Михаил Свирин. Удильщик. Воспоминания бронебойщика.

В те годы, когда я активно общался с ветеранами прошедшей войны, мне почему-то очень хотелось приобщить их к нашему кругу — людей, которые, по идее, должны были внимать рассказам «стариков» с благоговением. Но удивительным было то, что попытки эти большей частью оказывались тщетными. Даже те из ветеранов, что довольно бойко отвечали на мои незатейливые вопросы о своем прошлом, либо напрочь отказывались от подобных встреч, либо все-таки оказавшись на ней, часто замыкались в себе, всем своим видом давая понять, что чувствуют себя здесь лишними.

В тот раз все происходило почти аналогично. Иван Степанович Горбунов, прослышав от меня, что в Москве есть какой-то клуб, где собираются любители истории войны, как-то высказал робкое желание посетить его, а я, естественно, вызвался его проводить. Но, прибыв на клуб, уже через полчаса он сделался задумчиво-молчаливым, отказался от участия во всех разговорах, куда я попытался вовлечь его, а еще через полчаса вздумал откланяться. Откланялся и я.

По пути домой он заглянул в коммерческую палатку и купил там недорогую бутылку водки, пригласив меня составить ему компанию «за чаем». Я понял, что пожилой человек хочет поделиться впечатлением от увиденного, и с удовольствием принял его приглашение.

Как и ожидалось, придя домой и приняв «для сугреву», Иван Степанович завел разговор об увиденном на клубе.

— Ты уж прости, что нарушил твои планы на сегодня. Но не мог я больше толкаться на этом сборище. Что? Разве я сказал, что там плохо? Просто как-то не по себе это стало… — он выщелкнул из пачки осыпавшуюся «примину», размял ее пальцами, прикурил от газовой плиты и продолжил:

— Я даже в школу к детям не ходил, когда на праздники приглашали. Не люблю, когда приходится рассказывать какие-то банальные вещи, которые совершенно не соответствуют тому, что было на самом деле, ну и подвиги выдумывать какие-то. Особенные. А война — это штука сложная. Скорее похожа на долгую и нудную работу, а не на рейды атамана Платова с саблями наголо. Сам я подвигов в войну не совершал, а пересказывать все, что писалось в газетах, да истории, рассказанные замполитами, я не люблю, да и не умею. Вот и получается, что нечего делать мне на таких сходках. И у вас на клубе тоже. От меня там ждали каких-то историй про железки всякие, словно война была между танками, самолетами и прочими машинами. И промеж себя все больше обсуждали, какой танк лучше, да у какого самолета пушка сильнее и бомба больше. А люди, что самолетами этими воевали, по-ихнему, вроде как заместо вшей при технике. Даже обидно, ей-богу!

-Помнишь того усатого в твидовом пиджаке? Когда ты сказал ему, что я бронебойщиком на фронте был, он аж взвился от радости и давай меня спрашивать, но не про войну, а про то, какой ПТР мне нравился больше всего? Тьфу!

— А я возьми да скажи ему, что любой ПТР нормальному человеку нравиться не может. Ну, он опешил, а потом давай меня цифрами поливать, прямо энциклопедия какая. А я по цифрам его уж понял, куда он клонит. Он сам подсказывал мне ответ на вопрос, им же заданный. Хотел, чтобы я подтвердил, что наши ПТР самые сильные в мире были. Мальчик он, хоть, видать, и разменял четвертый десяток. До сих пор не понял он, что не сами ПТР танки-то немецкие подбивали! Так-то!

— Ну, а я его и спрашиваю, почему это он сравнивает наши ПТР с немецкими, какие у них только в самом начале войны были? Несправедливо это. У нас в начале войны-то ПТР вообще не было! К московской битве появились копии с немецких же, калибра 7,92, или под патрон ДШК. А уж в 1942, когда четырнадцать-с-половиной в бой пошли, у немцев уже тяжелый двухсантиметровый «бюхе» наши танки дырявил. Да и старенький ихний 39-го года тоже изменился. Калибр-то остался прежним, а длина сократилась, и вместо махоньких пулек начал он по нашим танкам гранатки бронепрожигающие пулять. И еще осколочные тоже. Очень нужные против пулеметов, да пехоты гранатки. Вот тебе и преимущества. Ружье легче, короче нашего, а броню пробивает дай бог! И огонь внутрь танка несет. Все тридцать три удовольствия. А у ПТРД какое осколочное? Никакого!

— Так что ежели разобраться, ничем наши ПТР немецкие не превосходили. И делали их оттого, что летом сорок первого все пушки свои мы, пока от границы драпали, побросали. Вот и пришлось нашим бабам, да старикам с пацанами нам спешно ружья с длинным стволом, что мы «удочками» прозвали, осваивать. Они же проще и дешевле пушек-то. Но и немецкие ПТР против наших много чем плохи были, покуда многозарядный «фаустпатрон» у них не получился. Вот и выходит, что дураки все твои «клубничники», что пытаются решить, какая железка лучше какой. Воистину говорят, что горе от ума. Чрезмерного. Я бы добавил, что от ума, на безделье помноженного.

Иван Степанович выпил вторую, и, проследив взглядом, как я расправился со своей дозой, подвинул ко мне вскрытую банку «килек в томате» и кусок хлеба с половинкой луковицы на нем. Потом вытряхнул из смятой пачки последнюю «примину», размял ее пальцами и закурил, опершись спиной о стенку холодильника.

— Не помню, рассказывал ли я тебе, как я на фронт попал? Нет? Ну, слушай! Войну я начал уже в годах. Все-таки двадцать шесть было. Но до фронта доехать осенью сорок первого мне не довелось. Разбомбили наш эшелон где-то под Смоленском. Попал в госпиталь, который эвакуировали аж в Казань. Было это уже зимой. А к весне пришли к нам какие-то командиры и давай агитировать выздоравливающих пойти на командиров учиться. Ну, я поддался. Командовать-то лучше! В мои-то годы ходить под началом «зеленого летехи» совсем не хотелось. Ну и попал на командира взвода батальонной артиллерии.

-Учили там же под Казанью. Из матчасти «бобики» (76-мм — «полковушки») да «прощай, родины» («сорокапятки») имеются, лошадки дохлые с пожилыми ездовыми. Снаряды — только учебные, деревянные в железной гильзе, а пострелять настоящими ой как охота! В общем, голодно, холодно, но терпимо. Осенью должны были мы стать младшими лейтенантами, ан тут в мае лупанули нам фрицы по первое число под Харьковом и на Сталинград поперли как по нотам. Ну и вышел приказ Верховного всех курсантов на фронт командирами орудий да наводчиками, а не командирами взводов.

— Попал на фронт в июне. Дивизия в полной готовности, а артиллерии нету! Как раз батальонной да полковой. Правда, минометов даже чуть больше положенного, но пушек-то нету! Мыкались мы так с неделю, а потом приказ пришел получать матчасть! Ну, пошли и получили… Только не две пушки, а шесть ружей противотанковых — два самозарядных и четыре однострельных. Организовали два бронебойных отделения. Мое и сержанта Акимова. А пушек как не было, так и нет. Вот так и стал я по документам — командир орудия, а фактически «комод» и первый номер ПТР заодно. Только, что петлицы с пушками.

-Впрочем, мы и не горевали особо. В соседнем батальоне была та же история, да и вообще в дивизии дай бог треть пушек от потребного числа имелось. Страна-то вся в эвакуации! Какие еще пушки! И за ПТР спасибо.

— Понятно, что нас кинули на изучение новой матчасти. Ну, прочитал нам какой-то очкарик по затертой бумажке длинную лекцию, что ПТР является сильным оружием в борьбе с немецкими танками. Что броню оно пробивает так, что «сорокапятке» и не снилось. Что маскировать его просто, что легче оно и еще кучу всяких удобств. Потом рассказали про подвиги бронебойщиков под Москвой… Да что я тебе об этом? Сам, небось, не раз читал такие агитационные бредни! Но мы тогда во все это верили.

-А потом были стрельбы. И пробные, и зачетные вместе. Выдали нам на нос по четыре патрона и к оврагу, где стоял наш сгоревший непонятно от чего Т-26. По нему и пуляли. Отмеряли 300 метров. Огонь! Попал? Годится! Пробил? Молодец! Мелом обведи свои попадания и передай ружье следующему! Но не все попадали и не все пробивали. Оказывается, даже старый Т-26 надо было уметь пробить из «сильного оружия»! Сомнение тут меня разобрало, так ли хороша эта «удочка», как мы промеж себя ПТР окрестили, как о ней написано в наставлении да листовках всяких. А тут еще старшина Еременко как заклинание бормочет: «В бою, сынок, ты немца поближе подпускай и в упор! Не поспешай!». Не поспешай!!! Это когда тебе очкарик уже все уши прожужжал, что уничтожать ихние танки лучше с дальней дистанции! Что танк вблизи задавит тебя!

-Поначалу в боях работы немного было. Нас даже и не задействовали. По живой силе от нас проку — нуль без палочки! Потом наступление батальона. Тут и нам работа нашлась — подавление пулеметов заместо артиллерии. Как «самоварники» сыграли, затакали «Максимки», славяне «Уря-я» затянули, так мы чинно и благородно давай пукать по вспышкам их пулеметов, моля бога, чтобы это пульсирующее пламя погасло. Но чудес не бывает. В сумерках с полкилометра попасть в лобешник пулеметчику из ПТР с открытого прицела невозможно. Вот и продолжался свинцовый дождик по браткам-славянам.

-Короче, наступали вроде день что ли, потом, конечно, выдохлись и в землю зарываться! Ждать подкреплений для развития наступления. Только немцы вперед подоспели. Вечером в их стороне послышался гул и лязг, вроде глухих раскатов грома, да еще с подвыванием. «Танки, — пояснили нам «деды», — завтра вам, ребятки, работа будет!» А мы уже и сами понимали, что назавтра будет жарко… Так и случилось. Сначала прилетели «пернатые», которые закидали нас бомбочками, потом «гансы» сыграли. Загавкали разрывы гаубиц. Всю войну не любил эту музыку. Да!

-А потом на нас поперли ихние танки. Немного. Шесть штук всего. По штуке на «удильщика» — ерунда! Справимся! Водим своими «удочками», выбирая момент для выстрела. Цели разделили, как условились. Левого выбрал Витька-татарин, ближнего — Ромка-пермяк, правый мне достался по жребию. Еще три танка на долю бронебойщиков Акимова. Да! Всего-то по одному танку на ружье и было-то. И не «тигры» какие-то, а обыкновенные Т-3 и «Праги». Твои «знатоки» обсмеются, поди! По их мнению, Т-3 насквозь пробить должны мы были бы с любой дистанции с первого выстрела. Да и мы тоже сперва так думали. Стреляли с трехсот, как учили нас, и после каждого выстрела уверены были, что танку капут. А он как шел, так и пер себе и не догадывался, что капут ему, только местность пулеметами подметал.

-Выстрела так после десятого я даже молиться про себя начал, чтобы хоть один загорелся, а они — словно заговоренные. Да что там? Разделали нас тогда под орех. И всему батальону капут пришел бы, побеги мы. Но тут подмога пришла, которую ждали. Они и откинули фрица па исходные.

-Сколько мы ихних танков пожгли, спрашиваешь? Одного и пожгли. Мало? Да мне тогда он за счастье показался. Первую свою «Отвагу» за него и получил. Только я ли его подбил-то? Кто теперь знает, может, и я. Я по нему тоже стрелял. Только получать медаль все одно кроме меня некому было. Все остальные бронебойщики или убиты, или же тяжело ранены. Так и прошел мой первый бой. И батальон на переформировку. А ты говоришь — ПТР!

Иван Степанович одним глотком расправился с последней рюмкой и поддел на вилку остатки килек. Потом раскурил потухшую «Приму» и в задумчивости продолжал:

— А потом учились мы. Да… Пока топали к Сталинграду — все время учились. Восемь оборонительных боев и после каждого боя — бронебойщиков на списание. А меня бог миловал. Три танка записали на мой счет. Да еще два танка захватили мы с Макаренкой почти исправными. Итальянские танки-то. А макаронники — вояки слабые. Нас тогда для «Красной звезды» корреспондент из Москвы щелкнул на фоне танка. Вон и фотка тебе для доказательства.

Так что где-то к зиме научились мы и из «удочек» бить их. Не только мы. И пехотные Вани тоже научились. Гранатами. Но им потруднее было, чем нам. Но пока не попал я в сорок третьем в истребительную бригаду, где ПТР много было, да еще с артиллерией, толку от «удильщиков» немного было.

-Почему не люблю я ПТР? А за что его любить-то? Длиннющий, тяжеленнейший, с открытым прицелом да еще на сошках. Дерется при выстрелах так, что плечо после боя порой напрочь отваливалось. А толку-то? Прицелиться как следует – хрен получится. Наводка — только руками, хоть не на весу. Бронепробивание? А ты знаешь, что это такое? Или ты, как и твои друзья-теоретики, считаешь, что для уничтожения танка достаточно у него в боку дырку провертеть? Что с того, что у него дырка образовалась? Он ведь не корабль и ко дну от этого не пойдет. Как без дырки бой вел, так и с дыркой продолжит. Разве кто из экипажа насморк схватит от сквозняка-то… Да… У танка надо еще или механизм какой за броней сломать, или экипаж поранить, или лучше всего поджечь его к свиньям собачим! Вот ты из «удочки» и кусаешь его раз за разом. Иной раз после боя с десяток дырок в нем насчитаешь, а он все ползет себе, как ни в чем не бывало, и гореть не думает. А потом эти дырки какой-нибудь корреспондент выдает за торжество нашего оружия, и появляются сказки для детишек о том, что наше оружие столь могущественно, что легко делает из немецкого танка решето. А если бы он после первой загорелся, сколько жизней было бы спасено? Вот почему и говорю, что лучший ПТР — это пушка противотанковая. Или «прощай, Родина», а еще лучше «пятьдесят семь» или «семьдесят шесть». Снарядик-то у них солиднее. Пробьет броню и притащит с собой тучу осколков, или газы разрыва. Вот и сломает или подожгет что-то.

— А из ПТР только в упор и бить по выбранным местам… По бакам, например. Вот и подпускали их те, у кого нервы покрепче. Тогда и попадали куда надо. Был у нас в сорок третьем бронебойщик Максим Малов. Штук десять, не то двенадцать танков на него записано было. К Герою его даже представили, а он набил по пьяни морду какому-то летехе, с него все победы и сняли, наград лишили и в штрафную роту. Да… Там, видать, и сгинул он. К чему это я о нем? Да к тому, что он вообще огонь по танкам далее 100 метров никогда не открывал. И только в борта по бензобаку, или по венцам ведущего колеса. А не по гусенице, как твои «клубные» учат. Таскал с собой целую пачку всяких там листовок, как уничтожать немецкие танки, сам схемки рисовал. Практиковался на подбитых. Ой не так это просто — попасть в нужное место движущегося танка с открытого-то прицела да еще не с жесткого лафета, а с сошки!

-Как-то принято рассуждать о маленьких размерах ПТР как о преимуществах. Да ничуть. У той же «прощай, родины» размеры в боевой обстановке не больше, потому, что ни один уважающий себя артиллерист не поставит пушку на танкоопасное, не окопав ее как следует. Да и расчеты ПТР только в кино на танкоопасном лягут на ровное место под кустик, не окопавшись. Вот и выходит, что в бою все не так, как в музее.

-А у пушки при этом еще один огромный козырь есть. Не догадываешься, о чем я? Да, о щите! Именно, что о щите. За щитом ты чувствуешь себя спокойнее. Можно наводить не торопясь. Пули пулеметов, осколки, комья земли щит на себя берет, а это очень важно. Из ПТР-то как стрелять приходилось? Высунешься из окопа, быстренько прицелишься, пульнешь, бросаешь ружье и на дно окопа, пока тебя танкист из пулемета дождичком осыпает или снайпер вжикает. Потом высунешься, опять быстренько пульнешь и снова на дно, если еще живой. Героики тебе маловато? Вот и говорю, что не героика в войну преобладала. До героики ли, когда твоя маковка всем ветрам открыта, а у тебя на ней только каска, толку с которой, что с козла молока. Немцы вон на свой тяжелый ПТР «бюхе» щит поставили. Даже фаустпатроны, помню, были у них со щитом и на колесиках.

-А уж когда мы на запад поперли, ПТР почти беспомощным стал. Поэтому осенью 1943 наша истребительная бригада была преобразована в ИПТАП и вооружили нас «прощай, родинами», с длинным стволом. Вот тут я и полюбил эту механику. Что? Слабовата? Да ничуть! По сравнению с чем слабовата? Перед ПТР — просто зверь, а не пушка. Бронебойность очень хорошая, да плюс осколочный снаряд, да щит, да наводка плавная, да плечо не болит, да мехтяга знатная — «форды» и «бантамы» с «виллисами». Тут уже не служба у нас пошла, а подлинный санаторий…

 Мы еще долго разговаривали о войне. Бутылка на столе давно опустела, банка из-под килек насухо вытерта хлебными корками, а разговор все не кончался. Но ПТР он больше не затрагивал.