в разговорах с людьми, посвященными в тайны московской жизни? «Боюсь». Его произносят нынче все:  политические деятели, министры, чиновники департаментов и ведомств, редакторы газет. В большой политике не бывает случайностей, Борис Викторович. Если событие кажется случайным — это всего лишь означает, что нет информации об его истоках. Китайский полководец Сунь — цзы написал в своем трактате «Искусство войны»: «Просвещенные государи и мудрые полководцы нападали и побеждали, совершали подвиги, превосходя всех других, потому что все знали наперед. Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, умозаключениями или вычислениями. Знание наперед можно получить только от людей». Этим словам, Борис Викторович, две с лишним тысячи лет. Но они актуальны до сих пор. В десяти случаях из десяти окажется, что информации приходят от других людей. «Знание наперед» всегда приходит извне.

-Я ваш легковерный шут и ловлю каждый звук вашей речи, но делаю это гораздо внимательнее, чем вы думаете.

-Борис Викторович, вы имеете возможность наблюдать бессилие власти, отчасти из — за болезни государя, отчасти из — за откровенной слабости политического руководства. Ни для кого не секрет уже, что годуновская династия переживает в последнее время очередной затяжной свой кризис, свои роковые сумерки. Кризис, по всем данным, видимо, почти безнадежный. Творческие силы Годуновых, поскольку они были вообще, иссякли совершенно. Это известно не только принципиальным противникам царизма; это начинают, наконец, понимать и те из восторженных недавних его приверженцев, для которых московский Третий Рим был более, чем догма или казенная вера в непогрешимость «сорока сороков» первопрестольной…Спектакль по пьесе Пушкина «Лжедмитрий» запрещен после генеральной репетиции. В Москве стали проводиться досмотры личных библиотек в поисках «нежелательной» или запрещенной литературы. Полагаете, только ваше ведомство располагает всей полнотой информаций? Это не так.

-Вы думаете, что мое министерство только и может, что  вчитываться в отчеты об изучении прошлогодних подшивок «Бежевых книг»*****? Мое министерство похоже на растревоженный улей. Руки опускаются, когда имеешь дело с террором.

-Обычные бунтарские замашки экстремистских ячеек, не наигравшихся в бомбистов, еще куда ни шло. Гораздо хуже, когда за боевиками стоят некие силы — политические, финансовые…Никто не знает, кто кому подчинен.

-Знание — это не то же самое, что информации. — ответил Ромодановский. — Информации могут существовать сами по себе. А вот знание само по себе существовать не может. Единственное доказательство существования знания — результат его применения, иными словами, знание — это действие, им обладает только тот, кто его применяет. И чем успешнее — тем оно качественнее и, соответственно, ценнее.

-Я знал, что разговор наш не пройдет даром. Так вот. Помимо целого сонмища всевозможных государственных секретных служб, секретная служба есть даже у нашей Церкви. Конечно, не столь энергичная как у Ватикана, «Конгрегация священной канцелярии», где, кстати, успешно подвизается наш с вами бывший соотечественник, а ныне перешедший в католичество и ставший архимандритом, настоятелем русского католического прихода восточного обряда Александр Николаевич Евреинов…Как вы знаете, в отличие от Ватикана, в русском православии нет орденской разведки. Но, однако, и в Чудов монастырь, где игуменом мой старый приятель, архимандрит Пафнутий, стекаются вести, дурные и хорошие, из самых отдаленных уголков мира. Игумен Пафнутий мне сказал, что смерть государя изменит многое. Во главе державы не станет почти религиозно уважаемой фигуры, и это изменение будет весьма заметно и весьма существенно.

-Я прекрасно понимаю, что возможная смерть государя окрылит наших врагов. — ответил Ромодановский глуховатым голосом. — Мы имеем сведения об этом отовсюду и без архимандрита Пафнутия. Давеча вот, в Лондоне, некие наши политические эмигранты — «утеклецы», тиснули в своих листках, что в случае кончины монарха, гибель России, оставшейся без руля, станет делом времени, которое все, так называемые «истинные друзья русской демократии» постараются сократить.

-Кстати, информации к игумену пришли от «утеклецов».  — заметил Игнатьев. — Так — то вот.

-Миссия и судьба русской эмиграции не быть предприимчивыми и успешными, а становиться неприкаянными призраками — хранителями застывшего времени, да….

-Ближние люди и врачи из ведомства Дворцового коменданта ежедневно снимают пробы с продуктов, собирают в пробирки воздух царского кабинета, берут на анализ бумагу, ворсинки с ковров. Сложный механизм под контролем работает безупречно. Его регулярно проверяют, чистят, смазывают, негодные колесики и винтики заменяют новыми, более надежными и совершенными. Но это пока работает. Здесь же другое. Игумен Пафнутий сообщил следующее: без малого год серьезные чиновники, высокопоставленные царедворцы, министры и ключевые воротилы финансов и промышленности, а также кое — какие влиятельные международные структуры вкладываются в подготовку тихого кремлевского переворота с целью отстранения государя  или его наследника от власти. Собрано было порядочно денег, из которых половину разворовали. Другую половину некий чиновник, подневольный финансист, эдакий хранитель казны и ответственный за связи с международными структурами, сумел сохранить, поместив в заграничный банк. Но, чтобы не стать козлом отпущения за невесть как, кем и когда растраченные взносы на свержение государя, этот финансист вынужден был делать соответствующие записи. Улавливаете? Соответствующие записи. Как там, в одной популярной песенке пелось: «Хотелось бы всех поименно назвать»?

-Вы государю об этом докладывали?

-А вы как думаете?

-На этот вопрос можете дать ответ только вы. Лично.

-Я могу дать ответ. — неожиданно твердым голосом сказал бывший министр Государева двора. — Но прежде мне хотелось бы услышать ваше мнение.

-У меня, разумеется, есть мнение на этот счет. А Дворцового коменданта генерала Матвеева вы в эти информации посвящали?

-Господь с вами, Борис Викторович. — иронически ответил Игнатьев и, глубоко вздохнув, продолжил. — Он служака честный, хороший исполнитель государевых приказов, не более. Нос по ветру умеет держать.  Именно, что хороший. Никогда не пытается умолчать об ошибках, оправдаться объективными причинами или перевалить вину на другого. Молча, не отводя глаз, сносит гнев, тверд в отстаивании своей точки зрения. -Словом, царский любимец.

-У царя нет любимцев: никто не пользуется особенной его доверенностью. — усмехнулся бывший министр Государева двора. — Он может осыпать своими царскими милостями многих, казна для всех открыта, но сердце государя затворено. Власть — это одиночество. Да и собственно, некоторые тайны государем не сохраняются. Вот что опасно. Посему, в информации эти я государя и генерала Матвеева не посвящал. Такой ценный источник информаций я не мог делить с кем — то еще.

-Но поделились со мной.

-Я знаю, и все знают вашу неукоснительную прямоту в поступках. Косые пути и интриги вам чужды. Я это тоже знаю. Но во имя спасения монархии, я прошу вас помочь с изобличением тех, кто  жонглирует всеми нами, как мячиками. Тут вопрос не в личностях. Мы сейчас не всегда можем управлять событиями, однако должны прилаживаться к ним.  — медленно проговорил Игнатьев. — У англичан есть замечательная поговорка: «никогда не говори — все кончено». Ох, уж эти англичане…Чопорные снобы, даже если далеки от аристократии. Британские убеждения не оставляют места для сомнений: все русские, конечно же, невоспитанные варвары, от которых за милю несет азиатчиной, а Москва — это столица дикой орды. Кто бы говорил?! Бывая в Лондоне, я всякий раз с тихим неудовольствием вспоминаю про втихаря вывезенные со всего света артефакты Британского музея, особенно античные шедевры Эллады и Междуречья. Но столица орды все равно Москва!

-А я и не говорю, что кончено. — тихо ответил Ромодановский.

-Общеизвестно: ни один диктатор в мире, будь он царем, королем, президентом, канцлером, великим ханом, не может обойтись без верных людей, особенно в области политического сыска. — раздумчиво сказал бывший министр Государева двора. — Более того, как только он таких людей теряет, он погибает или его лишают власти всегда существующие тайные или явные противники.

-Согласен. — ответил Ромодановский, еле приметно улыбнувшись

-Толковые и верные нужны. Ох, как нужны. И с инициативой. Не помню, кто сказал: если требовать лишь одного подчинения, то соберутся одни дураки…

-Это точно.

-Прискорбно, но точно. Нынче нужно с особой осмотрительностью выбирать людей, которым следует поручать ответственную работу. Эти люди стоят на страже государства, дабы оно не рухнуло в какой — нибудь неблагоприятный в политическом отношении миг. Кому же можно поручить ответственную работу? Надежным людям. Это — стражи государства. Они неустанно оберегают власть от вечно предполагаемых захватов со стороны тех, кто обладает знаниями, опытом, сноровкой, трудоспособностью. Всеми, словом, культурными орудиями.

-Сроки.

-Со сроками беда. — честно ответил Игнатьев.

-Всегда так у нас выходит — нужно было позавчера начинать, а начинаем завтра… — вздохнув, сказал Ромодановский. — Серьезные информации или так, вилами на воде писано?

-Серьезные, полагаю, и точные…Но — крайне скудные, поэтому остальное придется устанавливать вам…Всем известно как делается бублик: берется дырка и обкладывается тестом. Опыт показал: чем меньше теста, тем больше дырка.  Изобретение сие — российское, но оно не патентовано. Игумен Пафнутий знает, по крайней мере, одного человека, который деньги жертвовал. И получал письма с уведомлением о банковском вкладе. Семь писем о  семи уведомлениях. И квитанций тоже семь. Я вам их передам, и пусть ваши эксперты с ними поработают. И еще. Хранитель казны, это известно абсолютно точно, несколько месяцев назад  приезжал в Швейцарию, в Берн. С семьей, но…Он тщательно замаскировался: сбрил бороду, сбрил усы.

-Хотелось бы, конечно, обойтись без лишних усилий и без риска.

-Понимаю, Борис Викторович. Но вы, простите, мы, теперь поставлены перед необходимостью действовать. Мы с вами на одной доске…

========================================================

И вдруг такой афронт* — франц. affront — позор (устар.). Позор, посрамление, неудача.

Разговор tête à tête** (франц.) — вдвоем, с глазу на глаз.

Вместе станем мерковать.*** — то есть обдумать, порассуждать.

Болтает весь московский демимонд**** — демимонд (устар.) — среда кокоток, подражающих образу жизни аристократок; полусвет.

подшивок «Бежевых книг»***** — «Бежевые книги»: сборники документов, подготовленных чиновниками британского правительства, предназначенные для внутреннего пользования и рассылаемые дипломатическим торговым представителям Англии за границей. Содержат официальную переписку по экономическим вопросам, сообщения технических и промышленных комитетов, статистические сведения, планы проведения промышленных выставок и т.д.

Глава первая.

Разговор для скамейки.

Суббота. В лето 7435 — го года*, месяца августа в 1 — й день ( 1 — е августа 1926 — го года). Седьмица 8 — я по Пятидесятнице, Глас шестый.

Москва. Кремль.

…Ромодановский поднял голову, ожидая увидеть выползающую из — за края кремлевских дворцовых крыш черную грозовую тучу (дело, кажется, шло к дождю), но это был всего лишь «Стрелец» — дирижабль, используемый для нужд столичной полиции. Когда — то это был небольшой высотный бомбардировочный дирижабль. Корабли этого типа с успехом проводили бомбардировки как на суше, так и на море. Технологичность конструкции и внешний вид «Стрельца» были просто великолепны. Он разгонялся до скорости в пятьдесят верст в час и мог находиться в воздухе сорок восемь часов. К недостаткам дирижабля можно было отнести относительную сложность конструкции, поэтому стоимость их постройки была высока. «Стрельцов» построили всего два и вот уже четвертый год оба эксплуатировались для полицейской охраны первопрестольной. Полицейский причал и ангар для дирижаблей был расположен недалеко от усадьбы купцов — чаеторговцев Усачевых, на Земляном валу,  и воздушные гиганты в этой части неба были частым явлением.

Прямо под дирижаблем полыхали огромные золотые шишаки кремлевского храма Святая Святых и семиярусной колокольни «Ивана Святого», колокольня «Ивана Великого».

В день праздника «Происхождения Честных Древ Креста Господня», 1 — го августа, всегда бывал крестный ход на воду. Раньше, накануне этого дня, государь выезжал в Симонов монастырь, где слушал, по традиции, вечерню и в самый праздник заутреню и обедню. Напротив монастыря, на Москве — реке, устраивалась в это время иордань, подобно как и в день Богоявления. Разворачивалось ясачное знамя**, государь, в предвестии крестного хода, выходил «на воду», но, конечно же, не погружался торжественно в иордань, как бывало раньше, не купался в освященной воде для здравия и спасения, а символически лишь возлагал на себя три заветные креста и принимал патриаршее благословение. После этого духовенство освящённой водою кропило заранее привезенные знамёна полков лейб — гвардии и назначенные в сопровождение их  знаменные команды, а желающим разливалась святая вода…Теперь церемония свершалась в Кремле.

Старый русский домашний быт русских великих государей со всеми своими уставами, положениями, формами, со всей своей патриархальной традиционностью, чинностью, порядливостью и чтивостью, наиболее полно выразившийся в веке XVII, конечно же, не мог сохраниться незыблемым в веке XX, ибо давным — давно отжил свое при полном господстве исторического начала, которое было выработано и водворение которого в жизни стоило стольких жертв и такой долгой и упорной борьбы. Все, что необходимо было, случилось, неоспоримо и несомненно, и в умах самого народа, и для всех соседей России, когда — либо протягивавших руки за ее землями: политическое единство Русской земли, недосягаемая высота московского великого государя, самодержца всея Руси, о которой едва ли помышляли далекие предки, величие и мощь державы, необъятные просторы, грандиозные богатства.

Со времен основателя династии Бориса Федоровича Годунова сохранилось причудливое «переплетение» традиционных и европеизированных чинов — их одновременное бытование в служебных списках. Иерархия старых московских чинов сохранялась, хотя канули в Лету приказные, дьяки, тиуны, ловчие, кравчие, шатерничие, ситники, ближние бояре. Государственного канцлера все больше теперь именовали министром — председателем правительства, а князя Шереметева, к примеру, величали «боярином в Сенатарской комиссии и кавалером Мальтийским». Давным — давно упразднили местничество, почти ушли в историю хоромные наряды…Великолепие и азиатский блеск уборки царских палат уступили место обыкновенным украшениям государевых приемных комнат…Но отдельные обычаи старого времени, впрочем, оставались незыблемыми и в XX веке, веке моторов, паровозов, телефонии, авиации. Оставались незыблемыми и чтились. Например, по обычаям старого времени, нельзя было подъезжать близко не только к царскому крыльцу, но и вообще ко дворцу, где пребывал государь. Царский указ 1654 — го года, по которому в Кремль въезжать дозволено было только старым, первостатейным подъячим, и то не более трех человек, никто не отменял. И он продолжал действовать.

Всем, кто въезжал в Московский Кремль, назначено было останавливаться у «Царских аргамачьих конюшен», где допрежь  стояли «государева седла»  аргамаки, жеребцы и мерины, давно уж превратившихся в государев гараж, по — прежнему размещавшийся в бывших конюшнях, у Предтеченских (Боровицких) кремлевских ворот, между Боровицкой и Конюшенной башнями. Отсюда следовало идти «пеше».

Все другие люди входили в Кремль пешком. Таким образом, самый подъезд ко двору соразмерялся с честью, или чином, каждого приезжавшего лица. Само собой разумеется, что это был особый этикет, принадлежавший к древним обычаям и сохранявшийся не только во дворце, но и в народе, особенно в высших, старинных его разрядах. Для иностранцев такой обычай воспринимался как гордая недоступность и высокомерие. Для русских людей в этом были почет, особенная почесть, воздаваемая хозяину дома.

Правом свободного входа во дворец пользовались придворные чины, но и для них, смотря по значению каждого, существовали известные границы. Кто — то мог прямо входить в Верх, то есть в непосредственно жилые хоромы государя, в его покои, в царский кабинет, для участия в Выходе Его Величества или для доклада, назначенной аудиенции. Для всех прочих царский Верх оставался совершенно недоступен. Всем прочим служилым людям дозволено было входить в некоторые дворцовые помещения, прилегавшие к Верху, например, в Теремной дворец, вход в который запирался медной золоченой решеткой. Двенадцать кремлевских дворцовых подъездов были расписаны указом, включавшим двенадцать статей, кому именно, на какие подъезды и по каким лестницам и переходам дозволялся вход в разные помещения дворца. Круг лиц, допущенных к государю, также был строго регламентирован: только «ближние» и только «уждав время».

После окончания действа «Происхождения Честных Древ Креста Господня», объявили благовест к обедне, царь, тяжело переваливаясь, мягко, на носках, отправился во дворец.  Народ стал расходиться.   Князь Борис Викторович Ромодановский, «уждав время», степенно и важно стал выбираться  из толпы придворных к вместительному семиместному «паккарду», аккуратно припаркованному у «Царских аргамачьих конюшен».

-…Борис Викторович! Князь! — Ромодановский медленно огляделся вокруг и, заметив шагах  в десяти  архимандрита Пафнутия, молодцевато  выпятившего грудь, вхожего в круг «ближних» и «первостатейных», церемонно раскланялся.

Игумен, ловко выждав момент, приблизился к Ромодановскому и доверительно взял под локоток:

-С праздником, Борис Викторович!

— Как вам нынешняя церемония?

-На мой взгляд, удалась. — сказал Ромодановский, сияя лицом профессионального политика, всегда готового к улыбке, но ничего не упускающего. — Очень умиротворяющее зрелище, проникнутое торжественностью и ощущением мира.

-Да, вы правы. Нет больше счастья, чем быть православным христианином, особенно в Русской Православной Церкви. Нигде больше нет такой милости — даже в других Православных Церквах. Где еще найдешь такую красоту? Какие у нас распевы!.. «Покаяния отверзи ми двери»…«На реках Вавилонских»…Дорожите этой великой милостью! Да не потеряем ее.

Борис Викторович Ромодановский всегда со смешанными чувствами взирал на золототканые одежды, на высокие горлатные шапки. Не всегда было понятно, чего в глубоком, почтительном молчании, во всех этих посконно — домотканных одеждах больше: дани и следования традициям, несомненно устаревшим, изжившим себя, торжественной клоунады, или все же был в этом глубокий потаенный смысл, ему совершенно неясный.

-И Кремль…

-Да, и  Кремль, — подхватил с неимоверной живостью Ромодановский, как будто всю жизнь мечтавший об этом сказать, — он вобрал в себя все лучшие достижения не только московских, но и киевских, новгородских, владимирских, суздальских мастеров. «Третий Рим»…

-Да, «Третий Рим»…Звучит же, гордо звучит, величаво…Но, замечу, Кремль не только архитектурный памятник. — задумчиво произнес архимандрит. — Его стены и башни, соборы и терема, дворцы, монастыри — это своеобразная каменная летопись русской истории. И храм Святая святых, воссозданный при  первых Годуновых…Борис Годунов был первым русским самодержцем, который попытался внутреннее, духовное осознание сакрального преемства Древний Израиль — Рим — Византия — Россия закрепить внешне — посредством грандиозного архитектурного проекта. Он не «почивал» на троне — он трудился, служил Церкви и воспитывал народ. Понимал, что соболиные шапки на лавках готовы были сидеть и преть до скончания века, в кислых шубах, но только чтоб мошна полна и звон повсюду колокольный, а вся остатняя Россия — пускай в рубищах гнойных ходит, да в язвах, пускай и остается такая — слепая, темная, безграмотная…И страшно подумать, представить страшно, куда бы завел нас всех его величество случай. Случай решает зачастую все. Вот представьте себе, что 20 — го января 1605 — го года самозванный царевич Димитрий не возглавил свою первую и последнюю в жизни атаку, поведя за собой польскую кавалерию? Если бы под лжецаревичем не убит бы был аргамак и он бессильно не опрокинулся бы на снег, а наемник — иноземец Розен не хватил бы его в тот момент палашом по башке?  Возможно, царские воеводы так и не решились бы ввести в дело главные силы и самозваный царевич Димитрий, ну то есть тот самый пресловутый Гришка Отрепьев, мог бы праздновать победу своего сбродного войска над царской армией? Неизвестно, как бы тогда повернулась история России…

Ромодановский насторожился.

-Случай, его величество случай, вернее сказать, сразу несколько случаев, решили судьбу самозванца. — продолжил свои разглагольствования игумен Пафнутий. — С Отрепьевым было покончено к вечеру того же дня — всю его разношерстную толпу русские разбили, уничтожили и рассеяли. Самого лжецаревича в Москву на цепи привезли и  судили, и казнили на Лобном месте. В течение зимы и весны 1605 — го года все бунты Годунов усмирил, а всего через несколько лет его сын, Федор Великий, разбил польско — литовское войско Яна Сапеги, отразил набег ногайцев, взял, сначала Молдавию и Валахию, а после и Крым, под московский протекторат, присоединил Украину…С русской смутой было покончено.

-С этих пор российский византизм стал казаться фикцией.

-Плоды западного просвещения лишили страну его ярких внешних проявлений, но, тем не менее, византизм остался. — возразил игумен. — Обретя европейские формы, Россия сохранила византийское содержание, но утратила при этом понимание своего византизма, стала страной с расколотым сознанием.

-Это противоречие между европейскими формами и византийским содержанием по — прежнему дает  о себе знать.

-Возможно, возможно. Но! Довольно уж исторических изысков! А я ведь прямо сердцем почуял, что встречу вас, Борис Викторович, сердцем! Это уж само провидение мне встречу с вами ниспослало. — радостно сказал архимандрит Пафнутий.

-Жизнь — это процесс, предполагающий, но не гарантирующий нечаянную встречу… — суховато ответил Ромодановский.

-Вот так, живем в одном городе, а встречаемся только по праздникам. — с искренней горечью заметил игумен.

-Москва… — как — то неопределенно согласился Ромодановский.

Он  проводил рассеянным взглядом парадный взвод новгородцев, полка с медведем на знамени***, в котором когда — то отбывал воинский ценз, и тихо, с грустинкой, вздохнул.

-Ох, уж эти церковные празднества.  — проговорил игумен. — Ругаем их  на чем свет стоит. Издавна все на свете обвиняли церковь в том, что она зажгла костры инквизиции, наложила тяжкие оковы на всякую мысль. А теперь что? Теперь оказалось, что костры инквизиции — это цветочки, это детские игрушки по сравнению с кострами воинствующего неверия и теми муками для новых «инакомыслящих», которые изобрели жрецы современные.

-И не только изобрели, но и успешно применяют уже. — усмехнулся Ромодановский.

-Нам без священного нельзя. Без священного человеку нет жизни на земле, а есть только прозябание, кружение в порочных страстях, унижение и гибель. Что мы без святынь? Прожорливые черви, звери хищные…Вот, гляньте на Европу — вместе с Вольтером и вслед за Вольтером европейцы высмеяли и просмеяли свои святыни. Это слепая, самодовольная и легкомысленная ирония выдавала себя и принималась за проявление света, за высшую зрячесть. А на самом деле она закрепляла в душах слепоту и религиозную немощь. Религиозная слепота стала критерием европейской просвещенности, а жизнь, опустошенная от святыни, стала подлинным царством пошлости. Еще гордый папский Рим отверг весь православный Восток как схизматиков и еретиков, и завещал своему питомцу — Западу, вражду к Востоку. И сейчас, как бы ни восставал вольнодумный Запад на свою старую воспитательницу — католическую церковь, и в гуманизме, и в Реформации, и в революциях беспрестанных, но все — таки соблазнительный урок презрения к Востоку и его державному аванпосту — России, он впитал с молоком матери, и живет им до сего дня.

-Только основательно перелицована вражда эта… — вставил Ромодановский.

-Да, да, вы правы, Борис Викторович, — согласился архимандрит, — Россия для внерелигиозной Европы — это страна азиатской тьмы и дикости, символ всяческой реакции. В интересах всего человечества, по мнению Европы, — разбить эту мрачную тюрьму народов, разделить на мелкие национальные величины и заставить их послушно служить единственно нормативной и универсальной культуре Запада. Вот, извольте, из Лондона звучит все более настойчивый призыв, обращенный к европейским державам — отвернуться в интересах сохранения европейской цивилизации от России и не оставлять без внимания ни единой возможности образования общего европейского фронта против Москвы. Как вам такое? Надеются, что Россия останется без руля. Но надежды их тщетны. Они еще горько ошибутся. Или нет?

-Безусловно, они ошибутся.

-Верно, верно говорите. Эх, Москва, Москва…А я разлюбил Москву. Город, он вроде как дом, а что хорошего, когда ты в доме не хозяин? Одни чужаки. Понаехали…Коренной человек — для него все дорого, а чужаку сломать, что плюнуть, не свое же. Что от Москвы осталось — то? Понастроили всякое безобразие, посносили красоту московскую, без жалости сдунули.

-Что же, Москва по — вашему хуже стала?

-А то!

-Не могу согласиться с вами.

-Да и на здоровье, не соглашайтесь. — архимандрит пожал плечами.

-Разве Москву сегодняшнюю с прошлой можно сравнить? Было — то что: сплошные деревянные дома, все грязные. Все убогие, черные, прокопченные, безо всяких удобств. А какие авгиевы конюшни были за Дорогомиловской слободой? Помните? Теперь там широченный проспект, дома под самые облака, не хуже нью — йоркских небоскребов.  Сейчас даже и трудно Москву вообразить без метрополитена, а раньше по часу трамвая ждали!

-Давеча привезли в Москву, — сказал игумен, мягко усмехаясь, — какого — то старика, из Якутии. Старик посмотрел на Москву нонешнюю и даже зашатался от восторга. Царю вверх поклон послал, причем письменный. «Ну, — говорит, — увидел я самое большое чудо света, теперь и умирать можно!». А дирижабли?

-Что дирижабли?

-Вообще, о дирижаблестроении заговорили уже во всех газетах. Дирижабли стали появляться и в плакатах, и в детских рисунках. Каждый уважающий себя гимназист обязательно рисует на своих картинках дирижабль. Это стало модой. В Долгопрудном даже целый специальный институт с заводом построили. Я видел там огромные ангары. Видно, у нас правительство всерьез решило заняться дирижаблестроением. Какие еще новости в первопрестольной? Москва — это целый мир, не правда ли? Небось не шибко радостные, хоть и в праздник?

-Да разве молву обскачешь? — усмехнулся Ромодановский.

-Может, она уже донесла вам обо всем, что стряслось нынче на Москве?

-Все, да не все.

-Так вы, поди слыхали — нынче в ночь, в гостинице «Мадрид — Лувр», что на Тверской, Анна Мар скончалась.

-Анна Мар? — Ромодановский нахмурил брови. — Знакомое что — то…Кто она?

-Писательница. — кротко ответил игумен. — Сейчас это имя почти ничего не говорит, а в прежние времена, лет десять назад — это было достаточно громкое и, пожалуй, одиозное имя. Ее романы были весьма ходким товаром, они сыграли немаловажную роль в синематографе. Она внесла в русскую литературу болезненный патологический излом и чувственный экстаз.

-А, что — то такое припоминаю…«Женщина на кресте» — она написала, верно? Помню, помню. На продолжении четырех печатных листов герой сечет розгами героиню и героиня его за это «обожает». И, что же, умерла?

-Представьте, да. Сделала себе маникюр и, завив локоны, приняла цианистый калий. Нашли под утро…

-Эх жизнь, вот уж жизнь…Да, судьба…А ведь по двадцать туалетов в день меняла, где — то в Крыму в палаццо жила, зарабатывала немалые деньги показом себя и умелой рекламой…Ай — ай — ай… — притворно повздыхал Ромодановский. — Но, думаю, скоро забудут эту страдавшую женщину, которая унесла с собой ужас разложения.

-Ну, а что еще обсуждают в столице? — спросил архимандрит.

-Пустяки. Скандалы в благородных семействах, интриги, городские происшествия. Рутина, одним словом. Вы про московских «подвальных комаров» слышали?

-Что еще за комары?

-Солидные биологи, то ли в шутку, то ли всерьез объявили их новой популяцией этого вида насекомых в Москве.

-Шутить, конечно, можно по разным поводам.

-Ну, а ежели эти комары в один прекрасный день заразятся какой — то дурной болезнью, вроде энцефалита, тьфу — тьфу, или хотя бы малярией?

-Тогда нам будет совсем не до шуток. Ведь откуда — то взялись эти самые мошки — комарики? Не из ничего же они появились? Не богом брошены на москвичей за явные и мнимые согрешения? Сами их породили. Сами!

-Не волнуйтесь. Комаров с помощью химии как — нибудь одолеют. — сказал Ромодановский. — А как вылить из подвалов домов гнилую воду — питательную среду новой популяции?

-И с этой напастью справятся.

-Москвичи стали горазды бить баклуши, плевать в потолок, а еще, моду взяли — «собак гонять» — то есть, по — современному, почитывать газеты, сидеть по кафе и трактирам, в театры и на выставки хаживать, одним словом, демонстрировать «европейскую жизнь хороших людей», норовя еще и безответственно пофилософствовать.

-Да уж…Русского человека постоянно надо в спину толкать. — согласно закивал головой архимандрит Пафнутий. — Ну, а текущий политический момент официальные структуры отслеживают?

-Разумеется.

-Однако они, судя по всему, достаточно инертны в своих оценках, и консервативны.

-Так это традиция у нас такая, — осторожно усмехнулся Ромодановский,  — искать за любой враждебной акцией руку иностранных разведок  или политической эмиграции, помогающих внутренней оппозиции. Она тянется в истории политического сыска с давних пор.

-Ну, да это к слову…Понимаю, сегодняшний день у вас крайне насыщен официальными и не очень официальными мероприятиями.

-Вы правы.  — сказал Ромодановский. —  Люди мы благочестивые и потому считаем своим долгом не только побывать на торжественных богослужениях, но и помочь бедным, сирым, больным и убогим. Верующий человек, с детства привыкший любое дело начинать с молитвой, я понимаю: в первую очередь надо не столы накрывать, а испросить Божие благословение.

-Не до приемов?

-Не до них. — мрачно ответил Ромодановский.

…Лет пять назад, когда он впервые в качестве министра внутренних дел прибыл в Париж для переговоров со своим французским коллегой, какая — то бульварная газетенка опубликовала сообщение о посещении им ночного кабаре «Элизе — Монмартр» на бульваре Рошешуар. И дала крупный заголовок: «Суровый русский князь ночами развлекается в «Элизе — Монмартр» — и несколько фотографий, где Ромодановский просто — напросто ужинал с французским министром. Кое — кто в Москве умело подложил газету супруге министра. Разрыва не произошло, но их личные взаимоотношения надломились. Далекая от политики жена не захотела понять, что кто — то воспользовался злополучным ужином в «Элизе — Монмартр», и таким образом, попытался дискредитировать князя. Теперь большую часть времени Борис Викторович Ромодановский проводил на службе, дома же на половину супруги почти не заходил. Домашние приемы Ромодановские теперь не устраивали вовсе…

-Я приглашен к Артамоновым.  — сухо ответил Ромодановский.

-Там подадут неизменный русский квас с изюмом, в бутылках, который все русские светские люди вынуждены пить, чтобы подчеркнуть свою старомодность. Ну, а так — то, Борис Викторович, много работы?

-Чертовски. Вчера лег спать в четыре утра и все — таки не успел одолеть всех дел. Сегодня, очевидно, то же самое. Доклады, доклады, доклады, бумаги, бумаги, бумаги…

-Может быть, сейчас, вы уделите мне минуту — другую? — спросил архимандрит Пафнутий.

-Всего лишь минуту  — другую? М — да… Вы до совершенства отточили искусство избегать людей.

-Я берегу собственные нервы. — игумен суховато рассмеялся, задрал подбородок и напустил на себя скучающий вид. — Тут несподручно, чтобы я сумел удовлетворить ваше любопытство. А нам необходимо поговорить.

-Разговор не будем откладывать.

-Похороним, стало быть, тайную дипломатию? — Ромодановский приготовился слушать, напустив на себя вид человека, готового искать в словах игумена  скрытые смыслы. Маску такую Борис Викторович слепил себе давно, многократно проверил ее в различных ситуациях и сейчас снова умело натянул ее.

-Борис Викторович, разве вы не знаете, что и у стен слишком много ушей, а уж в Кремле подавно?

-В Кремле — то?

-Совсем вы напрасно так, Борис Викторович. —  Пафнутий укоризненно покачал головой. — Именно — то в Кремле ушей слишком много, больше, чем где — либо. К тому же вы опытный человек, знаете, что произнесенные кем — то и где — то слова никогда не умирают, они в воздухе повисают, всасываются чужими ушами, остаются в памяти, а после где — нибудь, да выныривают в самый неподходящий момент.

-Так сильно вы опасаетесь, начиная разговор?

-Иначе никак невозможно — с, Борис Викторович. И я постараюсь вкратце обрисовать вам ситуацию, приведшую к подобным опасениям.

-М — да…Трудно в наши дни сохранить власть над нервами.

-В наши жестокие дни нередко приходится слышать: не то ужасно, что делается, а во имя чего это делается. И потом, история без Иуды не делается. Только одним везет больше, а другим меньше.

-Ежели так начинаете разговор, стало быть, крепко подумали…- произнес Ромодановский, взглянув на игумена. — Крепко…

-Кто мешает думать? — ухмыльнувшись, отозвался Пафнутий. — Хочешь думать крепко — думай себе на здоровье. Пройдемся до Тайницкого сада? Пора подышать воздухом. Ноги размять. Вы как, Борис Викторович?

-Пожалуй. — Ромодановский, знавший несколько приемов и способов предохранять мышцы от затекания, и проделывавший эти упражнения один — два раза в час, кивнул головой, соглашаясь.

-Я не сомневался. — Пафнутий благодарно улыбнулся, добродушно посмотрел на Ромодановского. — Доставим друг другу удовольствия от легкой прогулки и беседы.

-И верно. В голове шумит, мешает сосредоточиться. День же предстоит загруженный, расписанный по минутам.

-Прогуляемся по Кремлю…Знаете, привычка к тихой жизни в дворцовых хоромах, среди садов, подчиняясь неспешному ритму русского домашнего обихода, очень удачно вписывается в старомосковский общественный уклад.

Они пошли через Верхние набережные сады, устроенные на Кремлевском верху на взрубе, то есть на самом откосе Кремлевской береговой горы, и опускавшиеся на уровень Кремлевского подола. Сады оставались почти нетронутыми со времен Федора Борисовича Годунова. Местность была очень привлекательная по обширности и красоте видов на всю Замоскворецкую сторону Москвы. Верхние Кремлевские набережные сады были разбиты на несколько цветников и гряд, между которыми шли дорожки для прогулок, обложенные камнем. Чего только не росло в садах тех! Цареградский орех, грецкий орех, яблони с грушами, крыжовник, смородина, виноград даже был! Ромодановскому, со времен службы государевым дворцовым экономом было известно, что по дворцовой отчетности в Верхних набережных садах было без малого двести яблоней, не меньше пятидесяти груш сарских и столько же волоских, восемнадцать кустов винограда и прочего «садового творенья» под сотню. А уж цветов произрастало великое множество: барбарис, пионы махроватые и семенные, орлик, розы алые, нарциссы, рута, лилии белые и желтые, пижма, иссоп, гвоздика душистая и репейчатая, касатис, калуфер, анис, шалфей, темьян, девичья красота и разные другие. На зимнее время сады закрывались рядными рогожами, войлоками и досками. Орехи укрывали в грунтовых струбах, беседки, — Царская и Цветочная, — также утеплялись и обкладывались дерном. Сам верхний сад, раньше огороженный каменной стеной, теперь был обнесен аккуратной решетчатой оградкой. На углу от Тайницких ворот были устроены круглая башенка и возле нее четыре беседки.

Неожиданно начал накрапывать  легкий мелкий дождик. Ромодановский  натянул на ходу перчатки. Тротуар был мокрый, однако, сделав десятка два шагов, Ромодановский остановился и с сомнением посмотрел в небо — дождь почти прекратился, едва начавшись. Полыхнули огромные золотые шишаки кремлевского храма Святая Святых и семиярусной колокольни «Ивана Святого», колокольня «Ивана Великого».

Из университетского еще курса Ромодановский помнил, что когда — то Борис Годунов, в знак утверждения Москвой монополии на власть, удостоверившей свои права священными регалиями и идеологией державной исключительности, вознамерился возвести в центре Кремля иерусалимский храм Святая Святых: «и камень, и известь, и сваи, — все было готово, и образец был деревянной сделан по подлиннику, как составляется Святая Святых». Замысел «перенесения» в центр Кремля, в цитадель, ставшую символом сакральной державности, где находились резиденция царя и митрополичье подворье, величайшей святыни христианского мира, был продолжением программы, заявленной Борисом Годуновым в коронационном чине. Идея построения вселенской святыни придавала целостность создаваемой модели Российского государства как последнего и единственного православного царства. Храм должен был стать главной святыней государства. Храм Соломона в Иерусалиме давно уже не существовал и образец был снят с храма Воскресения Христова, так как «паче меры» собирались устроить в новой святыне Гроб Господень. Поговаривали, царь Борис даже намеревался разрушить Успенский собор (надо полагать и Воскресенский), а затем выстроить здесь единый огромный храм «якоже в Иерусалиме, — во царствии сим хотяше устроити, подражая — мняся по всему Соломону самому..,» — а в храме «тройческого состава единаго видимаго возраста Христа Бога Гроб, — Божественныя Его плоти вместилище, с сущаго от Их во Иерусалиме мерою и подобием». Проект Бориса Годунова имел, несомненно, и своих апологетов, которые готовы были создать в Москве Второй Иерусалим, однако он не был полностью реализован из — за смерти царя. Собор достраивали после кончины Бориса Годунова на протяжении нескольких лет, без конкретности в следовании первообразу. В нем же поместили изготовленные из золота и драгоценных камней части Гроба Господня. Практически вся застройка Московского Кремля, комплекса его церквей как символа двадцати пяти Престолов Небесного Града, была посвящена «небесно — градской» символике. И храм Святая Святых с колокольней «Иван Святый» был центральным в градостроительной композиции всей Москвы, поэтому он также не избежал изменений в русле новой грандиозной идеи. Эти изменения и были произведены в «колокольном сюжете»: собор оказался «увешанным» со всех сторон колоколами…

Ромодановский невольно покосился в сторону Чудова монастыря. На протяжении пяти с половиной столетий своего существования обитель была особо почитаема, и с Чудовым монастырем связаны многие важнейшие события истории Российского государства. Монастырь называли Великой лаврой, и он всегда был в центре политической жизни страны, а порой и всего православного мира. В 1382 — м  году его вместе с Москвой разорил Тохтамыш. В 1441 — м году в нем был заточен митрополит Исидор, вернувшийся после подписания Флорентийской унии с Римской церковью. Великий князь Василий II унии не признал, обозвал митрополита «латинским прелестником» и отправил под арест в монастырский подвал. Исидор стал последним Московским Митрополитом иностранного происхождения. В Чудовом монастыре в начале XVII века жил Григорий Отрепьев, бежавший в Польшу, выдававший себя за сына Ивана IV, царевича Дмитрия и впоследствии казненный на Лобном месте; в Благовещенском приделе Чудова собора, у усыпальницы митрополита Алексия, почитаемого Русской Церковью как святого, в 1607 — м году скончался первый московский  патриарх Иов, в монахи Чудова монастыря в 1610 — м  году был насильно пострижен «взятый там в приставы» и содержавшийся «во озлоблении скорбнем» один из главарей антигодуновского заговора Василий Шуйский…Настоятели и монахи Чудова монастыря часто выполняли дипломатические и иные поручения двора, многие прошедшие монастырскую школу служили в приказах. И путь к патриаршеству для многих иерархов церкви шел через Чудов монастырь.

Рядом с Чудовым монастырем, на месте бывших боярских владений Шереметевых, возвышалось небольшое уютное здание с изящной угловой полуротондой. Это был так называемый Малый Шереметевский дворец, отстроенный в 1687 — м  году в «новейшем» вкусе, со сдержанной обработкой по всему фасаду и очаровательной полуротондой из четырех колонн тосканского ордера, увенчанных бельведером. С 1737 — го года бывший боярский двор стал собственностью Чудова монастыря, во дворце разместился глава московской епархии. Сейчас это здание все было в строительных лесах: лишь по случаю «новолетия» стихли строительные работы, перестали сновать плотники, каменщики, резчики, живописцы, расписывающие постройку.

С неба снова закапало.

-Вот и дождь… В Москве непонятно что с погодой творится…

-Не растаем, не сахарные, поди? Борис Викторович, сразу попрошу, — произнес игумен Чудова монастыря, — сохраните нашу беседу в тайне. Хорошо?

-Кому это интересно?

-Сейчас такие времена, что всем все интересно. Могут спросить.

-Да кто?

-Мало ли кто. Но может получиться накладно.

-Может. — холодно и оценивающе подтвердил Ромодановский.

==============================

В лето 7435 — го года* — то есть «по старому счету» —  счет годов по новому европейскому стилю («От Рождества Христова») был полуофициально введен в России с 1680 — го года. Старый счет времени велся от мифического «сотворения мира», которое якобы произошло в 5508 — м году до н.э.

ясачное знамя** — царское знамя. Белого цвета с вышитым золотым орлом. Использовалось в торжественных случаях, например, во время Шествия на осляти, обряда водосвятия в праздник Богоявления Господня. Разворачивание ясачного знамени означало начало церемонии.

парадный взвод новгородцев, полка с медведем на знамени*** —  Лейб — гвардии государевой огнестрельной пехоты Новгородский полк на полковом стяге имел изображение медведя.

Суббота. В лето 7435 — го года, месяца августа в 1 — й день ( 1 — е августа 1926 — го года). Седьмица 8 — я по Пятидесятнице, Глас шестый.

Москва. Кремль. Тайницкий сад

…Место было близкое, а главное, достаточно укромное. В кремлевском Тайницком садике, у церковки Дмитрия Солунского, справа от башни Тимофеевских ворот, у крутого косогора, возле старенькой березки, стояла почернелая скамейка, обструганная будто второпях, неумелой рукой, неизвестно когда и для какой надобности. Поговаривали, что лавочка сия была сработана самолично государем Алексеем Николаевичем, любившим, выкроив немного времени перед обедом, прийти в Тайницкий сад и поразмышлять о приятных пустяках, не о делах: дел — то всегда было много, и все неотложные, и обождать не могли ни час ни два, потому как все непременно жизненно — важные. Государь не хотел праздно разгуливать по Кремлю или по аллейкам Тайницкого сада, считал это неудобным. Зато на почерневшей скамейке, где ни души, вдали от любопытствующих глаз, думалось и говорилось легко…

-Птицы…Вороны… — с прищуром глянул Пафнутий на деревья, где сидели нахохленные птицы. Их было в Тайницком саду великое множество. — Мне они чудятся некими вестниками. Чего — то зловещего…Посмотрите, сколько их, как они облепили купола и крыши старинных соборов и дворцов…

-Я слышал, дворцовая охрана напускает на ворон соколов, с такой яростью, будто отбивает штурм Кремля. — сказал Ромодановский.

-Это не так. — игумен Чудова монастыря покачал седой головой. — Соколы обленились и летают теперь с трудом. Кстати, заметили ли вы, что люди задолго до легендарного Икара мечтали о крыльях?

Он приоткрыл глаза.

-Что вы хотите этим сказать? — спросил Ромодановский и достал из кармана папиросы.

-Вот столетия миновали, вот человек стал крылат. Год от года он поднимается все выше и выше. А стал ли он счастливее? — произнес архимандрит.

-Дивны дела твои, Господи! Долго ли еще так проживем?

-А вы думаете, что недолго?

-Кто ж его знает? Страна находится в тяжелом положении. В Кремле пока не видят выхода из этого положения. Увы, не я один так думаю: все мы смутно чувствуем, что дела плоховаты.  — сказал Ромодановский. — И заметьте, большинство очень радо: грациозно этак, на цыпочках в пропасть и спрыгнуть…

-Ну, так уж и спрыгнуть? — возразил игумен. — Народ российский отнюдь не бедствует. Россия — самая богатая страна в мире. Внутренний рынок — необъятный, экономически самостоятельных товаровладельцев — пруд пруди, сельское хозяйство впереди всех, с набором передовых достижений технического прогресса. Промышленность — развита, промышленный капитал использует финансовые ресурсы для роста в полной мере. Ну, что еще? Контроль государства? А как без него, особливо с учетом наших экономических и природных  географических особенностей? Законы? Куда без закона? Ответственная свободе и личная годность с политической ответственностью для власти и с духовной готовностью народа? И это есть.

-Эк вы оптимистичны — духовная готовность…Да откуда ей взяться — то? Глупо ждать готовность духовной от людей, которые по старинке еще практикуют обряд опахивания.

-Замечу, что последний раз обряд опахивания был зафиксирован в 1924 — м году, но отмечалось, что участвовавшая в обряде молодёжь воспринимала уже обряд, как игру.  — сказал Пафнутий. — Это я так, к слову, в порядке уточнения…Вот я проехал по Поволжью: прошел по избам, побывал на скотных дворах, осмотрел амбары с зерном, глянул в погреба, сунул нос в амбары, огородишки и в сады. Ничего не скажу: везде порядок. Народ толковый, хозяйства свои холит, плуги — сеялки ладит, молотилки паровые смазывает. Лихо думает народ, а еще и лихо считает. Земля русская — золотая. И человек наш под стать земле. Сильный, твердый, в сивушном дыму и в табачном смраде пребывать не желает. Однако, вопрос не в народе. И не в служилом сословии — у нас держава служилая. В основу положено самоотвержение, имеющее целью не благосостояние сочленов, а службу. Некогда служилому человеку заботиться о благосостоянии, ему практически непрерывно приходится спасать самое существование государства.

-Служба есть дело священное. — согласился Ромодановский. — Только представить на мгновение, что лет двести или сто тому назад ввели бы у нас освобождение от службы! Дворянские вольности подействовали бы разрушительно, привели бы к самодурству, созданию лишних, разочарованных людей.

-Вот и весь вопрос — в тех, кто стоит у руля власти. — сказал игумен. — А у руля — то, нет — нет, да и промелькнут бюрократические гниды.

-Бюрократические гниды?  — рассмеялся Ромодановский. — Метко сказано.

-Разве не так? — спросил Пафнутий. — Хорошие плодовые деревья и те, старея, начинают гнить изнутри. Аристократия теряет всю симпатию в народе, она перестала видеть цель перед собою, она теряет уверенность в себе, план жизни, понимание ее…Индивидуализм сменяет собою возвышенный патриотический дух. Не видя дополнения и продолжения личной жизни в жизни великой общины, аристократ либо ищет такого дополнения в мистических верованиях, либо стремится поярче прожить свою жизнь. При этом аристократия стремится укрепить пошатнувшееся здание старыми подпорками, хлопочет о воскресении древнего благочестия, — хватается за архаические формы. А рядом другие развратничают напропалую.

-Недаром у нас говорят, что преемник всегда бездарнее и безличнее своего предшественника. Так и живем.  — вздохнул Ромодановский.

-Заметили ли вы, что у нас в России консервативных тори, на манер английских, нет? Когда каким — то чудом появляется русский тори, он немедленно становится русским интеллигентом, он перестает быть не только аристократом, но и быть тори. Английские тори работают в рамках положенного. Они традиционны и консервативны. Но они действуют в реальности признанного ими государственного статус — кво, и сами являются частью этого государственного статус — кво. Они столетиями из оппозиции переходят в правительство, а из правительства — в оппозицию. Русские тори, когда они чудесным образом появлялись, никогда не оставались  на своих высоких позициях: раз почувствовав себя частью русской интеллигенции, они уже никогда на эти позиции не возвращались. Но есть и исключения. Из высшего класса достаточно замечательных людей в науке, в искусстве, в политике. Одни тянутся к либерализму, другие к радикализму, но в то же время есть и такие, кто стоит у трона, не дает монархии потерять жизнеспособность и быть раздавленной. Не все же сынки, происходившие от Рюрика или иных героев русского эпоса сбегают в Париж или на Ривьеру, и там в полной ненужности живут, обзаведясь автомобилями и конюшнями, пока не умрут между скачками и ресторанами, заканчивая свои укороченные жизни на Ментонских кладбищах. Так вот, по поводу птиц продолжу…Всех птиц объединяет одна характерная черта: когда они на земле, то постоянно голову держат на бок…Замечали такое? — игумен Пафнутий снова прищурился. — Птицы наблюдают за небом. Не покажется ли там силуэт стервятника или иного какого смертельного врага? Так и человек…Стал крылатым, а все как птица, голову набок и вынужден смотреть по — птичьи в небо.

Архимандрит выждал минуту и, продолжая сидеть, точно всматриваясь в лицо Ромодановского, заговорил тихим и кротким  голосом:

-Но, замечу, что птицы и в одиночку и вместе, поют одинаково: каждая сама по себе; а людской хор тем и отличен от птичьего, что образует новое единство. И напрасно было бы полагать, будто люди возвысились до контрапункта лишь в музыке: есть контрапункт и в государственном общении, в частности — и в государственном властвовании.

-Я жду продолжения. Говорить вы вознамерились откровенно, но пока я этой откровенности не чувствую. Думаю, вы непременно воспользуетесь случаем и перейдете к важным и животрепещущим вопросам.

-Не без этого. — улыбнулся игумен.  — Всегда найдутся вопросы, которые можно было бы обсудить. Не только о птицах и о погоде можно говорить…

-Речь пойдет о высокой политике и серьезной стратегии, не так ли?  — спросил Ромодановский. — Полагаю, сейчас за нашими спинами не официальная мощь государства, а воля отдельных сановников, и разговор задушевный, конспирируемый — прямое указание, что есть сложности и запутанные политические интриги?

-Знаю, что вы — не авантюрист — одиночка, и служите государю и державе. И знаю, что вы вполне четко понимаете. Как вам показался государь сегодня?

-Вполне…

-Государь болен.

-Болен? Серьезно? Что у него такое?

Кажется, что Ромодановский  был искренне изумлен, или искусно сделал вид, что пребывает в изумлении после слов Пафнутия. В середине июля царь неожиданно появился на заводе Бромлея. Без обязательной в таких случаях многочисленной свиты, без суеты, без помпы. Он просто ходил по цехам и беседовал с рабочими. А во время короткого перерыва выступил с небольшой речью. Явление царя народу было призвано продемонстрировать, что государь все еще деловит, доступен и слухи о его болезни «преувеличены», что может он говорить без дежурных фраз. Он расспросил рабочих о заработке, об условиях и характере труда, качестве продукции и во всем проявил обстоятельность и компетентность, — видимо, над поездкой царя кропотливо и основательно поработали специалисты. И вдруг — болен!

Игумен уклончиво и, по своему обыкновению краснея и опуская глаза, тихо ответил:

-Сейчас государь, конечно же, чувствует себя намного лучше. Он всегда умел держать себя в руках, хотя напускает вид мрачный и насупленный.

-Полагаю, что характер болезни государя тщательно скрывается?

Ромодановскому было известно, из своих собственных источников при дворе, что государь болен, что он страдает от постоянной головной боли и бессонницы, от которой его почти не спасали никакие прописываемые средства. Первый удар паралича у царя произошел 24 — го мая 1926 — го года. Он был в Больших  Вяземах, в своей постоянной летней резиденции. Тогда обнаружились первые признаки поражения мозга — частичный паралич  правой руки и ноги и небольшое расстройство речи. Вдобавок на ногах появились незаживающие язвы, усилилось дрожание рук. Бюллетень о болезни государя появился спустя две недели и составлен он был так, что никто, даже врачи, не мог, судя по этому бюллетеню, сказать или предположить, что царь серьезно болен. В бюллетене говорилось, что он захворал, что у него переутомление и на этой почве небольшое расстройство кровообращения. Явно ничего важного. Второй бюллетень отметил, что явления расстройства кровообращения исчезли, «больной покинул постель, чувствует себя хорошо, но тяготится предписанным ему врачами бездействием». Под первым бюллетенем, кроме имен русских врачей (Крамер, Кожевников, Гетье, Левин), стояли подпись профессора  Форстера, а под вторым профессора Клемперера — немецких врачей. Вдобавок выписали из Парижа одного армянина*. На это тогда на Москве начали судачить: «Смотрите, как оберегают царя, крошечное нездоровье и уже немедленно выписываются на помощь русским врачам иностранные знаменитости»…

-Разумеется, скрывается, хотя в обществе муссируются нежелательные аспекты.

-Мы пресекаем.

-Но что — то все равно проскальзывает, становится достоянием общественности. И вся Москва только об этом и говорит. Вокруг государева одра растут и множатся политические страсти.

-Об этом вы и хотели со мною переговорить? — рубанул в ответ Ромодановский. — Плохо пресекаем? Это и есть ваше «политическое дело»?

Обладатель крупных поместий, родовитый, упрямый в своих убеждениях, в меру консервативный, любящий Россию и русское, почти всегда невозмутимо — хладнокровный, Борис Викторович за последнее время стал заметно выходить из уравновешенно — привычного ему тона, бывал несдержан и даже бурлив.

-И об этом тоже. Но прежде о другом.

Мне все же кажется, что вы сгущаете краски. — осторожно возразил Ромодановский. — Боязливость ваша, осторожность, от татарского ига идут.

-Вы бывали в бассейне Протопоповых? Тот, что в Лебяжьем, сразу за кремлевскими стенами?

-Вы про бассейн, устроенный на месте бывшей стрелецкой слободы Царского стремянного полка? — уточнил Ромодановский. — Бывал.

Сам он, конечно, не купался, не плавал, а только наблюдал, как прекрасная пловчиха Гетлинг одержала победу над старым рекордом в заплыве вольным стилем на пятьдесят саженей, Колоскова была неподражаема в брассе, прыгунья Оливина — непревзойденный мастер «ласточки», сигала в воду с вышки, а матрос Фурманюк из Киева, в 1925 — м году проплыл  сто саженей «кролем»  в одну минуту  и сорок  две секунды, установив мировой рекорд, никем пока не превзойденный…

Слободу снесли, полк переехал в другие казармы, освободившийся участок, ограниченный Лебяжьим переулком, Ленивкой  и набережной отдали купцам братьям Протопоповым. Они выстроили четырехэтажный корпус по линии Лебяжьего переулка, перед домом устроили парадный полукруглый двор — курдонер, с классическим портиком на шести коринфских колоннах, залитых ярким светом прожектора. В здании же был оборудован круглогодичный городской бассейн.

-Помните, раньше лозунг такой был, ставший чуть ли не анекдотом: «Спасание утопающих есть дело рук самих утопающих»?

Да, Ромодановский помнил этот лозунг. Он являлся печальной действительностью в прежние годы. Населению от мала до велика была предоставлена полная свобода идти ко дну в любом возрасте. Никто и нигде не обучал плаванию. Если кто — то, в годы ребяческой удали, не познавал простейшей механики плавания, он уже до конца жизни лишен был возможности научиться плавать. Взрослому человеку некуда было обратиться за уроками плавания. В деревнях ребятишек учили «вольному стилю», бросая их как щепки с лодки вдали от берега. В городах ватага малышей ходила в купальни, обучаясь там мастерству «вприглядку». Братья Протопоповы, яростные поклонники водных видов спорта и, между прочим, чемпионы России по ватерполо в составе собственной команды «Санитас», решили преобразить не только бывший квартал стрелецкой слободы, но и печальную действительность в деле обучения плаванию. Бассейн купцы сделали бесплатным. За день проходила не одна тысяча человек. Утром тренировались мастера, днем высокие своды бассейна наполнялись звонкими голосами гимназистов и студентов, вечером сюда приходили горожане и серьезно и терпеливо переучивали «русские саженки» на быстроходный заграничный «кроль». А еще — замечательные зрелища спортивных праздников, культура плавательного спорта, увлекательное ватерполо, удивительный «брасс», мастерство стильного плавания, тренировка круглый год…Бассейн дважды в месяц целиком менял воду. Но фильтрация воды происходила  непрерывно. Мощные насосы гнали воду в специальное помещение, где вода хлорировалась: под давлением в несколько атмосфер в нее вводился, в точно определенных процентах, раствор хлора. Затем вода шла в огромные чаны — отстойники, где она процеживалась через песок, гравий и прочие фильтры в течение двадцати четырех часов, чтобы в дистиллированном виде вернуться в бассейн, предварительно подогревшись по дороге. Вода в бассейне проверялась каждые три часа. Температура воды была близка к Черному морю в разгар летнего сезона.

-К чему вы про бассейн? Не пойму что — то…

-Я про спасание утопающих руками самих утопающих.  — улыбнулся Пафнутий. — У нас тут не Эллада, лавровых рощ, где резвятся розовопятые богини, нет. Все больше волки да медведи, так и норовят слопать.

-Очень уж издалека вы заходите. Из такого далека, что и не развидеть.

-Любите точность выражений и не терпите обиняков, этих заусениц речи?

-Позвольте вам заметить, что вы занимаете мое время именно обиняками речи. Я занятой человек. Говорите так, чтобы вас понимали люди, притом люди нервные и усталые. Полагаете, что возможны любые неожиданности? На это вы намекаете?

-Всякие неожиданности возможны. Поэтому поговорим о делах политических, государских. — негромко, вкрадчивым голосом, проговорил  архимандрит Пафнутий.

-Знаете, понятие «дело государское и земское» есть наиболее близкий аналог термину «политика»…

-У нас все дела, кажется, государские. — заметил  игумен и глянул на Ромодановского быстрым, по — прежнему цепким взглядом. — Других нет.

-Я слушаю. — прошелестел Ромодановский, вглядываясь в лицо «царева дядьки».

-Я полагаю, что события внутренней политики внушают и вам некоторые опасения, и вы готовы бить тревогу?

-Внушают. Готов. — коротко ответил министр.

-Государь наш нынче плох. Тяжелобольной человек может заниматься литературой, научной работой, но никак не серьезной государственной деятельностью. Не только работоспособность, решения, но и взгляд на мир Божий зависят от состояния здоровья в значительно большей степени, чем кажется. Позвольте говорить мне прямо и откровенно, как я и обещал? Когда нынешний государь всея Руси действительно правил, он вызывал к себе подчиненных ночью. А сейчас он приезжает в Кремль после десяти. Какое же это руководство? Какое ж это правление? Нет, никто не убедит нас в этом. Вот если ему предназначено не руководить, а представлять, то есть быть шутом гороховым, отвлекающим внимание от истинных заплечных дел мастеров, тогда все становится на свое место, и даже его старческий маразм.  Нарисованный в газетах портрет ничего общего с истиной не имеет. Зачем преподносить басни? Зачем на осла набрасывать шкуру льва? Нарисованный портрет легко опровергается реальными фактами. Взглянем на этот портрет по порядку. Популярность. Ничего похожего на популярность царь не имеет. Если и существует популярность монарха среди громадной служилой бюрократии, она выражается — как и среди всего народа — в анекдотах. Выражается в том, что литература выразить не может. Анекдоты выражают презрение и смех над его личностью. Популярность шута горохового — вот фактическая его популярность. Тот, кто хоть немного знаком с истинным настроением русских людей, знает, что русским давно перестали нравиться сильные личности. Какой привлекательностью может обладать человек, который частенько дремлет, туг на ухо, говорит — с трудом ворочая язык, и не говорит вовсе без бумажки? Если это привлекательность, согласитесь, это — привлекательность манекена, не больше. Такова цена истинного портрета русского царя.

-А наследник?

-А наследник престола достаточно молод, ему еще нет и тридцати лет.  — сказал, посопев, Пафнутий, внезапно ставший выглядеть очень уставшим и не в силу возраста, а оттого, что на его плечах лежал груз всех тайн, с которыми ему приходилось сталкиваться. — Но, правда, наследник меня жалует, у него хорошие манеры, следовательно — он не догматик; он говорит на четырех языках, значит — понимает Запад. Он интеллигентный человек, стало быть — немного либерал. И все же, неизвестно, князь — батюшка, куда повернутся события. Он не имеет большого опыта в делах государственных и политических. Не знаю, слышали ли вы эту историю, приключившуюся весной? Наследнику престола довелось играть в гольф в Нахабино. Играл царевич хорошо, с профессиональным замахом биты, с точным прищуром глаз. В Нахабино собралась аристократическая компания, состоявшая человек из десяти англичан, французов, голландцев, немцев, все сплошь представители дипломатического корпуса. Были и наши, русские. Выпускавший игроков служитель, из бывших гвардейцев, при выходе царевича, подобрался, подтянулся, выпятил грудь и, став по стойке «смирно» возопил: «Очередь его высочества, наследника всероссийского!». И тогда раздался хохот. Ржали, не стесняясь, в открытую, европейцы с англичанами. Не смеялись только наши, русские. Лицо наследника в тот миг позеленело. Он бросил биту, повернулся и пошел прочь…С той самой поры, полагаю, нет в России человека, так рьяно ненавидящего англичан и Англию…Но в Кремле да около каждый норовит вставить свое лыко в строку. Всяк ныне хочет выйти и очаровать царевича прожектами мирового масштаба. Но беда в том, что по большей части проекты составлены людьми посредственными, которые только и делают, что путают весь ход государственной машины. И получается хаос и неразбериха. Как ни мерь — кругом шестнадцать.

-Это почему же именно шестнадцать? — спросил Ромодановский.

-Счет такой. Аршин — шестнадцать вершков. А к аршину еще вершок не нарастишь. Не та мера будет. — спокойно, медленно пояснил игумен Пафнутий. —  Правительство тает в кипятке никому не нужных директив перед лицом подтачивающей государственный организм крамолы. Много ошибок, за которые расплачиваться придется державе нашей. Вообразите князь, что всякий случайный сброд вдруг одержит победу и станет образовывать государство на так называемых демократических началах? Поддержанная силой, воля сброда совершенно достаточна для приспособления любого табора к текущим потребностям самого разношерстного люда, принужденного жить вместе. Но монархия в таком сброде не может быть…Борис Викторович, вы даже примерно не представляете, какая наверху идет свара.

-Представляю. У нас бояре спокон веку грызутся, все никак не перегрызутся окончательно. — улыбнулся Ромодановский. Как там у одного московского летописца было? «Диавол нача возмущати боляр между себя враждовати, како бы друг друга поглотити, еже и бысть».

-Это не та борьба, о которой на Москве знают все, даже барышни в кондитерских.

-А когда она, борьба в «верхах» не велась?  — усмехнулся Борис Викторович. — Повелось так. Раньше на плахе головы с плеч летели, теперь дай повод — вмиг по газетам разлетается.

-Газеты, газеты, газеты… — вздохнул игумен и загремел словами. — В голове не укладывается. Кто как не печать, должен противостоять анархии, чтобы на родину не обрушился ужас усобиц и разор? Интеллигенции нашей надо прямо уяснить ее недостойную роль, нельзя кадить за пагубные увлечения, немыслимо предавать поруганию все, что дорого и свято русскому человеку. У нас что, нет цензуры? Бог знает, что творится. Живем как в Британии — чуть ли не конституционная монархия, парламент…Запросы в Земский Собор, общественная жизнь…Я элементарно представляю, как устроена английская пресса. Я регулярно получаю европейские газеты. Диву даешься, когда читаешь иностранные газеты, между прочим, солидные издания! Какой чепухи там нет! То, что пишут о России, сочиняется какими — то потерявшими совесть писаками. Из — под их пера выходят небылицы о России, которую вот — вот охватят мятежи и бунты. Они сочиняют небылицы о царе, о наследнике престола, который со своими ближайшими соратниками якобы содержится под домашним арестом где — то в лесу под Москвой.

-Ха — ха — ха, недавно в одной английской газете я прочитал нелепое эссе о том, что мы расправились с какими — то социал — демократами, как Иван Грозный с приближенными боярами. — негромко засмеялся Ромодановский. — На днях встречаю Кобозева — одного из лидеров нашей доморощенной социал — демократии, он преспокойно служит в министерстве путей сообщения. Или вот еще: в «Дейли Миррор» пишут, будто я на обеде во дворце был и государь меня якобы по лицу отхлестал.

-Что за чушь?

-А наши дураки из «Утра России» взяли и этот бред перепечатали. Пришлось газету закрыть… — заметил Ромодановский. — Есть такой прием: компромат печатается в мелкой и ничего не значащей газетенке, иной раз специально учрежденной для таких целей. Газетенка подвергается судебным преследованиям, платит штрафы, даже закрывается, но свое дело она сделала — теперь, со ссылкой на нее, материалы можно перепечатывать где угодно.

-Я государю про сей случай непременно расскажу, чтобы он посмеялся. — сказал игумен. — Государь любит смешные истории. Да — с…У меня нет никаких сомнений, что это делается с ведома, а может быть, и с разрешения заграничных верхов. Вопрос: зачем это делается? Вот ведь вы подумайте, сколько разных следов натоптал Запад!

-Хорошо бы еще узнать, откуда эти сплетни идут, и кто за всем этим стоит. — сказал Ромодановский.

-А ведь верно: кто за этим стоит? Вы думали?

-Уж на что мы с вами  крепкой веревочкой связаны, а ведь и у нас разговоры с уверточками. —  сокрушенно покачал головой Ромодановский. — Я свое темню, вы собственное тоже до остатка не вываливаете. По — волчьи живем…По — волчьи…

-Что мне темнить?  — усмехнулся чему — то игумен. — Я обмениваюсь мнениями, Борис Викторович, и делюсь информациями. Всяческие там выводы и установки — это по вашей части. Под рукой у вас целый департамент имеется. И не какой — то там, а Департамент Государственной Охраны**. Кому же еще заниматься политическими расследованиями, как не ему? Департамент ваш имеет свои «глаза и уши» повсюду и везде, репутация его, как блюстителя правопорядка и незаменимого выслеживания внутренней крамолы, крепкая. Борис Викторович, я вас давно знаю, оттого и столь доверителен. За свою искренность и откровенность и расплачусь когда — нибудь…Это не какие — нибудь шуры — муры.  Внутренне положение державы нашей может измениться коренным образом, в одночасье. Вы не интересовались случайно вопросом о предчувствии, об интуиции?

-Это из области мистики. Или я не прав?

-Утверждать, что царь — хозяин, означает лишь утверждать то, что мы видим глазами, не более.  Подобное мнение равносильно мнению о луне обывателя ХlХ века, когда на вопрос что важнее — луна или солнце, обыватель отвечал, что луна, ибо она светит ночью, когда темно, солнце же светит, когда и так светло. То, что русский царь имеет поддержку своих союзников в Кремле, среди старых родовитых фамилий — это бесспорно, это — трюизм. Кого же еще поддерживать, как не своих союзников? Дворянство триста лет составляло опору старой династии и имеет в прошлом блестящие заслуги перед Россией. Правители всегда крепко держатся друг друга до поры, до времени. Определенное согласие и сплоченность руководящего ядра существует даже и при демократическом правительстве. Однако у нас в России руководящее ядро сплачивается гораздо больше, гораздо грубее и крепче, сплачивается круговой порукой. Но мы впали бы в непростительную ошибку, если бы решили на этом основании, что лицо, выбранное быть на виду, выбранное на первое представительное место, занимает первое место фактически, в действительном руководстве делами. Чтобы понять внутренние связи в теперешних «верхах» Москвы вообще и роль царя в частности, следует принять во внимание некоторые исторические и психологические данные. Функция представительная выпала одному лицу. И это лицо, по нашему мнению, — царь. Разумеется, и русский монарх имеет свой голос, и ему дают слово. Но голос этот довольно скромен, в сравнении с другими, ввиду более чем скромных личных данных. Конечно, функция представительная досталась не только царю. Вы спросите: ежели государь плох, почему он сам, по своей воле не уходит с почетом на покой?

-Причина в том, что царь по — настоящему оказался популярен.  — сказал, пожимая плечами, Ромодановский. — Он — опытный политик, способный исполнитель и уважаемый руководитель мировой державы. Его считают честным в отношениях с именитыми фамилиями, лояльным к политическим союзникам, ответственным и осторожным в политике и неохочим, сдержанным, когда дело доходит до чистки. Он — центрист и пользуется поддержкой всех частей правящей служилой русской бюрократии. Царь обладает привлекательностью в глазах подданных. Наш русский народ признает авторитеты. Он любит отдать свою судьбу в руки достойного правителя и готов ему подчиниться. Без такой личности он склонен к анархии. Этой чертой он отличается от Запада.

-Но какова же действительная причина того странного «астрономического» явления, что Федор Алексеевич все еще светит на небосклоне власти звездой первой величины?

-То бишь, почему жив еще «курилка» на должности царя? Потому как нынешние «новые бояре» чувствуют, по всей видимости, какую — то слабость. При старых временах им жилось вольготнее и веселее, и «порядка» было больше. Ведь все они выросли на годуновских дрожжах, то есть на заушательстве, на доносах, на кровавых процессах, вам ли не знать? Но не может дряхлеющий лев всегда быть на первом месте. Об этом поведал еще Эзоп. Царь — маска на лице. И, возможно, он с радостью выполняет свою представительскую функцию.

Последовало долгое молчание.

-Давайте уж в открытую. Идет опасная игра, опасная…Чреватая для государства. На кон поставлено много. Не только денег, но и власти. У меня лично есть ощущения, что мы можем оказаться у разбитого корыта. — сказал наконец игумен. — А у вас нет? Это больно, но справедливо: именно у разбитого корыта. Полагаю, вам и без меня хорошо известно: правительству по многим причинам не удается улучшить свои отношения с крупными индустриальными державами, особенно Великобританией, нарушенные после Большой Коалиционной войны. Сложившаяся в России система правления внезапно вдруг стала отталкивать иностранный капитал. Драматические события начали развиваться с середины этого года. К этому времени стали очевидными финансовые затруднения, вызывавшиеся большим объемом промышленных капиталовложений. Этой осенью, может быть ближе к зиме,  разразится кризис международного положения России, который чрезвычайно усложнит все проблемы. Возникнет серьезная угроза международной изоляции и даже экономической блокады, что крайне ограничит возможности получения иностранной помощи. Внешнеполитический кризис сопровождается внутриполитическим. Борис Викторович, вы верите в то, что русская идеология состоит в православной вере и основанной на ней жизни человека во всех ее проявлениях?

-Слишком сильны в сознании народа основы и принципы «старой России». В России доктрина самодержавной соборности возникла на основе национальных управленческих традиций. Основные ее черты — Россия есть последний оплот православия. В соответствии с доктриной самодержавной соборности власть царя установлена Богом. Исконное начало государственной жизни в России — царская самодержавная власть. -Монархия в России как нельзя лучше соответствует русской идеологии. Согласны?

-Я полагаю, что слишком крепко сформировалась в общественном сознании отрицательная установка на все «левое», еще прочны нити, привязывающие людей к привычным реалиям. Наше общество несвободно от груза впитанных и вдолбленных предрассудков.

-Видите ли, было время, когда я безоглядно верил в добрую волю царя. — сказал Пафнутий. — Вы об этом знаете. Но вот сейчас я почти каждый день наблюдаю ход дел государственных и вижу, как решительно повергается в прах любое мало — мальски хорошее и честное начинание…

-Как давно вы это заметили?

-Хочется верить, что все это делается вопреки воле государя, но по зрелом размышлении я пришел к выводу, что этого не может быть…Не таковы наши чиновники, государевы люди, чтобы перечить воле государя.

-Всяких хватает. — буркнул Ромодановский.

-Всяких. И тут вы правы. Есть всякие: бюрократы, радикалы, либералы, консерваторы. Но консерваторов мало. Катастрофически мало. В России всегда подлинный консерватизм был неоформлен и слаб. Потому что подлинный консерватизм основан на христианской морали и связанных с ней традиционно — патриархальных ценностях, а не на идеологиях национальной святости или избранности, противостояния остальному миру и примату государства над личностью. Государственник — не значит сторонник государства — душителя свободы. Государственник — сторонник государства, способного обеспечить лучшую жизнь и оптимальное самораскрытие личности своим гражданам и быть партнером общества, а не его кукловодом. Подлинный консерватизм сам проводит реформы, не дожидаясь, пока они будут вырваны из его рук радикалами. Реальный консерватизм вообще очень труден — я все больше убеждаюсь в этом здесь, в России, где быть либеральным консерватором или консервативным либералом все труднее. Просто реально, повседневно труднее. К слову, не скрою, я был огорчен назначением на должность товарища министра внутренних дел князя Лопухина.  Он ведь богослову Лопухину, автору многотомной «Толковой библии», предложившему в свое время «визионерскую теорию» для предотвращения конфликта между Библией и наукой, кем — то приходится?

-Это прадед его. По отцовской линии.

-Ах, вот как? Я читал этот труд и, признаться, был восхищен.

-Прекрасно. Но давайте не будем про космогонические видения, посредством которых бог открыл человеку истинную историю мироздания.

-Знаю, он вам поначалу приглянулся?

-Приглянулся. Я встретил его весьма приветливо, сказал, что мне известны его усердие и способности, выразил надежду, что ревностное отношение к делу будут сопутствовать также и его деятельности в МВД. Но теперь у меня с Лопухиным все политично: «Вашей высококняжеской светлости всеприятное для меня слово, премилостливого моего отца и патрона» — это он мне так. Ну, а я ему киваю.

-Меня же это назначение встревожило как признак того, что ветер все сильнее задувает с противоположной стороны.

-Противоположной чему?

-Ожидаемым шагам твердой государственной политики. Это тревожный признак. Появление записного либерала на столь важном посту — точнейший барометр правительственной политики и намерений.

-Вы всегда были склонны к широким обобщениям? – невеселым тоном спросил Ромодановский. — Но, сколь это ни грустно, вы, видимо, также правы. Действительно, потянуло легким ветерком.

-И не только мы с вами это чувствуем.  — подхватил игумен.

-Неразбериха всюду.

-Оттого и страшно. Страх — чувство протяженное, обращенное в будущее и с будущим связанное. Страха прошлого не существует, есть только страх того, что прошлое аукнется в будущем.

-Вот — вот. Столько пророчат грозного впереди, что является потребность убежать от реальной жизни, или забыться.

-И вы бежать вознамерились? — с легким недоумением спросил Пафнутий.

-Я? Нет. Я себе этого позволить не могу. Никак не могу.

-Рад слышать это. Я знал, что смогу на вас,  — архимандрит  сделал торжественную паузу, словно выбирая. — положиться. Вы себя не жалеете, о повышении, славе, деньгах, власти, знакомствах с влиятельными людьми вы не особо задумываетесь. Вы ставите государственные интересы на первое место. Вы требуете такого высокого уровня исполнения, что я вижу в этом стремлении залог хорошего управления. Честолюбием вы тоже не отличаетесь.

-Это хорошо или плохо? — спросил Ромодановский, впадая в мечтательно — грустное настроение.

-Хорошо.  А по поводу страха… Какой пресной была бы жизнь без страха!

-Страх — один из признаков благополучия, а благополучие в принципе аморально.

-Переживание страха — это одно из чувственных удовольствий, страх ласкает органы. И вкус, и обоняние, и осязание, и слух, и зрение. Кстати, нет больших мастеров страха, чем англичане. О, как они умеют им наслаждаться! Со времени «готических кошмаров», вошедших в моду во второй половине восемнадцатого века, они все шлифуют и шлифуют свое мастерство. Вы правы, в державе российской трудное положение нынче. Вялотекущая схватка «бульдогов под ковром» начинает переходить в открытое противостояние. Менять династии и осуществлять заговоры против монархов очень трудоёмко, длительно по времени, дорого, но самое главное — это высвечивает субъекта надгосударственной политики. А вот внедрение механизма смены государственной власти посредством осуществления какой — нибудь вполне демократической процедуры, даёт возможность смены государственного управления в стране, которое по тем или иным причинам не соответствует представлениям о генеральной линии управления, осуществляемого извне, так сказать, с надгосударственного уровня. В этом случае определяется период деятельности государственного управления, на который получает право управлять страной та или иная политическая группировка, нужная надгосударственному управлению политическая группировка. Для  эффективности обеспечения устойчивости управления в стране можно создать сразу несколько конфликтующих между собой группировок. Сейчас образовались две социально — политические коалиции. В первую входят так называемые «консерваторы»: к ним теперь причисляются вообще все сторонники старины и традиционных ценностей. Во вторую входят «реформисты» —  либералы и часть ведомственных пуритан. Вот эта самая, вторая группировка, пользуется, в большей степени, поддержкой торгово — промышленного капитала. На арену внутренней жизни вновь выступила  политическая оппозиция, руководимая «старобоярскими фамилиями» Челядниных, Романовых, Морозовых, Репниных и Щенятевых. Вы прекрасно знаете, что на самом верху обострились взаимоотношения между Годуновыми и группой умеренных — Сабуровыми, Шереметевыми, Прозоровскими, Долгоруковыми и прочими.  Уже и команду свою проталкивают.

-Команду?

-Да. Команду, способную начать так называемые «преобразования». Дело за малым: оттеснить консерваторов от власти, отбить притязания и сменить их у руля власти. Схватившиеся «бульдоги» то и дело смотрят на Кремль, даже предпринимают отчаянные шаги, о коих речь впереди. Но Кремль остается над схваткой, предпочитая не участвовать в подковерных играх. Однако подобная позиция, с пребыванием над схваткой, может привести к бездарной растрате беспрецедентного политического капитала и утрате какого — либо значения Кремля, все больше превращающегося в формальный атрибут власти, наподобие шапки Мономаха. Есть «фактики», что будто бы в правительстве нашем формируется зародыш параллельной власти, где втихую, в очень камерной обстановке обсуждаются очень разные вопросы. И может быть, обсуждаются в рамках, в которых обсуждать нельзя.

-Ну, это же Россия.  — усмехнулся Ромодановский. — Здесь все причастны к секретам и ни черта не знают, что под носом творится. Самолюбивы мы, закрыты. На все пуговицы застегнуты. Все против всех интригуют. Византия — Россия. Но сказанное вами  больше похоже на слухи.

-Добро бы, ежели так обстояло дело. Нам бы сейчас тишины. «Тишины», как оплота политической стабильности, об границы которой должны разбиваться волны революций, грозящих разрушить христианскую государственность. Торговаться с нами вряд ли будут. Международные круги Запада спят и видят как бы поделить между собой гигантское эльдорадо — Россию. Очевидно, что рано или поздно война с европейскими державами неминуема, и мы уже сейчас переводим экономику на военные рельсы. В этом нам хотят помешать.

-Война между Европой и Россией — это историческая практика.  — заметил Ромодановский.

-Да. — кивнул  головой Пафнутий. — Но ключ к миру хранится в Кремле. Мы его время от времени показываем Европе, приговаривая, что русские от войны не уклоняются, а ищут для нее повод. И Европа успокаивается.

-Полная бесперспективность. — сказал Ромодановский.  — У нас ни единого союзника. Все ненавидят Россию. И, в — общем, есть за что. Сами не умеем жить и другим не даем.

-Чем больше мы будем закатывать истерики, что нас никто в Европе не любит — тем больше от нас будут шарахаться. — ответил архимандрит.

-В Китае есть такая поговорка: сын не видит уродства матери. Это часто распространяют на любовь к родной стране — ты должен любить свою землю, не обращая внимания на ее недостатки.

-Но с чего вы вдруг взяли, что Россия уродлива?

-Под уродством нужно понимать другое: отсталость нашу, низкий культурный уровень, провалы во внешней политике. Я не принадлежу к числу тех людей, которые склонны воспринимать в негативном свете все аспекты российского общества и в то же время видят в нашей внешней политике одни блестящие успехи.  — тотчас  парировал Ромодановский. — Я думаю, что это  все — таки преувеличение. В ряде случаев внешняя политика Москвы вовсе не такая блестящая, как думают многие.

-Все можно исправить. Отсталость — это не приговор. — сказал игумен Чудова монастыря. — Любовь к своей стране, в конце концов, всегда идет рука об руку с реформами.

-Иногда мы так увлекаемся созданием трудностей для Запада, что забываем о собственных интересах, не говоря уже об интересах русского народа. — устало проговорил Ромодановский, чувствуя на себе пристальный взгляд темных, с азиатским разрезом глаз. — Немецкое правительство неделю назад приняло решение прервать русско — германские экономические переговоры. Этот шаг был встречен аплодисментами в Великобритании и во Франции. А у нас возникли серьезные опасения, что конфликт приведет к полному пересмотру восточной ориентации немецкой политики. Это означало бы не только политическую изоляцию Москвы в Европе, но и лишило бы стабильности его положение на западной границе. Усилия русской дипломатии оказались подорванными, весь прежний внешнеполитический курс русского правительства повис в воздухе.

-Вперед же прошу вас, Борис Викторович, отнестись к моим словам с полным вниманием. Сейчас враги наши ищут, чем бы нас достать побольнее. Они разглядели реальную возможность давить — ведь наверху у нас, — игумен на мгновение замолк, изучающе, цепко впился в Ромодановского взглядом, — больной человек, как враги пишут, жить ему недолго. Раз так, ему не до далеко идущих шагов или глобальных проблем взаимоотношений  с Западом. Значит, Западу нужно поспешить захватить плацдарм в политике, чтобы было о чем торговаться в будущем. Коль скоро не удавалось ослабить нашу внутреннюю политику, но тут уж мы сами постарались, — удар теперь направлен против других уязвимых мест. Тут любые средства хороши, а уж экономика — не в последнюю очередь. Словом, просматривается некая политическая комбинация вкупе с экономической. И может так статься, что речь в конце концов пойдет об охранении чести государя и государева двора. Ныне в Лондоне привечают не только всякое непригожее, непристойное слово, произносимое в царском дворце, но и всякий неприличный поступок вблизи царского величества, который может оказаться крайне щекотливым и отнесенным к бесчестью двора. Однако, — Пафнутий улыбнулся  обадривающей улыбкой, — вокруг государя все еще остаются верные люди. Фигуры. И вот эти — то верные фигуры хотят убрать.

-А вы хотите их спасти?

-Все мы хотим спасать Россию…

-Но как? И когда? Да ведь часто некогда не только действовать, но и думать.

-Мы усваиваем наконец главный урок всей истории, нашей особенно: не постой за волосок — головы не станет.  Плоха ли, хороша ли Россия, но другой у нас нет, и мы предпочитаем ее всем прочим образцам. Да, возможно, не все в ней ладно, возможно, многое надо исправлять. Но со всеми своими слабостями и недостатками она все — таки для нас бесконечно лучше и милее, чем все другие. Ведь ценности, на которых зиждется Россия, будут существовать столько, сколько род человеческий: сами по себе они неистребимы в любую историческую эпоху. Давайте ж подумаем…Есть ли Россия здоровый организм? Да, есть. Во главе державы — царь и назначаемое им правительство. Правящим сословием, из которого по сию пору пополняется вся высшая администрация и частично — средняя, а также вся военная иерархия, и которое составляет совместно с духовенством, значительный культурный слой страны — поместное дворянство. Это сословие, хозяйственно обеспеченное землей и рабочими руками, наемными крестьянами, сильное своей службою и своими традициями, находящееся само в подчинении государству, я говорю об обязательной службе. Третью основу, на которой покоится государство, составляют крестьяне, обеспечивающие возможность обязательной службы поместному дворянству. Эти три элемента связаны в одно целое крепким цементом — православной верой, живой и непоколебимой во всех слоях русского народа. Скажете, я идеализирую? Идеализирую? Упаси Боже! История справедливо указывает нам на фаворитизм двора, взяточничество приказных, неправедный суд, на произвол администрации, на темноту народных масс, на тягости и отрицательные стороны крепостного уклада. Тем не менее, Россия крепка, вела и ведет успешные войны и закрепилась в своих естественных рубежах. Из крестьян выкристаллизировались консервативные земельные собственники — хлеборобы. Из поместных дворян в соединении с купечеством соорганизовалась крепкая, национальная и патриотическая буржуазия, которая стала культурным и почвенным элементом в стране. Дворянство сохранило свое хозяйственное и государственное значение и притом именно постольку, поскольку оно вело и ведет столь необходимое во всякой стране культурное интенсивное хозяйство. Эволюционизируя, государственный организм не потерял сил и здоровья. И революций в России не было. И быть не может. Всякая страна выделяет из себя нездоровые соки, но отравить они могут только больной организм. Россия же своевременно преобразовалась из государства патриархально — бюрократического в буржуазно — крестьянское, преимущественно, согласно современным условиям жизни. В России возможен тихий переворот.

-Переворот перевороту — рознь. Я не уверен, что у нас после переворота не начнется масштабная резня. Россия. Загадочная душа.

-Слышали. Знаем. Именно поэтому во главе всех заговоров в России всегда стояли инородцы или иностранцы.

-И сейчас?

-И сейчас.

=============================================

выписали из Парижа одного армянина* — речь здесь идет о Карапете Саркисовиче Агаджаняне, докторе медицины, ординарном профессоре по «кафедре специальной патологии и при ней учение о нервных болезнях», консультанте по нервным болезням, с 1920 — го года постоянно проживавшем в Париже.